МАРГИНАЛЫ. Часть 1
Непредвиденная дискуссия
Большой рассказ в 4х частях.
«Не спорит корысть, а спорит правда». Пословица.
Теплый осенний день приспевал к своему зениту. В еще зеленом, с уже изрядными вкраплениями многоцветных осенних колеров, больничном парке, неторопливо прогуливались выздоравливающие, кутаясь в однотонно-серые толстые байковые больничные халаты, хотя нельзя сказать, что было холодно – скорее, было просто свежо.
Глеб Михалыч сидел на скамье, скрестив руки на груди и откинув голову назад, навстречу осеннему, еще ласковому солнышку. Долгая жизнь его многому научила и таких дней, он знал, в этом году осталось совсем немного, поэтому хотелось закрепить в памяти каждый миг владеющего им нынче приятного ощущения, каждый лучик уходящего в долгую зиму, солнца. Испытывая и запоминая каждой клеточкой улыбающегося лица ощущения теплых ласкающих лучей – он блаженствовал.
Подходила к концу вторая неделя его томления в этом недужном заведении. Но вот курс лечения заканчивался и на днях его уже наметили к выписке. Это радовало, он уже устал от уколов, таблеток и вообще от больничного режима, к тому же очень скучал по своим близким.
Отвлек его от приятного услаждения близкий шепот и тихий смех. Он открыл глаза и перед его взглядом предстали двое молодых парней, которые, глядя на него, о чем-то шептались и улыбались. Смех был не обидный, в глазах у ребят не было насмешки. Глеб Михалыч ответно улыбнулся и пошутил:
- Насмехаетесь над старостью?
- Ну что вы, – ответил младший из них, – просто забавно было наблюдать за вами. Было такое ощущение, что вы молитесь.
- Это действительно, так и было. – Он подвинулся, тем самым предлагая им сесть рядом.
Ребята присели на скамью. Младший – был студенческого возраста лет двадцати трех, среднего роста, худощавый. Тонкие, приятные черты лица, чистый говор и некоторая манерность, выказывали в нем интеллигента. Можно было даже сказать, что он красив и чем-то похож на Алена Делона. Звали его Максимом, но друг называл его Максом.
- Знаете? – продолжал Глеб Михайлович, – когда осталось немного жить, хочется побольше насладиться такой вот отрадой, запастись на зиму славными ощущениями, чтобы зимой, вспоминая сегодняшнее такое ласковое солнышко и вас, на лице сама зарождалась улыбка от удовольствия. Доживу ли я до весны – Бог его знает.
- Что это вы так грустно? Вы не такой уж дряхлый старик. Рано еще думать о смерти. – Попытался подбодрить его другой. Он был постарше своего друга – лет тридцати двух, был чуть повыше первого, плотнее и чертами лица погрубее. Портили его немного массивный нос с курносинкой и толстоватые губы, но для мужчины, как известно, это не порок. Говорил он сочным баритоном, отрывисто, почти резко, слегка грассируя, но в общем, общаться с ним было легко. Звали его – Вадим.
- О смерти нужно помнить всегда. – Глеб Михалыч смотрел на ребят и улыбался. – Человек настолько хрупкая тварь, что его может убить любая случайность, даже резкий порыв ветра. Подует, обломает ветку дерева и на голову…. На пешеходном переходе, вон, чуть ли не каждый день мажоры сшибают людей без лицензии. И вообще, наша сегодняшняя жизнь, очень скверная штука –порядочное дрянцо, извините за французский. Тебя ставят ни во что. Даже если тебе никуда не нужно идти, могут послать на все четыре стороны. Ты биомасса. Могут посадить ни за что, могут не посадить. Могут убить за то, что ты умный, могут убить за то, что ты глупый. Ты никто. Кто-то осушает свои слезы в различных утехах: в спиртном, наркотиках, сексе, славе, в деньгах. Наша жизнь в нонешние времена не стоит и копейки. Так что о смерти нужно помнить всегда.
- Можно подумать, что вы готовы сейчас умереть. Никогда не поверю. К смерти невозможно быть готовым, как ни храбритесь. И почему тварь? Человек – это звучит гордо. – Тихо пробормотал последние слова Вадим.
- Это хорошо, что вы читали Горького, – обрадовался Михалыч, – сейчас мало кто читает книги. Но Алексей Максимыч, увы, глубоко заблуждался. Нынче многие стародавние утверждения переосмысливаются. А слово «тварь» вовсе не обидное, оно означает – Божье творение. И бояться смерти не стоит. Во всяком случае, я ведаю, что меня там, за порогом ожидает.
Любое общение, если оно не вскользь, предполагает хоть какую-нибудь маломальскую информацию друг о друге, поэтому Глеб Михалыч спросил просто для продолжения разговора:
- И давно вы в этом богоугодном заведении время провождаете?
- Да, как сказать, в общем-то, порядочно. – Уклончиво ответил Вадим. Глеб Михалыч понял, что ребята не хотят говорить о себе и продолжил:
- А я уже заканчиваю лечение. В кардиологии лежу. Скоро выпишут, наконец – устал лежать. Скучаю по своим, особенно по внучкам, они у меня такие забавные. Маленькие еще и я их очень люблю. – Он говорил, чтобы не молчать. Бывают люди общительные, а бывают многоречивые, обожающие много говорить и неважно о чем, лишь бы не молчать – Глеб Михалыч относился к первым. В скорбных домах, как говаривали встарь, то бишь, лечебных учреждениях, время тянется медленно, потому всякое общение желательно, к тому же у него, вообще-то, было много о чем поговорить. В больнице, как в поезде, знакомства палатные, мимолетные, потом можно о них забыть и не поддерживать, посему здесь говорят вполне откровенно о многом и разном, без каких бы то ни было последствий для себя. Он и подумал, раз эти ребята остановились возле него, значит, они скучают, им тоже хочется занять свое время и поговорить – стало быть, надо как-то вступать в разговор. Поэтому Глеб Михалыч продолжил свою мысль дальше:
- Представляете? Трехлетний комочек сплошной энергии, радости и заразительного смеха лазает и прыгает по тебе лежащему, только крякаешь – такое удовольствие, наверное, может оценить только дед – старик, вроде меня. Иногда больно коленкой или локтем делают, но как без этого? Зато это мое, родненькое. Я так тоскую по такой вот детской возне. А у вас дети есть? – Неожиданно спросил он, надо же как-то разговорить ребят.
- Да, есть, у меня двое. – Ответил старший.
- Вот он меня понимает и поддерживает. Мы с ним родственные души. – Улыбаясь и указывая на старшего, повернулся Глеб Михалыч к младшему.
- Я развожусь с женой. – Угрюмо произнес Вадим.
- Неужто разлюбил? – Удивился Михалыч.
- И так, и не совсем так. – Уклончиво ответил тот.
- Это как…? Изъясняешься какими-то ребусами, а попроще? – Не понял старик.
- Да, если проще – он нетрадиционной ориентации! – Нетерпеливо воскликнул Макс. Вадим укоризненно глянул на него, дескать: зря ты так сразу.
- А что тут такого? – Возмущенно огрызнулся Макс на молчаливый упрек своего друга.
Наступила небольшая пауза, после которой Глеб Михалыч, наконец, сообразив, о чем идет речь, сник, задумчиво и разочарованно выдавил из себя:
- А..., ну да..., – он отвернулся и, закрыв глаза, опять подставил лицо навстречу солнцу. Такой поворот разговора был совсем неожиданным. Надо было собраться с мыслями. Ему не хотелось кому бы то ни было насильно навязывать свое мнение, по опыту знал, такой подход вызывает только противодействие, но желательно бы именно сейчас об этом поговорить с ребятами и он думал как это тактичней сделать. Макс опередил его и тем самым помог вступить в разговор:
- Ну, вот! Опять! Не могу понять, почему это вас всех так коробит, – запальчиво воскликнул он, обращаясь к Михалычу. Видимо этот разговор был для него не впервой и не только с этим стариком. Ему совершенно непонятно было, почему после такого известия люди из друзей моментально превращаются во врагов или, по крайней мере – безучастных.
Глеб Михалыч удивленно поднял брови и повернулся к Максиму:
- Разве я сказал что-то обидное? – спросил он.
- Нет, но вы так демонстративно отвернулись, что по вашему виду все и так было понятно. – С чувством негодования воскликнул юноша.
- Не скрою, – ответил Михалыч, – я действительно отрицательно отношусь к этому явлению, но, дабы не обидеть своих прекословщиков, стараюсь не высказывать своего старинно-патриархального мнения без приглашения поговорить, а кому интересно мнение какого-то древнего старичины? Нынче молодежь самоуверенная и самостоятельная.
Глеб Михалыч немного лукавил, делая вид, что равнодушен. На самом деле он хотел поговорить с этими молодыми людьми. Если не переубедить, то хотя бы высказать им свою негативную точку зрения. Он понимал, что ребята скучают, хотят поговорить – высказать наболевшее, но делал вид, что ему все равно, что его не интересует их порочное, с его точки зрения, пристрастие, поэтому планировал строить свой разговор так, чтобы парни сами проявляли инициативу в беседе. Он не считал это хитростью – это была тактика. Нужно было построить начинающуюся дискуссию так, чтобы они сами были заинтересованы в обстоятельном разговоре. Поэтому Михалыч стремился где-то недоговаривать, не полностью заканчивать свою мысль, оставляя им возможность задавать вопросы, спорить, подкидывая им темы для продолжения разговора. И сейчас он построил свой ответ так, чтобы молодые люди сами захотели продолжить беседу. Получилось так, как он и рассчитывал.
- Мне интересно и я вас приглашаю поговорить с нами, – нарочито сухим официальным голосом, церемонно поклонившись, сказал Макс и сразу, что называется, «взял быка за рога», – мне совершенно непонятно, кому какое дело до нас? Что, у нас нет права быть самими собою? Мы же вас никого не осуждаем, не трогаем. Почему к нам все относятся так отрицательно? Может быть, хоть вы нам толком разъясните свою, вернее общую позицию, – нетерпеливо, с уже убывающим возмущением спросил Макс. Ведь сейчас после разговора с этим человеком часть вопросов (он не верил, что полностью все – все невозможно охватить) станут уже не такими актуальными, – во всяком случае, прояснится многое. А вопросов было, хоть отбавляй.
- Вы готовы к дискуссии? – поинтересовался старик, делая ударение на последнем слове. Ему самому становилось интересно, сможет ли он достойно отвечать на вопросы ребят?
- Конечно, и уже давно. – Горячился Максим. – Мне интересно многое, но один вопрос очень мучает меня. Да, мы немного не такие как вы, ну и что? Кому мы плохо делаем? Мы не наркоманы, не алкоголики, не приносим какого-либо вреда ни вам, ни окружающим. Мы сами по себе и никто не имеет права командовать и диктовать нам свои условия. «Что хочу, то и ворочу», выражаясь пословицей. – Взволнованно, на одном дыхании и слегка повышенном тоне произнес Макс. Вадим все это время молчал, наблюдая беседу, только изредка подтверждающе кивая головой в такт Максимовых аргументов – чувствовалось, они уже не раз говорили между собой на эту тему.
Понятно было, что у него давно накипело внутри, и ранее не было возможности выплеснуть все обиды и раздражение наружу, другим людям и это копилось долго и неотступно, а так хотелось высказаться вот так нараспашку, откровенно и без недоговоренностей, как говориться, полностью выпустить пар. Поговорить и даже поспорить с кем-нибудь, могущим ответить на все острые, может быть, даже, пикантные вопросы, полностью прояснить свои позиции до конца. Он был готов с воинственным настроением, стойко и уверенно отстаивать свои принципы. А тут, в больнице как раз удобная обстановка, времени довольно, тишина, никто не мешает, есть человек из другого лагеря, могущий ответить на наболевшее. Человек пожилой и опытный, умудренный жизнью и главное готовый дискутировать. Только вот вопрос, владеет ли старик темой, знает ли о чем и как вести беседу? «Ну, да ладно, посмотрим», – подумал он.
- Вы хотите разобраться в себе...? Или в общем явлении? – Михалыч переводил взгляд с одного на другого.
- Да какая разница? – нетерпеливо воскликнул Макс, он был инициатором разговора. А Вадим сосредоточенно добавил с легкой картавинкой, – можно обо всем сразу. В себе мы, конечно, разобрались. Давайте на общую тему поговорим.
- На вас не нападет скука и уныние, если я начну вам толковать прописные истины? – усмехнулся Михалыч.
- Думаю – если мы услышим что-то новое, то это будет интересно. – Немного помолчав, с легким сомнением сказал Вадим.
- А не станете, как красны девицы оскорбляться, если вам что-то причудится? Я почему так говорю? Я излишне прямолинеен – это мой недостаток – рассуждаю по принципу: «Добротная оплеуха, отвешенная в нужный момент, заменяет, как минимум, три добрых и мудрых совета». Могу выдать какое-нибудь острое словцо и обидеть вас, но это не со зла, а для повышенной действенности – все больше интригуя вопросами и по-прежнему улыбаясь, настойчиво спрашивал старик. – Чтобы вы усвоили, когда пойдет разговор, и были готовы ко всему. Острая дискуссия предполагает отсутствие тупых оппонентов. На тупых вы совсем не похожи, а о себе я скромно умолчу. – Вообще, как вы относитесь к юмору?
- Юмор – это хорошо! Но, я надеюсь, вы же не станете нас вульгарно оскорблять и насмехаться? – Заинтересованно спросил Макс, ему становилось все интересней общаться. Может быть дед (как уже в уме называл собеседника Макс) действительно мерекает в теме?
- Как можно? Разумеется, нет – этим истину не докажешь. Это только обижает и отталкивает от серьезного разговора. Я же не супостат. – Произнес дед.
- Тогда нам будет интересно общаться с умным и доброжелательным человеком. – Польстил Вадим и удобней уселся на лавочке. Разговор обещал быть интересным.
* * *
Глеб Михалыч соображал, как лучше и деликатней начать разговор. Беседа, он по опыту знал, предстояла длинная, обстоятельная. Но как ее вести, чтобы не обидеть собеседников? Угрозы, оскорбления, порождающие обиды, никогда не приводили к желаемому результату, а беседа предполагалась сложная, мировоззренческая.
- Знаете, ребята? – дружелюбно и непринужденно начал разговор Михалыч, – если человек начинает пренебрегать тем, что возвышает его над природой, общество неизбежно оказывается в кризисе. Есть установленные Богом законы природы, в частности биологические. В естественной жизни, например: в стае волков, в прайде львов, в стаде антилоп – везде свои законы, и если они нарушаются, животные погибают. В стае черных ворон иногда появляются белые. Стая сама отторгает альбиносов. Жестоко? Да. Но понятие жестокости – это человеческая, нравственная категория. Вы «белые вороны» в человечьей стае. А если перевести в нашу людскую плоскость – вы маргиналы.
- Это нужно принять как оскорбление? – спросил Вадим.
- Нет, конечно, – дед уточнил – это отдельные лица, вроде вас или группы простых смертных, которые выпадают из рамок и характерных норм общества.
- Но, вы сами говорите, что в нашем обществе есть нравственные законы, законы гуманизма, например – человеколюбия. К тому же я свободный человек и имею право делать что захочу. Это моя жизнь. А с нами получается наоборот, мы отверженные – парии общества. – Возразил Вадим.
- И вы не задумывались, почему это происходит? – удивился старик, делая ударение на последнем слове.
- Просто, вы не можете смириться, что не все такие, как вы. – Парировал Макс. Для себя он давно уже пришел к этому, такому элементарно-простому выводу, и возмущала тупость окружающих
- Нет, ты не прав, Макс. Вы своими отклонениями сами, – Михалыч сделал ударение на этом слове, – я подчеркиваю, сами отделили себя от общества и требуете, чтобы общество признало ваше отклонение нормой. Согласитесь, здесь есть некоторое противоречие. Но нормальное общество может терпеть вас, признавая за вами примат свободы, но никогда не примет вас за своих. Вы не такие, а значит чужие, даже для матери, родившей вас. Нет, она не откажется от вас, поскольку мать, но всегда будет вас жалеть. Вас жалко. Жалко потому, что вы сами лишили себя нормального семейного счастья; вы сами обрекли себя на смерть. Якутка, к примеру, может выйти замуж за чернокожего или за южноамериканского индейца, и это, хоть и необычно, но нормально, потому что они перед Богом все равны, а вы только друг с другом, вы бесплодны, хотя одной нации, цвета кожи. Все на свете рождается, живет, производит себе подобное и умирает. Так вьется цепочка поколений, жизни. Вы даже не звено в этой цепочке. Вы брак. Ты, Макс, последний обломанный сучок твоего генеалогического древа. На тебе заканчивается твой род, а потому ты выпадаешь из общечеловеческих норм. Вы, ребята, «белые вороны». Опасно, когда противоестественное входит в норму.
- А что такое «норма»? – Кипятился Макс. – Это условное название. Разве мать одиночка – это норма? Просто общество привыкло к этому, но это же далеко не норма. Если два человека умных, симпатичных и заметьте, полезных обществу любят друг друга, что же здесь страшного? Вы читали западных психотерапевтов?
- Увы, не читал. – Произнес дед. – Макс, если хочешь запудрить мозги собеседнику, нужно побольше городить научных терминов, для веса, чтобы бить наповал – пожиже развести болтовней. Я тебе покажу палец, – дед действительно поднес к Максу свой указательный палец, – знаешь, сколько о нем можно наговорить? И все научной терминологией. Не только наговорить, но и написать книгу. От микро, до макроуровня. Поверь мне.
Мне ни к чему читать западных психотерапевтов. Восточные не меньше гутарят, только наоборот.– Михалыч грустно посмотрел на Максима, кивнул головой и продолжил – Я не хотел бы с вами просто болтать. Хотите знать причину почему вас…, просто на человеческом уровне, на бытовом, тогда будем с вами беседовать? Если вы согласны…? Вы же хотели узнать, почему к вам простые люди так относятся. А заодно и мою точку зрения…. А психотерапевты...? Достаточно было посмотреть на тебя, когда ты задавал свой вопрос, чтобы понять, о чем они пишут. А насчет нормы…. Да, мать-одиночка – это вовсе не норма. Наше общество не очень совершенно. Но в это явление свою лепту вносите и вы, например: Вадим. Именно та интимная причина, по которой он собирается разводиться. – Михалыч смотрел прямо в глаза старшему из ребят.
- Мой пример не показателен, – грассировал Вадим, – я знаю несколько мужских пар, которые живут вместе уже много лет. Они что, пропагандируют гомосексуализм? – Постарался он сменить тему разговора.
- Вопрос в другом. Не важно, сколько они живут вместе много лет или сорок минут. Мир закончит свое существование, когда прекратятся традиционные браки. – Пожал плечами старик.
- Но, за границей многие, даже звезды живут в официальном браке со своим партнером. И ничего, мир не переворачивается.
- Я полагал, что звезды – это скопление газов. – Улыбнулся Михалыч.
- Примеров множество, – старался закончить свою мысль Вадим, не реагируя на шутку, – Элтон Джон живет в официальном браке с мужчиной, семья воспитывает двоих детей. Рикки Мартин – латиноамериканский певец. Синти Никсон - американская актриса, уже несколько лет живет с другой женщиной, вместе они воспитывают своих детей от предыдущих браков. Список можно продолжать…. – Закончил он свою мысль.
- И вообще, – возбужденно продолжил Макс, – никто не имеет права навязывать мне свою сексуальную ориентацию. Вот вам пример вашей губительной морали: мальчик родился и чувствовал себя девочкой. Его начали лечить. Безрезультатно. В конце концов, когда он подрос – покончил жизнь самоубийством. И это все благодаря вот этим вашим консервативным установлениям.
- Да, ты прав, – согласился Глеб Михалыч, – есть люди, у которых гормональное отклонение и их надо лечить, и таких лечат. Но твой пример – скверный аргумент. На него есть много возражений. Вот встречный пример. Как-то в газетах промелькнуло сообщение: в Штатах две бабки-лесбиянки усыновили мальчика. Эти престарелые монстры – иначе их не назовешь – одевали парнишку как девочку, называли вместо его имени Том – женским именем Темми. Когда в 12 -13 лет у того началось половое созревание, эти маразматички убедили паренька, что мальчиком быть плохо, стыдно и уговорили сменить пол. Начали принимать гормональные препараты и т.д. Закончилось тем же суицидом.
А в отношении знаменитостей, – продолжал старик, – и других ваших коллег по интересам, я так скажу: королева Елизавета, которая торжественно вручила Элтону почетное звание «сэр», официальное лицо, она не имеет права жить для себя и проявлять личные эмоции, следовательно, по статусу должна была поддержать официальное мнение и это сделать, тем более, что он хороший певец, гордость нации. Но если бы ей сказали, что ее внук Уильям – гей, это вряд ли ее обрадовало бы, как бабушку. Есть сторона внешняя – показуха для других, и политики – власть имущие, они на виду, поэтому придерживаются ее. Я только на одном примере королевы Англии показал вам. Ну как же – они демократы! Либерти. Единогласие – это не когда все заодно, а когда всем все равно. А на самом деле, – Михалыч указал на обоих повернутой вверх ладошкой руки, – это для таких как вы гигантская всемирная ловушка, за которой умело скрываются те, кто за счет вас, таких вот голубых и розовых устраивает свою довольно сытую и вовсе не безбедную жизнь. А в узком кругу они потешаются над вами и осуждают, и если, даже, не осуждают, им на вас глубоко наплевать. Кто вы им: братья, сестры, идейные поборники? Да, никто. И, кстати, насчет вашего почитаемого Элтона – какой же он «сэр», если он не мужик, а вроде супружницы для своего партнера? Это звание присваивается почетным джентльменам Англии, мужчинам, а он вроде бабы. Какая-то ерунда вытанцовывается.
Ребята молчали, переваривая сказанное.
- Вот скажи мне Макс, – продолжил старик, – но только откровенно, вон в том доме, на восьмом этаже, окна справа – Глеб Михалыч показал пальцем на многоэтажный городской дом, который был виден сквозь деревья парка – там мужик один живет, ему 46 лет, тебя лично волнует его многотрудная судьба?
Макс немного замялся, он понял, куда клонит дед и ответил уклончиво:
- Ну, вы обобщаете.
- И все-таки, Макс, – настаивал старик, – не надо кривить душой, ответь честно и прямо на мой вопрос.
- Ну…, в общем…, конечно, нет.
- А он, между прочим – гей. – Усмехнулся Михалыч.
- Тогда волнует. – В ответ улыбнулся Макс.
Михалыч весело рассмеялся:
- Макс, не хитри, ты не о нем думаешь, а о себе. Он не гей, и вообще там нет такого – это я так, шуткую. Вот теперь, ты сам убедился, как ты того мужика любишь – он показал пальцем на многоэтажку, – так и твой аргумент, что вас любят политики на западе, рассыпался твоими же словами – нет, конечно. Вы им нужны для других целей: для имиджа, они признают ваши свободы под давлением других политиков-геев, есть такие – вы знаете, или как потенциальные избиратели и т.д.
Продолжение следует.