от http://www.proza.ru/2016/01/31/443
За всеми своими, мягко сказать, специфическими, занятиями Он как-то ненароком вспомнил, - и зачем ему это было надо? - что у него же есть день рождения. Это, повторяющееся с астрономической цикличностью событие, имеющее самое непосредственное отношение к каждому из нас. Несколько причудливо, правда. Когда совсем уж однозначно то, что к деталям этого, случившегося некогда, происшествия виновник своим знанием допущен едва ли не меньше любого человека из близкого ему окружения. Но конкретные подробности события и необязательны, а стало быть, в ритуале - в который обращается всё, что связано с ознаменованием этой даты - сам акт рождения присутствует как бы в виртуальной форме и, если событие это имеет значение, то только лишь для близких и знакомых, которые находят, таким образом, способ скрыть истинные причины некоторой экзальтации перед фактом этого, случайно, в общем-то, выпавшего дня календаря.
Не стоит углубляться в разборе причин случающегося возбуждения, оставляя их тем самым в круге тех табуизированных понятий, смысл которых известен всякому, но озвучивание которых считается неэтичным. Сия игра в прятки по понятиям начата в седой древности и, чувствуется, еще не скоро закончится, если не сказать категоричнее.
Тут важно то, что в этот день родившегося некогда человека как бы отделяют от общей массы, массива ему подобных, и оказывают ему знаки внимания, особые, не только не распространенные в любое другое время, но и вообще уж явно гипертрофированные. Поздравления, улыбки, попытки надрать уши, пожимание рук, похлопывание по плечам, спине, и, что уж совсем фамильярно, существенно ниже - таков арсенал жестов, обезоруживающих и самого безнадежного зануду. Случаются и подношения даров - часто пустячных, явно ненужных, но сохраняющихся поразительно долго - и выбросить жалко, и держать докучливо.
Другой стороной этого явления неизбежно предстает необходимость, и, что более важно, сама приятная возможность предшествующих хлопот; расчетливые контакты с предполагаемыми участниками приготовляемого торжества; ожидание их прихода; и, выделяющееся на фоне переходящих из одного в другое празднеств, само застолье: прибытие опоздавших и, вызывающее всеобщее оживление, как самый значительный подарок, появление гостя непрошеного - все это создает обстановку многозначительности, по миновании которой, именинник обыкновенно обращается в заброшенное состояние вплоть до очередной грядущей даты.
Надо ли реагировать на столь утилитарное толкование празднования дня своего пришествия в этот мир?
На то воля ваша.
Только вот мало ли в отношениях людей других столь же явно выраженных условностей, каждая из которых представляется наигранной, но вся совокупность их и составляет исполненную иронии, фарса, трагедии - пьесы ли иных жанров? - не короткой и не бесконечной, а длиною в жизнь.
И мы - статисты, они же примы этой пьесы - злодеи и гении, жертвы и палачи, - мы же и герои, повергающие носителей зла во прах полей и лесов, гор и долин, утопляющих их в пучине вод, - тут и там, здесь и повсюду, везде.
Но от чего же нет покоя от столь прочно установившегося порядка? А есть ожидание опасности, где-то затаившейся - неявной ли, или даже такой радикальной, как полное пресечение сих тревог переходом в небытие, неизбежное - как доносящееся из распадков, ещё едва уловимое - приближение состава, который совсем скоро обрушит на нас чудовищный грохот бесчисленных колесных пар, скрежет вагонов и буйство взорванной тишины.
Хорошо в этот миг уйти насовсем, ибо:
"Призрачно все в этом мире бушующем"
Но не всё, однако, столь однозначно.
Прежде все тем, что грохот состава здесь - метафора, причем весьма отдаленная и не столь всеобъемлющая. Есть символы и покруче.
Вот. Его мир - эта планета. Здесь, в непостижимо заповедном её краю, имеет место его обитание. Отсюда взял свое начало малый исток вопроса о призрачном.
Какие есть основания считать призрачным эту твердь под твоими ногами, эту утекающую струистость ручья? Даже обитель ветров, зыбкая и так легко переменчивая - вполне осязаема. Но, странное дело, именно это её непостоянство больше, чем незыблемая твердь, заявляет о существовании чего-то там, где, казалось бы, всё может только кончаться, исчезать без следа во времени, утратившем свою непреложность, когда становиться неважным - есть оно или его нет, много его или мало.
А между тем проходит день за днем. Из бесчисленных событий, случающихся вокруг да около, только рождения новых людей образуют далеко идущие последствия. Даже то, что само понимание этого существенно затруднено наслоением множества иных, кажется что более ярких, фактов, наподобие удач в бизнесе, или разорения, побед, одержанных в конфликтах с противником или временных, а пусть даже и окончательных, неудач - все это только фон, превышающий порог нашей способности чувствовать естественную реальность, когда незаметен уход тех, что в начале пришли.
Уходят, уходят люди. Но остается после них не выделенная доселе энергия оставленной и преумноженой мудрости. Едва ли нужной кому-либо из оставшихся, целиком поглощенных созданием плодов, в конечном счете оказывающихся плевелами. За редким исключением. И когда-то, кому-то становится понятным, что именно эти исключения важны. Перед ними мы в благоговении преклоняем колена, опускаем взоры, и, забывая самого себя, убеждаемся в существовании величия наших, повседневно упущенных, возможностей.
Пробегут потоки времени, многое из созданного нами уйдет в сокровенное, сокрытое, утраченное, но по-прежнему будет искривлять пространство одного из бесчисленных миров энергия мысли, остающаяся здесь, где она родилась, как птица, неразумно кружащая над разоренным гнездом. Для чего теперь она может оказаться нужна? А ведь она ещё способна, обретя новое пристанище, размножить себе подобных, - и нужно ли это, тогда как вот неприкаянен сейчас её полет?
А сейчас хотелось бы, чтобы каким-то образом Его отшельничество, было освещено чем-то, более близким его ипостаси. Хотелось бы знать, прежде всего, что такое – Он.
Сначала его устраивало то, что в представлении окружающих насельцев этого мира: зверей, птиц, насекомых его называют просто Он. Но, повторенное многажды, это созвучие стало беспокоить. В самом деле, что мешает Демиургу - творцу его образа - несколько расширить звуковой ряд его имени, и тем самым увеличить возможные варианты обращения, что, несомненно, способствовало бы чему-либо ещё помимо благозвучности. Ведь вот же его самого, уважаемого Демиурга можно просто назвать: - Ур, или Ург, он же Деми, или Дими, как звала своего однорукого супруга Тимофея многодетная - еврейка – последнее это обстоятельство набрало известное значение лишь десятилетия спустя, да и то по воле накопившихся неявных обстоятельств - тогда же просто односельчанка, чья самобытность естественно гармонировала с деревенскими обычаями, еще обрывками сохранившимися со времен заповедного сибирского быта. Дими,- звучит неплохо - Он. Хотя вначале он мог рассчитывать хотя бы на использование, по обычаю, заведённому у писательской братии, знака N. Эн. Ну так пусть будет и Эн. Как это звучит в полной транскрипции: - Эн-Дими-Он? Эндимион! Неплохо, черт побери!
Возросшие возможности не замедлили сразу же предъявить и некоторые проблемы. Перед лицом старинного полотна. Там изображен на фоне природы безмятежно спящий юноша. Он был прекрасен своими нежнейшими покровами кожи, сквозь розовеющее свечение тонкого налета телесного тука, переходящими в крепнувшие мышцы. Драпировки небрежно скрывали то место, где в паху должно непременно быть то средоточие плоти, которое – душевно здоровому человеку - единственное хотелось бы уберечь от праздных взоров.
- Смотри как красиво! - проникновенно воскликнула юная девица, приведенная в составе группы педагогами на экскурсию в картинную галерею, да вот отбившаяся от стаи и оказавшаяся вдвоем с подружкой здесь.
Подружка же была не столь восторженна и критически подошла к рассмотрению шедевра:
- Чо красивова-то? Ляжки вон каки жирны!
В этой безыскусной претензии чувствовался, однако же, интерес более глубокий, нежели разбор элементов художественного творчества. Кажется, что в глубинной сути такового интереса, просвечивает ответ на некий распространённый парадокс.
- Почему невзрачные простушки как-то мимоходом обзаводятся мужем, детьми и всё больше составляют круг нашего общения в повседневных наших делах, тогда как гордые красавицы неприкаянно проходят мимо под прицелами взглядов исподтишка? - задаём мы себе вопрос или оставляем этот факт без тени сочуствия.
Сколь же многозначен язык нашего творчества! В сущности, в нём сосредоточена единственная возможность сохранить в неприкосновенности свое право на самовыражение, непрестанно испытуемое попытками загнать отдельно стоящую личность в наделенную превосходными качествами стаю.
Кто же таков, этот Эндимион, чье имя выбрал Он, даже не подозревавший о существовании прецедента.Оказывается - античный охотник, которому Юпитер даровал бессмертие, погрузив в вечный сон.
Да уж!
Впрочем, - это кажущаяся однозначность. Некоторые источники утверждают, что охотник наш, скорее всего, относился к категории любителей, а главное, чем он знаменит - это необычайная плодовитость, позволившая заселить своими отпрысками целый край, чему способствовала его связь с Селеной, родившей от него до пяти десятков дочерей.
Зевс приблизил его к себе, но после попытки сего безмятежного юноши овладеть ещё и Герой, обрек его на вечный сон у приметной горы.
Итак, ему даровыана вечность в окружении миров. Да что эти, - иные миры? С них достаточно и того, что они есть.
Но, пора уходить от этой чьей-то навязчивой подсказки!
Сегодня же его способность чувствовать окружающее была ещё более обострена, и он уловил издалека, как в дальнем пределе горизонта выделилась некая точка, медленно сменяющая свою призрачность, на нечто конкретное, переходящее в силуэт спешащей по определенному курсу птицы. Обрадовавшись этому ещё сильнее, он хотел было придумать новую игру для предстоящей встречи, но заметил, что на этот раз полет друга был грузноват - что-то тяжёлое было в цепких когтях хищника, обычно прижатых к туловищу, чтобы таким образом минимизировать расход сил на замышленное появление из своеобычного далека.
Пернатый спешил.
Очевидно, у него была причина прилететь именно сегодня и быть столь нерасчётливым в загрузке себя самого, связанная именно с теперешним состоянием Голого.
- О, мой друг, сколь ты прозорлив!
Подарок это был у него – несомненно! – и представлял собой нечто такое, которое легче всего можно было назвать книгой.
Едва отреагировав на встречу, Голый - он же Эндимион - с нетерпением схватил тяжеленный презент и, забыв обо всём на свете, стал его ощупывать да разглядывать.
к http://www.proza.ru/2016/02/01/264