Макаров и Ольга.
1
- Григорьевск! Не знаешь? Даже обидно! Хотя ничего особенного, конечно. Городок такой! - так Петров пытался объяснить почему-то удивлявшемуся Макарову, где он живет.
Их только что опять свела вместе служба. Они заново присматривались друг к другу.
- Как у тех хохмачей из телевизора? – с улыбкой спросил Макаров.
- Вроде того, - в тон ему, так же с улыбкой ответил Петров.
Это было чуть больше года назад. А через несколько месяцев Петров погиб. «В командировке». Так в их ведомстве это называется.
И вот Макаров приехал в этот самый «Городок». И никакой миленькой провинции! Никаких хохмачей! Реальность, не выдуманного, не воображенного, а что ни на есть зримого, осязаемого и при этом ничем не примечательного городка.
Там, где сейчас жил Макаров, с цивилизацией, конечно, было получше, но ненамного. Здесь же провинциальная малобюджетная убогость почему-то сразу бросилась в глаза, хотя он обычно на такие вещи никогда не обращал внимание. Где только ни приходилось ему обитать!
Макаров оглядывался вокруг и не мог придумать никаких более-менее приемлемых утешений для жителей этого городка.
«Вот оно всё какое! И это не на один день!» - Макаров пытался подобрать нужные слова для описания своих безотрадных впечатлений. От всего подряд: от казенных учреждений, от улиц с разбитым асфальтом, от понурых заборов каких-то предприятий, даже от совсем обыкновенных вещей – магазинов, кафе, салонов красоты, меняльных лавок...
В историческом центре еще были какие-то «архитектурные» дома, сохранившиеся с позапрошлого века, но этот «старый» город можно было весь обойти за десять минут. А вдоль трассы, проходящей через город, город тянулся нескончаемой полосой одноэтажного частного сектора. Деревня деревней!
В Григорьевске жили, теперь уже одни - после гибели Петрова, его мать, его жена Ольга и четырехлетняя дочь.
Макаров перед тем, как проехать к дому Ольги, посетил местный рынок со скучающими лавочниками. Купил фрукты и хотел купить цветы, но на рынке их почему-то не продавали. Это дало повод Макарову еще раз ругнуть городок, в котором никто не интересовался цветами. Он решил тогда, что купит цветы у кладбища – там всегда бывают старушки со своими огородными астрами – и уже даже спросил у какого-то водилы дорогу, но сообразил, что не сможет самостоятельно отыскать могилу Петрова, так как на его похороны не смог приехать.
«Ну что же... Схожу с Ольгой, - с сожалением решил Макаров. - Она покажет, где наш Леха теперь лежит».
Потом Макаров посетил единственный на весь город супермаркет. Покупал все подряд: вино, сыр, колбасу, конфеты. И даже макароны, картошку и сахар.
Будто уже знал, что все это должно пригодиться.
Дверь никто не открыл. Макаров предположил, что Ольга на работе, Катя в садике...
«А Екатерина Михайловна?» - вспомнил он про мать Алексея.
На «движение» у квартиры Ольги отреагировала бдительная соседка по лестничной площадке.
- Вам кого, молодой человек? - спросил старушечий голос через щель приоткрывшейся двери. Только когда Макаров, не делая резких движений, держа руки на виду, объяснил цель своего визита, старушка наконец перестала пугаться и вышла на площадку.
«Оля на работе, - объяснила старушка. - На почте она работает».
И Екатерина Михайловна тоже была на работе.
«В гардиропе. Польта выдает», - доложила соседка.
Ни где та почта, ни где «гардироп», Макаров не догадался спросить. А ждать надо было часов до семи. Макаров временно пристроил свои покупки у старушки и вышел на улицу. Посидел в машине, потом переместился на скамейку в сквере недалеко от дома Ольги.
Сквер приводили в порядок – готовились, судя по транспаранту на каком-то административном здании, к дню города. Мели дорожки, красили поребрики, выметали окурки и пустые пивные банки из кустов.
Прямо напротив скамейки, где обосновался Макаров, два тощих мужика с угрюмыми лицами подштукатуривали и подкрашивали облупившийся постамент у совершенно колхозного по исполнению памятника вождю мирового пролетариата.
«Не иначе привлекли к общественным работам за антиобщественное поведение!» - хмыкнул Макаров.
И весь этот сквер по дизайну, по общему антихудожественному замыслу соответствовал памятнику вождю и живо напоминал о временах застоя.
«Здесь свое ощущение государства. Свое понимание текущего момента. И они как-то с этим живут!» - Макаров все пытался уловить некий возможно существующий общий смысл во всем, что было перед его глазами.
Может быть, думал он, здесь все еще социализм! Или здесь вообще ничего не меняется? Социализм ли, капитализм... Для этого городишки! С его неизбывной провинциальной бедностью. Ну, а казенный стиль - это та окончательная, не меняющаяся десятилетиями форма проявления культурно-художественных представлений местного начальства. «Которое тоже, как известно, не меняется по своей сути. Во все времена».
Макаров всматривался в прохожих, в загорелых коммунальщиков с метлами и мешками для мусора. Смотрел и прикидывал, каково им всем тут? Им всем и Ольге вместе с ними.
«Она пропадет в этом Григорьевске! Как пропадают наверное здесь все, какими бы ни были! Усохнут внутренне, раздадутся и расплывутся наружно!»
«Хотя что я могу об этом знать!» - Макаров поднялся от вскипевшего вдруг нетерпения и беспокойства.
Долгое время после гибели Петрова очередные и внеочередные «командировки» не давали Макарову возможности приехать в Григорьевск. Когда он наконец надолго вернулся домой, поехать к Ольге предложила ему Вера - его жена.
- Съезди к ней! Может быть, поможешь чем-то.
«Чем ей теперь поможешь!» - погрузился в размышления Макаров
- Съезди! – повторила Вера. - Что молчишь?
- Съезжу, конечно.
Макаров видел жену Петрова всего один раз - когда Ольга провожала мужа в командировку. Она и Вера стояли тогда рядом на платформе и смотрели через мутное вагонное стекло на улыбавшихся и что-то неслышно говоривших мужей. Жены стояли, обнявшись, - как подружки, хотя познакомились только что на вокзале. Так Ольга и запомнилась Макарову рядом с Верой. Они улыбались, но, кажется, готовы были и заплакать. Как пойдет.
Уже стало темнеть. От нетерпения Макаров покинул сквер и остаток «ожидания» провел на лавочке у подъезда.
Ольга и Катя появились неожиданно. В наступившей темноте, слабо подсвеченной одиноким фонарем на весь проезд вдоль длинной пятиэтажки, Макаров скорее догадался, что это были они.
Когда Ольга и Катя подошли к подъезду, Макаров шагнул им на встречу.
- Виктор! - Ольга узнала его, приблизилась и положила голову ему на плечо. Это было для Макарова немного неожиданно.
Но он сразу вспомнил то, что Алексей рассказывал ему о своей жене, о ее «нежном воспитании», приучившем ничего не опасаться.
«Ее никогда не обижали!» - Леха произнес это, понизив голос, будто открывал какую-то мистическую тайну своей жены. Макаров тогда с недоверием отнесся к его словам, но спорить с подвыпившим другом не стал.
«Что значит – “никогда не обижали”! Такого не бывает».
Спокойные, внимательные глаза, слегка поблескивавшие волнением от неожиданной встречи, открытый лоб, светло-русые, зачесанные назад волосы... Все это Макаров разглядел уже в прихожей, когда они поднялись в квартиру. Черный плащ, под ним вязаная кофта и длинное платье. В ушах маленькие сережки.
Макаров не мог оторвать от нее взгляда.
Будто хотел разглядеть что-то важное в ней. Увидеть ее глазами Алексея. И увидеть ее в этой жизни - в той же, что и раньше, что и при Алексее, но уже теперь без него. Что-то в этом роде. Мысли Макарова путались.
Ольга повесила на крючок старомодный зонтик с облупленным кончиком, сняла плащ, сменила туфли на тапочки.
Катя настороженно молчала, стояла рядом с мамой и ждала, пока ее разденут.
- Я теперь буду приезжать... - первое, успокоительное, что сразу захотелось сообщить Макарову, чтобы объяснить свое появление.
Чего-то не хватило в его словах, и он добавил: «Часто».
Ольга ничего не сказала.
Про свои авоськи, оставленные у соседки по лестничной площадке, Макаров вспомнил, только когда пришла Екатерина Михайловна. Макаров принес покупки, Екатерина Михайловна расплакалась, а Ольга стояла, немного озадаченно наблюдая за его хлопотами.
Макаров всего на минуту присел на кухне и почти тут же засобирался, сославшись на то, что уже поздно, и надо возвращаться.
- Я приеду, - опять пообещал он.
Вера больше не предлагала ехать в Григорьевск, Макаров сам как-то решил, что надо иногда наведываться туда. Он предупреждал Веру, что поедет, и ехал. Сто километров – не расстояние.
Макаров появлялся в Григорьевске примерно раз в месяц, а когда вдруг заболела и уже не вставала Екатерина Михайловна, стал бывать чаще.
Катя всегда радовалась, когда приезжал дядя Витя. Подарки, праздничный обед, то да се... При их скудной жизни.
- Ну что вы, Виктор! Вы так нас избалуете! И это будет нехорошо, - говорила Ольга.
Екатерина Михайловна со слезами встречала Макарова, всматривалась в него и всякий раз спрашивала, почему он так редко бывает у них.
- Служба, - всегда отвечал Макаров, не споря с Екатериной Михайловной.
Екатерина Михайловна проболела почти год и умерла. Ольга сразу позвонила. Хватило нескольких слов.
Когда всё уже осталось позади, поминочные гости разошлись, а Ольга даже успела перемыть посуду, она и Макаров молча сидели в наступившей тишине на кухне. Катя давно спала.
- Спасибо тебе, Витя! - сказала Ольга, не глядя на Макарова.
- Что? – не сразу переспросил Макаров.
- Я тебе очень благодарна, - в ее тихом голосе было что-то такое, что Макаров вмял сигарету в блюдце, служившее пепельницей, поднялся, пробормотал, расчувствовавшись, что-то невнятное и пошел к выходу.
«И как у нее, всегда довольно благополучной, не привыкшей к такой жизни, хватает спокойствия все переносить!» - рассказывал Макаров жене, вернувшись после похорон из Григорьевска.
А еще через какое-то время, после очередной поездки Макарова к Ольге, Вера, не глядя на мужа, осторожно спросила:
- Как Оля? Все в порядке?
- Ну... В общем-то...
2
Вере эти не прекращающиеся поездки в Григорьевск не нравились. Она ничего не говорила, но делалась какой-то ненатуральной, сбивалась с привычной интонации общения с мужем, как только речь заходила об очередном «гуманитарном конвое».
Поэтому Макаров стал ездить в Григорьевск, ничего жене не говоря, - как бы по казенной надобности, благо такая возможность иногда появлялась. Заскакивал к Ольге хоть на полчаса и возвращался назад.
От этой вынужденной скрытности было противно.
Все ведь сначала было просто и легко объяснимо: забота о семье погибшего товарища, материальная и, так сказать, психологическая поддержка. Но к этой абсолютной непредосудительности постепенно начало подмешиваться чувство неловкости. А потом и вины. Раз скрывает что-то – значит виноват!
Он приезжал в Григорьевск, и его озабоченность передавались Ольге.
Всякий раз при виде унылого Макарова ей хотелось сказать, чтобы он так не старался. Она и говорила иногда. Макаров согласно кивал головой и выдавливал из себя ненатуральную улыбку.
Он садился на кухне и сидел, глядя в налитую Ольгой чашку чая, раздумывая о том, что же будет дальше.
И дома, на своей собственной кухне, он точно так же молча сидел, уставившись в чашку с чаем. А Вера стояла у кухонного стола, повернувшись к нему спиной, и тоже молчала.
Неловко было скрывать свои поездки в Григорьевск, неловко было появляться в доме у Ольги, а потом так же неловко было покидать ее и Катю, возвращаясь домой.
Макаров гнал по трассе то туда, то обратно свою машину и думал о них обоих – о Вере и Ольге. По очереди и одновременно.
Макарову почему-то казалось, что именно в это время – на свободе, в дороге между городами, между двумя женщинами - он может прийти к чему-то определенному.
Макаров беспокоил один вопрос. Обманывает он или не обманывает?
«Уже» обманывает или только лишь «пока еще» не обманывает, и все впереди?
«Леха, Ольга, Катя, Григорьевск...» Макаров начинал так и этак обдумывать свои «совершенно невинные поездки». «Какой же это обман! Кого я обманываю? Как! Может быть, себя?»
Вера по-прежнему ничего не говорила, но Макарову от этого делалось еще неприятней. Он склонялся к тому, что все-таки как-то обманывает! «Как ни крути - обман! Что ж еще!»
«Если к ним начинаешь относиться почти «никак», - разоблачая сам себя, рассуждал Макаров. - Или просто не так как раньше... Они же сразу чувствуют такое, меняются и тоже становятся никакими. И они источают враждебность. И от них уходит красота...»
Макаров пробовал ответить на старый безответный вопрос: что вообще-то обидней – когда по-настоящему, когда во все тяжкие, когда «до конца», или вот так, как он, – как бы и ни о чем?
Макаров будто подсознательно готовился к какому-то психологическому эксперименту. На самом себе.
И продолжал ездить в Григорьевск, сидел на кухне с чашкой чая. И почти ни о чем с Ольгой не говорил.
Недоуменное, томительное сидение повторялось раз за разом. Неотличимо.
«Еще только многозначительных вздохов не хватало!» - ворчал Макаров на самого себя.
Становилось немного легче, когда иногда по просьбе Ольги Макаров брался, если было время, за какие-то работы по дому. Он вполне освоился в квартире.
У него даже появились свои тапочки. Ольга купила. Старые тапочки мужа ему были малы.
Если бы не мучившая его незаконность и тайность пребывания в Григорьевске, ему было бы здесь вполне хорошо. Когда он забывался, то чувствовал на какое-то время, что ему здесь даже совсем хорошо.
Пока Ольга что-то готовила на кухне, Макаров сидел в комнате, и общительная Катя вовлекала его в свои игры, показывала игрушки, рассказывала про садик с вредными мальчишками, которые дразнятся. Она будто недавно только научилась что-то понимать. И будто ей стало интересно все на свете «обговорить», объяснить самой себе и окружающим. Она говорила безумолку.
Макаров поддакивал Кате, отвечал на ее почемучные вопросы и... И прислушивался к звону посуды на кухне.
«И запахи... Они тоже скоро станут родными», - с тоской думал Макаров.
Он перебирал книги на полках, рассматривал вместе с Катей семейные фотографии.
С особым интересом всматривался в фотографии Ольги. Тут были детские, школьные ее фотографии и более поздние, еще до замужества и уже с Алексеем.
«Вот какая она была!» – пытался понять Макаров.
«Какая? Озорная, открытая, льнущая, ждущая праздника жизни, простодушно реагирующая на все, что с ней происходит, не знающая ни себя, ни людей...»
«Где она теперь – такая?» - задавался вопросом Макаров.
В альбоме Катя отыскала и показала Макарову старинную фотографию какой-то гимназистки. В белом фартуке, с белыми нарукавниками. Спокойное умное лицо, светлые, чуть вьющиеся волосы... Она стояла, сложив руки на каком-то плетеном изделии – высоком столике – какие бывали в прежние времена в фотографических салонах. Смотрела куда-то в сторону – тоже по тогдашней фотографической моде.
Эта гимназистка была поразительно похожа на Ольгу, хотя это была какая-та прапрабабка Петрова и к Ольге не имела отношения.
«Прижился! Повадился горшок по воду ходить!» - ругал себя Макаров, уезжая домой после таких лирических вечеров. Напускался на себя, пытаясь «пресечь на корню!» Но что нужно было «пресечь» - он даже боялся формулировать. И не позволял себе решиться на какое-то понимание. Он ясно представлял, что для этого надо было бы всё перелопатить в своей жизни.
«Зачеркнуть одно... Будто оно было неправильное, ошибочное. И вписать другое!»
«И Леху! - фотография Алексея была всегда перед глазами за стеклом в книжном шкафу в комнате у Ольги. – Леху тоже!»
Макаров вдруг с неудовольствием подумал о том, до каких «душевных тонкостей» он дожил!
«До каких мерзких нюансов!»
«Это простая распущенность – будто стыдил кого-то постороннего в себе Макаров. - Позволяешь себе! Что бы там ни было, всегда есть возможность удержаться!»
И в то же время Макаров с задавленной радостью и тревогой замечал, что Ольга сама стала ждать его приездов. А как радовалась этому Катя! Только увидит машину Макарова у подъезда, бежит навстречу: «Дядя Витя! Дядя Витя!»
Макаров попытался жестко управлять самим собой:
«Нельзя!» - скрежетал он зубами и жал на газ, превышая скорость по дороге домой.
«Не только потому, что есть всякие причины - одна, другая, третья! А просто потому что нельзя!»
И не приезжать тоже попробовал. Соврал Ольге по телефону, что уезжает надолго. Вечерами маялся сомнениями. Вера ничего не говорила, но Макаров видел, что она довольна тем, что муж не рвется никуда, что у него теперь по работе меньше подозрительных срочных дел.
Она была ласкова с ним ночами. А Макаров боялся сболтнуть лишнего. «В порыве страсти».
Больше месяца не ездил Макаров в Григорьевск. Тут уже Ольга сама набрала его, хотя раньше никогда не звонила. Спросила про «как дела». Упомянула Катю. Макаров был на службе, ему неудобно было разговаривать. Он молчал. И Ольга молчала. Не отключалась, хотя понимала, что Макаров не может с ней сейчас говорить, и просто молчала.
Макаров при первой возможности рванул в Григорьевск, сказав что-то невнятное начальству.
Хотел увидеть в Ольге что-то новое. То, чего не было прежде.
Он не стал дожидаться, пока Ольга вернется с работы, пошел к ней на почту.
Было много народу. Макаров увидел Ольгу за стеклянной перегородкой, залепленной объявлениями и почтовыми инструкциями. Ольга сосредоточенно обслуживала посетителей. Макарова она не увидела.
«Все должно быть у нее правильно», - сходу переводил Макаров увиденное в какое-то сформулированное понимание. В этом понимании будто была какая-то обязательная потребность.
Все должно было быть, как прежде, - с мужем. Правильно и хорошо.
Ее вид в служебной обстановке будто осадил первоначальный порыв Макарова.
«Достоинство, долг, понимание своего положения и стоическое принятие всего, что выпадает на ее долю», - перебирал Макаров.
За спиной Ольги он заметил Катю. «Что она здесь делает? Ах, да! Садик-то уже закрыт!» Катя сидела с куклой в руках в дальнем углу большого помещения почты. Было видно, как шевелятся ее губы. Она беззвучно разговаривала то ли сама с собой, то ли с куклой. «Наверное объясняет ей что к чему в этом мире», - не мог не улыбнуться Макаров.
И тут, пока он глядел то на смирную, послушную Катю, то на Ольгу, ему пришло в голову, что и вся жизнь в Григорьевске уже не кажется ему чернухой беспросветной. И Ольга совсем не впала в бессильное равнодушие. Весь ее вид убеждал, в том, что она может и должна все претерпеть. Абы какую жизнь ей не нужно.
«Урывками!»
«И наездами!»
«А что ей нужно?» - впервые серьезно задался вопросом Макаров.
Он вспомнил один из своих первых разговоров с Ольгой, когда он описывал свои впечатления от Григорьевска и пытался пожалеть бедных его жителей.
- Подневольные люди! Живут, как придется. И все у них так – «как придется»! Заводят семью, работают, где придется, детей воспитывают, как придется, развлекаются, болеют, умирают – тоже как придется.
Ольга слушала, но было видно, что ей не нравились «ругательные» разговоры.
- Равнодушие, страх, скука... - теоретизировал Макаров. - Глубинка! Работы нет! Все спиваются!
И на этом Ольга вдруг прервала Макарова:
- Кто их заставляет пить!
- Как!
- Так.
Как отрезала.
«Так просто! – рассмеялся Макаров. Такого простого варианта ответа на «больной» русский вопрос ему еще не приходилось слышать. – Сверхчеловечески, но просто и понятно!»
Макаров незаметно вышел из помещения почты на улицу, чтобы дальше думать уже «не при ней»
«Да-да! В мире надо жить... Жить, не впадая в суетливое отчаяние. По крайней мере, стараться, пока хватит сил».
«И она, похоже, это раньше меня знает».
Макаров подошел к своей машине и неожиданно для себя сел в нее и поехал домой.
«А ведь не сразу и вспомнил, как это бывает! – только выехав на трассу - в черноту неосвещенной пустынной дороги - сказал себе Макаров. - Да и знал ли вообще! Как это было с Верой? Не помню. Может быть, уже не хочу помнить!»
«И будто только это и может быть самым надежным, стопроцентным утешением этой жизни. Это должно сразу и без объяснений что-то облегчать, что-то разрешать в жизни».
«И это уже есть. И оно покрывает все сложности. Как-то так происходит. Дается чувство правоты. Как нисходит!» - взахлеб думал Макаров всю дорогу домой.
Он сделался необычно спокойным и добродушным, улыбался всем подряд. Удивлял и Ольгу, и сослуживцев.
Только Вера ничему не удивлялась, а делалась все молчаливей и отрешенней.
Еще через какое-то время, в один из приездов в Григорьевск, Макаров на тесной кухне оказался на мгновение лицом к лицу с Ольгой и неожиданно для себя сказал, глядя ей в глаза: «Я люблю тебя».
Ольга с неопределенной улыбкой опустила голову и, ничего не сказав, ушла в комнату.
А Макаров совсем не придал этому значения. Его заботило то сладкое соответствие того, что он только что произнес, тому, что чувствовал. Он будто поймал кусочек подлинности этой жизни. Подлинности и определенности - так, казалось ему, необходимых!
И Ольга даже могла теперь совсем ничего ему не отвечать – для него это было почти неважно.
Ему надо было не потерять это уловленное им уверенное и несомненное ощущение. Ощущение, вылившееся в его такие «ответственные» слова. Надо было внутренне закрепить это обладание подлинным, и вдруг оказавшимся совсем не стыдным, знанием, которое символически выражалось этими словами.
Макаров ощутил такое облегчение, будто все жизненные сомнения сразу разрешились. Он ехал домой, и лихорадочная радость заставляла бешено колотиться сердце, было трудно дышать.
К удивлению Ольги Макаров больше не говорил с ней о своих чувствах. Всё осталось, как было до его откровений. Ольга с иронической улыбкой иногда поглядывала на него, на то, как он сидит погруженный в себя, но не пыталась что-то сделать для облегчения его участи или сдвинуть что-то в отношениях.
Макаров опять долго не приезжал – на этот раз, и вправду, ездил в длинную командировку. А когда вернулся, сразу же, не заезжая домой, отправился в Григорьевск. Приехал совсем ночью, но у Ольги еще горел свет на кухне. Макаров через две ступеньки взбежал на ее этаж.
Она была в домашнем халате. Зеленом, с разноцветными мелкими цветочками. Что-то в ней – в ее взгляде, в улыбке, а может быть в особенностях халата, чуть приоткрывавшего верхнюю часть груди – было такое, что Макаров подошел к ней и обнял за талию.
- Ты чего? Ты чего? – Ольга не вырвалась, а только слегка отстранилась, чтобы видеть его лицо и иронически улыбаться.
Он вместо ответа потянулся к ее губам, но она отвернула голову.
- Нет, отвечай!
Макаров не знал, что говорить, или не хотел ничего говорить.
- Что? Один раз? – будто подсказывала она ему ответ.
Он по-прежнему молчал.
- Потом еще раз, - не дождавшись ответа, сказала Ольга, - и еще. Потом к жене возвращаться не захочешь!
Но Макарову все же удалось отмолчаться.
- Меня не обижали в детстве, - сказала Ольга ему уже потом.
Это было будто предупреждение.
Было слышно громкое тиканье часов.
Только утром, возвращаясь из Григорьевска, Макаров, как вдруг, вспомнил о Вере:
«Все-таки это был обман! Обманул! Обманул-таки!»
Макаров то с ужасом начинал думать об этом, то без ужаса.
2015.