VII
Ночью пошёл дождь. Такой отчаянный, будто пытался затопить всё вокруг. Мои блокноты лежали на окне, придерживая створку, чтобы пропускать свежий воздух в душную комнату на чердаке. Но когда пошёл дождь, обложки промокли и стали морщиться. Я быстро схватил их и пытался стряхнуть воду, створка окна с грохотом закрылась от сильного ветра, я уронил блокноты, а пытаясь поднять их, запнулся обо что-то и упал сам. Когда я поднялся, заметил в дверях Уонэхтона.
-Шумите громче дождя, Дэвид, - усмехнулся он.
-Мои блокноты, - я расстроенно бросил их на трюмо, - обложки сморщились, листы по краям промокли.
-Написанное пострадало? – спокойно спросил Уонэхтон.
-Нет, слава богу, - ответил я.
-Это главное, - он улыбнулся и сел, - у меня тоже много блокнотов. И мне нравится, когда они становятся потрепанными. Когда обложки мнутся, листы кукожатся и загибаются, когда на них случайно капают чернила, остается отпечаток от кружки с чаем, или листок становится жертвой огнедышащей сигареты. Когда они становятся исписанными вдоль и поперек даже самым неприглядным почерком. В этих книжечках можно уместить месяц жизни, а иногда целое лето или осень. Когда они становятся такими – значит, им есть что рассказать. Просто нет смысла хранить их в порядке, тогда они будут просто молчать, станут предметом интерьера, не больше. Тогда дерево переводят зря. Так что не переживайте, Дэвид, сегодня ночью ваши блокноты обрели дар речи.
Я смотрел на него удивленными глазами, а его это забавляло.
-Наверное, вы правы.
-Ложитесь спать, - ответил он, направляясь к двери, - завтра будет солнце, они высохнут и в жару расскажут вам о дожде.
Он закрыл дверь и пожелал мне спокойной ночи.
УОНЭХТОН
Дождь прекратился через полчаса. Уснуть я никак не мог, смотрел в потолок, а потом открыл окно, впустив в комнату свежий воздух. Таким свежим он бывает только после дождя. Звёзды блестели очень ярко. Я решил выйти на улицу, боясь разбудить Дэвида своими ночными шатаниями по дому. Я взял раскладной табурет и вывалился на лужайку. Звёзды захватили мои мысли, как только я сел. Не успел я уйти в свои мысли, как дверь заскрипела, и я услышал:
-Уонэхтон? Не спите?
Обернулся, и увидел худую фигуру Дэвида:
-Не спиться, как и вам, вижу.
-Да.
-Возьмите такой же табурет в прихожей, садитесь рядом.
Дэвид исчез и вскоре вернулся, устроившись рядом. Мы молчали, и впервые молчание казалось мне неловким. Вокруг было так оглушительно тихо, даже сверчки не трещали, от чего пауза казалась длиннее и неудобнее. Я смотрел на звёзды и вдруг вспомнил про своего кота. Старческое чувство нежности и сентиментальность воскресили моего кота в памяти и вот, он стоял передо мной на траве:
-Мои первые звёзды мне показал мой кот, - сказал я, и это было так неожиданно после тишины, и мой голос казался громом, а кот на лужайке потерся о мою ногу, - Вообще, если в вашем доме появился кот, то вряд ли вы будете жить спокойно и без открытий. Просто если в вашем доме обитает такая вселенская прелесть – это очень ответственно. Ведь если эта прелесть выбрала ваш дом и научилась гадить в одно место, то нужно её уважать за это. К тому же бывает, он нападёт на тебя из темноты, или лихо отзовется на что-нибудь вокруг него происходящее, и ты тоже замечаешь это. Так он и познакомил меня со звёздами, научил ими любоваться – залез на подоконник в моей комнате, где лежали бумаги, на что я, конечно, сразу отреагировал, но когда остановился возле него, чтобы прогнать, заметил, как внимательно он смотрит в окно. Он смотрел на тёмно-синее небо, усыпанное миллионами маленьких серебристых точек. И смотрел так, что я невольно остановился и забыл о времени. Так я впервые почувствовал вселенную, - я усмехнулся, поглаживая серый комочек на своих коленях, - Кот давно умер, а вот веру в звёзды мне оставил. Видите, Дэвид, каждый может оставить след. С одной стороны – упади в сугроб – и ты уже наследил. Но чтобы оставить след, который не заметет в первую же ночь, нужно либо наступить в свежий асфальт, либо очень постараться.
Я улыбнулся, глядя на сосредоточенное лицо Дэвида. Я был рад, что меня слушают. Был рад, что можно быть мудрым для кого-то.
ДЭВИД
Уонэхтон замолчал, глядя на меня с улыбкой. Я поднял глаза на небосвод, который горел серебряными капельками. Ночь была холодная, но этого не чувствовалось. Я ощущал только близость к какой-то тайне, которую мне никто не мог раскрыть до этого. И я старался как можно сильнее наслаждаться этим сию секунду.
VIII
Это был один из таких дней, когда понимаешь, что изменился. Я сидел на полу чердака и переписывал свои очерки в что-то более существенное, когда поднялся Уонэхтон.
-Не отвлеку? – поинтересовался он.
-Нет, заходите.
-Знаете, Дэвид, бывают такие дни, когда невыносимо справляться с тем, что кроме шкафа поговорить тебе не с кем, - он усмехнулся.
-Садитесь, поговорим, - предложил я.
-Я приготовил завтрак, может, спустимся на кухню? – он как-то умоляюще поднял брови.
-Да, - согласился я.
Мы спустились по скрипучей лестнице вниз. Я сразу почувствовал аромат яичницы с беконом, жареного хлеба в сырном соусе и оливок.
-Очень вкусно, Уонэхтон, - сказал я, пережевывая свой завтрак. Это была простая еда, но я бы так вкусно никогда не приготовил.
-Знаете, Дэвид, иногда я нахожу в жизни героев, которых я выдумал, о которых пишу. Это волшебное ощущение, когда ты видишь, что вот он, едет на велосипеде, или продаёт рыбу, или купается в океане. Но потом приходит чувство – а может они вовсе и не выдуманы?
-Забавно, со мной никогда такого не бывало.
-Это происходит со временем, когда ты вжился в своего персонажа, когда ты уже не отличаешь реален он или выдуман. Понимаете? Если вы писатель, вам приходится держать много миров в своём сознании: Дикий Запад, Океанию, Джунгли, Вселенную, может быть, Зазеркалье или Марс. И знаете, что самое сложное? Имея столько прекрасного, сладить с этим миром, - он обвел руками комнату, - да знаете вы это, Дэвид, просто не можете сказать.
Я задумался. Он был прав. Сложнее всего вернуться в реальность, туда, где, может быть, тебе не так хорошо, как в твоей рукописи. Ты полностью поглощён миром, который создал, что забываешь о том, что есть на самом деле. И это сложно. Вернуться.
-Вы правы, Уон, - согласился я.
-Наверное, неважная тема для завтрака? – спросил он виновато, так, как могут спрашивать только старики.
-Нет, по мне очень интересная, - поспешил его успокоить я, улыбнулся ему, и он ответил тем же, как зеркало.
Я хотел спросить его о его рассказах, но не мог сделать свой вопрос намёком – как ни крути, он выходил прямым и немного наглым. Уонэхтон будто почувствовал это:
-Вы, наверное, хотите знать о моих историях? О том, что я пишу и почему?
-Да, - ответил я, - вы с каждым днём рассказываете всё больше интересного. Много историй из жизни, советов, того, что я знал, но не осознавал. Но на один вопрос я так и не могу найти ответа.
-Какой же?
-Почему не публикуете? Не отправляете в издательства? – вопрос всё равно получился слишком прямолинейным. Уонэхтон почему-то улыбнулся.
-Очень сложно отдавать на суд других то, что вырвал из сердца.
-Так вы просто трусите?
-Нет, Дэвид, я охраняю.
-Но разве вам не хочется делиться? Почему бы не рассказать об этом другим? Разве не в этом цель писателя?
-Да, возможно, но я так скажем, писатель с причудой, - он отсек вилкой кусок яичницы, - я очень серьёзно отношусь к этим рассказам, они как часть меня. И я, может быть, хочу поделиться, но в то же время хочу сберечь свои рассказы от злых людей. Ведь эти истории не просто груда текстов, которые впечатаны в бумагу. Они живые, понимаете, они чувствуют. И не все могут их понять. Книга, которую купили и оставили на полке, она страдает. Книга, которую не поняли, страдает. А я просто не хочу отправлять своих детей на страдания.
Я помолчал. А потом сам того не ожидая, снова выдал прямолинейный вопрос:
-Значит вы никогда их не опубликуете?
-Я или эгоист, или хороший отец, Дэвид, - задумчиво ответил он.
-Но ведь люди могут понять их, Уонэхтон, - запротестовал я, - что если ваши рассказы перевернут чью-то жизнь, помогут кому-то найти решение? Ведь в этом весь смысл.
Он долго молчал, будто пытаясь целиком отдаться своему завтраку. А потом сказал:
-Я люблю их, Дэвид. И дам их на прочтение только тем, в ком буду уверен наверняка. Кто действительно хочет понять. Вот такой я. Не хочу публиковать, понимаете?
-Я стараюсь, - ответил я.
-Может быть, причина в том, что я не доверяю людям. И вообще я очень скрытный.
-И вас не манит слава, известность?
-Нет, однозначно нет, - ответил он, подняв глаза, - я отдам их на печать, только если буду уверен. Уверен, что у них будет хорошая судьба. Пока во мне нет этой уверенности. Возможно, я когда-нибудь её обрету. Я хочу сказать людям, но вот взять хотя бы вас. Вы же приехали сюда и беседуете со мной. И я рассказываю вам, но лишь потому, что я вам доверяю от чего-то. Но всем, кто будет это читать, я доверять не могу. – он усмехнулся, - вы считаете это глупым?
-Нет, что вы, просто мы с вами из разного теста, - ответил я, - вы воспринимаете это по-другому.
Мы одолели наш завтрак, и Уонэхтон предложил прогуляться на рынок.
-Давно там не был, - сказал он, - терпеть не могу это место, но когда хочется есть, приходится полюбить многое.
На улице было пасмурно, но очень тепло. Ветер был легкий, как свежий творог. Уонэхтон шёл по узким улочкам. Был выходной день, и повсюду маневрировали толпы народа. Было шумно. Когда мы пришли на рынок, Уонэхтон действовал очень решительно и чётко. Меня удивило это. Он не наслаждался покупками, как многие здесь, а просто нашёл то, что нужно и поспешил уходить:
-Идемте, Дэвид, я взял всё, что нужно. Можем посидеть на берегу, если хотите.
-Пожалуй, - согласился я.
Мы спустились на пляж. Океан был спокойный, только у самого берега, где песок никогда не бывает сухим, бились мелкие волны. Уонэхтон сел почти у самой воды, поставив пакет с продуктами рядом.
-Садитесь, Дэвид.
Я сел.
-Почему вы остались здесь?
-Просто вопрос, а ответить будет сложно, - улыбнулся Уонэхтон.
-Попробуйте.
-Когда я был молод, я где только не был. От Нью-Йорка до Канады и Махараштры.
-Вы были в Индии? – удивился я.
-Да, было дело, - рассмеялся он, заметив моё удивление, - мне было двадцать, я покорял города, Дэвид. Самое прекрасное, что меня нигде ничто не держало, и никто не держал. Я был свободен, мог поехать куда угодно, никому ничем не обязан – легкий на подъем. Никогда не брал с собой чемоданов.
-Как же вы зарабатывали на свои путешествия?
-Я приезжал в новый город, искал работу – любую, одно время был барменом, - он усмехнулся и предложил мне сигарету, опять забыв, что я не курю, - знаете, махал бутылками с дорогим алкоголем, переливая его из стакана в стакан, беседовал с людьми. Часто в барах попадаются очень толковые люди. И когда накапливалось денег, я уезжал. Знаете, кем я работа в Индии?
-Не могу представить, - признался я.
-Помогал собирать чай на плантациях, - он рассмеялся.
-Правда? Нет, вы серьёзно?
-Да, не думали, - смеялся он, затягиваясь, - это была, наверное, лучшая работа в моей жизни. Когда я приехал в Индию, там была лишь серьёзная работа, такая, на которой волком взвоешь через час или два. И тогда я познакомился с каким-то мужчиной из ближайшей деревни, который приезжал по делам в город. Он то и предложил мне эту работу. Целый день на природе, я помогал переносить мешки и корзины, наблюдал, как работают другие. Иногда бывали плохие дни – погода не позволяла радоваться этому труду. Но только представьте, Дэвид, свежий воздух, запах чайных листьев, индианки в своих платьях, их загорелые руки, которые умело делали эту работу. Это было потрясающе!
-Да, Уонэхтон, помотало вас. И всё же почему вы вернулись?
-Война. Во Вьетнаме.
-Вы там были?
-Да, но не хотел. Долго пытался увиливать, но в конце концов меня призвали, - он как-то грустно опустил глаза и потушил сигарету, впечатав её в песок.
Океан шумел, взрываясь у берега огромными водяными бомбами. Уонэхтон смотрел на него так долго и непрерывно, что казалось, будто он сейчас где-то в другом месте. Океан будто неслышно говорил с ним. Резко он повернулся ко мне, его волосы развевались на ветру, а глаза слезились.
-Океан впитывает всю боль, Дэвид. От этого, когда смотришь на него, становишься задумчивым. Это странное чувство – есть лишь ощущение боли, спрятанной в воде. А потом ты вдруг успокаиваешься, чуть ли не засыпаешь. Знаете почему, Дэвид? Потому что океан забрал вашу боль тоже.
-Простите, Уонэхтон, наверное, я не должен был спрашивать.
-Нет, что вы. Люди любят говорить о своей жизни. Особенно старики, как я. Чаще спрашивайте старших, просите у них совета – так они чувствуют себя нужными. А иначе, что делать с этим чёртовым опытом? – он горько усмехнулся, - Идемте, Дэвид, погода портиться.
Опершись руками на песочный берег, он встал. Я взял пакеты с едой. Мы медленно пошли к лестнице. Становилось свежо, даже холодно. Вода становилась мутно-зелёной. Когда мы поднялись, Уонэхтон остановился и снова посмотрел на океан, как заколдованный.
-Это успокаивает, Дэвид, - ответил он на мой немой вопрос, - как ни что иное.
Когда мы подошли к дому, начался мелкий моросящий дождь.
-В одном фильме, в детстве, я слышал, что когда начинается дождь – это значит, ангелы опрокидывают ванну. Мне понравилась эта фраза, - он задумчиво говорил это, поворачивая ключ в замочной скважине.
-Да, хорошее сравнение, если веришь в ангелов, - отметил я.
Мы вошли в прихожею. Уонэхтон снял промокшую бейсболку, и, встряхнув, бросил на скамейку:
-Так и есть.
-Вы верите?
-Не знаю. Что-то определенно есть. Но этому чему-то на нас совершенно плевать. Знаете, когда ты молод, ты редко задумываешься об этом настолько, как в зрелом или в моём старческом возрасте, - он улыбнулся, - а когда прижимает – начинаешь искать помощи в вере, но получаешь кукиш, - и он показал мне фигу.
Я поставил пакеты на стол в кухне, и мы ушли в гостиную. Свет из окна тускло падал на мебель, и казалось, что в комнате тоже пасмурно. Ветер завывал так, что стены представлялись мне картонными и готовыми рухнуть.
-А в юности Иисуса мне заменяли сигареты, - усмехнулся Уонэхтон грустно, садясь в своё кресло.
Я сел напротив. Через минуту он уснул, медленно раскачиваясь в кресле, как в колыбели. Наверное, в старости нам всем очень не хватает колыбели. Я укрыл его тёплой растянутой кофтой, лежащей на диване, и пошёл на чердак.
Здесь было ещё пасмурнее. Окна слезились мелкими капельками дождя. Я улёгся на кушетку и, закрыв глаза, ещё долго представлял молодого Уонэхтона на войне, в Индии. И теперь. Казалось, что он совсем не изменился, только внешне постарел, превратившись в молодого парня с сединой на висках.
IX
Я проснулся от жуткого холода, заполнявшего чердак-комнату из распахнутой форточки. Заметил, что заснул на кровати, а за окном уже было темно. Я нащупал в темноте маленький будильник, оставшийся ещё годов с шестидесятых. Он исправно показал десять вечера. Внизу слышались осторожные тихие шаги – Уонэхтон ходил по комнате из стороны в сторону.
Я спустился вниз почти бесшумно, как умеют только коты, и осторожно приоткрыл дверь. Он был в джинсах, старой футболкой «Pink Floyd», где преломленная радуга уже почти стёрлась, и в махровом полосатом халате поверх. Ходил он сгорбившись, держа в руках какие-то листы. Тут он заметил меня, выпрямился и почти исчезнувшая радуга выпрямилась:
-А, Дэвид, проснулись, - и начал быстро собирать листы, соединяя их с теми, что лежали на столе, потом скрепил их, сунул в большой белый конверт и убрал в коробку, которую задвинул под диван. После всей этой процессии повернулся ко мне. Мне стало как-то стыдно:
-Я помешал вам?
-Нет-нет, всё хорошо, я уже закончил. - сказал от торопливо, - Есть хотите?
-Не отказался бы.
-Идемте, овощное рагу заколебалось вас ждать, - он улыбнулся.
Мы сели за стол, который часто становился местом споров, рассказов, а иногда местом завтрака или ужина.
-Вы что-то пишите? – осторожно спросил я.
-Да.. Я, - он замялся, - секрет пока, что ли.. Ну вы узнаете. Позже.
Он волновался, будто боясь обидеть меня.
-Да, я понимаю, - я улыбнулся. Он выдохнул как-то легко, расслабился, расплывшись на стуле, - Я знаю, что когда что-то пишешь, нужно побыть наедине с этим. – я посмотрел на него очень внимательно, - Вкусное рагу, Уон.
-Я так рад, что вы понимаете! – сказал он как-то восторженно и по-детски, и добавил, - Чёрт возьми!
После ужина мы вышли во двор. Было свежо – летний приятный вечер. Небо усыпано звёздами. Уонэхтон вынес два табурета и поставил их на узкую асфальтированную дорожку между двумя пластами газона.
-Вы разбираетесь в созвездиях, Дэвид? – спросил он, садясь на табурет и поднимая голову вверх.
-Нет, а вы?
-Тоже нет. Знаю только медведицу. Хотя вот, например, один мой знакомый на старости лет ударился в астрономию и выучил все созвездия. Он учился со мной в одной школе, раньше я дружил с ним, а потом бросил это дело. Он был скверным парнем. И кто бы мог подумать, глядя на этого седого дедулю, разбирающегося в созвездиях, о том, что он творил в молодости!
-Что, он был так плох?
-Да, - Уонэхтон задумчиво опустил голову, - знаете, есть люди, которые к концу жизни ударяются в садоводство, разводят домашних животных, разговаривают с ними, едят свежие овощи, угощают детей на улице. Или вот эта астрономия. По мне так это просто способ сбежать. От того, что когда-то натворил. Но это не помогает. Чем поможет молоко козы, которые ты вырастил в свои семьдесят исправить твои слова и поступки в семнадцать? Чем помогут эти выращенные сады вернуть веру в людей? Они хотят исправиться, только делают это для кого-то выше, а не для тех, кого обидели. Нужно извиняться, чёрт возьми! По-настоящему! А не бегать в старческих морщинах по лугам, пася овец и рассказывая им про созвездие Пегаса.
Он замолчал, видимо поняв, что немного вспылил, вспоминая кого-то, о ком мне не известно. Потом повернулся и сказал:
-Простите, Дэвид, вы просто привезли уши, готовые слушать меня.
Я понимал. Одна маленькая звезда в небе периодически моргала. Уонэхтон молча смотрел в небо, сжав руки так, будто он приветствует самого себя крепким пожатием.
УОНЭХТОН
Когда Дэвид скрылся на чердаке, я уселся в кресло и хотел попытаться уснуть. Но не мог. Решил подняться к нему и поговорить, если он ещё не уснул. Старческая болтливость очень проворна, если дать ей возможность. Она выпирает из тебя. А я слишком долго молчал и не выгуливал её. Я поднялся по скрипучей лестнице, которая скрипела ещё во времена моего детства, и осторожно открыл дверь.
-Дэвид?
Тихо. Я прислушался и отличил тихое сопение. Он спал. Я осторожно вошёл и осмотрелся. Мне показалось на секунду, что я стою у себя в комнате, мне лет двадцать пять. И я работаю над чем-то. Я подошёл к трюмо, которое было куплено моей сестре на её пятилетие и уставился на смешного старика в маленьком зеркале, которое не могло поймать весь его рост. Мне казалось, будто я в последний раз вижу себя этом зеркале детского трюмо. И показалось, что я видел себя малышом – лет шести или семи. Я опустил глаза и увидел билет. Взял в руки – бумага теперь другая – она говорит, что Дэвид уезжает послезавтра. Я положил его обратно и пошёл к выходу, давая понять нетерпимой болтливости, что поездка на чужие уши закончена.
Мне стало как-то грустно. Сам не мог объяснить почему – вроде как не старческое. Я уселся в кресло, но сна не было даже под тёплым одеялом. Куда девался этот безмятежный сон?
За окном рассвело. Я улыбкой встретил этот рассвет. Пока не приехал Дэвид, на рассвете я всегда говорил с собой вслух. А теперь молчал. Будто выговорился за всю жизнь. Сидел и смотрел, как пылинки освещаются огромным горячим шаром, за который однажды унесет мою душу.
ДЭВИД
X
Ночью я часто ворочался и утром просыпался запутанный в проводках наушников. Играла «Harvest» Нила Янга. За окном то ярко светило солнце, то давило своей серостью пустое небо.
Когда я спустился к завтраку, Уонэхтон был уже одет, и, казалось, собирался прогуляться.
-Доброе утро, Дэвид, - улыбка скользнула по его губам, но он был какой-то грустный или задумчивый.
-Доброе утро, Уон. Уходите?
-Хочу сходить к берегу. Идемте со мной? Позавтракать можно там, я только заверну всё в газету.
Я согласился, и он завернул в свежий номер местной газеты гренки, две большие помидорины и взял с собой банку маслин. Мы вышли на улицу, которая оживленно гудела. Солнце снова вышло и слепило в глаза, поэтому Уонэхтон надел солнечные очки и протянул одни мне.
Мы медленно шли к пляжу. Мимо пробегали люди, проезжали на велосипедах, с пакетами и без. Всё жило, не замечая самого важного, наверное, пропуская его, летя на самой высокой скорости, которая под силу велосипеду.
На пляже было несколько людей, сидящих по двое-трое. Мы сели вдали от них всех. Уонэхтон достал сигарету и развернул завтрак. Он долго смотрел на океан, потом перевел взгляд на пару, сидевшую от нас метрах в трёх.
-Иногда смотрю на них и вспоминаю себя. У вас есть девушка, Дэвид?
-Нет.
-Что ж, - он закурил, - Помните, я рассказывал про Аманду?
-Помню.
-Она осталась со мной, когда мы выросли. Нам было по семнадцать. Я ездил на мотоцикле, а она всегда, когда шла со мной гулять делала култышку из волос, закалывала её шпильками, а потом вставляла туда два простых карандаша на манер китайских палочек. Она говорила, что у меня никогда нет с собой карандаша, но есть блокнот. И если я захочу вдруг что-нибудь записать, то не смогу сделать этого. И тут она достанет из своей прически карандаш для меня. Забавно, правда. Меня это веселило. К слову, я часто пользовался этими карандашами. А теперь вот, ношу в кармане.
Он замолчал.
-А где сейчас Аманда?
-Где-то в Канаде. Она уехала, у неё есть муж и дети, - он докурил сигарету и достал ещё одну.
-И вы с ней не общаетесь?
-Нет. Я давно не видел её, не писал ей. Она уехала в колледж, а я остался здесь. Потом начались эти безумные путешествия. И она забыла меня, наверное. Или просто захотела забыть. Зачем ей я, когда она может жить, зная, где будет завтра и что будет завтра.
Он снова уставился на океанскую воду. По тому, как он смотрит, я понял, что это всё ещё задевает его. Наверное, он любил её, как никто никогда не любил.
-Когда вы уезжаете, Дэвид? – спросил он неожиданно.
Я вдруг резко выпал из происходящего, будто снова в шумный и туманный Лондон. Оказался в самолете, в толпе суетливых людей. Меня будто вытянули из этого тихого места. Я совсем забыл об отъезде.
-О чёрт! Уезжаю..
Уонэхтон усмехнулся:
-Затягивают эти места, да?
-Вот уж точно.
-Кажется, у вас билет на послезавтра.
-Что? Уже!
-Ну вы можете приезжать ещё. Я не буду против, если не отброшу ласты. – он рассмеялся, - Хотя тогда мне уже будет всё равно.
-Что вы говорите!
-Ладно, Дэвид, вы наелись?
-До отвала.
-Может сходите со мной в канцелярский магазин? Мне нужно купить там кое-что.
Я был не против, и мы поднялись по лестнице. Вскоре вышли к маленькому тесному магазинчику. В нём было около пяти метров в ширину и в длину, которые были заставлены картами, коробками с карандашами, ручками, тетрадями разных размеров – в клетку, в полоску и с просто чистыми листами. На полках ютились разного вида скотчи, папки, конверты, альбомы, ластики, пеналы, кисти для рисования, краски. Я удивился, когда вышла хозяйка: невысокая полная женщина в возрасте. Может быть, ей было около шестидесяти. Она очень бойко подошла к Уонэхтону и похлопала его по плечу. Создавалось впечатление, что они давно знакомы. Она была темноволосая, с редкой проседью, ясными синими глазами и смуглой морщинистой кожей.
-Это должно быть Дэвид! – сказала она, улыбаясь.
-Да, очень приятно, - я протянул руку, а она обняла меня.
-Лиза, - сказала она и скрылась где-то внутри магазина.
Вскоре вышла и протянула Уонэхтону большой красивый белый конверт из плотного картона и пачку бумаги. Он поблагодарил её и заплатил, хотя она всячески отказывалась от денег. Мы вышли на улицу.
-Эта женщина вечно пытается отдать мне всё за бесплатно.
-Кто она?
-Сестра Аманды, - грустно усмехнулся Уонэхтон, - Иногда мне кажется, что она пытается извиниться за неё, продавая мне по дешёвке тетради и карандаши. Но она не понимает одного – извиняться не за что.
Мы пришли домой. Уонэхтон уселся в своё кресло, положив бумагу и конверт на стол. Я смотрел на него и думал, что скоро уеду, а он останется здесь. Среди узких улиц, стен, воспоминаний на берегу шумящего океана.
УОНЭХТОН
XI
Ночью я сидел в тишине. На утро Дэвид должен был начать свой путь домой. Молчание ночи ещё никогда так не давило на мои уши. В детстве бабушка пела мне песню перед сном. Это была какая-то нежная колыбельная, которую она пела и гладила мои волосы, и я засыпал. Иногда мне до сих пор не хватает этого перед сном. Просто тишина. Люди дико боятся тишины. Они отвыкли слушать просто пространство, будь то город, лес или берег моря. Первобытность одна не боялась тишины и понимала её. Теперь нам не уютно в этом молчании и это грустно, потому что нам не уютно наедине с собой.
Утро наступило резко. Я даже не успел опомниться в своих попытках заснуть, как послышались шаги Дэвида. Худой, он стоял у порога моего дома с рюкзаком за плечами. Я смотрел на него, и мне от чего-то хотелось плакать.
-Я не буду вас провожать до автобуса, вы не против? – я спросил это так несмело, что мне самому стало стыдно за дрожащий голос.
-Да, всё в порядке. Я оставил вам мой лондонский адрес. Вы можете написать, если хотите. – и он обнял меня на прощание, и просто пошёл своей дорогой. Его дорога лежала через рынок на пустынный в это время суток пляж. Потом через трущобы в город. Потом сквозь облака в Англию.
Как только его тощая фигура скрылась в узеньких улочках, я понял, что должен сделать дальше. Когда приехал Дэвид я этого не знал. Когда он уехал – я нашёл ответ.
ДЭВИД
XII
Через две недели после моего отъезда по почте мне пришло письмо. Это был пасмурный день, который обычно не приносит хороших вестей. Почтовый ящик со скрипом выплюнул белый конвертик, подписанный аккуратным почерком. Я удивился, когда прочел адрес Уонэхтона. Во мне возликовало какое-то необъяснимое чувство, наверное, я просто хотел вернуться. Но повод оказался грустным.
Скромный треск бумажного конвертика открыл мне письмо:
«Дорогой Дэвид,
Если вы читаете это, значит я сгинул к чертям или к Иисусу, не знаю, увы, и письмо это вам отправила Лиза по моей просьбе. Я очень долго жил один, забываясь в своих мыслях, и уж точно не ждал гостей. Даже не мог найти телефон, когда вы позвонили.
И вот, вы приехали, со своим максимализмом и тайной миссией, которые я сам раньше излучал. Я увидел в вас себя. И вы заставили меня вспомнить практически всю мою жизнь. Кажется, вы стали для меня тем моментом, когда вся жизнь пролетает перед глазами. И я хочу сказать вам спасибо - мне это было нужно.
У меня нет наследников, как бы ужасно это ни звучало, и я всегда считал глупым писать завещание, потому что все мои драгоценности разбросаны по свету и многие в прошлом.
Помните я говорил, что смогу отдать свои истории в печать, только когда буду уверен в их судьбе? Так вот, теперь я уверен. Я хочу, чтобы вы забрали самое ценное, что не исчезло вместе со временем, что составляло мою жизнь и является моей жизнью. Хочу, чтобы вы стали им кем-то вроде крестного. Да, теперь я точно уверен, что них будет хорошая судьба – они будут у вас. Я думаю, что в них вы найдете кое-что для себя. Чтобы их забрать, вам придется вернуться, а когда это уже решать вам. Надеюсь, что вы все же их заберете, иначе их зажуёт время так же, как меня и мой дом.
И ещё. Если вам будет не сложно, приберитесь в моём доме. Ну, просто протрите пыль и вымойте пол. Кажется, я не успею. А стены хранят столько энергии, нашей энергии, когда мы уходим, нужно благодарить их и чистить. Им тоже тяжело держать столько в себе. Сколько уже прошло поколений в этом доме, и все уходили, не вымыв пол. И я не исключение, потому что уже не встаю с кресла.
Я очень рад, что вы приехали Дэвид.
P.S. Ключи всегда лежат в почтовом ящике.
Ваш старый индеец Уон.»
Я дочитал письмо и на моих глазах появились слёзы. Я редко плакал и никогда не считал себя сентиментальным. Но теперь. Я снова и снова перечитывал письмо, стараясь вспомнить угловатый дом Уонэхтона, его лицо, привычки и запах жареного хлеба. Неужели всё? Вот так просто – на одной странице – конец.
Я сложил письмо и спрятал в карман рубашки. Потом вышел на улицу и поймал такси, чтобы добраться до аэропорта.
XIII
Я остановился в центре пасмурного осеннего пейзажа. Пески кочевали из стороны в сторону полупрозрачными вихрями, подгоняемые сильным холодным ветром. Я чувствовал какую-то пустоту. На улицах было пустынно – будто все куда-то уехали. А куда, я не знал. Знал только куда ушёл Уонэхтон.
Не торопясь, я дошёл до знакомого мне дома. Он стоял как ни в чём не бывало, забыв всех своих хозяев – отдыхал от тяжёлых шагов, громких споров и ругани. Почтовый ящик у порога почему-то сильно трещал своим железным телом, будто просил немедленно его открыть. И я открыл, в надежде сразу найти ключ, но оттуда выпало письмо. Я поднял упавший конверт – канадский адрес. Мои руки похолодели, когда я увидел имя – Аманда. Я пошарил в ящике и нашёл ключи. Вошёл в дом, пытаясь понять, что это действительно письмо от Аманды.
Дом молчал. Корица больше не тревожила воздуха. Я вошёл в комнату и сел в кресло. Смотрел на письмо и не решался открыть – да и надо ли? Я прочел маленькую строчку: «Кому: Уонэхтон У.» Не мне. И я положил его на стол.
Потом собрался выполнить просьбу Уонэхтона. Помыл полы, вытер пыль, застелил кровать, протер зеркала и стекла на окнах. Помещение было свободно. Но как-то трагически пусто. Что заставляет людей строить дома, а потом оставлять их пустыми? Дома пусты без вас. Где ваш дом?
Я залез под стол и вытащил коробку с рукописями. Это была целая коллекция разных рукописных текстов, соединенных скрепками по темам. Я вытащил их из коробки и сел на диван. Я нашёл листы, которые были покрыты волдырями, целая пачка листов, пустых, но в то же время заполненных. Я понял, что это те листы, которые Уонэхтон вытаскивал из воды. Конечно, я не мог знать, что там написано, но я чувствовал. Я нашел много рассказов об Индии, один назывался «Женщина чайного листа». Я усмехнулся. Был рассказ, посвященный Джейсону – «Мой Том Сойер». Большое количество очерков разных годов, собранных в один сборник «Пересекая границы планеты». И тут я наткнулся на белый конверт. Я помнил его – тот самый, что мы покупали в канцелярском магазине. Он был заклеен кусочком цветного скотча сзади. Я отковырял его и достал самодельную книгу. Это была кипа листов, перевязанных зелёной лентой, которая заменяла им переплёт. На титульном листе было аккуратно выведено: «Сказки индейского племени».
Я открыл первую страницу и сразу узнал размашистый почерк Уонэхтона, написавший предисловие:
«С детства мне рассказывали о десяти сказках человеческой жизни. Мне об этом говорила старая женщина, которая была моей прабабушкой, но заставляла называть себя Одри. Она сидела в кресле-качалке, а я сидел на полу. И она, крепко держась за ручки кресла своими старыми сухими руками, будто боясь вылететь, рассказывала мне.
-Всегда было десять сказок человеческой жизни, Уонэхтон младший. Рождение, Дружба, Любовь, Путешествия, Опыт, Мудрость, Написание, Смирение. А последняя, самая важная называлась Приемник.
В моей жизни было многое. Девять сказок были в моей жизни - и дружба, и любовь, и путешествия. И вот, на старости лет, свершилась последняя сказка племени: приехал Дэвид, который стал моим приемником. Это величайшая сказка, которую можно поставить рядом с Рождением. И, честно сказать, я уже и не ждал её осуществления. Но вот я услышал телефонный звонок. А потом приехал Дэвид.
Он жутко напоминал мне меня самого, когда я был юн. Я боялся его сначала, потому что уже привык к тишине - жил, спокойно ожидая своего конца, когда приехал мой приемник и заставил меня вспомнить всё, ради чего я боролся.
Одри, старая милая Одри, пожалуй, ты была права, назвав эту сказку самой важной. Что иначе есть ты, если тебе некому передать свои мысли и достижения?»
Я перечитал все сказки, которые написал Уонэхтон. Многое он мне рассказывал – я слушал, не подозревая, что это и есть его последняя история. Но самая важная для меня была последняя. Она называлась «Приемник», и я сразу вспомнил строчку из письма: «Я думаю, что в них вы найдете что-то для себя.»
Вместо эпиграфа было написано:
Мальчик Дэвид играет словами
Во дворе дома старого деда.
Если честно сказать, между нами –
Это его победа.
В одной деревне жил старик, пытавшийся смириться со своими мыслями и бурной погодной сводкой на неделю. Обещали то дождь, то солнце, то яростный ветер. Всё это для такого старика было тяжким испытанием. Его давление скакало, волосы выпадали, глаза стали хуже видеть. И вот, в одной из погодных сводок он увидел замечание, которое казалось только его одного:
«Уважаемый мистер У. Вам эту среду пережить будет крайне тяжко, ввиду сильнейшего осадка»
Он отвернулся, заморгал и снова придвинул газету к самым глазам, но там было написано то же самое. Он чертыхнулся и выбросил газету. Ему казалось, что хуже быть не может. Ведь там предупреждение именно ему! А он уже сто лет ни с кем не говорил и не получал никаких осадков!
Он раскинулся в кресле, пытаясь переварить эту мысль, как вдруг в дверь постучали, и мистер У. услышал шаги в прихожей.
-Мистер У.? Здравствуйте!
Он повернулся и увидел маленького мальчика в клетчатом сером костюме, который внимательно смотрел на него.
-Чего тебе? – поинтересовался старик, удивляясь как легко говорит.
-Я принёс вам осадки, - выпалил мальчик.
-Что!? – старик даже вскочил с кресла, хотя потом оказалось, что он сидел.
-Да, вот, - мальчик повернулся кругом.
-Где же?
-Да вот же! – мальчик снова повернулся кругом.
И так мальчик делал каждый раз, когда мистер У. снова спрашивал про осадки. Мистеру У. ничего не оставалось, как оставить мальчика у себя. Он кормил его, а тот требовал истории. И мистер У., не зная, как выкручиваться, стал рассказывать о себе. Мальчик внимательно слушал, живо реагировал и задавал вопросы.
Старик радовался – он передавал знания новому, растущему человеку, который потом передаст их кому-то ещё. Старик умел рифмовать строчки, зарабатывая составлением открыток, и теперь обучил этому мальчика.
Каждый день они тренировались складывать рифму:
Желаю – меняю
Люблю – хвалю
Горшок – порошок
Солнце – оконце
И вот настал день, когда мальчик совсем обучился своему делу, и старик больше не мог ему ничего дать. Мальчик собрал вещи и отправился в дорогу, чтобы работать составителем открыток. А старик, улыбаясь, смотрел ему вслед.
Тут он понял – то последнее, чего он ждал – свершилось. Он передал свои знания и может спокойно уходить. Старик уселся в кресло и сразу почувствовал, как ноги отказываются ходить. Он велел соседке переслать мальчику письмо.
Мистер У. сидел в кресле, а последняя сказка, как по волшебству, завершала своё действие. И теперь оставалось только одно – закрыть глаза.
Когда я дочитал, было уже темно. Я долго не мог прийти в себя – казалось, что только что я снова говорил с ним. И как было бы хорошо сейчас поговорить. Но беседа – то, что иногда мы ценим меньше всего. А когда она исчезает, можем не заметить.
Я долго глядел в эту стопку бумаги, после того как перевернул последний листок. Потом сложил все рукописи в рюкзак. У порога стояли его старые ботинки, которые видели площади Парижа, сырую землю Индии и шаткий пол миллионов поездов – это последнее, что я видел, перед тем, как закрыть дверь.
Я вышел на улицу. Холодный ветер вертел полы моего пальто как хотел. Я вышел на самую большую улицу в этом городе – она вела к кладбищу. Как-то грустно - самая грандиозная дорога всегда ведет к смерти.
На кладбище я быстро нашел его и положил рядом письмо Аманды. Запомнив её адрес, переслал с местной почты ей волнистые листы, сохранившие в себе их детство, приложив к ним маленькую записочку о том, что Уонэхтона уже нет.
Потом вышел на пляж и посмотрел в последний раз на океан – он был тихим, чёрным и мрачным. Я вдохнул вечерний воздух:
-В добрый дальний, Уонэхтон.
В автобусе горел свет. Я понял одно очень важное – если ты любишь что-то, у тебя только один выход – помешаться на этом.