Их видно сверху. Вытянув острую мордочку, бежит такса. Осенью и зимой она носит разноцветные попонки, завязанные на пузе кокетливыми бантиками. Одёжек у неё много, все они яркие и весёлые. Ещё у неё есть четыре пары ботинок - две на лёд и две на холод. На улице она бывает каждый день, но не гуляет, нет. У неё очень, очень деловой вид. Она всегда спешит по одному и тому же маршруту между треугольниками газонов. Она собрана и молчалива, как ищейка сыщика. Такса гуляет с хозяйкой и держит её строго.
Хозяйка торпедой бежит следом, одна её рука вытянута вперёд, цепляясь за поводок, а другая согнута в локте и вывернутой кистью лепится к пояснице, пальцами сжимая авоську. В ней всегда одно и то же - половинка хлебного кирпичика, кефир в пакете, несколько морковок, куриные лапы и газета. Авоська бьёт бабку по ногам и мешает бежать быстрей.
Летом бабка носит много повидавшие войлочные тапки, осенью и зимой - не менее опытные галоши, в остальном её наряд неизменен в любое время года: тёплый зелёный платок, лёгкий плащ цвета промозглой серости и юбка чуть темнее. Дужки очков она шнурками завязывает на затылке поверх платка.
Их видно сверху, и они похожи. Длинное узкое тельце таксы и худенькая спина бабки в объёмном плаще двигаются параллельно земле. Собака - потому что так и задумано, а бабка - потому что болеет. Она не может выпрямится. Для того, чтобы посмотреть перед собой, бабка останавливается и с видимым усилием поднимает голову. Потом опускает её и привычно бежит дальше. Поэтому и очки на затылке завязывает, чтоб не падали.
Бабка не смотрит на вальс снежинок в свете пушкинских фонарей, не смотрит на блестящие на солнце капли слепого дождя, не смотрит, как цветут каштаны и распускается сирень. Спина не даёт. Она видит только то, что внизу - плитки тротуара, лужи, утоптанный снег, плевки и мелкий мусор. А боковым зрением - таксу, которая, счастливица, может бегать по зелёной травке и крутить головой. И от того бабке радостно за неё, за таксу. Бабка любит осень, когда в солнечную безветренную погоду под ноги яркими пятнами падают листья, расцвечивая однообразно-серый тротуар пурпурным и жёлтым. Она любит, когда на асфальте рисуют разноцветными мелками. Обычно рисуют дети, детей она тоже любит, но своих у неё нет, а чужие её боятся. Бабке обидно, когда ею пугают детей и говорят, что их заберёт скрюченная старуха, если они будут плохо себя вести. Бывает, дети показывают на неё пальцами и смеются. Иногда не только дети. Всякое бывает.
Бабка знает, что печаль бывает разной, и светлой тоже. На Пасху они с таксой бегут на кладбище, где давным-давно похоронена бабкина мама. Они ложатся на могилу, бабка чувствует прикосновение душистых влажных цветов к своему лицу, вспоминает прохладные мамины руки и её духи, пахнущие ландышем. Она надеется что однажды, когда зацветут ландыши, перед ней и таксой упадёт ярко-жёлтый прощальный лист, и они обе навсегда уйдут из мира, где живут вдвоём, в другой, тот, где уже много лет её ждёт мама.
На кладбище бабка долго смотрит в небо, надеясь увидеть вестника встречи. Его пока нет, а их, бабку и таксу, всегда видно сверху.