1
Странная процессия следовала смиренным Энском. Разномастное затрапезье – бомжи, синявки, нищие обоих полов, деклассированные субъекты и беспризорные подростки – шли по центральной магистрали, пестря ее причудливым хламом одежд. Шли молча, изредка кашляя и сморкаясь, но уличный автошум запросто перекрывало протяженное шарканье сотен подошв – и это останавливало потрясенных прохожих.
Законопослушных жителей Энска завораживало организованное шествие небритых, подбитых и помятых людей, несших обшарпанную поклажу и вздымавших ввысь картонные лозунги: «Накопительству – нет! Бомжеванию – да!», «Каюк акулам капитализма!», «Отречёмся от нового мира!»
Демонстранты шествовали обочиной, их длинная колонна уснащала чуткий предвесенний воздух густой амброзией загородных свалок, перегара, мочи и дешевого курева. Зевак-земляков это едва не сшибало с ног, однако, зажимая носы, они заворожено следили за внушительным шествием, явно брезгуя, но тайно сочувствуя уходящим.
Растерянные милиционеры пешем и на колесах следовали за трачеными гражданами, не имея оснований прекратить санкционированное шествие: демонстранты шли организованно, неантиправительственно и не перекрывали автодвижения. В назначенное время затрапезье, как по команде, разомкнулось, свернуло плакаты и тихо рассосалось по улицам, проулкам и дворам. Только его и видели…
2
По Энску поползли слухи: «Говорят, голь взбунтовалась…Намечен всероссийский съезд бомжей». Телефоны городских СМИ раскалились: заинтересованные граждане строго требовали информации. Но журналисты прошляпили – игнорируя акцию, они навострили свои перья на более судьбоносное: на обнародованный рост благосостояния, на невиданные темпы промышленного развития (по сравнению не с 1913-м, а с 1985-м годом) и наконец на перипетии предвыборной кампании и рокировку в городском правительстве. Не были обойдены и международные дела; зато о недавней демонстрации низкого люда – ни слова.
Но повторная акция обитателей энского дна с уточненными околополитическими лозунгами скорректировали затоптанные журналистские маршруты. Ряд изданий (полу- и полностью независимых) запестрел аршинными заголовками: «Вскипело дно – ему право дано!..», «Бомжи атакуют социальные этажи!..», «Шире, грязь, – навоз ползет!»
Власть предержащие отмалчивались: скорые выборы мэра предвещали неустойчивость служебных кресел, а потому многочисленный кабинетный люд занялся «цементированьем» – кадровая стабильность определяет бесповоротность общественного прогресса. При этом самые дальновидные чиновники предвосхитили выгоду «затрапезного» фона: по контрасту с причудливыми лохмотьями их скромные импортные спецодеяния вкупе со строгой озабоченностью национальными прорухами плюс чудодейственный административный ресурс покорят податливый электорат.
3
Но электорат чудил и колебался!
Третья акция представителей малообеспеченного большинства, еще более многолюдная и организованная, как могучая весенняя талица, затянула в гулкий водопоток тысячи людских ручейков, выпроставшихся из подъездов, проулков и дворов: энские обыватели невольно провожали, а потом и сопровождали красноречивое шествие.
Впоследствии энские социологи отметят глубинное социальное родство демонстрантов – от рядового гражданина до бомжа всего один шаг; а потому неудивительна простодушная притягательность лозунгов, с коими шествовала взыскующая справедливости беднота: «До власти – далеко, до олигархов – высоко!», «Все мы – люди!». Потому-то просветленное воодушевление объединяло пёстрые шеренги, шагавшие мокрым фиолетовым асфальтом вдоль чёрных истекавших обочин, и благостно щурились на мартовское солнышко тысячи глаз, изголодавшихся по теплу и свету. И, наверное, всем казалось, что ничего невозможного нет, что они правы, какой бы политической левизной их упования ни отдавали – ведь сколь правомерна весна, столь естественно массовое душевное устремление.
Без сомнения, монолитной сплоченности рядов добавляла ностальгия по романтическому единомыслию. Несостоявшиеся жители коммунизма, демонстранты ощущали себя в многоцветных первомайских колоннах, с веточками зеленого березняка, украшенного алыми бантами; в прищуренных глазах под золотящимися веками плавно проплывали красные знамёна, орлиные портреты вождей и бронзовое многословие партлозунгов… Но не было мегафонных здравиц, только слышалось хищное шипение шин и длинный шелест тысяч подошв, прерываемый недальними капелями, кашлями и высморками.
4
Ироническая позиция властей сменилась озабоченностью. «Кому это выгодно? – возникал вопрос, тайный движитель всякой политики. – Эдак дело дойдет до кандидата от социальных низов! Народовластие – это хорошо, но не до такой же степени!»
И пошла писать губерния, – точнее – предметно озаботились компетентные органы, наморщили лбы аналитики, активизировались политтехнологи. История последних лет знает немало олигархов, боевых генералов и шоу-звёзд, пришедших во власть, но с «придонным» затрапезьем до сего дня прецедента не было. Конечно, глас народа – глас Божий, но каким образом это расценит Москва? Не иссякнут ли и без того тощие финансовые вливания в безнадежно дотационный Энск? Не опозорится ли он на всю реформаторскую Россию?!
От этих вопрошаний кружились самые высокие головы. А между тем средние и низшие – то есть народные – испытывали головокружение иного рода: им блазнился желанный свет в конце туннеля; на энских кухнях, как в благословенные доперестроечные времена, забурлили раскованные разговоры о справедливости, о равнодоступности природных богатств, включая нефть и газ, о социальном выравнивании, о достойной жизни.
В это духоподъемное время уж если не как гром среди ясного неба, то как трёхпалый свист, в «Энском вестнике» обозначилась статья модного Эдуарда Шакальского «Свалочный философ», в которой намекалось на разгадку странного околополитического феномена.
5
«Свалку найти нетрудно, – хлёстко писал он. – Зато лидера, вдохновителя и организатора свалочного люда вам ни за что не сыскать: его охраняют, как президента! Почти три часа я мотался по воньким буграм и низинам, оглашаемым разбойными воронами, задыхался от едких дымов и испарений, выспрашивал призраками возникавших бомжей и бродяг, но ничего не мог добиться. Наконец меня взяли в кольцо дюжие ребята в засаленных фуфайках и принялись пытать, какого х.., простите, рожна мне надо. Я предъявил свое удостоверение, на словах поясняя, что пришел из добрых побуждений, но они, казалось, не слишком верили. Странная была публика! Рослые и плечистые, как на подбор, они поражали бросовой ветхостью «униформы», одутловатостью небритых лиц и заметной малозубостью. И все же вопреки этому, как профессиональные секьюрити, внушали опаску за мое писчебумажное будущее. В конце концов, посовещавшись, так и не выпуская меня из окружения, повели к южной окраине свалки, где она соприкасается с тощим леском. Потом, как в стильных блокбастерах, они завязали мне глаза грязной, воняющей бензином тряпкой, и спустя считанные минуты я очутился у него.
Мне бы густую гоголевскую палитру, уж я бы сполна описал этого яркого человека! Но стиль прессы поджар, – а потому изъяснюсь своими шершавыми словами… В низком, душноватом помещении о двух мутных оконцах за клеёнчатым столиком сидел ярко-рыжий бородатый человек неопределенных лет. Одет он был в неброскую бомжевую «тройку» – телогрейка, распахнутая рубашка, майка – но почти восседал в высоком кресле, как-то утонченно-небрежно отведя в сторону руку с импортной сигарой. Мельком я заметил странный отечественно-закордонный набор вещей и предметов, а так же продуктов питания, в пёстрых упаковках стоявших на полках; особенно поразили книги: рядом с новейшими глянцево-детективными романами соседствовали Гегель, Маркс, Паскаль, Хайдеггер и еще кто-то, кого от волнения разобрать не удалось.
Рыжий человек мягко заговорил. Тембр его голоса, гладкословие и доброжелательность выдавали записного интеллигента.
– Вас, конечно, интересует идеология нашего движения, не так ли? Присаживайтесь, я отвечу…
С опаской, дабы не испачкаться, я сел в продавленное кресло, впрочем, вполне удобное, и мы оказались визави.
– Пожалуйста, отметьте мирный характер наших акций. Мы никого не утесняем, начиная с олигархов и кончая младореформаторами, кого, как вы помните, Сатыков-Щедрин называл «государственными младенцами». Сейчас вполне очевидно: реформы пробуксовывают, и статистику вы знаете не хуже меня. Широкие слои моих сограждан живут одним днем, от рубля до рубля; если хотите, над пропастью во лжи. Я и мои соратники, кто по убеждению, кто по судьбе, обитаем на дне этой пропасти, нас немало – миллионы и миллионы. Прямая принадлежность к так называемым бомжам еще ни о чем не говорит. Ныне девятеро из десяти могут пополнить наши ряды; и, поверьте, я не преувеличиваю! А коли так, тогда согласитесь, что публичную политику не в праве делать прослойка преуспевающих карьеристов, утративших всякие связи с действительностью. «Новорусская» политика бесперспективна, точнее говоря – вредна, если не сказать – катастрофична! Впрочем, можете не соглашаться, ибо вам трудно перефокусировать «замыленное» зрение – ведь вы, как я понимаю, человек благополучный и убеждены в неколебимой верности рыночного курса… Конечно, вас интересует моя скромная персона. Должен вас огорчить: обо мне говорить преждевременно; хотя отметьте, пожалуйста, что я выдвигаю свою кандидатуру в мэры города Энска. Процедура выдвижения произойдет в полном соответствии с федеральным Законом о выборах в местные органы самоуправления… Благодарю за внимание!
Потом меня, потрясенного, аккуратно проводили за пределы свалки. И последнее, что я заметил, были невесть откуда появившиеся сотни молчаливых людей с сумками, мешками и кошелками; они с достоинством провожали меня глазами, а некоторые снисходтельно помахивали вослед свободными от скарба ладонями.»
Если бы не дремучий газетный штамп, мы бы сказали, что процитированная статья разорвалась бомбой. Последствия «взрыва» были разрушительны: слова «свалочного философа» на все лады комментировались; верхами – высокомерно-уничижительно, низами – откровенно-уважительно. День ото дня общественная трещина расширялась, грозя катастрофическим общественным разрывом.
Ради справедливости отметим: означенный разрыв уже существовал, но пока не был катастрофическим: известно, как долготерпелив и покладист народ-богоносец, как закалён в многовековых прорухах, и что для русского «тревожные будни», то для цивилизованного европейца – полный каюк.
И все-таки самым поразительным стало то, с каким майским энтузиазмом самоорганизовывались обитатели заброшенных сараев, халуп и подвалов, с каким душевным подъемом обсуждали свои бренные дела и неожиданную будущность, когда их собрат потягается с матёрым чиновником; и при том все они, доселе «списанные» с капиталистического корабля современности, станут полноценными действующими лицами истории.
Официальные исторические деятели, и спросив господина Шакальского, уточняли координаты подпольного штаба шантрапы и приметы их лидера. В район городской свалки зачастили некие господа в штатском и как правило с различного рода инспекциями. Так или иначе неблаговонное чрево Энска было вдоль и поперек исследовано, в квадрате 4, у лесного массива, обнаружили покосившуюся хибару, в самом деле в ней наблюдались два крохотных оконца, однако бомжевое пристанище пустовало, более того – ни мебели, ни вещей, тем паче импортных, в наличии не оказалось; след рыжего философа простыл…
7
Через две недели после публикации статьи в избирком поступили предвыборные документы Яснолицева Леонида Ивановича, 1950 года рождения, русского, с высшим гуманитарным образованием, временно безработного, и 200 тысяч подписей его потенциальных избирателей. Впоследствии оказалось, что все они – подлинные и почти половина из них принадлежит обычным гражданам Энска: пенсионерам и людям среднего возраста разных профессий.
Сотрудников местного избиркома приятно поразил соискатель – очень корректный, подтянутый Яснолицев, с достоинством вручивший картонные коробки с документами: ничего даже отдаленно напоминавшего о бомжевании в нем не наблюдалось; напротив – он был безукоризненно одет, гладко выбрит и благоухал новомодными мужскими духами. И всем бросилась в глаза его классическая русская масть, что напрочь отвергало малейшие подозрения о родстве, а тем более сходстве с рыжим газетным Спинозой.
Кандидат в мэры корректно ответил на полагающиеся в этом случае вопросы и удалился, не сопровождаемый никем, в собственную однокомнатную квартиру, по данным компетентных органов, на улице Советской, дом пять, в район достаточно старинный, с узкими дореволюционными улочками, двух- и трехэтажными кирпичными строениями, полуоблупленными и дурно выкрашенными мрачными дэзовскими красками…
«Итак, маска сброшена? Выходит, Яснолицев – сомнительная театральная фигура с накладной бородой и огненно-рыжим париком?! И этот актёришка намерен конкурировать с четко отлаженной административной машиной?»
Команда мэра Дмитрия Дмитриевича Дыдалина облегченно вздохнула. Золоту все ослы предпочитают солому, значит надо накормить их до отвала! В последние пятнадцать лет новорусский подножный корм – это коммунистические ужасы и рыночные молочные реки – ни разу не подвёл: электорат, как стадо баранов, смиренно шествует по намеченному пути.
– Так-то оно так, – для порядка стреножил соратников Дыдалин. – Только не забывайте, что случилось на Алтае!
М-да, в далеком Барнауле, помнится, матёрый чиновник проиграл эстрадной телезвезде. Кстати, тоже бородатой.
8
Предвыборный митинг «демократических низов» был санкционирован. В пятницу, в назначенный час на окраине Энска, на поле полуразрушенного стадиона, аккуратно зарастающего крапивой и лебедой, собралась тьма народа (по данным правоохранительных органов, около 50 тысяч). Не только бывшее поле и поломанные трибуны, даже окрестный пустырь с высохшим озерцом и прокопчённым асфальтовым заводиком заполонило известное нам затрапезье. При этом грязные телогрейки и куртки бомжей, их засаленные, с прорехами, ушанки и вязаные «колпаки» почти наполовину «разбавляли» вполне пристойные; там и сям мелькали мышино-красные милицейские фуражки и погоны – порядком жизнь крепится!
Собравшиеся недолго шумели, покамест на ораторское возвышение (крышу желтого запорожца) легко взлетел рыжебородый человек с мегафоном.
– Братья! – пронзительно начал он. – Благодарю вас за то, что вы неравнодушны к своей судьбе. Мы доверчивы и нас нетрудно обмануть; но когда мы прозреваем, нас невозможно остановить! Мы еще не прозрели, но уже раскрыли глаза. И что увидели? Стыд и мерзость запустения! Не стану говорить, кто виноват, – вы и без меня знаете. (Еще бы!.. Да-да!... – пронеслось по толпе). Хочу ответить на коренной русский вопрос «Что делать?» Надо возвращать власть. Но не дубинами и топорами – хвати нам крови! – а путем честных выборов. Если вы мне доверите, я стану мэром. Понимаю, какие палки в колеса будут поставлены, – но ведь мы вместе! Обещаю вам: ни одного вора-чиновника не останется в руководстве, ни одного взяточника и мздоимца. Среди нас немало хороших специалистов, и в том, что мы выброшены на обочину жизни, не только наша вина, не так ли? («Так, так!.. Правильно!» – эхом откликнулась окрестность). Сплотимся в единый кулак и возвысим его в едином порыве «ЗА»! Выбор – за нами. Мы – хозяева земли!.. (Последние возгласы оратора потонули в громком энтузиазме слушателей).
Через полчаса, как и было условлено, на стадионе и в окрестностях не осталось ни единого митингующего.
9
На следующее утро экстренно заседал предвыборный штаб Д.Д. Дыдалина. Седовласый величественный мэр озабоченно морщил лоб, его помощники недоумевали, зато заезжий московский политтехнолог был иудейски невозмутим.
Двухметровый, ладно упитанный Дыдалин встал из-за телефонизированного стола и говорил, прохаживаясь вдоль длинного совещательного присутствия, привычно прислушиваясь к подковерно мягкому поскрипыванию паркета:
– Нам брошен вызов. И кем?! Голью перекатной! Надо стереть соперника в порошок: ни хрестоматийная кухарка, ни тем паче босяк управлять государством не могут… Не должны! Поликарп, ты в курсе, что это за рыжая птица и с чем ее едят?
Поликарп Матвеевич Держируль, начальник энской милиции, вытянулся перед хозяином насколь позволял обширный корпус:
– Данный гражданин законно прописан по указанному адресу. Ведёт себя законопослушно, соседями охарактеризован положительно, непьющий, разведённый, но не разгульный. Данный факт осложняет нашу работу, но мы не снижаем…
– Не снижайте, не снижайте! – прервал его мэр. – Не то тебе не избежать служебного понижения за данное положение дел.
– Но данный гражданин… – разводил руками служивый.
– Хватит! – отрубил Дыдалин.
– Господин мэр, Дмитрий Дмитриевич, – вступил в разговор столичный пиарщик. – Не стоит преждевременно беспокоиться. Этот, как его, Яснолицев вопреки фамилии наверняка не ангел белокрылый. Надо покопаться в его биографии, и чует моё сердце, раскопки будут шикарными. Ну а дальше – дело техники. СМИ распишут его вдоль и поперек, разумеется, на фоне ваших административно-хозяйственных достоинств. Это один из ходов, а их – сотни!
– Слышишь, Поликарп, пошустри по сусекам, но отыщи компромат!
– Мы перетрясём данного субъекта от и до! – повторно вытянулся главный милиционер.
– Во-во, перетряси, кишки из него вон! Не дай бог ихнему теляти да нашего волка съести! – усаживаясь на место, не то пригрозил, не то мобилизовал мэр.
И еще долго обмозговывались секретные тонкости текущей кампании, не час и не два были отключены высокие телефоны для местных мелкотравчатых абонентов, а ногастая секретарша обеими грудями стояла на страже начальственной неприступности.
10
И вскоре в «Энском вестнике» за подписью вездесущего Э. Шакальского появилась разоблачительная статья «Ряженый Спиноза». Героем и объектом инвективных журналистских испражнений был всё тот же рыжебородый. Обличения были слишком многословными и малонормативными, так что полной цитации не будет. Возьмем быка за рога и приведём наиболее характерное.
«Ещё в моё первое посещение штаб-квартиры этого, с позволения сказать, философа бросалось в глаза вопиющее несоответствие внешнего и внутреннего. Я не мог отделаться от наваждения, будто наблюдаю дешевую театральность: дешевый псевдооборванец, наверняка под наркотическими парами, как по шпаргалке, излагает расхожие общедемократические тезисы, приправленные махровым популизмом, и ничтоже сумняшеся печётся о судьбах социального отребья, извините за резкость, засравшего наши улицы, дворы и подвалы. Кто он таков – ассенизатор реформируемого общества? Кто дал ему право издеваться над общепринятой политической культурой? Он не яснолиц, а вопиюще грязнорож, этот горе-политик, этот ставленник грязного подполья, загадочным образом финансируемого. Всякий здравомыслящий гражданин скажет «нет» гнойной метастазе, нагло простирающейся к чистым, ответственным кабинетам, где восседают самые достойные, самые преданные народному делу деятели.»
В откровенно «желтом» «Проспекте-плюс» днем позже пукнула скабрезная статейка некоего Н. Никто под красноречивым названием «Импотентный претендент». В броском газетном подвале сенсационно сообщалось: Л.И. Яснолицев – неудавшийся литератор, неизвестно откуда появившийся в Энске. Десять лет живет бобылём, поскольку его бросила жена и забрала ребенка. После определенных усилий корреспонденту удалось разыскать Ирину, бывшую супругу господина претендента; она проживает в 170 километрах от Энска в поселке Барачный Дол. Ирина поведала небезынтересные факты. Начать с того, что Яснолицев – странный тип, совершенно не приспособленный к жизни: он отрицает частную собственность, карьерное продвижение и денежные накопления. Вместо этого готов денно и нощно повторять превратно истолкованные евангельские тексты о нестяжании, смирении и страдании. В конце статьи делался вывод: господин Яснолицев – психически неадекватный тип, лишенный элементарных общежитейских навыков и не исключено, что сексуально нетрадиционен…
В ряде других публикаций, посыпавшихся, как из рога изобилия, намеренно искажалась фамилия мэрского противника: черным по белому он значился Краснолицевым, что по убеждению авторов, говорило о его красно-коричневом политическом лице.
11
Между тем рейтинг кандидата от низов неуклонно возрастал.Официальный чёрный пиар приносил противоположный результат. Правда, он вполне соответствовал светлому весеннему обновлению. Тихий Энск, давно не гудящий, не дымящий заводами, в неделю очистился от снегов, сквозно зазвенел синицами, весело зачирикал воробьями, эротически заорал вороньём; ослепительно забелели его березы, загорелись червонным золотом тополя, приосанились большие и малые строения; зябкие энские женщины день ото дня запереодевались в нарядно-укороченное, заинтересованно защурились им во след уроненные заморским рынком мужчины.
По старинному обычаю, К Пасхе (она выдалась ранней) жители вымели все дворы, улочки и проулки; невеликая городская хозтехника выскребла, вымела и спрыснула центральный проспект Ленина, а позднее умытый синевою Энск душисто задымил щепой, старыми газетами и прошлогодней листвой: в Энске, как и по всей России, чтили стародавний обычай в канун Светлого Воскресения сжигать всё старьё
На Святую в бедноватом энском храме, год назад возрожденном из мерзости запустения, в свой пасхальной проповеди упитанно-корпусной отец Николай между прочим отметил, что духовный долг всякого русского – повернуться лицом к многострадальной России и присоединить православный голос ко всенародному упованию на Господнее оздоровление Родины, всех ее градов и весей, сколь бы малыми и забытыми они ни были. Троекратно возвестив о воскресении Христовом, после службы отец Николай, как всегда, был окружен верующими, и когда один из молодых прихожан спросил о предвыборных делах, священник после непродолжительного раздумия ответствовал:
– Не дело церкви вторгаться в суетные политические перипетии, однако все мы живем на многотрудной земле, и по долгу сыновнему должны посильно облегчать страдания ее.
– Значит ли это, владыко, что вы ратуете за поддержку народного кандидата? – не унимался дотошно вопрошающий.
– Всякий решает сам по собственному разумению. Вестимо, глас народа – глас Божий, Всмотрись в свою душу, только в ней найдёшь ответ твой…
12
Но у каждого своя правда, и чтобы электорат не блуждал в поисках единственно верного ответа, городские власти расцветили Энск бьюими наповал агитационными щитами с проникновенным Д.Д. Дыдалиным (Дылдой, как его окрестили простолюдины). На громоздкой рекламе мэр широковещательно – красным по синему – уверял: «Только вместе мы сделаем Энск процветающим! Ваше «ДА» – гарантия светлого завтра!», и как визуальное свидетельство того – отечески орлиный взор из-под брежневских бровей, рассеченных волевой многомудрой морщиной. Так и розовело, лоснясь под пасхальным светилом, аршинное лицо городского головы по всему Энску: на центральной площади имени вождя мирового пролетариата, напротив белостенного административного дворца, плещущего российским триколором; по одноименной улице, почти затмевая набивающий почки березняк; от пронзительно отеческих глаз не укрылся ни один закоулок, а самое логово политврага – общеизвестная свалка – как хищник мегафлажками, была окружена навязчивым пиар-изделием.
А в какое «светлое будущее» звал номенклатурный демократ Дыдалин? Если в своё личное, то все тёпленькие места там были давно заняты: его супруга выступала крупной, по местным меркам бизнес-леди, старший сын «рулил» муниципальным ЗАО «Дайнобольщик-плюс», средняя дочь – местной торговлей, а младшенький из «дылд» за кругленькие баксы пребывал в престижном столичном вузе. Нет, это «завтра» давно стало сытым «сегодня», и никого к себе не подпускало, – впрочем, тяжко выживающие рядовые шабры и не стремились в его люто оберегаемое лоно! Им было несколько обидно от того, что при затмевающем пиар-преимуществе Дыдалина кем-то регулярно уничтожались неказистые черно-белые листки Яснолицева, где кратко излагалась его биография и главные пункты предвыборной программы.
Правда, на месте сорванного или замазанного вскоре появлялись два свеженаклеенных обращения «понизовского» кандидата: за этим неусыпно следили немногочисленные – из двоих, троих – патрули скромно, а то и затрапезно одетых энтузиастов…
Политборьба входила в угрожающий апогей!
13
Именно в это время, синим апрельским вечером с золотой луной, плывшей в сиреневой дымке, в небольшом загородном доме, нисколь не напоминающем шикарные дворцы «конструкторов рынка», обнесенные пятиметровыми заборами, в уютном зальчике сидели двое. Закон полудетективного жанра обязывает без обиняков назвать одного из них: да, это был Леонид Иванович Яснолицев. Второй участник «тайной вечери» – некто А.П. (так надо для полной скрытности сего тайно действующего лица). Это был эффектный блондин годов пятидесяти пяти, длинные пшеничной масти волосы и такие же усы вкупе с благородным овалом смуглого голубоглазого лица, как отметили бы в старинном романе, выдавали в нем человека артистических занятий: скажем, музыканта или живописца.
Да, они сидели за низеньким журнальным столиком с двумя чайными (а не коньячными) приборами и были полуосвещены розовым торшером. Окна были плотно зашторены, двери закрыты.
Собеседник Яснолицева располагался в коричневом кожаном кресле с высокой спинкой и крутыми подлокотниками; он полурасслабленно полулежал, полувытянув атлетическое тело в бежевом свитере и оливковых вельветовых брюках, его мягкий баритон был столь же расслаблен и покоен.
– Старина, я знаю тебя много лет, – говорил А.П., – и можешь положиться на меня. Я заработал тринадцать миллионов долларов, и при всем старании никогда не потрачу этой суммы, поскольку хочу строго дожить свою единственную жизнь. Знай: мои деньги – твои деньги…
– Спасибо, – столь же спокойно благодарил Яснолицев. – Ты личность феноменальная: остановиться в накоплении баксов еще никому не удавалось. Но поверь, понадобятся сущие пустяки, можно сказать – копейки! В отношении финансов нам не тягаться с нынешним мэром, зато у нас очевидное духовное преимущество.
– И всё-таки я бы предостерег…
– Понимаю, береженого Бог бережет. Но я может быть впервые в жизни ощущаю полную внутреннюю правоту. Я сполна сроднился с этими прекрасными людьми. Понимаешь, мы – абсолютно свободны в жизни и смерти! Когда потеряны мало-мальские социальные права и материальные блага, мир предстаёт иным – высоким в своей безнадежности, настолько ясным и высоким, что воистину крылья вырастают, Не это ли нестяжательное состояние проповедовал Христос?
– Вполне возможно, старина. Мне сложнее судить – ведь я всё ещё отравлен: десять безумных лет в бизнесе, да еще в столь первобытно диком, дорогого стоят!.. Но, кажется, я начинаю понимать тебя, по крайней мере очень хочу этого. Знаю одно: вы зашли бесповоротно далеко, и выход один: только вперед! Но только не возносись слишком высоко – это чревато.
– «Сердца смиренного и сокрушенного Господь не презрит», – говорит псалмопевец. А мы сокрушены до основания.
– Знаешь, старина, Я по-хорошему завидую тебе и твоим собратьям. Да-да, завидую. Многое бы я отдал за то, чтобы очиститься от коросты собственности, хотя и понимаю, что без нее долго не выдержу… Нет, хватит! Фирму я закрыл, с налогами полностью рассчитался, и сейчас хочу только одного: писать, писать и писать. Холсты загрунтованы, краски припасены, кисти наготове. Дай бог освободиться из тисков гнусного государства – и писать…
– В случае победы я бы предложил тебе департамент культуры.
– Нет, старина, спасибо. Не хочу. Впрочем если потребуются консультации, рассчитывай… А в кресло не хочу…
Они еще долго говорили о предстоящих политбаталиях, о тактических тонкостях, однако эти тонкости настолько конфеденциальны, что обнародовать их не станем. Ведь не случайно после описанной встречи Яснолицев, как истинный конспиратор, в предутренней темени с неимоверными предосторожностями растворился неведомо как.
14
Сплошь и рядом вопиют о национальной деградации. В определенной степени она произошла, не спорим; и всё-таки глубинные, наукообразно выражаясь – базовые основания не утеряны. Например, на Руси до сих пор любят битых. И Энск в этом смысле далеко не белая ворона.
Яснолицева в пух и прах уничтожила, если не сказать, размазала по стенке верноподданная «демократическая» пресса, а эффект вышел неожиданный: по пивнушкам, подвалам, бомжатским конурам и правоверным кухням сочувственно «обеляли» битого. «Ну и что из того, что не местный? Но ведь приехал из дальнего района, от сохи! Да, отец, когда-то скотничал на Елшихинской ферме, не блистал трезвостью. Ну а кто не пьёт? Мать была простой дояркой, и что из того? Он – нашинских простецких кровей, а не подсадная московская «утка».. А по женской части? Да пусть его спит с кем и как хочет..»
Так или иначе, матёрый энский мэр, в недалеком прошлом ставленник областного центра, а то и самой Москвы, терял голоса. «Птенцы» милицейского орла Держируля сбились с ног в поисках смертоносного компромата – и ни сучка, ни задоринки! Пошли на радикальные меры: лишить его энской прописки, ан и тут вышел облом: хитроумный Яснолицев, как свидетельствовали бухгалтерские документы, заблаговременно заплатил за квартиру на квартал вперед и на законной жилплощади не проживал, а, следовательно, морально разлагаться не имел возможности. В данных обстоятельствах придраться было не к чему. А как хотелось! А ведь что более всего возмущало: в тихий, застенчивый Энск потянулись бомжатские делегации из соседних регионов, а ведь это чревато! Это же – прецедент!!! А тут еще пронырливая радиостанция «Свобода», ненасытно рыскающая поверх барьеров, вякнула на весь цивилизованный мир: смотрите, какие разительные перемены зреют в российской глубинке! Кто знает, не размоется ли спущенная сверху «управляемая демократия» бурным народовластием снизу? А вдруг это и есть сакральный российский путь?! Или зачаток новой «русской национальной идеи»?!
15
Грозно вызревал момент истины – до выборов оставалась неделя. Волей-неволей скромное провинциальное событие приобретало чуть ли не федеральный статус. Новые экстренные обстоятельства диктовали нестандартные подходы. Действующий мэр отказался от публичных теле-дебатов (так рекомендовали сверху). Честно сказать, самому Дыдалину и хотелось, и кололось: с одной стороны, словесно подавить затрапезного выскочку не смыслившего в городском хозяйстве – раз плюнуть; а с другой, огрузлый номенклатурщик не слишком блистал в теории, и так просто опростоволоситься перед ловким начетчиком, этим «свалочным Спинозой», это похлеще любой аморалки!
Были и другие соображения отказаться от телешоу. Ставка делалась на могучий административный ресурс – он, слава богу, еще никогда не подводил. Дыдалину были ведомы сотни надежных рычагов, рычажков и отмычек, начиная от строгих выборных разнарядок и кончая ловкими препонами на пути неопрятных наблюдателей: мол, без галстуков, как без порток, на избирательные участки никак не можно.
Советники Д.Д. Дыдалина и его соратники различных административных уровней убедили в неминуемой, как накатывающая весна, победе – и чиновник умиротворился.
Откуда ему было знать, что представители социальных низов тоже не лыком шиты, и многовековое битьё выработало в них безошибочный бойцовский инстинкт, когда голова абсолютно холодна, сердце романтически горячо, а кулаки, если потребуется, крепки, как сталь…
16
Наконец выборы состоялись. Даже предварительные результаты говорили определенно: с большим перевесом (в 25 процентов!) победил кандидат от народа.
Впрочем, окончательных результатов так и не обнародовали: городской избирком отменил их (говорят, по рекомендации сверху) «из-за многочисленных нарушений сторонников Яснолицева». В чем они состояли, осталось тайной.
Вероятно, подлинная демократия – штуковина сложная, и нашему брату покамест не по уму. Ну что ж, поднаберёмся его по Европам: авось Гаагский трибунал подсобит? Мы не лыком шиты, добьёмся правды-матки. Еще не вечер, господа!