«Жизнь прожить – не поле перейти», – говорит она. Потом, сделав небольшую паузу, добавляет: «Но сапёр скажет: Нет, поле перейти труднее!»
Александре Леонидовне в январе этого года исполнилось девяносто четыре.
На фронтах Великой Отечественной ей воевать не пришлось. Труженица тыла, она в военные годы работала учительницей в сельской школе. И после Победы продолжала учить детей арифметике и чтению, любви к Родине и родному языку.
Родилась Шура Мешкова в городе Новосибирске. Если точно, то в старинном селе Бугринском (до сих пор это место зовётся Буграми), которое впоследствии стало частью Кировского района города. В селе в царские времена была церковь, и при ней церковно-приходское училище. После Октябрьской революции церковь закрыли, а школа под новым названием продолжала принимать и обучать местных ребятишек и детей из окрестных деревень.
В этой школе Шура Мешкова успешно училась и мечтала стать учительницей. Окончила школу в 1940 году и поступила в педагогический институт. Но высшее образование оказалось не «по карману». Пришлось поступить на годичные курсы, а именно, немецкого языка.
В военные годы в селе Катково Коченёвского района Новосибирской области преподавала детям немецкий язык, а также вела уроки пения. Работала затем в районном отделе образования методистом. После Победы вернулась домой и продолжила свою учительскую деятельность в родной школе как учительница начальных классов.
Через несколько лет вышла замуж и переехала в город Новокузнецк, где также работала учительницей начальных классов до выхода на пенсию и где проживает и поныне.
Воспоминания Александры Леонидовны Мешковой были записаны в 2010-2011 годах к 150-летнему юбилею Бугринской школы. Вот несколько отрывков из её рассказов о военных годах.
В июне 1941 года я закончила курсы немецкого языка при Новосибирском пединституте. В облОНО мне дали направление на работу в Коченёвский район Новосибирской области. В отделе кадров сказали: «На место явиться двенадцатого августа».
Вот я пришла домой и маме говорю: «Двенадцатого августа мне нужно быть на месте в Коченёвском районе».
Ну, что надо? Чемодан купили, пальтишко демисезонное (первое пальто было у меня), черный берет, туфли парусиновые. Мама сшила мне платье черное, белым горошком. Сама думаю: «Вся – в чёрном!».
Наладили мне два чемодана: в одном – книги неподъёмные, в другом – мешочек сухарей, чугунок на всякий случай, пальтишко…
Приехали с мамой на вокзал. Моя крёстная Анастасия Максимовна пришла меня проводить. Поезд должен идти в десять часов вечера. Вот десять, вот одиннадцать... В половине двенадцатого объявили: «Посадка на 501-й поезд (его ещё называли "пятьсот весёлый") в двенадцать часов ночи».
Погрузили меня в вагон. Темнота, глаз коли – ничего не видно. Потом кто-то огарок зажег, воткнул его у окна. Чуть засветилось. Я чемоданы поставила, посмотрела в окно: стоят моя мама и крёстная. Какое-то у меня было состояние, что трудно описать. Ну, в общем, я поехала.
И вот я с двенадцати часов пятьдесят километров ехала до трёх часов ночи.
На каждом полустанке стоим и стоим. Приехали на станцию Коченёво. Надо выгружаться – два чемодана у меня. Народ вышел, пока я спустилась – ни души. Никакого вокзала нет, товарный поезд стоит. Полезла под вагоны. А все платформы закрыты палатками, значит, орудия везут.
Спустилась по лесенке к станции, захожу. Там народ: кто лежит, кто стоит, кто у кассы. Билеты не дают, потому что пассажирские поезда не пропускают.
Я села на чемодан и до утра просидела, даже спать не хотела. Ночь прошла, день прошёл, а я всё на чемоданах. Мне же надо искать райОНО, а чемоданы девать некуда, камеры хранения нет.
Утром приходит следующий поезд и забегает моя однокурсница Саша Дорофеева, с которой учились вместе. Только она исторический закончила. Нашла какого-то путевого сторожа, который перрон метёт: «У тебя есть какая-нибудь комнатушка? Нам надо чемоданы поставить. Нам в райОНО надо!» Поставили чемоданы и пошли искать райОНО.
Женщина-инспектор нас приняла. Я говорю: «Мне заведующего райОНО надо». – «Он добровольцем на фронт ушел. Я завтра тоже уезжаю. Вы поедете в Катковскую школу. Вот вам направление. Поедете до станции Чик, потом от станции ещё 18 километров и будет ваше Катково».
Саша говорит: «Я сейчас в Новосибирск обратно поеду, я не все вещи с собой взяла». У неё с собой один маленький чемоданчик. Пришли на станцию. Стали этого старика искать, а его нет. Наконец, пришёл: «Ну, девки, берите свои чемоданы».
Открылась касса, купили мы билеты. Пришёл поезд. Доехали до станции Чик, она дальше поехала, я вышла. Зашла в здание станции, села на чемодан и повалилась мертвецким сном. Сколько времени я проспала – не знаю. Проснулась – ни души. К кассиру пошла: «Мне надо в Катково». – «В Катково сегодня уже попутчиков нет, уехали все, но в «заготзерно» приезжают катковские колхозники, зерно сдают».
Нашла я «заготзерно». Стоят подводы, два мужика на телеге сидят. Говорю: «Мне надо в Катково. Вы не туда едете?» – «Туда. Ну не совсем туда, но туда». – «А меня довезёте?» – «На бутылку дашь – отвезём».
Две подводы у них. Погрузили меня с чемоданами на первую, а сами на второй едут. Лошади, видно, знают, куда идти. Доехали до сельмага, дала им деньги. Они купили бутылку, сели на вторую подводу, достали лук, хлеб. Едут, пьют и закусывают.
Я на первой подводе сижу. А лошади всё бегут и бегут, видно привычные… Еду и смотрю кругом – спать почему-то не хотелось.
Наконец, остановились где-то на дороге. Один мужик мне говорит: «Видишь: вон там, на горе, дома. Это Катково. Нам в деревню ехать нельзя, нам на поля надо.
А ты до первой избы дойдёшь – там живёт колхозный агроном Кальнишевский. Он добровольцем на фронт ушёл, но у него баба хорошая, она с ребятишками там живёт. Ты заходи в эту избу, ставь свои чемоданы и иди искать сельсовет».
Вот я с этими чемоданами пять-шесть шагов шагну – стою. Нету сил: не евши и без сна. Прошагаю несколько шагов – опять не могу идти.
Не знаю, сколько времени я шла... Наконец, дошла. У ворот стоит девочка с ребёнком на руках. Вышла хозяйка. Я ей объяснила, кто я и что я. Поставила чемоданы и дальше – ни шагу. Когда она мне дерюжку постелила? Сколько я проспала на этой дерюжке? Проснулась утром. Она ушла на колхозные работы, дома одни ребятишки. Хорошие дети такие. Двое потом у меня учились…
Пошла искать сельсовет. И как раз там сидит директор школы: «Не могу ничего вам сказать, куда поселиться, я здесь новый человек». Он, оказывается, сам только приехал. И заходят две девушки. Босиком, лихие, здоровые. А я думаю: «Вот так учительницы! Босиком-то почему?» Потом я с ними сдружилась.
Поселили меня в доме Трудаевых. Хозяйка - Наталья Николаевна, её дочь Нина (училась у меня в пятом классе), и сын Александр. Он работал на станции Чик, а это 18 километров от Катково. МТС там была, машинно-тракторная станция. Домой редко приходил. Один раз, вскоре, как я приехала, он пригласил меня на «точок», танцплощадку по-нашему.
Пришли. Местные девчонки говорят мне: «А ты чего с ним пришла? Ведь сейчас он к своей Марусе побежит».
И точно, стою я одна, а уже темно, куда идти – не знаю. Тут подошли местные парни и успокоили: «Мы сейчас к себе домой пойдём и тебя до твоего переулка проводим». Вот только один раз и ходила на этот «точок». Потом учебный год начался, больше не ходила, я же учительница была.
1 октября 1941 года начался мой первый учебный год в школе. Вела я немецкий язык в пятых-седьмых классах. Война идёт, похоронки приходят, а я учу детей языку врагов. Пол-урока мы там чего-то поучим, а потом пол-урока «Пионерскую правду» читаем о подвигах пионеров, комсомольцев на фронте… Звонок прозвенел – ауфидерзейн! Я не знаю, чему я их научила.
А ученики все были такие большие – я была девчушка против них. Особенно в седьмом классе. Я и не вставала во время урока: ученики все ростом с меня и выше, по 15-16 лет.
На второй год я ещё начальные классы взяла. В две смены работала. Да, ещё пение вела. Спасибо Александру Сергеевичу Гордиенко, учителю музыки, он меня в школьном хоре всяким песням обучил. Вот их и пела с учениками.
Когда мне исполнилось двадцать лет, на мой день рождения, мы собирались в доме у Шуры Куксовой. Хозяйка моя дала блюдо квашеной капусты, а Люба Евдокименко с Валей Осиной драников настряпали.
В сельпо купили банку самодельного вина – в бочках продавалось, там градусов-то было всего-ничего. Пили мы это вино и ели драники с капустой.
О-ой, весело было! Молодые были. Песни пели, а брат Шуры Куксовой, Вася, на балалайке играл. А смеялся он как-то интересно, будто изнутри, из живота, смеялся. Горб у него был.
А морозы тогда стояли страшные, градусов под пятьдесят.
У нас в учительском коллективе было десять человек одиночек. Восемь девчонок и два парня – обоих Николаями звали – один, после девятого класса, вёл начальные классы. Другой, постарше, вёл труды в школе.
Помню хорошо, как из Катково на первую учительскую конференцию мы ходили. У кого-то была тележка двухколёсная. Мы взяли с собой эту тележку, положили на неё сумки и двадцать пять километров шагали до районного центра, на конференцию. А тележку зачем? Нам сказали, что там дадут всем по пять килограммов соли, по два куска мыла и по бобине ниток, да ещё керосину. Конференция была один день. Мы пленарную часть все отсидели. В столовой нас чем-то покормили, какой-то супишко там был.
Слава богу, не дали нам керосину, сказали: дома получите. А соль, мыло и нитки дали.
И мы назад отправились, опять – двадцать пять... А чтобы покороче было, полем шли. Ну, этой конференции мне никогда не забыть, как мы с тележкой шли!
А как я в бор по дрова ездила? Это было, когда я первый год ещё работала в Катково, в конце 1941 года. Бригадир дал мне колхозную лошадь. Я поехала и со мной ещё две учительницы на своих санях.
Заехали мы в бор. «Рубить только сухостой!» А берёзы были высоченные! Надо было рубить, а я что, когда-нибудь это делала?
И вот мы трое. Они привычные, местные: нарубили, нагрузили на своих лошадей. А мне надо было перерубить эту длинную, чтобы на сани положить. Пока я это перерубила – оглянулась, а их нет. Они взяли и уехали.
А уже темнеет. Пока я всё сложила, связала - уже совсем темно. Села я на воз, держу вожжи. Топор бы не потерять – Николаевны, хозяйки моей, топор-то! Поехала. Темнота. Самое главное, думаю, – не отпустить вожжи. Если лошадь запутается, я её не распутаю. А она не шагом идёт, а так вот: трусь-трусь, трусь-трусь. И не быстрей, и не останавливается. Я только вожжи держу.
Выехала из бора, смотрю: улица деревенская. Застучало по мосту: «Ага, это мосток катковский!» Проехала колхоз «Майский», выехала ещё на одну улицу, смотрю – сельсовет. А от сельсовета рукой подать – и дом. И стоит Николаевна, хозяйка моя, у ворот, меня ждёт.
Нисколько я не управляла лошадью, а она меня подвезла к самым воротам. Она из тёмного бора вывезла меня на дорогу. А я дороги той не знала.
И сейчас, как кошмарный сон, эта рубка дров…
Какая умная лошадь! И я этой лошади в пояс кланяться должна. Я вот сейчас думаю: легко лежать тому бригадиру, который мне умную лошадь дал.
Ой, а в колхозе как было тяжело! Учебный год начинался не с 1 сентября, а с 1 октября. Мы, учителя, на ферме солому, сено сбрасывали. А в поле, на огородах с учениками колоски собирали, пололи, свёклу рвали.
Одно лето лён рвали. Никогда раньше не видела, как лён растёт. Это был посев ещё мирного времени. В войну лён не сеяли, а нажимали на хлеб, на картошку. Сдавай, сдавай, сдавай! До последнего сдавай!
А похоронки шли, а парней везли. Помню, один раз большой набор был в 1942-ом, и забрали самых сильных парней 1923-его, 1924-ого, 1925-ого года рождения. Человек восемь из села.
Как сейчас вижу: парни эти посреди улицы одной шеренгой идут.А один был – Ваня Сливкин – в розовой рубахе и в валенках, в середине этой самой шеренги шёл. Как сейчас вижу: июль, жарища, а он – в валенках.
А лошади с подводами сзади шли. Из деревни вышли, все назад вернулись, а их дальше повезли, в Коченёво.
И не пришёл никто. Вот из того набора, где Ваня был, не пришёл никто.
О-ох! Трудно мне было, но всё же не на фронте. Сколько людей забирали, мало кто вернулся. Мне жалко их было всех.
Два учебных года я проработала учительницей в Катковской школе. Летом 1943 года приехал уполномоченный из райОНО. А так как все уполномоченные останавливались у Николаевны, он туда и пришёл. Им нужен был инспектор по патронированию школ. «Поедете в Коченёво?» – «Поеду».
И я там проработала инспектором с 1 сентября 1943 года до самого конца войны.
О-о! Инспектором! Горе луковое! Что я там инспектировала? Как сейчас помню: одна школа была в восьми километрах от районного центра, другая – в двенадцати. Я, конечно, пешком ходила.
Помню, в самом начале моей работы, послали меня в Михайловку принимать школу на готовность к учебному году. А что я там понимаю, какие там ремонтные работы?
К председателю колхоза пошла – он отмахнулся от меня: ему надо хлеб на фронт отправлять, а вы уж сами разбирайтесь со школой. И ушёл.
Вот я постояла у сельсовета и бумагу всё же подписала. И пошла 12 километров назад отмерять.
А волков было много во время войны! Я слыхала про них, но ходила, и ни о чём таком не думала. Да, ходила, пока одну учительницу волки не загрызли. Родственники только по валенку узнали, что это – она.
Я после того случая ходить пешком перестала. Думаю, если никто не поедет туда, то и я не пойду. Вот, в районном центре и ходила по школам.
Ещё ездила с комиссией от военкомата по селам проверять готовность призывников. Я, как учительница, проверяла грамотность. Сейчас думаю: зачем надо было эту самую грамотность проверять?
В комиссии, кроме меня, были два человека от военкомата, милиционер, два врача и медсестра. Мы ездили в кузове грузовика. Они все - люди в возрасте, я одна – девчонка.
В Коченёво мне приносили повестку на фронт. Пришла в военкомат и как раз в кабинете сидели военком и начальник первой части. Я стою. Они посмотрели на меня: что от меня толку? Я там и солдата не утащу, и ничего я там не сделаю.
Военком говорит: «Где повестка?» Я держу повестку. «Давай сюда!» Я отдала ему повестку. «Иди домой!». Так я на фронт и не попала.
А кончилась когда война, я – к Максимову, заведующему райОНО: «Максим Маркелыч, отпустите меня!» Написала заявление, он подписал.
Ой, я радёхонька была! Собрала свои чемоданы. За мной папа приехал.
В 1942 году его в феврале взяли, был на Ленинградском фронте. В марте его ранило осколком в голову, четыре месяца пролежал в госпитале и пришёл домой. А я тогда не знала, что он с одним глазом. Захожу в ограду – он идёт мне навстречу и повязка на глазу.
Вот так…