Вечером того же дня Пабло и Пилар ужинают в ресторанчике автобусной станции. Полно народу, поют песни…
— Понравилось тебе, Пилар? — спрашивает Пабло , набив рот жарким из козленка.
— Нет, — отвечает Пилар — Не понравилось, если не считать дона Фаустино.
— А мне понравилось.
— Все?
— Все, — сказал он и, отрезав своим ножом большой ломоть хлеба, стал подбирать им соус с тарелки. — Все, если не считать священника.
— Тебе не понравилось то, что сделали со священником? Ты же ненавидишь священников больше, чем фашистов.
— Он меня разочаровал, — печально сказал Пабло.
— Он меня разочаровал, — печально сказал Пабло.
— Как так?
— Он плохо умер, — сказал Пабло. — Проявил мало достоинства.
— Какое уж тут могло быть достоинство, когда на него набросилась толпа? — А до того он, по-моему, держался с большим достоинством. Большего достоинства и требовать нельзя.
— Да, — сказал Пабло. — Но в последнюю минуту он струсил.
— Еще бы не струсить, Ты видел, что они с ним сделали?
— Я не слепой, — сказал Пабло. — Но я считаю, что он умер плохо.
— На его месте каждый умер бы плохо. Чего тебе еще нужно за твои деньги? Если хочешь знать, все, что там творилось, в Ayuntamiento, просто гнусность!
— Да, — сказал Пабло. — Порядку было мало. Но ведь это священник. Он должен был показать пример.
— Я думала, ты не любишь священников.
— Да, — сказал Пабло и отрезал себе еще хлеба. — Но ведь это испанский священник. Испанский священник должен умирать как следует.
— По-моему, он совсем неплохо умер. Ведь что творилось!
— Нет, — сказал Пабло. — Он меня совсем разочаровал. Целый день я ждал смерти священника. Я решил, что он последним пройдет сквозь строй. Просто дождаться этого не мог. Думал — вот будет зрелище! Я еще никогда не видел, как умирает священник.
— Успеешь еще. Ведь сегодня только начало.
— Нет, — сказал Пабло. — Он меня разочаровал.
— Вот как! Чего доброго, ты и в бога верить перестанешь.
— Не понимаешь ты, Пилар, — сказал он. — Ведь это же испанский священник. Пилар, сегодня у нас с тобой ничего не будет.
— Ладно. Очень рада.
— Я думаю, это было бы нехорошо в день, когда убили столько народу.
— Подумаешь, какой праведник! Я не зря столько лет жила с матадорами, знаю, какие они бывают после корриды.
— Это верно, Пилар?
— А когда я тебе лгала?
— В самом деле, Пилар, я сегодня никуда не гожусь. Ты на меня не в обиде?
— Нет, hombre, Но каждый день ты людей не убивай.
Пилар поднялась и села у окна, откуда видна была площадь в лунном свете, та самая, где днем стояли шеренги, и деревья на краю площади, блестевшие в лунном свете, и черные тени, которые от них падали, и скамейки, тоже облитые лунным светом, и поблескивавшие осколки бутылок, а дальше обрыв, откуда всех сбросили, и за ним пустота. Кругом было тихо, только в фонтане плескалась вода.
Окно было раскрыто, и со стороны вдруг послышался женский плач. Плач доносился с балкона дона Гильермо. Это его жена стояла там на коленях и плакала.