Сон одинокого облака

1
Так быстро наступила ночь. Казалось, солнце лишь едва коснулось сопок, волнами нависших над Пусаном, как вдруг исчезло, будто провалилось. Кресты бесчисленных церквей, венчающие город, обычно неприметные на небе при свете дня, рубиновым сияньем налились и, словно часовые, сурово смотрят вниз. Бледная луна, следуя традициям Востока, неслышно меж крестов крадется к морю, чтоб в одиночестве, среди ночных огней, в зеркально­черных волнах отраженных, как среди звезд, купаться до рассвета.
Ночное небо над Пусаном словно черный купол, украшенный орнаментом крестов и фонарей. В нем нет мечты, простора нет, и звезды все куда­то подевались. Лишь светлячки огней на дальних сопках цепочкой обрамляют горизонт, границу неба и земли обозначая. Нет, не умеет жить мечта без звезд, среди крестов надежда умирает.
О, как пленительны и неповторимы на Сахалине летние закаты! Цветком волшебным в небе распускаясь, гаснет день. Синеют тени, зажигая фонари и окна, а на скамеечках, за драматическим театром, влюбленные таятся. Все так загадочно, и дышится легко, и любится. Как нежится душа в томительном прощании звезды, которую мы Солнцем называем. В Пусане нет закатов. Есть день и ночь, а разделяет их не вечер, но лишь миг. 
Я и не знал, как много значат звезды, усыпавшие небо Сахалина. Привычными делами, усладой тела заполняя время, мы забываем о желаниях души. Вернусь домой и буду каждый вечер любоваться сверкающими гроздьями созвездий. Ведь где­то там влюбленные – Ткачиха с Волопасом* – каждый день сквозь Млечный Путь глядят в глаза друг другу и встретиться мечтают, когда земные птицы раз в году построят мост через Небесную реку** из нежных, невесомых крыльев. Там звездный ветер развевает волосы прекрасной Вероники, полярная звезда и Южный Крест указывают путь…
Живя средь звезд, мы их не замечаем. Все потому, что редко смотрим в небо, мечту свою оградой горизонта приземляя. Мечта летает там, куда твой взгляд направлен. Я часто в юности искал свою звезду. Казалось мне, звезда и человек рождаются в один и тот же миг, потом они живут и умирают вместе. Так жизнь устроена, что человек, не зная, где его звезда, странствует и ищет.
Как одиноко иногда среди ночных огней, в бурлящих ручейках людских водоворотов, средь музыки рекламных приглашений, зазывных криков суетливых продавцов. У одиночества особая примета, у одиночества особая печать. В глаза посмотришь, а они кричат, да так, что меркнет свет в душе…
Техас, по­местному – Тексас, улица в районе Пусан­ёка (ёк – станция, вокзал), живет обычной жизнью. У «Голливуда» три красивые девчонки из России привычно разговаривают матом. В «Байкале» музыка гремит, пиво истекает пеной. На сцене, у шеста, тела сплетаются в замысловатом танце, а у «Манилы», как всегда, кричат худые филиппинцы.
Американцы – белые и цвета шоколада, матросы с крейсера, стоящего на рейде, заполнили путанский перекресток. Все как с картиночки – дежурная улыбка, одной рукой девчонку обнимает, а в другой – шампанское или бутылка пива. Красиво пьют, встречаясь, обнимаются, будто не виделись годами, танцуют и поют, но как­то показушно, что ли, все «как в кино». Иной с бутылкой целый вечер бродит из бара в бар. Наши моряки так не умеют. Они как сядут пить, так денег не жалеют. Потом неделями сидят на корабле, но будет «вспомнить что» и рассказать друзьям в России.
Вдоль улицы открыты настежь магазины, рестораны, клубы. Женщины у всех дверей стоят, призывно машут и зовут: «Мужчина, заходите!». Кричат на русском, на корейском и на английском  языках  – для россиянок нет языковых барьеров. Здесь все продается и все покупается, кроме хорошей одежды. Кто тело свое на продажу вынес, а кто и душу выставил в надежде, что кто­нибудь купит. Что делать с чужою душой? Свою бы куда­нибудь спрятать. Ноет, словно заноза. Говорят, надо жить проще, а душа все так осложняет.
Кто­то дает, кто­то берет, усердно считают деньги, не зная, что все едино – оба что­то теряют и очень редко, когда находят. Душа сегодня одиночеством распята, и вечер нескончаем, как зубная боль. Не хватит никаких воспоминаний заполнить бесконечные секунды. По улицам случайным неспешными шагами время размечая, о чем­то тень моя шуршит с пожухлою листвой.
* * *
– Кто ты? – спросил настоятель дзенского* храма Тондоса**, пристально вглядываясь в глаза незнакомца, терпеливо, около месяца, ожидавшего назначенной встречи.
– Вы имя желаете знать, на которое я отзываюсь, или место, откуда я родом, или что сюда меня привело, Учитель? – отозвался посетитель, говоривший на корейском, тщательно подбирая слова. Старый, почти не используемый в Корее, диалект, акцент и одежда, – все выдавало в нем уроженца другой страны. Если бы настоятель не знал, что его ожидает человек, прибывший из России, он мог бы предположить, что перед ним японец, но акцент был явно не японским.
– Обо всем, что сказал, о сути твоей я спросил. Кто ты? – повторил настоятель.
Странник чувствовал, что от его ответа зависит характер предстоящего знакомства. Сейчас может исполниться желание последних лет – побеседовать с настоящим Учителем дзен, или же настоятель монастыря Тондоса формально выполнит просьбу своих университетских друзей и минут через десять, после традиционной чашечки чая или кофе (неизменного атрибута гостеприимства), они расстанутся.
– Кто я, не знаю, Учитель. Может быть, Одинокого Облака Сон. Сны облаков, как миражи в океане, чуть ветер подул – и вот уже нет ничего, – посетитель внимательно смотрел на монаха, явно ожидая его реакции на сказанное. Ответ был однозначным и не допускал никакого иного толкования.
Чужестранец, говоривший необычным, образным языком, наверняка знал, кто перед ним, и Учитель вдруг понял, что его испытывают, и это оказалось непривычным, поскольку его положение Мастера – Учителя дзен – уже давно никем не подвергалось сомнению. «Сказали, что он с Сахалина, и если там есть дзенский храм или центр, мы бы знали об этом», – подумал он.
– Одинокого Облака Сон, – медленно, как бы пробуя слова на вкус, повторил вслух настоятель. – Сны облаков – отражение нашего мира и реальность духовного. Ты в Пути, ты странствуешь, ищешь. Путник – вот имя по сути твоей.
Было видно, что незнакомец заинтересовал пожилого человека с тщательно выбритой головой и ясными глазами на почти круглом лице.
– Спасибо за имя, Учитель. В России, откуда я родом, «Путник» и «Странник» – почти что едины по смыслу. Во мне от рожденья был Странник, я просто искал его долго. Странник – вот имя мое. Простите, что не назвал его сразу.
– Как долго шел сюда, Странник? Что хочешь найти здесь такого, чего не нашел бы дома?
Бесшумно раздвинулись оклеенные белой рисовой бумагой створки двери. Вошел монах в сером одеянии, поклонился, достал из ниши за ширмой с летящими над озером утками маленький складной столик и поставил в центре комнаты, поклонился и вышел. Через минуту он вернулся, неся на деревянном с резными ножками подносе фарфоровый чайник и две чашечки. Поставил на пол, снова молча поклонился и исчез. Настоятель жестом пригласил гостя за стол, и они, уступая друг другу право быть первым, наконец почти одновременно присели на подушки. Странник на долю секунды закончил движение позже настоятеля, и тот отметил про себя: «Посетитель знает тонкости восточного этикета, но и не принижает себя, держится с достоинством».
Три глоточка – и пустая чашечка аккуратно, без стука, двумя руками ставится на столик. При других обстоятельствах гость, следуя устоявшейся традиции, обязательно отметил бы вкус напитка, рассмотрел чашечку и сказал бы несколько слов о красоте древних обычаев. Но посетитель молчал, предоставляя настоятелю возможность начать разговор и одновременно подчеркивая этим уважительное отношение к старшему.
Настоятель явно не собирался повторять свой вопрос, и пауза неприлично затянулась.
– Кто знает, где дом наш, Учитель? – наконец вынужденно ответил Странник. – Куда ни идешь, все дороги приводят к себе. Как долго в пути? Два часа лишь прошло, как покинул отель «Ариран» у вокзала в Пусане, лет пятнадцать, как Странником стал, четверть века снам о Корее, что оставил в наследство отец. Сорок лет с той поры, когда в детстве о Пути рассказала мне мама. Недолго я шел, всего два часа и всю жизнь. К каждой встрече идем мы всю жизнь, – так я вам отвечаю. Человеку в Пути одиноко, будто он один во вселенной. Слишком призрачны сны облаков. Мне, наверное, нужен учитель.
Собеседники ощутили взаимное притяжение. Такое часто случается, когда с первых минут знакомства вдруг чувствуешь интерес к собеседнику. А после нескольких фраз возникает доверие, такое, словно знал его всю жизнь.
– Странник, учитель не учит, он только тебя отражает. В зеркале сны не увидишь, их надо искать в зазеркалье. Ты же знаешь, что сны – только сны. Но сквозь них мы приходим в реальность.
Учитель хотел знать, будет ли посетитель настаивать на серьезной беседе или возникнет новая пауза, после которой последует обычный обмен любезностями, завершающий ни к чему не обязывающее знакомство.
– В дороге есть только начало, а идущим всегда одиноко. Там, где живут мои дети, много церквей и богов, но нет дзенского храма. Там зеркала нет, и значит – нет отраженья. И зеркало зеркалу – рознь, и без зеркала нет зазеркалья.
Посетитель явно знал, для чего он здесь, и настоятель решил внимательнее присмотреться к нему. Да и друзья в последние годы редко обращались с просьбами, следовательно, случай был неординарный. К нему почти каждый месяц приезжали последователи дзен из разных стран, но россиян среди них еще не было.
– Храм внешний – символ всего лишь. Он отраженье того, что в сердце мы видим своем. До храма добраться несложно, трудно до сердца подняться. Давай побеседуем, Странник, о жизни, о звездах, о небе. О снах облаков одиноких.
Странника поразили глаза настоятеля. Страсть и какое­то темное пламя плескались в них, тая вечное спокойствие камня. Взгляд пронизывал насквозь, волновал и мешал сосредоточиться, и тогда он превратил себя в облако. ак стремительная тень поднимает со дна песчинки и обнажает ракушки. Странник часто становился облаком или камнем, когда хотел отрешиться от внешнего, чтобы душа, опутанная сетями ума, пронизанная эмоциями и плотью, могла явить себя. Еще он любил быть деревом или птицей, или огромным скатом. Летать в синей бездне океана, наблюдая, к
 А еще раньше, в пронизанном солнечными лучами детстве, он ушел совсем… И вернулся другим. Пиратская шхуна – плот, сооруженный из калитки и старых досок, – настигла в бушующем море добычу, и флибустьеры пошли на абордаж. Оба корабля перевернулись, и в страшной смертельной схватке никто не заметил, как рухнувшая мачта ударила мальчика по голове.
«Как странно, – думал очнувшись мальчик, – я дышу водой, она входит в меня и выходит. Я живу в воде! Только не могу сдвинуться с места. Наверное я становлюсь рыбой и буду плавать здесь, в запруде. Так страшно, а как же мама! Будет искать меня, найдет и станет ругать, и жалеть, и плакать вместе со мной. Что это? Почему так темно?»
Впереди вспыхнул яркий, добрый свет. Мальчик знал, что ему нужно туда, страх исчез, и он стремительно полетел сквозь черный с мягкими клубящимися стенами тоннель к огромной Желтой Прекрасной Звезде.
Вдруг он куда­то свернул и оказался на берегу черной реки. Вода в ней – как стекло. А за рекой его ждали трое в светлом – чистые и добрые, как его родители.
– Не подходи к реке, – молча кричали они, поднимая вверх руки.
Мальчик, не касаясь земли ногами, побежал к мосту, и здесь строгий Голос сказал:
– Ты Зачем Сюда Пришел? Кто тебя Звал? Возвращайся. Иди Домой!
Его, бездыханного, вытащил со дна запруды парень, что загорал с девушкой на берегу, с интересом наблюдая за исходом сражения. Минут через десять мальчик вернулся и увидел много лиц, а за ними – небо, солнце и ослепительно белое облако.
Облаку снился Юноша, а Юноше снилась звезда – далекая, мерцающая, зовущая в неведомую даль. Он не мог больше ждать, он шел к ней, бежал, и вдруг – земля оборвалась. Юноша падал в бездну. Его охватил ужас. Он падал, падал и через бесконечное мгновенье, вместе с последним ударом сердца, увидел, как звезда стремительно неслась к нему навстречу.
 2
Человек пересекал поле, на котором жил тигр. Он бежал изо всех сил, тигр за ним. Подбежав к обрыву, человек уцепился за корень дикой лозы и повис на нем. Тигр смотрел на него сверху. Другой тигр поджидал его внизу. Две мышки – одна белая, другая черная – понемногу стали подгрызать лозу. Запах спелой земляники привлек его внимание. Уцепившись одной рукой за лозу, другой он стал рвать ягоду.
Какая же она была сладкая!
Буддийская притча
Несколько секунд, и светлая бесстрастная суть облака растворилась. Человек вернулся.
– Если можно, Учитель, я расскажу о начале.
Однажды, совершенно случайно, Странник встретил стихи Дхаммапады*.
Как увядший лист ты теперь,
И посланцы Ямы пришли за тобой.
И стоишь ты у порога смерти.
А у тебя нет даже запаса на дорогу.
 В то время юноша еще не знал, что нет в мире ничего случайного. То, что на первый взгляд кажется случайным, на самом деле может оказаться знаком cудьбы.
«О каком запасе говорится, – думал он. – Разве смерть не конец всему, начало которому есть рождение? Или смерть – это умирание части меня, но не всего меня? Что есть во мне такого, чему нет ни начала, ни конца? Почему именно за мной придут посланцы князя Тьмы. О чем не рожденном, вечном говорили мудрые?» Такие мысли часто приходили к нему, и стал юноша думать над ними, записывать их, чтобы не возвращаться каждый раз к одному и тому же: «И жизнь и смерть – ворота среди звезд. Куда бы я ни шел, звезда летит навстречу. Вместе с телом рождается душа, или человек обязан сотворить ее себе? Никто рожденья своего не помнит, и смерть свою никто не будет помнить. Моя судьба, мой сон – ворота среди звезд. На краешке мечты, на берегу неведомом стою и в вечность строю мост».
Вопрос о существовании души, горячо обсуждаемый юношей с мамой, породил много неясного. Получалось, что вроде бы она и есть, и одновременно ее нет. Она могла болеть, страдать и радоваться, но души как субстанции не было. Невозможно было дать ей точное определение и найти место, где бы она находилась. Только потом, уже в зрелом возрасте, когда юноша стал Странником (вернее, он был Странником всегда, но не знал об этом), он понял, что все ответы были в нем самом. А он искал во внешнем. Искал одно, но нашел совершенно другое.
* * *
Птица и юноша долго смотрели в глаза друг другу.
– Что есть душа? – чуть слышно, шепотом спросил юноша у птицы. Он забыл, что с птицей вслух не говорят. Она взмахнула крыльями и улетела, оставив невидимый, тающий в воздухе след. Дерево укоризненно качнуло веткой: – Птицы не говорят словами и не думают о душе. Они просто живут. Лето короткое, а птенцы еще так беспомощны.
– Что есть жизнь? – спросил человек у моря. Он часто разговаривал с морем. Оно успокаивало, манило вдаль, рассказывало о своих мечтах, и вместе с тем море было наивным, чистым, непосредственным и верило всему. Юноша и Море понимали друг друга. Они подружились давно, в детстве, летом, когда еще мальчиком он приезжал с мамой за ракушками. Они играли с ним; брызгались, смеялись, носились друг за другом по мокрому песку все вместе, втроем – мама, море и мальчик. А вечером, щедро вознагражденные, увозили с собой подарки: полное ведро вкусных моллюсков, маленьких кусачих крабов, большую перламутровую раковину, диковинный корень или отполированный волной камень.
Море умело и любило дарить. Море и детство были неразделимы. Раковины долго жили в доме. В каждой плескались волны, кричали чайки, и у каждой море было свое, неповторимое. В одной говорило шепотом, шуршало по песку, в другой – кричало, билось о камни. Приложишь их к ушам, осторожно придерживая пальцами за самый кончик, и слышишь: шууу… шууу. Прикроешь глаза, и перед тобой белопенные гребни волн, похожие на крылья гигантских чаек.
– Что есть жизнь? – спросил человек у моря.
– А что есть не жизнь? – шепотом в ответ вопрошало оно. – Оглянись, вспомни детство.
Море шептало или ветер шуршал в траве? Или душа всего сущего, из которой исходят все души, говорила с юношей?
«Стать бы морем, огромным, чистым, добрым. Вздыматься волной, когда дуют ветры, отражать ночью звезды, давать приют рыбам, китам. И все знать, и дарить, и жить долго­долго…», – мечтал юноша.
* * *
В детстве жизнь пребывала в вечности. Чистое бытие без начала и без конца. Жизнь без чередования дней и ожидания следующего дня. Бытие было единым днем, без прошлого и будущего. Еще не было «вчера» и не было «завтра», а он был, и слова эти не имели сути. Так продолжалось до тех пор, пока вдруг (а скорее всего это происходило постепенно, но почувствовалось, как «вдруг») мальчик не стал осознавать себя отдельным от всего. Было удивительное чувство обретения себя, обретения времени.
В память о вечности осталось имя. Оно или родилось вместе с мальчиком, или пришло к нему в самом начале жизни в этом мире. Имя было им, и он был именем этим. Невозможно передать изумление, когда однажды его именем окликнули другого. Мальчику показалось, будто у него забрали часть его самого.
Вначале имя было другим, но потом появилось второе имя – русское, немного созвучное с первым – национальным. Человек принял его, и стало оно единственным, стало частью судьбы. Всем известно, что имя – такая же часть судьбы, как родители и время. Родиться не в свое время и называться не своим именем – что может быть страшнее? Имя есть нечто большее, чем звуки, его составляющие. Если кому­то не нравится имя его, значит, есть в нем что­то противное сути этого человека. Человек волен поменять имя, если оно не созвучно с его сутью. Меняя имя произвольно, в угоду веяниям времени, человек теряет часть себя, часть своей судьбы.
– Мама, а почему у дерева нет имени? – спросил мальчик.
– Потому что у дерева нет души. И не у всякого человека она бывает, хотя имя у него есть.
– А почему у нашей коровы есть имя, или у животных есть души? Тогда почему мы их едим? – мальчик смешно морщил лоб и пожимал плечами.
– У коровы – коровье имя. Животным нельзя давать человеческие имена. Назовешь растение или животное человеческим именем, и отдашь ему часть души. Будешь любить и страдать, забудешь про людей. Любить животных проще, они всегда согласны с тобой, у них нет желаний.
Женщине хотелось приласкать сына, обнять его, но мальчик отодвигался, дергал плечом, убирал руку. Он стеснялся таких проявлений чувств, боялся, что кто­нибудь увидит «телячьи нежности». Он был мужчина, будущий глава семьи и рода. Его никогда не заставляли делать «женскую» работу. В семье, по словам отца, было для этого достаточно девочек. Этим все и определялось. Настойчивость и любознательность формировали его характер. И еще – отзывчивость и самолюбие. Ему нельзя было не ответить, он не терпел пренебрежительного отношения: мог уйти в себя и долго обижался, не разговаривал.
 – А кушать они не хотят, что ли? – удивленно вскидывая брови, допытывался сын.
– Кушать, спать – это не желания, это потребности. Потребность – то, без чего невозможно жить, без чего жизнь может исчезнуть. По имени определяется и отношение ко всему. Попробуй сам. Подари цветку имя, и станешь расти и цвести вместе с ним. А когда цветок завянет, тебя охватит грусть. Что будет, если к свинье относиться как к человеку, а к человеку – как к свинье? Ну, хорошо! Пусть будет не свинья, а собака. Ты считаешь, что есть животные хорошие и плохие, чистые и нечистые?
– Мама, а у соседей поросенка зовут Борькой, и собака у них – Мишка.
– Соседи живут по своим обычаям. Может, у русских так принято, мы не можем осуждать их за это. Обычаи бывают разными, а душа у всех одинакова. Все плачут, когда больно, и смеются, когда хорошо. Никто наоборот не делает. Человек наделен способностью делиться душой с другими, но от этого она не уменьшается.
 По мере создания совместно с другими своей личности терялась у человека связь с сокровенной сущностью всего, что составляет все. Хаотичные мысли, неосознанные желания и новые ощущения оглушали его. Стиралось из памяти знание языка, на котором извечно, без звуков и слов общается между собой все живое и неживое. Установилась жесткая граница между живым и неживым.
Ум не умеет думать по­другому. Восприятие действительности ограничено не только возможностями органов чувств человека, но и логикой мышления. Мир, сотворенный умом из противопоставлений, суждений и предполагаемых взаимоотношений, является иллюзией. Человек видит не глазами, а умом. Такое «видение» сходно с заключениями слепых, создающих воображаемый облик слона. Реальность не может быть познана бесконечным дроблением ее на произвольные части и противопоставлением их друг другу. Пересчитывая капли воды, невозможно постичь океан. Реальность есть то, что существует, но не то, что думаем о нем и какими свойствами наделяем.
 Если познание мира происходит преимущественно через отрицание и противопоставление, в сознании возникают символы абсолютного добра и абсолютного зла. Стоит придать этим символам признаки мифологии, сопутствующей образу жизни и традициям людей, проживающих в данном месте, как возникает «истинная» религия. Абсолютное добро, включающее в себя их образ жизни и духовные ценности, становится каноном. Другие, не следующие этому канону, воспринимаются сторонниками абсолютного зла.
Вселенная не познается в категориях абсолютного. Существует другое мироощущение, иные символы вселенной. В частности, древневосточная монада «Инь–Ян». В едином круге, олицетворяющем бесконечное пространство–время, все перетекает, преобразуясь друг в друга, и все неразделимо. Упрощенно такое единство выглядит как магнит. Сколько ни распиливай его ровно посередине, оба полюса проявляются в каждой половине.
«Во вселенной ничто не является неживым, абсолютно мертвым. Все вечно и все существует, видоизменяясь, перетекая из одной формы в другую, из одного состояния в другое» – записано в буддийских сутрах. Вселенная, природа и человек – есть единое существование. «Мой ум – несовершенный, но необходимый инструмент познания мира. Следует помнить, что мое восприятие изначально ограничено его возможностями. Видимый мною мир – это проекция реальности, преломленная через сознание», – записал Странник в свою тетрадь.
С самого детства все, кроме Странника, знали, каким ему следует быть. Школа, предлагая знания, уничтожала в нем всякое проявление индивидуального, растворяя в общем, коллективном. Все наизусть: теоремы, аксиомы, «вечные» истины, исторические даты, и все в свете новой идеологии. Социалистическая демократия, партийная литература, новая культура были призваны создавать человека, достойного «светлого будущего». Не хочешь – заставим, не можешь – научим. Все, кто не с нами, тот против нас. В преемственности таких принципов не было ничего удивительного. Создавалась новая религия со своими богами, мифами, легендами, со своим святым писанием. Создавались рай и ад на земле. Восточное послушание, вера в незыблемость авторитетов чуть не превратили юношу в безликого робота с запрограммированными идеями и воинствующим, остроугольным мировоззрением. Государство стремилось создать его удобным для себя. К счастью, у него были Родители, была Мама, с которой можно было спорить и говорить обо всем. Она мечтала, чтобы сын нашел себя и был счастливым.
В юности он не хотел мириться с очевидной реальностью будущей смерти. Как многие в его возрасте, тешил себя надеждой на собственную исключительность, на прогресс медицины и даже на чудо. Смерть воспринималась абстрактно по отношению ко всему, кроме собственного существования. Жизнь сельского подростка проходила в суровых реалиях, но ум создавал иллюзии, не желая знать о действительности.
«Сколько лет я хочу прожить: сто, двести, пятьсот? – спрашивал себя юноша и не находил ответа. – Любая протяженность когда­нибудь закончится. Кто останется жить рядом со мной, что будет дальше?»
* * *
Учитель слушал, глядя куда­то вдаль сквозь деревянные стены здания, сквозь ночь и звезды. Из глубины памяти всплыло детство. Крытая потемневшей рисовой соломой мазанка с ярко­красными связками перца на белой стене у входной двери. Кухонный очаг с вмурованным черным чугунным котлом, у которого вечерами собирались дети посмотреть, что готовит мама. Две комнаты с темными от постоянного мытья полами. Одна родительская – куда и заглядывать было страшно, и общая – где кушали, учили уроки, встречали редких гостей, а ночью, расстелив на полу одеяла, – спали.
На завтрак и обед детям полагались золотистые, красивые, но надоевшие всем вареные початки кукурузы. На ужин – маленькая чашечка риса с кимчой – острой соленой капустой, салат и суп из соевой пасты, а изредка – тушеная или жареная рыба. По праздникам ели пуль­коги – тонкие, тающие во рту пластинки жареного мяса. Строгий школьный учитель, работа в поле вместе с родителями, шумные игры, веселые деревенские праздники с застольем, песнями и танцами, и постоянное чувство голода. Именно на таком празднике назначенный недавно японцами староста подозвал при всех (невиданное дело!) лопоухого мальчишку, только что прочитавшего стихи.
– Мне сказали, что ты лучший ученик в нашей школе. Хочешь учиться дальше? Пусть завтра отец подойдет ко мне.
Так девятилетний мальчик оказался далеко от дома, у стен древнего монастыря Помоса. Три дня он неподвижно сидел у массивных деревянных ворот храма, чуть в стороне от калитки, под огромным деревом. Монахи не обращали на него никакого внимания, сердобольные прихожанки изредка клали перед ним рисовую лепешку или монетку. Вечером, когда стемнеет, сторож – седовласый дед с жиденькой бородкой и трясущимися руками – приносил кувшин воды, два початка вареной кукурузы, два рисовых колобка, забирал все, что поднесли прихожане, и уходил, ритмично постукивая колотушкой. Тогда он и подумать не мог, что этот звук будет сопровождать его почти всю жизнь.
 Мальчик ужинал и завтракал одновременно (есть при дневном свете ему не полагалось) и засыпал, укрывшись рваной мешковиной, оставленной суровым старостой. Ему казалось, что это происходит не с ним, сон и явь переплелись – не разделить. Утром четвертого дня пошел дождь. От безысходности он заплакал, все равно в такой ливень никто этого не заметит. Вернуться домой, не пройдя испытание, он не мог. Это опорочило бы имя школьного учителя и опозорило бы семью. Другое дело, если бы его уже из монастыря забрали родители.
 – Ой, Яя! – громко закричали у калитки.
Мальчик не шелохнулся, мало ли кому могут кричать?
– Ты что там расселся, словно янбан*. Не заставляй настоятеля ждать! – обращались явно к нему. Он вскочил и побежал к калитке. Дрожа от страха, вошел в небольшую комнату, склонился в поклоне перед Учителем и застыл. От мокрой одежды на полу перед ним растекалась лужа.
– Встань и отвечай, – сказал настоятель – толстый лысый старик с густой бородой, растущей от самых глаз, – зачем ты здесь?
– Хочу стать Буддой, – ответил мальчик.
От волнения он забыл все, чему учил в пути староста. Стоящий у двери монах громко рассмеялся.
– Разве сидя перед воротами можно стать Буддой? – спросил Учитель.
Мальчик не знал, что сказать, но понял, что не выдержал экзамен, и ему стало обидно. Он не любил, когда над ним смеялись.
– Вы тоже еще не Будда, хотя уже старый и живете в храме, – ответил он настоятелю, – что тут смешного?
Кхах­ах­ах – по комнате разнеслись странные, отрывистые звуки. Это смеялся настоятель.
– Очень хорошо, – он вытер платком слезы. – Ты принят, но помни, что у меня ученики разные. Одни совершенствуют свой дух, ищут и находят себя, другие – усердно занимаются, чтобы все знать и стать учеными, а самые никчемные – молятся и боготворят Будду и патриархов. Сделай выбор.
– Отведи его к ученикам и проследи, чтобы устроили его, – приказал наставник сопровождающему.
Ему выдали деревянную чашку, палочки для еды, и еще одним монахом стало больше. Раз в год его навещали родители, а через восемь лет, перед отъездом на учебу в Японию, юноша провел в семье с младшими братьями незабываемое короткое лето.
* * *
«Наверное старею, – подумал настоятель. – Старость сродни молодости. Все меньше хочется слушать, все больше – высказать свое». Он жестом дал понять, что хочет говорить.
– Извини, Странник. Давай не будем торопиться. Мысли о смерти не должны быть торопливыми. Расскажу тебе историю о царе, жившем в древней Индии:
 Царя звали Яяти, что означает – «Победивший Смерть». Он был великим воином и великим царем. В дни царствования границы владений его раздвинулись безмерно. Он имел все, что хотел, все, что мог придумать. Каждая жена, а их у него было сто, – самая красивая женщина в стране, родила ему сына. Наверное трудно умирать, когда у тебя есть все.
Царю исполнилось сто лет, и смерть пришла за ним. В глазах смерти все равны, и не имеет значения, великий ты или малый, богатый или бедный. Царь не хотел умирать. Кто откажется от земных благ ради благ небесных? Сколько неосуществленных замыслов, неисполненных желаний – кто воплотит их?
– Я не могу умереть сейчас. Я не готов. Возьми взамен кого­либо из сынов моих, если тебе непременно кого­то нужно забрать, – сказал царь.
– Для меня все равны, одна жизнь стоит другой. Если сын твой согласится, пусть будет так, – отвечала Смерть.
Пришли сыновья – все сто. Старшему исполнилось восемьдесят лет, младшему – шестнадцать. Старшие молчали, не поднимая глаз, никто не сказал ни слова, и только самый младший встал:
– Я готов, – сказал он.
– Наверное ты не понял, ты сейчас умрешь, подумай еще, – даже Смерти стало жалко юношу.
– Я уйду осознанно, – сказал юноша. – Посмотри, мой отец – великий воин, не удовлетворен, ему сто лет, но он ничего не успел. Мои братья, все девяносто девять, все старше меня и не удовлетворены. Чем же я лучше их? Зачем мне тратить время, чтобы прийти к такому финалу, к такому молчанию. Сегодняшний день ничуть не хуже для того, чтобы уйти, чем какой­либо другой.
И Смерть забрала человека. А через сто лет ситуация повторилась. Десять раз приходила она и девять раз забирала самого лучшего. Яяти уже не помнил, какими были его ушедшие сыновья, для чего они рождались на свет. Он правил тысячу лет. Только на десятый раз царь решился умереть.
– Я прожил тысячу лет, – сказал он Смерти, – но я так же не удовлетворен, как и в первый раз, когда ты приходила за мной. Сейчас я даже более не удовлетворен. Меня уже ничто не радует. Значит, проживи я еще тысячу лет, ничего не изменится.
– Ничто земное не может удовлетворить человека, – отвечала ему Смерть. – Жить долго – не значит жить вечно. Состариться – не значит стать мудрым. Твои умершие сыновья были мудрее тебя. Жаль, что ты так поздно понял это. Умирать нужно тогда, когда другие еще могут сожалеть о твоей смерти. Не я забирала твоих детей, самых юных и отважных, самых лучших. Ты питался сыновьями, и смерть младших сынов стала религией в твоей стране. Смерть побеждает лишь тот, кто готов умереть в каждый момент. Яяти – имя сынов твоих.
– Очень поучительная притча, не правда ли? Царь имел все, он был равен богам и все равно не был удовлетворен жизнью. Прожив тысячу лет, пережив всех жен, детей, собрав все сокровища, царь ничего не приобрел, только устал. Что же тогда мы можем сказать о нас? Жизнь тела, жизнь без духовной составляющей становится бесконечной погоней за иллюзиями.
По комнате проплыл мелодичный звук гонга. Под стук деревянной колотушки в соседнем здании кто­то начал читать Алмазную сутру*. Настоятель прислушался, качнул головой, словно подтверждая свою мысль, и продолжил:
– Чувствование своего звучания в единой песне жизни, осознание причастности ко всему и есть наш способ проживания. Знание динамики текущих изменений, единство с миром, любовь и духовное совершенство давали возможность учителям человечества через особые внутренние состояния являть «чудеса» в феноменальном мире.
Кто­то в нас страстно стремится выйти за пределы условностей и ограничений, стремится к максимальному чувствованию жизни, к познанию закономерностей, связывающих вещи и явления нашего мира. Мы совершенно не знаем себя, не знаем своих возможностей, используем возможности своего духа и сознания примерно так, как, предположим, используют компьютер в качестве арифмометра или механизма для печатания письма.
Довольно часто, особенно в юности, человеку кажется, что еще чуть­чуть, и что­то сокровенное откроется ему. Откроется Душа Мира, и узнает он все о своей судьбе, увидит свое предназначение. Вдруг видение исчезает, и стоит он, не зная, как поступить. И не идет он дальше, не стремится познать себя, не ведая, что был ему знак. Такое стремление и есть подсознательная тяга человека к духовному наполнению жизни. Человеку хочется проснуться и выйти в новую для себя настоящую реальность. Мы рождены совершенствоваться, познавать, творить. Но бывает, что и тысячи лет одиночества на самом краю вселенной недостаточно для достижения просветления, и человек приходит в мир снова и снова.
– Ты правильно сказал, Странник, – мы не можем не задавать себе вопросы. Для чего нам нужен ум, или по­иному – в чем смысл разумной жизни? Для чего мы живем и как цивилизация, и как отдельный индивидуум? Что ждет человека за пределами земной реальности, за порогом физической смерти? Такие мысли можно стараться не замечать, и они уйдут в подсознание, но отрешиться от них совсем мы не в состоянии.
Можно считать себя фаталистом, думать, что стал им, безропотно принимая удары судьбы, не пытаясь построить свою жизнь, реализовать свой потенциал. Можно уверовать в бога и найти готовые ответы в священных книгах, написанных людьми, говорившими от его имени, считающими себя его учениками. Но все это уловки нашего ума, нежелание человека посмотреть в глаза реальности, надежда обрести опору и утешение, придать видимость наличия особого смысла в своей жизни. Избегая поиска, довольствуясь готовыми формулами, придуманными кем­то для своих целей, человек теряет доверие к себе, лишает себя роста.
Страх, отрицание себя как личности, способной правильно решать свои проблемы, уводят человека в мир грез, становятся причиной возникновения различных болезней, таких, как алкоголизм и наркомания. Эти болезни не столько телесные, сколько духовные. Генетическая предрасположенность в отсутствии духовного наполнения может воплотиться в манию. Любая мания есть способ ухода ума от реальности, неумение, нежелание человека жить в ней.
Микао Юсуи – человек, познакомивший Западный мир с искусством Рейки*, – несколько лет в начале двадцатого столетия жил в городе Киото, занимаясь лечением больных в квартале нищих. Он беседовал с каждым выздоравливающим пациентом, убеждая покончить с прежней жизнью, но оказалось, что люди не ценят того, что дается без усилий с их стороны. Исцеленные продолжали жить, прося милостыню, часто недовольные, что здоровье мешает их прежнему образу жизни, и болезнь возвращалась. Убедительный пример тому, что лечение без переосмысления человеком жизненных ценностей не может быть эффективным.
Забывая о душе, незаметно для себя человек становится рабом своих желаний, рабом своего тела. Ум почти всегда находит оправдания желаниям тела, создавая систему «объективных причин». Человек деградирует как личность, становится непредсказуемым, непримиримым в суждениях. Он подсознательно не хочет уходить из созданного им мира грез, мира привычного и понятного. Любая ситуация становится поводом спрятаться в свою раковину. Все мы мало чем отличаемся от таких больных, просто у них все на виду и сконцентрировано во времени.
Люди живут в мире иллюзий до тех пор, пока не захотят открыть глаза и ответить на вопрос: «Кто есть Я?». Может ли наука дать нам однозначный ответ? Путь постижения жизни через накопление знаний – удел цивилизации. Механическое собирание фактов, изучение свойств материи может продолжаться бесконечно. Значит ли это, что мир непознаваем и человек обречен на иллюзии? Мы не говорим ни да ни нет.Мы предлагаем человеку раствориться в реальности и ощутить ее в своей жизни.
Все, кроме человека, живут в реальности, потому что не создают своих иллюзий, не изменяют мир сознательными или подсознательными усилиями ума. Живут так, как предписано им природой. Они не знают, что они знают или не знают. Они не знают, что они имеют, но имеют все, что необходимо для их существования.
Творение собственного мира через логические построения ума, через отрицание и утверждение есть привилегия человека, его свойство и особенность. Привнося свое отношение, наделяя мир воображаемыми свойствами, человек создает для себя иллюзию реальности. Он живет в мире, которого на самом деле нет. «Картина» мира зависит от личности человека, от его духовности и даже от наличия или отсутствия его в данном месте.
Все кажется сном.
Только имя твое
На губах
Полыхает огнем.
3
Кажется, только вчера в первый раз лишь на миг прикоснулся к земле, где родился отец. Помнят детство его эти камни, деревья, дома… Память людей ненадежна, она скоротечна. Люди живут как во сне, и каждому сон свой дороже. Ветер их по свету носит, и дожди – словно скорбные слезы. Столько страданий и боли – разве упомнишь о всех? Камни живут по­другому, время для них мало значит. Камни живут изнутри. Они о многом расскажут, если к ним прикоснуться с любовью.
Как просто деревом стать или птицей, или ветром случайным в зеленой траве заблудиться. А камню как быть? Ни сказать, ни уйти, только молча любить, только помнить и ждать, когда к тебе прикоснутся. О, как быстро уносятся в прошлое годы и люди. Сколько слов и надежд, сколько лет в ожидании встречи, в улетающих вдаль облаках притаилась печальная вечность.
Все проходит: и скорбь, и страданья. Все придет и уйдет, время раны излечит. Останутся шрамы в душе да на сердце рубцы.
Вот уже снова весна, цветами печаль укрывая, по тоскующим сопкам разбросала одежды свои, без стыда предо мной свою красоту обнажая. С чистым сердцем живу на земле в облаках лепестков, покидающих нежные вишни. Белым ветром кружится метель, сединою виски заметая. Горсть холодной земли, обжигая ладони мои, слетела на корни преклонного дерева бодхи* у буддийского храма Помоса**.
Я теперь приезжаю в Пусан без надежды, просто с любовью. Потому что все было во мне, потому что все было в тумане. А то, что туман на земле, – в небе облаком белым становится. И только небу известно, куда облака улетают. И мое исчезает. Тает прозрачная тень. Тени, как сны, стоит однажды проснуться, и словно не было их…
Как печален в Пусане туман,
Мне уже не найти никого.
Заблудилось в печальном тумане
Детство отца моего.
4
И об одежде что заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они растут: не трудятся, не прядут. Но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них…
Итак, не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний день сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы...
От Матфея 6: 28; 29; 34.
 – Для чего ты снова едешь в Корею, разве тебе там лучше, чем здесь? О каких корнях ты говоришь, зачем они здесь нужны нам? Что ты с ними собираешься делать? – спрашивал Странника его друг. – Пойми меня правильно, мы же россияне. Я тоже был в Корее по Красному Кресту – целую неделю отдыхал. Хорошо, что бесплатно.
Возили нас по всей стране то в музеи, то на заводы – смотреть не на что. Переводчика не было, а больше половины группы не понимает корейского языка. У стариков переспрашивают, а те сами еле­еле слышат. Все строго по расписанию, женщинам в магазины некогда было сходить. Целыми днями в автобусах. Только перед отъездом дали один свободный день. Сходили на их знаменитый рынок Намдэмун. Ничего хорошего – типичная барахолка. А недавно сын у меня в Сеуле на стройке три месяца отработал. Теперь его в Корею палкой не загонишь, на всю жизнь запомнил. Там работают не так, как у нас. По десять часов, и перекуры строго по команде. Думаешь, хоть бы кто­нибудь помог ему? На пять килограммов похудел. Лучше вместо бесплатных путевок деньги бы нам раздали, а там пусть едет кто хочет.
Разговор о Корее часто возникал среди застолья в кругу родственников и друзей. Все торопились высказать свое наболевшее, никто никого не слышал, а потом выносился вердикт: «Никому мы там не нужны, и если нравится Корея – пусть уезжают». Но другу было явно недостаточно сознания своей правоты, он хотел, чтобы Странник согласился с ним. Но Странник не спорил и не соглашался.
– Человек видит то, что хочет видеть, и находит то, что ищет. Я живу там, где я есть, в том числе и в Корее, даже если и приезжаю туда на месяц или два. Разве россиянин не имеет права быть и жить там, где ему нравится? Дерево может не знать о корнях, но они его питают. А человек ищет себя, и через корни тоже, и видит, что некоторые из них могут быть корейскими, русскими или японскими, но в целом они человеческие. Чтобы понять и принять общее, человеческое, нельзя отрицать наличие национального. Необязательно ехать в Корею, чтобы познать корейские корни, но чтобы найти и понять себя – человек может уехать куда угодно. Традиции, история, культура – все это и есть части корней. Бездумно отсекая их, трудно ожидать, что дерево вырастет и будет плодоносить.
– Да ты не о том говоришь, послушай меня! – призывал, размахивая руками, друг. – Где ты увидел корейские корни и корейскую культуру? Пойми, мы там никому не нужны. Они не понимают нас, унижают, платят меньше, чем своим. Все пытаются командовать, а у самих ничего за душой нет. Ничего не знают. Сахалин на карте показать не могут! В автобусах, в метро никому места не уступают. В магазинах и на рынках как услышат нас, так косятся – боятся, что мы украдем. И вообще, человек должен жить в своей стране. Что ты скажешь на это, разве я не прав?
– У них своя мера истины. Там более всего ценятся вежливость и добросовестность. Но все традиции и правила поведения соблюдаются по принадлежности территории: либо дома, либо в гостях, либо в офисе. Если место считается ничьим, общественным – метро или рынок, поведение незрелых людей может стать непредсказуемым. У них много условностей, они редко позволяют себе быть откровенными – чаще говорят то, что положено, они почти никогда не называют друг друга по имени, и это их устраивает. Мы должны проявлять терпимость и понимание.
Странник полагал, что друг уже не в состоянии слышать его доводы, но он ошибся.
– Почему мы всегда должны под всех подстраиваться? Я не люблю условности и притворство, пусть даже они являются их образом жизни, – достаточно спокойно парировал друг.
– Забудь о своей правде, – отвечал ему Странник. – Посмотри на китайских корейцев на наших рынках, на рабочих из Северной Кореи на наших стройках? Нужда и желание заработать деньги привели их сюда, и не все из них преступники и воры. Но разве они способны разглядеть нашу культуру в наших автобусах, магазинах, там, где и мы не всегда видим ее? Есть ли у них желание узнать Россию? Этого я не знаю, может и есть, но такие люди, наверное, не приезжают торговать на рынках. Я не видел, чтобы им платили больше, помогали или относились «с уважением». Ты отрицаешь их потому, что они твоя тень? Тени могут казаться очень уродливыми, но от тебя зависит, как и под каким светом стоять. Ты едешь в Корею важный, умный, культурный, устраиваешься на самую тяжелую работу, а они не ценят этого, видят в тебе только «дешевую рабочую силу», и ты порицаешь их за это. Сумма знаний – еще не человек. Важные должны жить в своей стране. Равные могут жить везде.
– Ну, ты и сравнил! – возмущался друг.  – Как можно сравнивать их и нас. Да ну их всех – давай лучше выпьем по маленькой.
За нас!
* * *
– Мы говорили о смерти и о вечности, Странник. Очень важно додумать до конца каждую мысль. Но последняя мысль перед уходом – самая ценная, самая важная.
Юноша с матерью плыли по морю в маленькой лодке и попали в шторм. Берег был близко, но женщина не умела плавать.
– Брось меня, спасайся! – кричала она. Но юноша не мог оставить мать. Она утонула, погиб и юноша, спасая ее. Последней мыслью, последним желанием юноши было страстное стремление спасти маму.
– Пусть я умру, но она выживет, пусть она спасется! Как мне спасти маму! Заберите меня, но оставьте жизнь ей! – взывал юноша.
Это стремление, желание ценой своей жизни спасти свою мать, последняя мысль перед смертью, через пятьсот рождений привела к появлению Будды Шакьямуни*. Пятьсот жизней, пятьсот воплощений в разных сущностях для того, чтобы реализовался Будда. О многих перевоплощениях он рассказывал своим ученикам, в том числе и о жизни в личности человека по имени Сунетра**.
– Последняя мысль – самая важная мысль. Давай продолжим, Странник, нашу беседу.
Настоятель сложил руки, будто собрался медитировать: правая кисть на левой, большие пальцы рук соприкасаются – приготовился слушать.
* * *
Вчера они расстались довольно поздно. Странник не спеша прогулялся до автостанции, сел на рейсовый междугородный автобус, идущий в Пусан, и долго, почти полтора часа, ехал, любуясь сквозь огромное окно редкими звездами, заново переживая события прошедшего вечера. Он никуда не спешил, его здесь никто не ждал. Ехать в комфортабельном скоростном автобусе было гораздо приятнее, чем сидеть одному в номере отеля у телевизора.
В Сеуле, на юбилейном вечере, посвященном Красному Кресту, в частной беседе Странник сказал о своем желании встретиться с Учителем дзен. Он и не предполагал, что им окажется известный и уважаемый в Корее наставник храма Тондоса. Странник готовился к разговору с Учителем, так в Корее называют всех уважаемых людей, в том числе и Мастеров дзен, но события прошедшего вечера превзошли все его ожидания.
То, о чем говорил настоятель, не было открытием для него, но звучало по­иному, находило отклик в душе. Была эмоциональная разница в том, что он знал, и в том, что он услышал. Есть же разница между поздравлениями, полученными от друга, и точно такой же открыткой, купленной по случаю в киоске. Слова одни, а наполнение разное. Вторая встреча была назначена на вечер следующего дня.
Работа в фирме не отнимала много времени, и Странник свободно распоряжался собой. Бродил по городу, разговаривал на рынках со скучающими продавцами, посещал музеи и выставки, два­три раза в неделю ужинал с коллегами в русском ресторане «Глория».
Первое время его часто принимали за японца, он привлекал к своей персоне излишнее внимание. Потом Странник научился не выделяться, и лишь неважное знание языка да акцент выдавали в нем чужестранца. Ему открывались невидимые ранее стороны быта и поведения корейцев, он увидел их жизнь «изнутри». За кажущимся несоответствием между достижениями современной цивилизации и старым укладом жизни чувствовалось стремление найти гармонию, желание сохранить духовное наследие. Корея переживала болезнь роста.
Странник чувствовал, что страна ему не чужая. Здесь он заново открыл своих родителей, стал лучше понимать их. Ему уже не казалось странным, что в Корее он вспоминал их намного чаще, чем дома, на Сахалине.
Вначале он приехал сюда воплотить мечту отца – побывать на родине и найти близких. Многие не видели смысла в его действиях, считая поиск родственников блажью и пустой тратой денег. Не секрет, что они иногда принимали сахалинских корейцев довольно прохладно. Но так считали сахалинцы. Местные, соблюдающие традиции конфуцианства, видели в чрезмерном проявлении чувств признаки невоспитанности. В семейных отношениях культивировались сдержанность и почитание возраста. Была и другая причина, немного надуманная. Появление родственников из «небытия» могло якобы нарушить тщательно отрегулированный баланс наследования земли. Странник не слушал эти доводы и считал своим долгом донести до родных весть об отце.
Ни один человек не заслуживает быть пропавшим без вести. И даже давно ушедший в иное может вернуться домой – хотя бы в память живых. Но след родственников затерялся в середине двадцатого столетия, в трагедии страшной войны между Севером и Югом. На месте разрушенного квартала, рядом с источниками целебной минеральной воды, были построены больницы и профилактории, а чуть дальше – терминал для междугородных автобусов. Оборвалась нить, связующая поколения. Ни домов, ни могил: речка, закованная в бетонные берега, стоянки для машин, супермаркет, станция метро вместо полей, деревья и кое­где в пожелтевших скверах огромные, вросшие в землю, валуны.
Теперь Странник познавал страну, работая кем придется, чаще менеджером в фирмах, торгующих с Россией, реже – на факультетах русского языка в колледжах и университетах, познавал свои корни, посещая монастыри и храмы в надежде встречи с Мастером. Но удивительным образом из Кореи корни тянулись в Россию, на Сахалин, а из России они дотягивались до Кореи, потому что корни человека растут в его душе. Зная об этом, он искал «пустое зеркало».
Кончается день.
Скоро узнаю, о чем
Кукушка поет…*
* * *
– Говоря о вечности, Учитель, мы говорим о времени. Время – странная субстанция. Его утомительно много, когда ждешь, и всегда недостает, когда случается. Время исчезает, если человек счастлив. Человек смертен, потому и мечтает о вечности. Римский философ Луций Сенека сказал о смерти так: «Размышляй о смерти. Кто научился смерти, тот перестал быть рабом… Я стараюсь, чтобы каждый день был подобен целой жизни. Я не ловлю его, словно последний, но смотрю на него так, как, пожалуй, он может быть и последним. Я готов уйти и потому радуюсь жизни, что не беспокоюсь, долго ли еще проживу».
 Время создают люди – каждый человек отдельно и все вместе. Отдельное – для человека и общее, историческое, – для всех, но и то и другое – условно. Все живое существует вне времени, живет в настоящем во всей своей целостности, и нет другого момента жизни кроме «сейчас». Жизнь не делится ни на какие части. «Сейчас» неразделимо: либо ты живешь, либо не живешь вообще – иного не дано. Попробуй жить прямо сейчас, и ты увидишь, как много оно вмещает. На Востоке говорят: «Оставь воспоминания старикам, а надежды – юношам».
Путь к освобождению идет через страх и одиночество. Главный страх человека – страх смерти. Нужно додумать мысль о своей смерти до самого конца. Думать в одиночестве сосредоточенно, не оставляя ничего неясного, никаких иллюзий. Даже самая большая протяженность имеет конец, и, когда он наступит, мысли о смерти будут такими же, как и сейчас. Думать до тех пор, пока мысли об этом не исчезнут. Думать не абстрактно, а представить, будто тебя уже нет. Определиться, что страшит тебя: то, что твоей личности, твоего тела не будет среди живых, или сам процесс ухода, сама смерть – ты, наверное, видел, как такое случается.
Все идет своим чередом: одни умирают, другие рождаются, а может, никто не умирает и никто не рождается. Додуманная мысль о своей смерти принесет успокоение. Она не вернется, но если и промелькнет, то тут же исчезнет. Мысли не за что зацепиться, она уже додумана, а в жизни есть более важные дела.
Не стоит бояться. Ты мог вообще не родиться. Кем ты был до своего рождения? Кто ты был в первые годы жизни? Как может умереть то, что не рождалось? Живешь десятилетия, а сколько лет умираешь? Те же десятилетия или меньше? Это зависит от человека. Можно всю жизнь бояться и медленно умирать, но можно согласиться со смертью, додумать мысль о ней и жить свободным. Человек живет – значит, предназначение его не завершено.
Потеряв себя, человек становится всем. Но чтобы стать всем, сначала он должен обрести себя. Невозможно потерять то, чего не имеешь. Тот, кто живет в настоящем и по­настоящему, не задает вопросы о жизни после смерти. Он знает: жизнь и смерть – не единство и не противоположность, не продолжение одного в другом. Смерть – не проявление жизни, и жизнь – не проявление смерти. Все определения правильны, но ни одно из них не истина. Мудрецы утверждают: «То, что для гусеницы смерть, для бабочки – рождение».
Рожденье и смерть – ворота в безмолвии звезд. На одной стороне ворот знак рождения и знак смерти, на другой знак смерти и знак рождения. Рождение – жизнь – смерть – рождение. Сколько людей – столько миров, сколько миров – столько ворот. Ты входишь, но получается – выходишь. В каком месте, в каком из миров? На какой стороне ворот мы сейчас?
Находясь в праздности, одолеваемый скукой и ожиданием следующего дня, человек не живет – он убивает время. Человек думает, что он убивает время, на самом деле – время убивает его. Время существует, когда ты есть. Осознание себя в каждый момент настоящего и есть ощущение продолжительности. Прошлое и будущее живет в настоящем. Отделяя следствие от причины, разделив целое на части, можно потерять целое.
– Это действительно так, Странник! – Учитель энергично покачал головой, подтверждая свои слова. Рука привычно нашла среди книг маленький колокольчик. Раздался мелодичный звон. Странник уже знал, что скоро принесут чай. Чашечка ароматного зеленого чая в стране, где повсюду пьют только кофе, доставляла истинное наслаждение.
– Только целым можно уравновесить целое, измерить целое, – словно вспомнив что­то важное, сказал Учитель, и чуть заметная улыбка осветила его лицо.
 Голодный тигр, который уже не мог охотиться (от старости слезились глаза и выпали зубы), увидел на земле голубя с перебитыми крыльями. Тигр проникся благодарностью к судьбе, пославшей ему столь щедрый подарок. Однако трапезе помешал Будда, услышавший отчаянный крик голубя. Тигр взмолился:
– О, Будда! Я не могу питаться травой, ибо это не соответствует моей сути, сути тигра, а ты забрал мой завтрак, и теперь мне остается только умереть.
– Я возмещу тебе завтрак в полной мере, – сказал Будда. Он отрезал у себя с ноги кусок мышцы и положил на чашу весов. На другую чашу он посадил голубя. Голубь перевешивал. Будда отрезал еще один кусок и добавил к первому – голубь перевешивал. И только когда Будда сам встал на чашу весов, чаши уравновесились.
– Можно ли измерить жизнь длительностью времени от рождения человека до смерти его в нашем мире? – Учитель, разливая чай в маленькие фарфоровые чашечки, вопросительно посмотрел на собеседника.
Сидя на подушечке перед настоятелем, наблюдая за ним, Странник восхищался интеллектом, ясностью мысли, памятью уже достаточно пожилого семидесятипятилетнего человека. Мощь его ума поражала. Все, к чему он прикасался мыслью, становилось емким и понятным.
– Думаю, что нет, Учитель! Существуют явления и вещи, находящиеся вне категорий сопоставления или измерения. Каждый человек, независимо от количества прожитых лет, проживает жизнь целиком. Нельзя определить, сколько стоит жизнь или свобода. Невозможно купить любовь, назначить цену счастью. Всегда находились люди, соизмеряющие все в понятиях материального и, как правило, яростно защищающие такие ценности. Все покупается, даже если не все продается, считают они. Смогут ли назначить такие люди, коснись их лично, цену своему здоровью, своей жизни или счастью своих детей?
Материальные устремления и поиск идеального естественным образом уживаются в одной личности. Иногда человек позволяет внедрять в сознание критерии и ценности, дающие возможность доводам ума заглушать духовные порывы. В противовес такому отношению мировые религии говорят об уникальности жизни и души человека. В частности, ислам утверждает: «Во имя Аллаха милостивого и милосердного… кто спасает жизнь одного, спасает жизнь всех живущих».
Есть ли другое существование, кроме этого, земного? Наверное, есть, скорее всего есть. В ином виде, в иной форме или вообще без формы. Но этот вопрос уже не беспокоил человека. Не возникали такие вопросы и не нужны были ответы. «Если меня не волнует мысль о том, где я был до своего рождения, почему должна тревожить мысль о жизни после смерти. Если меня не было раньше, значит, родился не я, но если был, то останусь и после физической смерти», – думал Странник. Теперь некому было спрашивать. Существовало нечто более важное, чем все вопросы, более ценное, чем ответы. Сама жизнь, процесс ее проживания, чувствование. Жизнь со всем ее наполнением.
 «Личность формируется усилием воли, является результатом ожидания и реакцией на изменяющиеся условия. Она придумана мной, и многое в ней – результат созвучия эго и подсознательного», – решил Странник. Субличности удивительным образом проявляются в определенных ситуациях и исчезают, когда в этом нет надобности. Необходимость зачастую диктуется эмоциональным состоянием. С возрастом субличности становятся похожими, растворяются друг в друге, и человек зреет.
Личность есть нечто созданное, состоящее из памяти о прошлом, определенных мыслей, привычек, принятых ролей, и после физической смерти она не сохранится. Но при этом моя жизнь – явление ценное само по себе. Невозможно жить и творить в материальном мире вне личности.
Человек искал ответы в священных писаниях разных религий. Но не религия и не философия, а нечто другое открылось ему. Дзен­буддизм, просто дзен в Японии, или чань в Китае, или сон в Корее. Человек взрослел, менялось видение мира, и все чаще он оставался Странником. Он научился видеть мир, пронизанный красотой, поэзией, искренностью, состраданием, любовью в единственном взгляде, в одном цветке. «К чему беспокоиться о бурунах в океане, облаках, гонимых ветром по вечернему небу?» – сказал о жизни великий Учитель из Бамбуковой Рощи – Мастер дзен Чук Лам*.
Странник пытался выразить свои чувства в стихах. Так, чтобы не было себя в словах, не было рифмы, но было бы ощущение. Чтобы почти не было слов, но ты был и было чувство мимолетное, неуловимое. Потому что о жизни невозможно сказать что­либо окончательно и ясно.
Он задумался, глядя сквозь настоятеля, уйдя мыслями далеко внутрь себя: «Как странно – когда ты есть, нет ничего кроме ощущений, но когда тебя нет, есть все, есть такое, о чем не сказать».
Когда я уйду,
Расцветут хризантемы,
Останутся звезды.
– Удивительно то, что люди, выбирая разные дороги, всегда приходят к одному и тому же, – глаза настоятеля светились, видимо, слова собеседника нашли отклик в его душе. – Мы действительно не можем точно обозначить истинную реальность, как нечто. Наши слова – просто символы, и, как все символы, они несут в себе ограничения. Великий мыслитель Будда определил то, о чем мы говорим, как «несотворенное, нерожденное, несозданное». Дзен больше полагается на духовное совершенствование и личный опыт, чем на интеллектуальные изыскания. Мы не отрицаем важности приобретения знаний, не приуменьшаем значение интеллекта. Но знания и умозаключения не могут заменить реального чувствования и подменить собой личный опыт.
Понимание основных канонов буддизма позволяет точно обозначить предмет беседы и отделить, хотя это и достаточно очевидно, буддизм­религию от дзен­буддизма, который таковой не является.
В буддизме имеются три ипостаси, три понятия, определяющие Будду. По­другому – различают три тела Будды: физическое (материальное), тело воздаяния и космическое, или духовное (истинное). Тело воздаяния есть облик Будды, являющийся пробужденным личностям, последователям учения, как воздаяние за их духовное служение. Его можно сравнить с образом Иисуса Христа, явившегося ученикам после воскрешения. Под духовным телом понимается высшая космическая реальность, разлитая повсюду, во всех мирах, которая и составляет все миры. Это проявление Будды условно можно было бы назвать Богом.
Учитель Хуэйнен – шестой патриарх дзен – сказал о космическом (духовном) теле так: «Природа человека изначально чиста сама по себе, и все множество проявлений материального находится в их собственной природе… Ваша природа пустотна, но стоит проявиться одной благой мысли, как тут же рождается интуитивная мудрость. Как один светильник может рассеять тысячелетнюю тьму, так и одна мудрая мысль может уничтожить тысячелетнее невежество».
Он утверждает, что высшая реальность – бесконечная и вечная, по своей природе нравственно чиста, и если ученик не стремится к духовной чистоте, он не может постичь реальность. Состояние вечности и состояние человека окажутся несовместимыми. Человек и вселенная станут говорить на разных языках.
Некоторым людям сама мысль о единстве сокровенной природы человека и космической реальности может показаться абсурдной. Для многих физический, феноменальный мир и есть абсолютная реальность. Новые открытия в науке подтверждают буддийские постулаты об иллюзорности нашего мира – такого, каким он предстает в нашем сознании.
Высшая реальность познается через опыт просветления, через постижение великой духовной мудрости «Маха – Праджня – Парамита» – «Интуитивной Мудрости, достигшей «Другого Берега». Душа «Всего Что Есть» познает себя через развитие духовной сущности человека. Можно сказать, что высшее и низшее прорастают друг в друге корнями. Четвертый мир нашего измерения, состоящий по канонам буддизма Махаяны из гармонических элементов материального и духовного, духовный мир и то, что мы называем материальным миром, взаимопронизывают друг друга, и такое взаимодействие есть форма и способ их существования.
Поэтому, говоря о Будде, мы говорим о третьей его ипостаси, о совершенстве его Духовной Сути. Мы можем сказать, что человек по имени Гаутама Будда, никогда не жил, и одновременно утверждаем, что суть его была всегда и везде. Будда разлит повсюду.
– Извини, что прервал тебя, Странник. Говоря о разном, каждый говорит об одном и том же: о себе, о единстве человека и вселенной. Каждый идет своей дорогой, никто не может повторить его путь, но мелодии жизни созвучны. – Настоятель обратил вверх ладони, как бы передавая слово Страннику.
– Все живущие слышат эту музыку, Учитель! Она во всем. В каждом движении, в каждом чувстве. В шорохе трав, в шепоте облаков, в пении птиц, в улыбке ребенка. Чтобы услышать мелодию, нужно настроить себя. Слушая других, высказывая свои взгляды, человек узнает себя, а значит, просыпается для жизни. Для того, чтобы жить, а не ждать смерти.
 Чем может отличаться жизнь одного человека от такой же жизни другого? Каждый желает быть счастливым, каждый хочет счастья своим детям. Но бывает так, что один, выбрав путь, ведущий к храму, идет по нему, осознавая, чувствуя каждое движение, проживая каждое мгновение, идет, забыв о цели, тогда как другой все время помнит о ней, ждет исполнения своей мечты, но выбрал дорогу, ведущую в тупик. Живя будущим, человек теряет настоящее. Можно не помнить о цели, главное– идти в правильном направлении, идти и жить.
Почему иногда человек пребывает в тоске? Приумножая и исполняя желания тела, порой забывает он о желаниях души. В вечной погоне за счастьем теряется биение пульса жизни. Тоска – есть плач души о несотворенной жизни.
Туман над рекой.
Слышу, как под корягой
Рыба проснулась.
 Жизнь – парадоксальное явление. Сказать о ней совершенно нечего. Родился, учился, работал, выросли дети, и все. Тебя как бы и не было вовсе. Другое дело – звезды. О них такое не скажешь, они сверкают, смотрят прямо в душу. Иной уже нет давно, а свет льется тысячелетиями.
Невозможно представить – Тутанхамон с вершины недостроенной пирамиды в Гизе любовался звездой, Будда и Сократ видели ее. Иисусу светила она и будет светить всем еще много лет, но самой звезды уже нет в этом мире. А где та звезда, которую видели волхвы, что привела их к младенцу в яслях? Не может быть, чтобы затерялась. Наверное, до сих пор светит, указывает нам дорогу, а мы и не знаем, куда смотреть, где искать ее.
Другая только родилась, зажглась там, в глубине мирозданья, и для нас ее нет, и свет дойдет до земли через тысячу лет. Свет долетит, но никто не увидит – земля пустынна. Не пришли к согласию, к гармонии, разделили целое на части, и каждая часть возомнила  себя истиной.
Но это звезды, а что сказать о человеке? Фамилия, имя, чуть ниже две даты – родился, умер. А между датами прочерк, будто и не было ничего. Будто рождение и смерть, но не сама жизнь – самые главные события, а человек не помнит ни того ни другого. Так странно устроено. Сказать о человеке не умеем, но, рассказывая о звездах или о море, о птицах или облаках, получается – говорим о жизни, о человеке.
Осень.
Облетают листья
Священного дерева бодхи.
Облетают листья.
Осень.
 Мир, сотворенный в сознании, и есть действительность, в которой живет человек. Меняя себя, он меняет мир, меняя мир – меняет свою судьбу. Только когда идешь – встречаешь, если стоишь на месте, встречают тебя и уходят, а ты остаешься. Пока человек стоит – мечта спит.
* * *
 «Нужно научиться принимать все, что приходит», – думал Странник. Если приходящее содержит проблему, решение открывает истинную суть ее возникновения. Отрицая наличие проблемы, мы удерживаем, притягиваем ее к себе до тех пор, пока не начнем ее решать. Проблема не должна быть могилой мечты, она может стать ступенью роста. Почти всегда она приходит как следствие прошлого выбора. Правильно прожитое настоящее, уменьшает вероятность возникновения непредвиденного в будущем.
В жизни не случается ничего такого, что не может или не должно случиться. Рождаются и растут дети, стареют и уходят в иное родители. Приходят и уходят друзья, есть и будни, и праздники. Со стороны человек может казаться привычным ко всему, закрытым, почти равнодушным. Но на самом деле он перешагнул ту грань, за которой уже не беспокоят мысли о том, как выглядит со стороны, каким кажется другим.
Странник был таким, какой он есть сейчас. Ему казалось, что в бурном реагировании, которое многие считают признаком искренности, есть что­то показное. Следуя своему темпераменту и в основном традиционному восточному воспитанию, внешне он сдержанно реагировал на чувства, но не сдерживал себя в них. Чувствование было самым ценным в жизни, было самой жизнью. Он радовался и огорчался, пропускал через себя радость и печаль, проживал и отпускал.
Странник видел себя как­то из глубины своего существа, но не из себя и не вне себя. Его эго не было результатом реализации стремления выделиться, отличаться от других. Он был самим собой. Индивидуальность и одиночество были его сутью. Они не позволяли ему потерять себя. Наверное, это очень важно для человека – не потерять себя. Самое простое и самое сложное.
У Роберта Хайлайна есть потрясающий роман «Двойная звезда». Главный герой, актер провинциального театра, стал двойником политического лидера. Временно заменяя его в предвыборной кампании, по роковому стечению обстоятельств актер был вынужден навсегда отказаться от своей личности. Впоследствии он сам не мог определить, кто же он – истинный. К актеру перешло все: политические убеждения, характер, привычки, воспоминания, друзья и даже болезни его прототипа.
Долго следуя за кем­то, копируя, подражая, мы проживаем чужую жизнь. На то, чтобы следовать, казаться, всегда уходит больше времени и энергии, чем на то, чтобы быть. Для того чтобы быть, нужно создать себя. Это несложно сделать. Обретай себя и будь самим собой. Сложнее изменить себя, изменить другого почти невозможно. Создать себя и найти себя – совершенно не одно и то же. Приобретенное «Я» – теряется, найденная суть – была, есть и будет.
Личность не является врожденной, проявленной сутью. Подражание другой личности есть отказ от выбора. Подражание – это страх перед самим собой, страх увидеть внутри себя пустоту. Копия, даже самая лучшая, никогда не станет оригиналом. Она может быть красивее оригинала, но она не подлинник. «Каждый человек – творец самого себя», – повторял Странник, и эта магическая формула позволяла ему быть собой. Бог и человек одинакового роста, они растут вместе.
С чего начинается осознание себя, реализация своего потенциала? Как узнать, что есть твой шанс? Упанишады учат нас: «Ты есть движущее тобой глубинное желание. Глубина твоего желания создает твою волю. Твоя воля и есть ты. Какова твоя воля, таково действие. Каково твое действие, такова судьба… Секрет бессмертия состоит в очищении сердца, медитации, осознании тождественности внутреннего эго и внешнего Брахмана». Реализация желания должна быть неотделима от духовного совершенствования. Одно из определений Брахмана в индуизме – есть Сущее, Бог. Осознание своей индивидуальности становится опорой жизни.
Такое осознание не бывает врожденным состоянием. Вначале Странник был никем, потом хотел быть похожим на кого­то, то ли выдуманного, то ли вычитанного, и принимаемые роли не мешали, а скорее способствовали его становлению. Но внутри себя, в реагировании он долго не мог ощутить себя цельным. С разными он был разным. В этом было нечто искусственное – не свое.
Человек научился произносить слова, которые не выражали сути его решения, но были подходящими по ситуации, научился изображать проявления чувств, которых он не ощущал. «Слова – это просто слова, – говорили ему, – главное то, что внутри». «Мысли – это просто мысли, – думал он, – главное, что ты делаешь». «Действия, всего лишь действия – пусть они ошибочны, главное намерения», – учили его.
Потом, когда он захотел найти главное, внутри увидел то же, что и снаружи. И тогда, пытаясь сохранить себя, примирить себя с воображаемой действительностью, человек разделился на Внутреннего и Внешнего. Внешний играл роли, казался; Внутренний, невидимый никому, – искал себя, пытался быть собой. Противоречия между ними привели к появлению новой сущности. Не третьего «Я», а стороннего наблюдателя, имя которому было «Странник». Человек выдумал Странника, не ведая, что был в нем Странник с самого начала, и сам он, по сути, был Странником.
В трудах основоположника психоанализа Зигмунда Фрейда Странник узнал о модели личности как комбинации трех составляющих: бессознательного, сознательного и сверхсознательного. Взаимодействие бессознательного с внешним миром происходит, по мнению ученого, через сферу сознательного, через эго. Совесть, моральные и социальные установки считались посредниками между эго и подсознанием.
Философ Эрик Фромм считал такое разделение реакцией сознания на дуальность нашего мира и полагал, что человек обречен на двойственность восприятия, поскольку на формирование личности влияет случайность ее появления в мире, в данном месте и в данное время, и противоречие между наличием потенции и невозможностью ее реализации из­за кратковременности существования эго.
То, как человек ощущал себя, не было таким разделением личности. Ни внешнее «Я», ни внутреннее не являлись психической сущностью. Подсознание, как интуиция и врожденное умение, было присуще обоим «Я». Все рождаются с умением дышать, спать, смотреть – этому никто не учит. Человек думал, что он разделился, на самом деле он познавал себя, искал себя и создавал себя.
Странник, придуманный и найденный человеком, не был подсознанием или надсознанием, не был личностью или его частью. Он являлся бесстрастным свидетелем, наблюдателем, но само его присутствие оказывало воздействие. Странник не судил, не оценивал – он смотрел и видел.
Бывало так, что иногда, в пылу спора, вдруг ощущалось присутствие, словно кто­то, который был не совсем он, но и не чужой, смотрел на него. И человек вдруг ясно видел, что его доводы, действия, эмоции диктуются не поиском истины, но желанием ума, психической сущности оставить последнее слово за собой. Причины возникновения такого желания могли быть совершенно разными: неприятие оппонента, присутствие постороннего слушателя, желание показать свою осведомленность или наоборот – нежелание признать свою неосведомленность. Внутреннее наблюдение делало продолжение такого спора совершенно бессмысленным. Какой может быть смысл в дискуссии, если знаешь, что казаться знающим стало дороже истины.
Странник не имел своей жизни. Это было простое, незаинтересованное наблюдение и чувствование. Странник видел, как человек шел от события к событию, искал своих богов, свой путь, а через него видел и сам человек, что каждый миг, каждая минута давали ему возможность выбора. Они как­то уживались вместе: внешний и внутренний, и третий – никто, просто Странник.
Человек ошибался, часто выбирал неправильно. Выбирал, находясь в плену ложной морали, под влиянием сиюминутных желаний, попадал в тупики, а потом, когда казалось, что нет никакого выхода, чудесным образом находил дорогу, начинал сначала и шел дальше. «Ошибки – это знаки на моем пути, осознание ошибок – признак моего роста», – понял он. Не идти, боясь ошибиться, – значит ограничить чувствование, значит не жить. Право выбора и есть право на ошибку. Ошибаются все – осознанные не повторяют ошибок.
Страннику везло в жизни. Всем везет в начале пути, везение – верный признак того, что сделал правильный выбор. Ему везло, потому что он умел сомневаться. Сомнения были началом поиска.
* * *
Ноги затекли настолько, что Странник почти не чувствовал их. Единственным желанием было встать с тоненькой подушечки или вытянуть ноги, но ни того ни другого он позволить себе не мог. Это означало бы, что он не в состоянии управлять телом, и было бы воспринято как желание закончить беседу. А это грубейшее нарушение этикета, поскольку затрагивалось право старшего, право начинать и заканчивать разговор. Странник шевельнулся, как бы усаживаясь поудобнее. Учитель воспринял движение как желание выслушать его мнение.
– Действительно, умение сомневаться есть исключительная особенность человека. Такой же особенностью является умение анализировать прошлое. Нельзя сказать, что прошлое умерло и его больше нет. Прошлое живет в настоящем, но не может заменить настоящего. Чтобы знать себя настоящего, человек долго блуждает в лабиринтах прошлого, заглядывает в самые потаенные уголки своей души. Там, в глубине себя, он может увидеть истоки своих желаний, узнать то, что формирует его волю.
 Учитель дотронулся рукой до колена Странника. Такой жест многого стоил. Это был знак признания и расположения.
– Нам нет нужды торопиться, – сказал он. – Мы будем встречаться столько, сколько определено нашими желаниями и судьбой. Побудь с нами несколько дней. Познакомься поближе с жизнью нашей общины, поговори с братьями. Думаю – тебе стоит обрести такой опыт. Если сочтешь возможным, поселись в нашем отеле, номер тебе забронирован.
– Спасибо, Учитель. Я даже и не мечтал о таком. Обязательно воспользуюсь вашим приглашением. Не нахожу слов, чтобы выразить свою благодарность.
Монах улыбнулся.
– Давай не будем придерживаться этих утомительных ритуалов восточного понимания вежливости, тем более что есть на то основания. Восток и Запад перемешаны в нас, и мы можем позволить себе выбрать ту форму общения, которая нас устраивает.Помнишь, что ответил вчера на вопрос – кто ты? С того момента ты мне интересен. Мы говорим на одном языке. Ничто не может заменить человеку радости общения, ничего не может быть радостнее узнавания родства по духу.
Ночью шел дождь.
По­весеннему мелкие капли
Стучались в окно,
Тающим снегом
На сопках шуршала зима.
Расплескалась печаль
В сердце моем.
Неодолиможеланная,
Звездою беспечной
Зовешь меня в даль неоглядную.
Очарованный светом, стою
И пойти за тобою не смею.
Всю ночь шел дождь.
Истекая ручьями,
Плакал снег.
5
Душа блаженствует в гармонии и умиротворенности буддийского храма. В нем естественно сочетается обыденное и праздничное, суетное и вечное. Буддийский храм – островок надежды, обрамленный скалами, тенистыми кедровыми лесами, непроходимыми зелеными зарослями бамбука, с золочеными буддами, парящими в дымке благовоний, со старинными рукописями в полутемных хранилищах, с птицами, облаками и рыбками в глубине прозрачного озера. Островок вечности, плывущий в океане времени.
Приливы и отливы покрывают мхом камни, множат их морщины, путая и без того загадочные узоры древних иероглифов. Деревянные стены хранят отметины грозных событий. Маленький кусок железа, как незаживающая рана в преклонном теле храма. Древесина вокруг выкрошилась, оставив коричневые, словно следы засохшей крови, пятна.
Может, забыли его полторы тысячи лет назад древние зодчие, или это наконечник стрелы кочевника Золотой Орды, ворвавшегося на полуостров в начале второго тысячелетия от Рождества Христова, а может, копье самурая пятьсот лет назад закончило здесь свой смертоносный полет. Или это осколок снаряда, прилетевшего с севера в последнюю войну?
Время меняет декорации: вечерами вместо бумажных фонарей загораются электрические светильники, вместо соломенных, плетеных сандалий у входа рядами стоят туфли и кроссовки. Но неизменна его аура – дух вечности. Неизменны мысли людей, идущих к вечности по мощеным камнем тенистым аллеям.
Горбатый мостик через ручей, шершавые каменные перила блестят от прикосновений рук, пруд с разноцветными карпами в обрамлении ухоженных деревьев, накрепко связанных друг с другом узенькими тропками. Могучие, в полтора обхвата, рассохшиеся, покрытые глубокими трещинами деревянные колонны ворот. Блестящие каменные ступени и изящно изогнутые, массивные, но будто парящие в воздухе, украшенные восточной вязью резьбы черепичные крыши.
Свирепые, гигантские демоны, похожие на индейцев в боевой раскраске, охраняют вход на грунтовую храмовую площадь. Многоэтажные остроконечные пагоды, устремленные в небо, словно межзвездные корабли, ожидающие старта. Колокол, отсчитывающий столетия, глухой стук «деревянной рыбы» – колотушки, отбивающей переменный ритм то ли пения, то ли чтения сутр.
Звонкие голоса детей, тихие нестрогие замечания взрослых, туристы, бредущие стайкой за гидом, заглядывающие во все двери и окна, вспышки фотокамер. Холодная, родниковая вода журчит в водоводе из бамбука, плещется в каменной бадье с бликами солнечных лучей на дне. На тоненьком бамбуковом шесте раскачиваются деревянные ковшики. За невысокой каменной оградой монастырь, дробный стук молотков – монахи ремонтируют крыльцо. На заднем дворе полощется на ветру белье.
Обувь у открытых дверей, полутемный зал, блестящие, темные деревянные полы, стопки подушек для сидения, Будда, ты и Вечность. Будда, не любящий, не страдающий, не зовущий. Просто – наполненность и созерцание. Ты наедине с самим собой: некому молиться, не у кого просить. Кто­то вошел, садится рядом, кто­то кланяется и уходит, тихо, беззвучно, шагов не слышно; шелест, дуновение. Нет ничего между вечностью и тобой, даже Будда отдельно, наедине с самим собой. Думается чисто, сокровенно, истово.
Мысли обо всем, самые разные, наплывают чередой, как облака осенним днем, и уходят, тают. Облака все реже, реже, и вдруг не остается ничего, не остается даже тебя, и ты не чувствуешь, не знаешь, а как­то ты есть и тебя нет. Осторожно возвращаешься из безвременья, из наполненной пустоты. Внутри тебя свет, и солнце на улице прямо в глаза. Небо как в первый день творения. Звонкие голоса детей…
Тондоса, Пульгукса, Дегеса, Хеинса, Помоса – дзенские и буддийские храмы – знаки пути, островки вечности.
Торопливыми криками,
Взмахами крыльев могучих
Себя подгоняя,
Светлой тенью меж звезд
Вереница гусей опоздавших.
6
Луна
Всего лучше предрассветный месяц, когда его тонкий серп выплывает из­за восточных гор, прекрасный и печальный.
Сей­Сенагон. «Записки у изголовья».
Сегодня настоятель был в сером европейском костюме под цвет мебели в офисе – аккуратной двухэтажной пристройке к гостинице, метрах в ста от высоких каменных монастырских стен. Тондоса – один из главных дзенских храмов Кореи, объединял и координировал деятельность дзенских монастырей в провинциях Кенсанбукто и Кенсаннамдо (Северный и Южный Кенсан).
Внимание Странника занимали не столько пояснения стриженого под «нуль» офис­менеджера в монашеском одеянии, сколько «нормальные» высокие европейские столы, стулья и кресла. Он догадался, что увидит в кабинете настоятеля. Так и есть. Большое, в две трети стены, окно в соседний кабинет, где за компьютерами работали сотрудники, стол, кресло и чуть в стороне, друг против друга (ура!) – два диванчика. Сегодня можно беседовать, не страшась нарушения этикета.
Отсидеть пару часов на полу, на тоненькой подушечке, скрестив «по­турецки» ноги, не составляло для него проблемы, но на большее его не хватало. Сидеть на диванчике было намного приятнее, хотя поначалу почему­то мешали собственные колени. Они занимали слишком много пространства перед собеседником.
– Ты спросил, о чем молятся по утрам в дзенских монастырях, – настоятель, как всегда, без всякого предисловия продолжил тему предыдущей беседы. – То, что читается в храмах, не является молитвой в том смысле, как ее понимают верующие. Для них это ритуальная форма обращения к богу, содержащая, как правило, благодарность или прошение. В монастырях читаются сутры, поясняющие основные положения буддизма, передающие учение Будды и опыт патриархов.
Утром во всех буддийских монастырях и храмах читается «Сутра Сердца». Полное наименование сутры на санскрите – «Маха праджня парамита хридая сутра» или «Великая сутра сердца о мудрости того, как достичь «Другого Берега». В ней говорится об опыте просветления бодхисаттвы Авалокитешвары*, как, практикуя созерцание мудрости, он увидел, что все по своей природе пустотно: «Нет формы вне пустоты и нет пустоты вне формы.… Все дхармы пусты и лишены признаков, они не рождаются и не умирают, не исчезают, не увеличиваются числом и не уменьшаются. В пустоте нет чувства, различающей мысли, нет сознания…».
Это означает, что в реальности всем вещам и явлениям присуще свойство пустоты. Они не имеют ни начала, ни конца. Они ни совершенны, ни несовершенны. Не существует понятий греха и просветления.
Авалокитешвара – «Внимающий Звукам Мира», в Китае известен под именем Гуанинь. В тринадцатом году правления японского императора Киммэя (552 г.), послы из древнекорейского государства Пэкче привезли ему в дар предметы культа и послание царя, восхваляющего буддизм Махаяны (Большая Колесница). В Японии под влиянием религии Синто Авалокитешвара трансформировался в образ многоликой богини милосердия и удачи – Каннон. Существуют образы тысячеликой Каннон, Каннон с головой лошади, Каннон с головой дракона.
В древнеиндийских трактатах Авалокитешвара или Падмапани (Мощный и Всевидящий) проявляется как двуликое мужское–женское божество, «принимающее любую форму по желанию во спасение человечества». Бодхисаттва особо почитаем на Тибете. Согласно легенде, в трудные времена, когда в мире начинает исчезать духовность, Падмапани Чензери – «Носитель Белого Лотоса» – воплощается в одном из двух великих лам – Далай­ламе или Таше­ламе.
В сутре говорится, что в конечной реальности нет эго и отсутствуют феномены. Это означает, что все писания, четыре благородные истины, восьмеричный путь, используемые буддистами для достижения просветления, в конечной реальности пусты. Знание сутр и почитание писаний не является заслугой или достижением. Шесть парамит (совершенств) – методы практики, ведущие к просветлению: щедрость, нравственность, терпение, усердие, медитация, мудрость, – не являются заслугой, они лишь часть Пути.
В самом просветлении нет никакого достижения. Нет достижения в смысле покорения вершины и в смысле накопления заслуги. Просветленные внешне ничем не отличаются от других людей. Они так же ходят, так же спят, им тоже надо есть и одеваться. Меняется внутреннее содержание жизни. Они живут, зная, что живут, живут осознанно, естественно.
Все, что скажут и сказано о просветлении, будет правда и одновременно не будет правдой, но и не будет ложью. Многие сомневаются в реальности существования такого опыта, считая его плодом воображения людей, практикующих дзен. При этом те же люди не сомневаются в существовании опыта любовного переживания, хотя его так же невозможно точно описать словами, и все, что скажет человек о своем чувствовании, не будет правдой и не будет ложью.
 «Существует состояние, когда нет земли, воды, огня, воздуха, когда нет сферы бесконечного пространства, отсутствия чего бы то ни было, нет сферы ни восприятия, ни не восприятия, когда нет этого мира, потустороннего мира, обоих этих миров. Нет ни солнца, ни луны, когда не рождаются, не умирают, нет длительности. Это не есть нечто постоянное, оно не движется, оно зиждется на пустоте», – сказал Будда нашей кальпы о просветлении.
– Меня, Странник, иногда спрашивают: «Почему просветленные учителя и последователи Дзен не укажут всем путь истины?» Поиск истины, обретение чувствования высшей реальности нельзя переложить ни на другого человека, ни на саму реальность.Это сугубо индивидуальное желание, личный выбор. Можно ли заставить птицу или зверя есть, когда они не «желают» того, когда в этом нет потребности? Так и человек. Если нет у него чувства «духовного голода», он видит только то, что в подтверждение своему мироощущению желает видеть его ум. Путь к прозрению начинается с сомнений в абсолютной истинности своего взгляда на мир.
Невозможно заставить человека встать на путь истины, но если он самостоятельно делает первый шаг, ему открывается. То, чем он обладает, и есть то, что может стать Буддой. Нам нет нужды утверждать или отрицать существование явления. Навязывание своих ценностей чуждо дзен. Осознанный выбор, свобода и ответственность для нас важнее любых постулатов. «Будьте сами себе светильниками», – сказал Будда своим ученикам, лежа на смертном одре. «Нет истины вне себя, вы и есть истина», – говорили Учителя дзен. Сомневаешься, ищешь и однажды увидишь, что все вокруг и есть истина. Нужно было только открыть глаза.
Истину невозможно постичь логическим путем, доказать как теорему, нельзя принять на веру, как аксиому. Многие, придерживаясь иного мировоззрения, без устали крушат все, что не укладывается в его рамки, надеясь тем самым доказать истинность своих взглядов, своего бога, своего ощущения мира. Доказательство ложности другого видения не является признаком истинности своего. Знать другую точку зрения, чтобы понять и выбрать, – это совсем иное. Как могут люди услышать? Что может помочь им? Искренне веруя в бога, страстно желая постичь предельное, человек может пройти свой путь, найти бога в себе, ощутить божественность существования.
Вера в бога – как посох путника. Одному он служит опорой, другому, нагруженному сверх меры, мешает. Вера сама по себе не делает наш мир чище, светлее. Большое количество церквей и храмов не указывает на местоположение рая. Убедительный пример тому – Иерусалим.
Настоятель поднялся, на ходу договаривая последнюю фразу, подошел к двери, щелкнул выключателем. В плафонах замигали лампочки, и комнату заполнил белый «дневной» свет.
– Разговор о начале пути и сомнениях не был завершен нами. Я слушаю тебя, – Учитель вернулся на свой диванчик.
Странник повторил фразу, на которой остановился накануне.
– Сомнения были началом поиска. Удачно встретив на Сахалине, на окраине России, на рубеже идеологий, на стыке культур своих родителей, человек был ориентирован на знания и обречен на сомнения. «Удачно или неудачно встретить родителей» – восточное изречение, очень точно определяющее неслучайность выбора судьбы.
Различная, зачастую противоположная направленность домашнего, дворового и школьного воспитания должна была породить столь почитаемый на Западе конфликт между родителями и детьми. Павлик Морозов и Павел Корчагин – поразительное совпадение имен и характеров, были тщательно насаждаемыми кумирами детей и молодежи в СССР. Несгибаемыми борцами с абсолютной верой в истинность коммунистических идей и неприятием другого взгляда на жизнь – такими хотели видеть нас идеологи.
А дома царил культ родителей – один из краеугольных камней конфуцианства. Почитались уважительное отношение к высказываниям собеседника и знаки внешнего приятия мнения старших. Спрашивать можно было только в подходящее время и подходящем для этого месте. Спорить с ними не полагалось. Выслушай мнение и, если это действительно важно, выскажи свое суждение, а еще лучше промолчи, но сделай правильно.
Школа, институт, интересная работа, приличный, по тем временам, заработок – привычные символы успешности. Но без видимых причин, а, как позднее понял Странник, по подсознательному выбору он оставлял работу, когда, казалось, достигал стабильности, и начинал все заново.
Через внешние проявления рождается потребность осознания внутреннего состояния. События случаются, чтобы вернуть человека на круг его судьбы. Вселенная как бы говорит: «Это не твое предназначение, это была лишь часть твоего пути, теперь нужно идти дальше». Видимо, так надо человеку, есть тайный смысл в том, что чужой опыт ничему его не учит, и лишь когда случается – познается.
Каждый человек – странник на своем пути, у каждого свое предначертание. Если следуешь ему, все вершится как бы само собой. Если нет – вселенная обязательно внесет изменения в жизнь, вынуждая совершать иногда необъяснимые, на первый взгляд, поступки. Вселенная словно подталкивала человека к поиску. Возможно, были знаки на пути, но Странник не видел их. Смотрел и не видел, слушал и не слышал. К своему счастью, еще с детства его научили доверять подсознанию.
«Выбирай не умом, слушай сердце», – говорила мама. И когда он старался следовать этому, когда был готов принять, к нему приходили самые нужные на тот момент книги, появлялись интересные люди, происходили события, меняющие его жизнь. Каждый человек учитель, каждая судьба чему­то учит.
«Никто и ничто не возникает около меня случайно, – понял Странник. – Я сам, своими мыслями, своим ожиданием и действием создаю все, что мне дается. Надо внимательно всматриваться в знаки, тщательно анализировать происходящее вокруг, больше доверять интуиции». Все чаще он поступал по своему выбору, и все чаще Человек и Странник сливались в единую сущность. Они будто растворялись друг в друге.
В моменты уединения возвращалось умение слышать камни. Разговаривать с деревьями, с цветами, травой не сложнее, чем общаться с животными. Другое дело – камни. Они – зеркала вечности. Вот почему так тянет прикоснуться к древним изваяниям.
* * *
Ветер по граням возносит песчинки, и они, срываясь, взлетают, создавая вокруг пирамиды дымчатый ореол, приглушающий нестерпимый блеск солнца. Еле слышный шелест, шепот. О чем они мечтают? К каким неведомым богам взывают пирамиды? Тихонечко ладонь приложишь к камню, и что­то открывается в тебе. Становишься песчинкой, одной из тысяч, скользящих по краю вечности. А жизнь – всего лишь миг неповторимый, как бабочки полет…
А еще труднее узнавать облака. До них невозможно дотронуться, у них нет границ, в них можно только раствориться. Они как люди: то светлые и радостные, то суровые и молчаливые, каждый раз другие. Плывут, нежась под лучами солнца, ласкают тенями землю, играются с ветром. Облака не умеют быть вчерашними. Им всегда светят звезды, даже если внизу, на земле, буря.
Странник будто родился заново. В журчании ручья, в шелесте прибоя, в пении птиц слышалась ему песня любви. Любовь и есть истинный Бог. Странник уверовал в любовь, как проявление божественности. В любовь, которая не имеет конкретного объекта обожания и не служит никакой цели. Она, как связующая субстанция, объединяющая духовное и материальное. Любовь не только в эротическом смысле, как воспринимают ее сейчас многие, а любовь ко всему, что есть. Родительская любовь, любовь к женщине, любовь к богу – все есть проявления единой любви к жизни. Так человек устроен, что не умеет любить по отдельности; не умеет любить своих детей, если не любит родителей, не может любить женщину, если ему безразличны цветы, закаты, звезды.
А как узнать, любишь ты женщину или нет? Перед тобой – неведомый мир, все становится иным, пронизывается светом. Сам становишься добрее, лучше, от тебя исходит сияние. Но если ты одержим только желанием и ничего не видишь, кроме нее, если женщина заслонила собой весь мир, однажды ты проснешься. Любовь истинная не заслоняет, она открывает. Любовь и страсть не одно и тоже.
Ночью бессонной
Одинокая песня.
Луна над горой.
Медитация открыла человеку путь к себе, но там, в глубине, которая была и не внутри и не снаружи его существа, не было «Я», был свет без света, и это «не Я» было всем и никем одновременно. Через «не Я» происходило единение со всем, что есть.
В то счастливое лето, ежедневно на рассвете, Странник погружался в медитацию на берегу чистой реки, в метрах пятистах от дома, у самой кромки леса, и однажды, когда его не стало, открылась человеку суть его, его сокровенная природа. И душа всего, что есть, явила ему знак. Две большие, невиданные в той местности, где он жил, откуда ушли в иное родители, белые с черными кончиками крыльев птицы встречали его у реки, кружились, парили прямо над головой.
Он растворялся в журавлях, летел, расправив мощные крылья, чувствуя каждым перышком малейшее колыхание воздуха. Поднимался в восходящем потоке ласкового ветра все выше, выше, любовался полями, лесом, чувствуя рядом нежное крыло подруги. Видел каждую травинку, каждый листик, видел себя сидящим на камне под лучами ласкового утреннего солнца.
Очарованный диковинными птицами, приводил он к реке близких своих и друзей своих, но не являлись птицы, и никто не верил Страннику. Тогда взял он видеокамеру и каждое утро, целую неделю, снимал на кассету танцующих, парящих журавлей, и они позволяли делать это. Видели скептики на экране телевизора их волшебный полет, их неописуемую грацию. А потом, ближе к холодам, когда птицы прощались с гнездом, они долго парили, описывая гигантские круги в высоком октябрьском небе. В тот день ими любовались все, кто хотел.
«Нужно внимательно всматриваться в знаки, чтобы следовать своему предначертанию, – понял Странник. – Все необходимое для этого, будь то человек или какое­либо событие, обязательно привлечет мое внимание тем или иным образом. Как узнать, зачем прилетали птицы? Куда они меня звали? Я готов снова начать все сначала», – сказал он себе и почувствовал волнение и облегчение.
Радость и сладостная печаль переполняли его. Он жил в каждом вздохе, в каждом желании, в каждом движении. Странник будто видел себя со стороны, разговаривал сам с собой, с тем, кто был он и не он, и открывалось ему нечто такое, о чем не сказать, – не было слов, и все чаще он молчал.
Молчание вмещало слезы и радость, печаль и любовь, и не было нужды говорить. Было проживание, чувствование такое, как легкая тень между строк, мимолетное ощущение между словами, почти не связанное напрямую со сказанным или написанным.
Шорох листьев, шепот облаков,
Волшебной флейты одинокий звук.
Первая любовь, последний сердца стук.
Не было больше нужды казаться кем­то, играть роли. Он был весь заполнен чувствованием, ценил уединение, познал одиночество. Странник научился приходить ко всему в радости, а когда приходила печаль – он принимал и бережно проживал ее, чувствуя все оттенки, зная причину возникновения, проживал и отпускал. Отпускал печаль и одиночество и снова призывал их, потому что там, в глубине одиночества, было творение, а в печали – любовь и сострадание.
Понял Странник, что никому нельзя откладывать начало пути своего до каких­то «лучших» времен, когда наступит кем­то установленный срок или наполнится материальное. Когда отступит суетное, мирское. Лучшее время для первого шага – это сейчас, другого лучшего времени нет.
Что мне завтрашний рассвет, если я не замечаю сегодняшний? Зачем мне будущая любовь, если можно любить сегодня? Любить сейчас, творить сейчас, любоваться цветами сейчас. В каждый момент отдаться полностью только одному делу, одному чувству. И не тревожиться о том, поймут ли тебя, увидят ли, полюбят. Любовь и понимание войдут в те двери души моей, которые я отворю. Насколько открою – настолько и воздастся.
«Принимая и полностью проживая настоящее, мы принимаем и отпускаем прошлое, освобождая дорогу будущему. Прошлое – семена будущего, прорастающие в настоящем. Сумма прошлого и будущего равна настоящему», – записал Странник. Все находится в равновесии.Причина и следствие перетекают друг в друга.
«Настоящее есть дитя Прошлого; Будущее – порождение Настоящего. И тем не менее, о, настоящий мир! Разве не знаешь ты, что не имеешь отца и не можешь иметь потомства; что ты постоянно рождаешь лишь самого себя? Прежде чем начнешь говорить, «Я» – порождение истекшего мгновения, дитя прошлого, ты уже стал этим самым прошлым. Прежде чем ты произнес последний слог, – узри! – ты уже не настоящее, но воистину будущее. Итак, прошлое, настоящее и будущее суть Вечно Сущая Троица в Едином – Махамайя Абсолютного «Есть», – такое знание оставили нам древние мудрецы.
* * *
 «Задавать вопросы – неправильно, но и не спрашивать тоже нельзя», – сказал один из учителей дзен. Задавать вопросы – значит спрашивать о пути, пройденном другим. Узнав все о трудностях и радостях, о знаках и приметах, смогу ли повторить его? Эта дорога не ведет к моей мечте. Дорога к моему храму должна быть проложена мной. Спрашивать нужно у себя, и тогда творение жизни начнется прямо сейчас, с этого момента.
Через чувствование, искренность, любовь, через душу проходит путь к сердцу. Когда душа зреет, дорастает до сердца – открывается храм. Он может быть буддийским или христианским, либо любой иной светлой веры или вообще без веры, может быть не храмом, а синагогой или мечетью, ибо нет разницы в сути – в каждом покоится божественность. Через сердце, через храм внутренний идет дорога к богу. Входишь в храм и встречаешь там себя, потому что Ты и Он – едины. Одного нет без другого.
Путь и поиск даются, чтобы питать душу. Если не заботиться о душе, не взращивать ее, питать только тело – душа умирает. Остаются желания тела. Мечта умерла, и все вокруг стало серым, исчезли краски, а человеку кажется, что он живет. И не ведает он, что сотворил, и обвиняет всех, утверждая, что содеянный им серый мир и есть истинная реальность. А может, душа не умирает, а, покинув тело, обречена страдать от того, что не исполнится ее предназначение, ибо только находясь в теле, можно воплотить мечту. Быть полностью в том, что делаешь в данный момент, и есть творение.
Странник вспомнил хозяйку маленькой столовой на окраине Пусана. Там не было меню, готовили только одно блюдо – «хедянгук» – вареное на костях мясо со специями и соленой корейской капустой в горячем бульоне. К нему подавали вареный рис и закуски.
– Мы работаем почти сорок лет, – с гордостью отвечала моложавая женщина на вопросы Странника. – Я готовлю то, что лучше всего получается у меня. Делаю все как будто в первый раз, ни на что не отвлекаясь, думая только о том, что я делаю, – так научила меня мама. В округе много столовых, где подают такое кушанье, но гости говорят, что у нас вкуснее. Открою вам секрет – кушайте там, где обедают таксисты, не прогадаете.
Отдаться полностью своему делу, раствориться в движении, в чувстве, в созерцании, и все открывается. Открывается, потому что веришь себе, веришь в себя, в свои возможности, в способность сотворить для себя чудо. Каждый рассвет, каждый цветок, каждая женщина может стать сотворенным тобой чудом. Рассветы и закаты уходят напрасно, если ими не любоваться.
Странник уже знал, как достигается наполнение жизни. Все становится истиной, если отдаться делу, чувству полностью всем существом, ничего не оставляя «про запас», так, чтобы забыть себя, и одновременно так, будто это самое важное и последнее дело в жизни, последнее чувство, последний взгляд. Во всем есть великий смысл, тайный пульс жизни: и в странствиях, и в разочарованиях, в облаках и звездах, во всем, что делаешь и чувствуешь, понял Странник.И были ему благоприятные знаки.
Большие, белые, с черными перьями на кончиках крыльев, птицы вновь кружились над ним, взлетали к редким облакам в темнеющем небе за тысячи километров от дома, в Пусане, на родине его отца. Странник сразу узнал птиц. Это они в то незабываемое лето прилетали за ним на Сахалин. Птиц было так много, что на закате заполняли они собой все острова и отмели в устье реки Нактонган. Иногда издали казались острова Страннику огромными белыми льдинами, приплывшими за ним из далекого, холодного Охотского моря.
* * *
Странник замолчал, молчал и Учитель. Они долго молчали, каждый о своем. Учитель, казалось, дремал, прикрыв глаза.В какую даль унеслась душа, только ему и было ведомо.
А Странник размашисто шагал в теплой меховой куртке, в валенках с черными калошами, с рюкзаком за плечами по узенькой тропинке, петляющей между изумрудных, остроконечных торосов.
Солнце еще не взошло, лишь самым краешком зацепилось за горизонт, и туда, навстречу малиново­красным лучам от разноцветных, сверкающих машин, тянулись черные ручейки, рассекая на части искрящееся до боли в глазах белое ледяное поле. Там, далеко в море, где всходило огромное, сросшееся со своим отражением малиновое светило, куда спешили темные точечки и ленточки людей, кипели рыбацкие страсти. Титановый, высотой в человеческий рост, блестящий бур со звоном вгрызался в плотный лед, распускались приготовленные с вечера снасти с тайной приманкой и особыми, «уловистыми», крючками. Начиналось таинство подледного лова.
Тонкая леска становилась продолжением руки и, как нерв, чутко улавливала и реагировала на любое движение внизу, в темной пятнадцатиметровой толще воды. Что­то сейчас будет. Точно, есть! Сначала подсечь, потом осторожно, не ослабляя натяжения, медленно приподняв, перехватить пальцами леску, удочку на лед и, быстро перебирая руками, подтянуть свинцовое грузило, выдернуть из лунки серебристую рыбку. Какая она красивая! Пахнет свежими огурцами. Освободить крючок, поправить губку и быстро бросить грузило в лунку. Яростный утренний мороз прихватывает пальцы, окрашивая в белое мочки ушей и щеки. Воздух такой густой и плотный, что можно нарезать его кусками. От изумрудных торосов в небо тянутся столбы света.
– Есть! Сегодня нам повезет!
* * *
«Человек не может реализовать себя как духовная сущность, не следуя себе самому. То, что открывается тебе, то, что и как ты чувствуешь, есть следствие выбора. Ты уже давно сам себе учитель», – не по возрасту звонкий, молодой голос настоятеля вернул Странника со льда залива Мордвинова в уютный кабинет на самом юге Корейского полуострова.
«В пути всё становится учителем», – говорили древние. А одиночество – есть учитель всему. Через него человек видит себя, через безмолвие постигает высшую реальность. Не осознав и не приняв своего одиночества, можно навсегда остаться его пленником. Страх перед одиночеством внушает мысли, диктует слова и побуждает к действиям, не свойственным истинной сути человека.
Зрелая личность всегда одинока. Чем более интеллектуален, уникален человек, тем более он одинок. В одиночестве человек ищет и находит свое внутреннее содержание. Уникален и мир, создаваемый человеком в своем сознании. Все, что воспринимается умом через ощущения, знания, чувства, зависит от степени его развития, от порога восприятия и от наличия духовного зрения.
Вся вселенная в разных проявлениях – от метагалактик и «черных дыр» до энергетических спиралей и вибраций, составляющих элементарные частицы, которые сами могут проявляться в иных измерениях целыми мирами, – познается через сокровенную природу мыслящих духовных существ. Сокровенная природа человека и есть проявление всего, что составляет все.
Эта вибрация, словно многомерное полотно, объединяет миры всех проявлений. Связующая ткань сравнима с безбрежным океаном, где каждая волна сама по себе и одновременно продолжение другой волны. Как листья одного древа жизни, и при этом невозможно определенно сказать, что это и есть собственно вибрация, субстанция или какое­то поле, действующее подобно электрическому или полю тяготения. Сокровенная природа есть пламя жизни.
Мистик Кабир определил свое состояние в просветлении как каплю, растворившуюся в океане. Можно ли сказать, что океан состоит из капель? Единичность капли и есть, Странник, твое одиночество. Но перед самой смертью Кабир позвал сына и велел исправить запись. «Капля не растворилась в океане, – сказал он, – океан влился в каплю». Человек может быть и каплей, и океаном.
Ничто, кроме человека, не может вместить в себя весь мир, и наполненность мира зависит от глубины его сердца. Духовное совершенствование и очищение сознания – непременные условия для достижения просветления. Необходимые, но недостаточные. Никогда не знаешь, сколько будет достаточно. Жизнь в поиске, в творчестве, медитация, страстное желание познать себя и мир, желание «узреть» свой первозданный лик, тот, который был еще до рождения отца твоего, сострадание, мудрость и еще многое и многое. Не так ли, Странник?
– Неведомо, как и когда человеку откроется, Учитель! Но если он готов, все придет в свое время: и знания, и любовь, и мудрость. Наверное, такое состояние и есть ощущение «жить с богом в душе». Удивляешься себе: смотрел – и не видел, стучался – и открылось. Стучаться надо настойчиво, всем сердцем, не оставляя никаких надежд, так, будто это вопрос жизни и смерти твоей. А начало всему – одиночество и страстное желание познать себя. Испугавшись одиночества, человек пытается заполнить его всем, что есть в пределах его возможностей. Алкоголизм и наркомания – не единственные способы ухода от реальности.
Одиночество – это естественное состояние, в котором человеку надо научиться жить. Его невозможно заполнить, ему нет конца. Приумножая иллюзии, мы испытываем чувство обретения опоры. Можно прожить жизнь, опираясь на иллюзии, страшась потерять их. Другие и не подозревают о мире иллюзий, твердо уверенные в том, что живут настоящей жизнью. Когда нет личности и интеллекта – нет одиночества.
Одиночество – путь в небо. Растворившись в нем, человек обретает чувствование. Чем светлее внутренний мир человека, тем ярче полет, тем полнее бытие, тем больше одиночество становится небом. Одиночество – это не скорбь утраты и не страх перед бездной. Оно, как падающая снежинка, как печальный свет луны. Как прощание на рассвете с любимой, когда она еще спит, а ты уходишь, наполненный и пустой, и даже смерть в этот момент не властна над тобой.
Неумение, неспособность чувствовать жизнь в обычных, тонких проявлениях приводят к поиску экстремальных ощущений. Доказать, что тебе неведом страх, все в предельных дозах, с каждым разом риск сильнее. Так теряются красота и радость обычной жизни.
Можно ли научиться видеть красоту в обыденном? Что случается с человеком, изучающим икебану, – дзенское искусство составления композиций из цветов? Сначала он полагает, что создает гармонию и красоту. Потом считает, что композиции – это способ выражения себя, но на самом деле он взращивает свою душу, начинает понимать, что воздействие красоты заключается не только в любовании, а больше в отклике, который она вызывает в душе. Всем известно выражение: «Красота заключается во взгляде смотрящего». Люди смотрят на цветы глазами, а видят их через свою душу. И между собой люди говорят не словами.
Что может быть в жизни проще, чем выпить чашечку чая? Может ли быть в этом духовность и красота? Дзен открывает нам мир через чайную церемонию. Ничто не должно отвлекать, все естественно. Присесть, проникнуться красотой букета в нише, прочитать древнее изречение. Вникнуть в смысл древних слов, чтобы они стали твоими. Осторожно вдохнуть полной грудью, ощутить гармонию вселенной в совершенстве маленького сада. Бережно, двумя руками принять ароматный напиток, почувствовать, как тает на языке чуть горьковатый вкус чая. Прикоснуться ладонью к краю чашечки, поднести к глазам и восхититься творению рук человеческих. Нет различия между мудростью, чистотой и совершенством.
Звезды полет,
Снежинок кружева.
Печальный свет
Очарованья.
На улице стемнело. Монастырский колокол возвестил о времени чтения вечерних сутр. Странник вопросительно взглянул на Учителя, не зная, то ли остановиться, то ли продолжить повествование.
– Нашим странствиям и поиску нет конца, – лицо настоятеля было, как всегда, непроницаемым. – Ты говорил о желании посетить Тибет. Что ты хочешь найти в тех суровых краях?
Странник задумчиво посмотрел на Учителя.
– Тибет притягивает меня тем, что многие просветленные Учителя считали его хранилищем магических знаний и духовных ценностей человечества. Тибет – моя мечта за пределами моих стремлений. Ощутить величие и безмолвие гор, почувствовать одиночество мира. Мне кажется, что люди возвращаются с Тибета иными, открывают в себе что­то новое.
В жизни не все сбывается,
Стихи не все читаются,
Слова не все произносятся,
Горе на всех не делится.
Убежишь за мечтою призрачной
За моря, в города далекие.
А дорога тебя возвращает
К забытым тропинкам детства.
7
Слишком долго глядел!
К вишневым цветам незаметно
Я прилепился душой.
Облетели… Осталась одна
Печаль неизбежной разлуки.
Сайгё. Буддистский монах.
 «Кто же тогда сотворил этот лабиринт сомнений, этот храм самонадеянности, этот сосуд греховности, это поле, засеянное тысячей обманов, эти врата ада, эту корзину ухищрений, эту тюрьму со вкусом меда, эту цепь, приковывающую смертных к земле, – женщину?» – вопрошается в старых буддийских текстах.
В далекой древности, так давно, что даже мифы об этом говорят как о мифе, человек разделился на мужчину и женщину. Разделился, чтобы познать свое величие, чтобы, совершенствуясь, познать вселенную, чтобы вселенная могла познать себя через духовную сущность человека. Мужское и женское находятся в постоянном поиске гармонии. Мужское – это стремление к совершенству, путь к гармонии души и тела. Женское – закрепление достижений, передача изменений, постоянство. Женское – это совершенство в настоящем. Мужчина в поиске совершенства находит женщину. У зрелых мужчин рождаются девочки.
Светло и грустно умирает день
В закатном пламени темнеющего неба.
Вот так и я сгорю в святом огне
Последней, всепрощающей любви…
Истории любви почти всегда печальны, и каждая светла, и каждая неповторима, как жизнь, как женщина.
***
Вчера был выходной. Настал один из тех ясных сентябрьских дней, которые бывают только на Сахалине, когда наш город становится нереально красивым, сказочным. Улицы возле драматического театра похожи на аллеи парка. Машин почти нет – редкие прохожие на тротуарах, одинокие фигуры на скамейках.
С золотисто­желтого ореха облетает лист, а береза еще не поспела – половина листьев зеленая. Рябина, усыпанная красными тяжелыми гроздьями ягод, чуть качается от случайного ветра, узкие, мелкие листочки мерцают, вибрируют. По аллеям парка важно шествуют молодые мамы с колясками в сопровождении счастливых супругов, готовых повиноваться любому их слову или жесту, выполнить любой каприз.
Ты пришла, ты пришла,
Грустным солнцем одета,
Где ты раньше была?
Мое кончилось лето.
Слышишь, в двери стучат
Холода, холода,
Словно слезы, в окне
Дождевая вода.
Прошумит листопад,
Снег уснет за окном,
Не спеши заходить
В неуютный мой дом.
Лета нам не встречать,
Не жалей, не грусти,
Долго длятся дожди,
Ты за это прости…
Случайно или не случайно, а может, душа устремилась сюда, забрел к фонтанчику в скверике у входа в музей. На нашей скамеечке, помнишь, как­то раз там сидели, излучая счастье, молодожены, и мы фотографировали их – отрешенно витала в чарующих облаках грез влюбленная парочка; он – худой, угловатый, а она – красивая и совсем юная. Лет пятнадцать, не больше. Как­то уж очень робко он держал ее за руку, и мне показалось, даже боялся взглянуть на нее. Они примостились на самом краешке, но почему­то вся скамеечка была заполнена ими. Я поразился их чистоте, неужели такое еще может быть? Стараясь не спугнуть, тихонечко прошел мимо. Они и не видели меня, они слушали друг друга сердцами, говорили душами. Их не было в нашем мире.
Почему­то все влюбленные выбирают одни и те же места. Вот и в парке все скамеечки заняты. На одних – шум, веселье, на других воркуют, целуются голуби.
Поздняя любовь – прощальный свет,
Вешняя вода забытых лет,
В небе журавлей печальный клин.
На висках моих полно седин.
Поздняя любовь, ты так светла,
Я в лучах твоих сгорю дотла.
Ты чиста, как первый майский цвет.
На двоих в пути один билет.
Мне нравится бродить по местам наших свиданий, их было немного, и мест, и свиданий, зато каждое запомнилось. Странные были встречи – радость узнавания и одновременно грусть. Открылись настежь сердца наши, распахнулись души, и каждая встреча была как первая, и каждое прощание – как последнее. Мы слишком поздно встретились, в этом наша трагедия и счастье. Счастье в том, что мы такие есть. В необозримых просторах вселенной, в хаосе времен случайно встретились одинокие души и узнали друг друга. Разве это не чудо?
Одиночества отрада – за туманом даль.
За морями мне наградой светлая печаль.
Позови, я вновь поверю в сладостный обман,
Ах, какие шепчет сказки о тебе Пусан.
Словно иней, на рассвете нежные слова,
Но мне снова снится в поле желтая трава.
Неужели все забыто и совсем не жаль
Позапрошлые обиды, прошлую любовь.
Ты говоришь, что возраст ничего не значит, но я знаю – возраст всегда что­то значит. У нас ничего не будет и не может быть, мы живем в противофазах. То я уезжаю куда­то, то ты исчезаешь надолго. Мы расстаемся, когда есть свет в душах наших и все ясно в наших отношениях, нет притворства, лжи.
Дни промелькнут, не лучше и не хуже, в череде обычных наших дней. И вдруг однажды, в светлой тишине, когда луна твоих волос коснется, томление души тебя разбудит, и ты найдешь забытую тетрадь. Достанешь лист с неровными краями – на белом фоне мелкий бисер строчек, вчитаешься с трудом в неровный почерк и вспомнишь обо мне. Ведь это я туманом синим прижимаюсь к окнам, глазами звезд в глаза твои смотрю. Листочком маленьким в руках твоих свернулся. Ты не одна, нас двое в странном мире, где счастья нет…
В следующей жизни, я тебе обещаю, мы обязательно встретимся, как та парочка у фонтана. Я буду дарить тебе цветы и стихи. Это чудо, когда ты можешь дарить.
Утренним солнцем
В окошко твое загляну,
Чтоб меня не забыла.
Ветром колючим
Колени твои обниму.
Нежной снежинкой
К щеке прикоснусь,
Чтоб меня не забыла.
Но для чего это мне,
Если ты не со мной,
Не пойму.
Я вернусь, может, сразу, а может, пройдя через вечность. В жаркий полдень июльский на поляне лесной средь цветов, среди запахов трав окажусь. Или в ночи у костра, засмотревшись на яркие угли, снова к звездам умчусь, как тогда, в моем памятном детстве. Потому что жизнь– не страданья, а чудо, и мне нравится жить и любить…
Что скажу я тебе, если встретимся вновь? Продираясь сквозь дебри молчанья, слова напряженно ищу. Те, что шептал я ночами под шорох осеннего ветра в моей одинокой квартире. А может, без слов, может, сразу с порога в объятья и в глаза долго­долго, до слезного крика смотреть? Ты помнишь, как мы говорили глазами, наверное, можно этому вновь научиться…
Мне кажется, будто мы прожили вместе не одну жизнь. Больше не буду звонить, так будет лучше. Ты – мое совершенство.
К цветку хризантемы в росе
Прикоснуться не смею –
Станет росинка звездой
Или первой снежинкой,
Упадет на ресницы твои.
На Востоке существует поверье: выпьешь росу с хризантемы – продлишь молодость или обретешь долголетие.
 Мудрецы предсказали, что в саду одного из храмов, на севере Кореи, случится чудо – расцветет тысячелепестковая хризантема. К назначенному времени у храма собрались паломники со всего света. Тысяча паломников; убеленные сединой старцы, могучие воины, красивые юноши – по человеку на каждую росинку, на каждый лепесток. У каждого была причина преодолеть столь нелегкий путь. В полночь настоятель открыл ворота в сад и сказал: «Каждая выпитая утром росинка продлит жизнь на десять лет и на час сократит жизнь цветка. Сейчас вы войдете в сад, но с первыми лучами солнца все должны покинуть храм».
Утром, когда ушел последний паломник, настоятель увидел в саду сияющую ослепительным светом хризантему, на каждом лепестке которой сверкала жемчужина росы. Оттого и цветет она так долго, не страшась морозов.
Паломники возвращались домой каждый своей дорогой. И вдруг воссияли их сердца, и в каждом распустился цветок. С тех пор чистый свет любви согревает души людей, волшебным пламенем озаряя их жизнь.
И в моем сердце живет хризантема, а белоснежные лепестки её тянутся к лепесткам цветка в сердце твоем. Спасибо за мечты и любовь.
Странствуя непостижимыми путями в лабиринте души своей, я вопрошаю: «Правильно ли выбрал? По сути ли? Разве не грех – отказаться от любви?» – и не нахожу ответа. А в другом измерении, в другом мире бессонными ночами под кристальным взглядом вечности говорю себе: «Сколько тебе осталось? Она молода и красива, она любит тебя. Живи сегодня», – и не чувствую своей правоты. Потому что любовь – не только взаимоотношения. Даже не столько взаимоотношения, сколько состояние каждого. Она есть суть сама по себе.
 Паруса унесло, мою лодку разбило о скалы. В океане судьбы заблудился, в потоке времен. Где же ты, мой маяк, где мой дом, где причал – я не знаю. Только скалы и снег, только ветер и свет запоздалый. Словно нищий на паперти, взгляд твой ловлю мимолетный. Оглянись, посмотри, как к осколкам разбитой мечты, к тебе руки тяну и молитвы шепчу неуместно. Ни сказать, ни смолчать, ни догнать, ни окликнуть не смею. Все забыть и сначала начать не могу. Как в чарующем сне – летаю, летать не умея. Крылья поломаны, алая кровь на снегу…
Я живу в сентябре и мечтаю уйти в сентябре, когда разноцветные листья печально на землю летят. Когда на зеленые травы по ночам белый иней ложится. А тревожные крики гусей, словно плач облаков, и слепые дождинки, как слезы твои, обжигают. Чуть качнувшись на гребне сопки уснувшей, серебристою рыбой луна из глубин мирозданья всплывет. Вспыхнут наши сердца под лучами прозрачного света, на бескрайних лугах росинками звёзды застынут. Годы пройдут, жизнь пролетит незаметно. У последней черты, без надежды и без сожаленья, все, что было и есть, я оставлю… И с любовью уйду в бесконечность.
* * *
Любовь – не дополнение до целого и не слияние двух половинок. Это новое состояние каждого целого, и только целое может ощутить другое целое. Любовь – встреча двух миров, двух цивилизаций. Нужно только дорасти друг до друга, говорить на одном языке. Но два мира – еще не все миры. Ничто не может заслонить собою все, даже любовь. Любить не значит отдавать себя, не значит забирать себе. Любовь может стать полетом, но может обернуться страданиями.
Не предупреждая, внезапно, из ниоткуда возникает она, и уходит, не прощаясь. Любить можно только в настоящем. Не привязывайся и не привязывай, боясь потерять ее. Она не теряется – она уходит, кончается. «Все, что ты хочешь удержать, уходит от тебя. Все, что ты отпускаешь, может вернуться к тебе», – думал Странник.
Почему так получается? Ухожу от тебя, но выходит – ухожу от себя. Возвращаюсь, но тебя становится так много в моей жизни, что для остального просто нет места. Смотрелся в тебя, словно в зеркало. Видел каждое движение, каждое слово свое. А недавно ты опять уехала. Долго собирал себя, собирал память, мысли, с птицами и облаками улетал к тебе. Ночью, у окна, под пронизывающими лучами звезд вместе с деревьями, сопками, вместе с луной думал о тебе.
Мы слишком схожи судьбами, душами, мыслями. Не видно, где ты начинаешься, где я кончаюсь. Я отпускаю тебя, чтобы потом, встретившись вновь, заболеть тобой. Что меня ждет за краем осенних дождей, в мире другом, где, возможно не будет любви. Не умею я жить без любви, смутной тенью бродить не желаю. Бесстрастным свидетелем стать не хочу. Пусть наши души зреют в странствиях. Каждая душа зреет отдельно – вместе только растут.
Потом, из сиянья,
Скрипкой мечтаю вернуться.
Чтобы петь о любви в унисон
С твоим сердцем печальным.
Чтобы криком кричать,
Израненной птицей
В руках твоих биться,
И ударить смычком
Так, чтобы лопнули струны.
А потом
Нежно к щеке прикоснуться
И заплакать, услышав,
Как сердце твое отзовется.
И уже никого между нами не будет,
Потому что я скрипка,
А скрипке много ли надо?
Лишь коснуться руки,
Лишь бы искренне струны звучали
В унисон с твоим сердцем…
Как быстро жизнь все ставит на места. Времени неумолимый бег острее сердце ранит, морщины оставляя на лице. Мгновенья узнаванья, радость встреч, страдания и боль, и горечь расставанья – куда умчалось все? Бездумный ветер, растворяя в небе белых облаков прозрачный след, последние мечты, как листья, обрывает. Лишь счастье то, что быть могло, но не было. Останется в душе, как прошлогодний снег.
 Любовь прошла, и ты счастлив тем, что она была. Праздник закончился, но разве это может стать трагедией? Праздник проходит, но сияние его остается в душе. И ты благодарен любви, благодарен женщине за то, что она была в твоей жизни, в твоем настоящем. Она разделила с тобой часть своей жизни. Ты благодарен женщине, ибо мужчина всегда существует для нее. Ты создаешь праздник себе, а получается – другому, обоим.
В жизни много праздников. В мире есть женщина, и в каждой живет богиня. Мужчина в стремлении к совершенству находит женщину. Когда­то они были едины, но тогда не было совершенства.
Как прекрасны должны быть
Небесные цветы,
Опадающие
Белыми
Лепестками снежинок,
Тающих в твоей нежной руке.
8
Пусть все, кто ищет путь мира исчастья, найдут его.
Буддистский монах Тензин Гьяцо –
Четырнадцатый Далай­лама.
– Дзен – это мудрость души, шанс прожить жизнь в гармонии со вселенной, с миром в душе, – Учитель достал из маленькой тумбочки книгу и положил ее перед собой на столик.
 В нем нет культовых обрядов, направленных на установление особых взаимоотношений с богом, нет священных писаний и божественных заповедей. Он не объясняет напрямую взаимоотношения человека и мира, не решает вопросы первичности духа или материи.
– Ты слышал, Странник, о тибетской Книге Мертвых? Помнишь, что ощущает человек непосредственно после смерти, – настоятель открыл книгу и нашел нужную страницу:
Скоро выдохнешь ты последнее дыхание и тут увидишь Предвечный Чистый Свет. Перед тобой распахнется простор, безбрежный, подобный океану без волн под безоблачным небом….
Если ты видишь блеск – это Блеск Предвечного Света Просветленной Яви. Это твое теперешнее сознание, незаполненное впечатлениями, звуками, красками, запахами, воспринимает Само Себя, что есть настоящая Реальность.
Твой собственный ум теперь не бытийный, зияющий вечностью, предоставленный только себе, сверкает, вспыхивает, горит. Это и есть настоящее очищенное сознание. Сознание и сверкающий ум – одно и то же. Их союз и есть состояние Совершенного Озарения Предвечным Светом…
Достаточно понять лишь это. Распознав, что в зияющей вечности ума и заключена устрашающая яркая Просветленность, и воспринимая ее одновременно как Собственное Сознание, ты и удержишь себя в состоянии божественной просветленности Будды.
Твое сознание, зияющее, растворенное и неразделенное с Вечным Блеском Предвечности, не имеет рождения и не знает смерти. Оно само и есть Вечный Свет – Будда Амитаба*.
– Мы знаем, что, растворившись в Вечном Блеске Предвечности, человек освобождается от кармы перерождений. Вот что мы хотим ощутить в медитации, через что получаем просветление. Все люди живут по­разному, каждый в своем мире, и только просветленные живут в общем, реальном. Живут, творя свою жизнь. А когда творишь, всегда что­то открываешь. Это закон нашей вселенной. Ты согласен со мной, Странник?
– Да, Учитель. Все открывается, когда идешь. Нужно правильно настроить себя, видеть и слышать. Смотреть и видеть – это не одно и то же. Знания повсюду. Можно жить, учитывая сложившиеся реалии, делая выбор осознанно и зная о последствиях. Можно жить в иллюзиях, в придуманном мире, и тогда все последствия возникают в виде случайностей.
Человек является творцом своего настоящего, прошлого и будущего; активным, сознательным или подневольным. Настоящее есть следствие прошлого, память о прошлом – значительная часть нашего эго в настоящем. Прошлое – это не то, что было, но то, что мы помним и думаем о нем, в какие цвета окрашиваем. Создавая реалии, необходимо помнить об ответственности за последствия выбора. Лучше сразу отбросить иллюзии и сказать: «Я принял решение, и ответственность на мне».
Своими мыслями и действиями, притягивая к себе людей и события, человек имеет возможность через ум или сердце выбрать настоящее из множества возможных вариантов. Настоящее – не рок и не судьба, это время реализации выбора. Выбирать и действовать можно только в настоящем.
Каждая возможность несет свои знаки, и если быть достаточно внимательным, настроенным, можно увидеть то, что предопределит твой выбор. Правильному выбору обязательно следуют благоприятные знаки. Все начинает вершиться словно само собой. Начинается полоса везения. Появляются нужные книги, находятся потерянные вещи, встречаются друзья, с которыми не виделся много лет, устанавливается летная погода.
Каждую благоприятную возможность нужно исчерпать до конца. Незавершенное дело, неиспользованный шанс уменьшает возможность реализации потенциала в следующий момент настоящего. Следствием нереализованных возможностей и неисполненных желаний являются несбывшиеся мечты.
Очень часто человек подсознательно отказывается от выбора, и не потому, что боится ошибок или последствий, но потому, что боится исполнения своей мечты. Выбирая путь к исполнению желания, человек выбирает образ жизни. Подсознательное нежелание менять себя приводит к отказу от мечты.
«Все давно предопределено, и от меня в этом мире ничего не зависит», – убеждает себя человек, оправдывая бездействие, не ведая того, что отказ от мечты, от счастья – самый большой грех. Сознательный выбор – это первый шаг к пробуждению. Человек, живущий в мире иллюзий, не может понять другого. Сколько людей, столько и миров, столько иллюзий нашего ума.
Сначала мысль, затем слово и действие. Потом необдуманное слово и действие, затем просто действие, механическое, без мыслей. За «просто действием» идет ложное слово, за ним – ложная мысль, и вот уже создана вечность ложного мира. В таком мире доводы ума постоянно довлеют над доводами сердца и принимаются за абсолютную истину. Слепое доверие к своему уму приводит к потере духовности. За логическими построениями ума, как правило, стоит подсознательное желание психической сущности оправдать, закрепить доказательствами свои идеи, свое видение мира.
Ложный мир состоит из множества маленьких ложных мирков, однако все там «живут» глобальными интересами, и все судьи друг другу. Ум почти всегда оправдывает поступки, иначе существование человека стало бы невыносимым. Все варианты выбора такого ума сводятся к личной выгоде. «Правильно думать» не означает слепое заучивание заповедей и догм. Цель иная – научиться контролировать сознание, преломлять мысли через духовное зрение. Идеология и религия призваны лишь заполнить пустоту между личной выгодой и стремлениями души, создать видимость согласия между желаниями души и тела.
Жизнь творческая, духовная является желанием каждой сущности. Все истинное создается через духовный порыв, через сострадание и любовь. Не может быть случайно написана картина, построен дом, составлен букет. Все случается так, как мы выбираем или не выбираем. Каждая духовная сущность стремится познать свои возможности, свою чистоту. Реализация стремления идет через осознание и выбор. Быть осознанным означает знать в любой момент настоящее – кто я сейчас и кем стремлюсь быть.
Свобода выбора – основополагающая проблема человека. Может ли человек сознательно изменить свою судьбу, выбирая между добром и злом, или он ограничен в выборе внешними обстоятельствами или внутренними, присущими ему изначально стремлениями. Почему именно добро и зло составляет проблему выбора? Выбор между добром и большим добром, между хорошим и лучшим в конечном итоге не является основополагающим выбором.
Традиционная философия считает, что выбор человека всегда определяется в пользу добра. При этом так же традиционно считается, что человек по сути своей, по рождению знает, что есть добро и зло. За основу принимается постулат об изначальной праведности человека в отличие от постулатов христианской церкви, утверждающих о его врожденной греховности. В качестве критерия определения добра и зла почти всегда принимаются понятия морали. При этом игнорируется само наличие различных понятий морали, поскольку мало у кого возникают сомнения по поводу истинности своих ценностей. Все выбирают добро, а в мире появляются боль и страдания.
Довольно часто люди, объединенные расовыми, религиозными, национальными признаками, политическими убеждениями, позволяют лидерам манипулировать своим сознанием, не задумываясь над тем, что доводы руководителей государств, церквей, политических объединений сводятся к приписыванию себе и своим сторонникам всех духовных ценностей человечества. Они оправдывают свои действия стремлением к справедливости и создают миф об особой исторической миссии своих сторонников.
В едином мире созданы «истинные миры»: исламский, христианский, западный, восточный, и каждый является носителем абсолютных ценностей. Ни у кого нет сомнения в том, что их понимание добра и есть добро истинное.
Теисты утверждают, что бог изначально наделил человека свободой выбора, полагая, что речь идет о послушании или непослушании, о соблюдении или несоблюдении заповедей. Считается, что, однажды вкусив плод древа познания, в дальнейшем люди рождаются с готовым суждением. Критерии определения добра и зла установлены священными писаниями, и в них же существует система поощрений и наказаний как следствие правильного или неправильного выбора. Но даже такой принудительный выбор фактически не является выбором, поскольку «на все есть Воля Его». Создана иллюзия выбора. На самом деле у теистов нет права выбора. Выбор – прерогатива бога, за человеком остается смирение и послушание.
Атеисты имеют иную точку зрения. Марксистско­ленинская философия сводит «на нет» роль личности. У отдельного человека не может быть правильного выбора. Выбор исторически обусловлен, и вершит его народ. Недоверие к человеку, манипулирование его сознанием объединяет церковь и государственный аппарат.
В дзен­буддизме, где добро и зло в конечной реальности неразличимы, а в феноменальном мире эти понятия относительны, свобода выбора определена через не­свободу выбора зла и не­деяние. Дзен не говорит об идентичности добра и зла. Зло всегда остается злом. Человек, становясь зрелым, живет в поле добра, созданного им самим, и не может не быть добрым. Неделание зла, невозможность его выбора становятся его сутью. Путь к такому бытию, к свободе идет через осознанность. Мысли и в основном поступки, приближающие человека к его истинной, божественной сути, являются добрыми. Зло состоит в отказе от себя, во все большем отчуждении эго от истинной сути. Жизнь с миром в душе есть добро, жить в разладе с самим собой – зло.
Человек может предпочесть выбор ума выбору сердца, может вообще не выбирать или предоставить право выбора другому. Если выбор ума и сердца совпадает, он становится цельным. Без права выбора и без наличия выбора человека нет. Никто не обязан придерживаться своего выбора, если он сделан ошибочно. Человек имеет право «передумать», выбрать заново.
Постоянно меняя свой выбор, человек не «успевает» стать таким, каким он выбирает быть. Выбирать необходимо всегда, но выбирать нужно не выбирая. Вселенная не «реагирует» на выбор, если он постоянно меняется. Каждый может выбрать быть счастливым. Многие подсознательно отторгают счастье, уверенные в том, что за все придется «платить». Дуализм породил веру в существование взаимозависимых пар отдельных ощущений: горе – радость, любовь – ненависть, счастье – несчастье.
В осознанности, в настоящей реальности счастье есть суть сама по себе, и «глубина» счастья не измеряется «глубиной» несчастья. Нежность есть явление само по себе, но не продолжение грубости. Красоту не соизмерить с уродством. Человеку трудно сопоставить свое ощущение даже с таким, которое он ранее испытывал. Измерить яркость и глубину чувства нечем. Все очень личностно. То, что для одного – счастье, для другого – норма, для третьего – горе. Свет не измерить тьмой, счастье – несчастьем, силу – слабостью.
Время было позднее. В храме затворили ворота, монастырь погрузился во тьму. Зная, что настоятель очень рано приходит на службу и в это время обычно уже отдыхает, Странник чувствовал себя неуютно. Единственное, что можно было позволить себе, – это делать паузы, чтобы Учитель мог закончить беседу.
– Мне понятны твои мысли, – сказал настоятель, будто услышав Странника. – Чувствование и творение есть привилегия человека, привилегия земного существования. Такая же, как и выбор каждым своего ощущения. Если человек хочет чувствовать себя несчастным, ничто не заставит его быть счастливым. Важно выбрать проживание в поле счастья. Если не знаешь, что есть для тебя счастье, лучше обойтись без мысли о нем. «Если кто­нибудь говорит и делает с нечистым разумом, несчастья следуют за ним», – учит Дхаммапада. Быть счастливым – значит быть в мире с самим собой, жить в гармонии материального наполнения и духовного совершенствования, думать чисто и светло.
* * *
 – Ты, наверно, болен, – с иронией сказал друг детства, – посмотри в зеркало. Разве уместно говорить в нашем возрасте о любви, о выборе, о счастье? Проснись! Все уже позади. Лишь смерть, как неизбежный результат нашей жизни, исполнения наших желаний, ожидает нас. Не думай ни о чем. Твои мысли только усложняют все, вводят человека в заблуждение. Не трать время на иллюзии, забудь о книгах, о вечности, о душе. Осталось так мало радостного, что дорог каждый день. Отдохни, расслабься. Главное, чтобы здоровье было. Давай попьем, сходим попаримся, сыграем в шахматы. Поговорим о чем­нибудь другом. Помнишь, как пацанами сидели ночами у телевизора, ждали футбол?
– Давай попаримся, – соглашался Странник, – поговорим о чем­нибудь. Мне интересно все. Любовь, счастье, выбор и многое другое не тревожат меня, я в этом живу. Не спрашивай меня – и не возникнут у тебя сомнения о состоянии моего здоровья. Каждый живет так, как умеет.
– Что дает тебе выбор, кроме лишних забот? Разве ты живешь лучше других, или все тебе дается легче, чем другим? – вопрошал друг.
– Не думай обо мне. Достаточно того, что мы – друзья, – отвечал ему Странник. – Пусть тревога за меня не мешает тебе жить так, как ты хочешь. Услышь меня. Я не ищу выбора или любви для чего­то. Я в этом живу.
Друг обижался.
«Он стал невыносимым, совсем загордился, не хочет даже поговорить со мной, поспорить. Знает, что я прав. Я желаю ему добра, хочу, чтобы он жил по­настоящему», – думал он.
Друг хотел, чтобы все жили правильно.
– Ты живешь в выдуманном, нереальном мире. Говоришь о терпимости, об осознанности. Оглянись вокруг! Мы должны постоянно работать, чтобы прокормить свои семьи. Мы вынуждены бороться, ограждать все свое от посягательств других. Нужно закрыть границы, чтобы наркотики и всякая порнография не приходили к нам. Закрыть остров, восстановить пограничную зону, чтобы не приезжали к нам все кому не лень. Найти и выбрать настоящего президента, который выполнит все обещания. Это нужно сделать ради наших детей. А ты молчишь, пока тебя не спросят, и не отвечаешь прямо на вопросы, – возмущался он. – Я знаю твои ответы наизусть: «Рай на отдельно взятом острове не построишь; надо принимать правильные законы и следовать им, а не искать правильных людей; мир вокруг зависит от мира в душе». Почему ты не убеждаешь меня в своей правоте? Потому, что ты сам не уверен. Ты не был таким, ты изменился.
– Да, я изменился, – сказал Странник. – Человек строит дом. Потом берет кирпичи, те, что приготовил для стен, и возводит забор. Чем выше дом, тем выше ограда. По какую сторону забора живет его страх?
 Давно разошлись их пути и редко встречались они, но друг, по праву старшего, все время стремился направить Странника на путь истинный.
Странник уважал и любил этого неунывающего, рано поседевшего, коренастого человека – резкого в суждениях, но и с доброй душой. Его, тогда еще тринадцатилетнего пацана, познакомил с другом отец, работавший с ним на стройке. Это было «полезное» знакомство. Другу исполнилось семнадцать лет, и к тому времени почти два года он был главой большой семьи, отцом и матерью для осиротевших пятерых младших братьев и сестер. Он работал там, куда его брали, таскал картошку и капусту с совхозных полей, доски и кирпичи со стройки для ремонта дома, ловил и продавал горбушу и кету, и никто не порицал его за это. Он никогда не брал больше, чем было ему необходимо. Все пацаны считали великой честью подружиться с ним. Он знал все: где, когда и как ловить рыбу, чтобы не сцапали «рыбники» (инспектора рыбнадзора), как хранить картофель, солить капусту, где взять патроны для ружья, кто победит на чемпионате мира по футболу и что такое «староиндийская защита»*.
Все предложения и попытки местных властей отдать младших в интернат или детский дом успеха не имели. Самыми сильными аргументами у друга были огромный слюнявый сенбернар по кличке Барон и топор в коридоре за дверью. И при этом он был настолько добрым, что ни в чем никому не отказывал, и всем все обещал, и довольно часто не выполнял или забывал обещания. Барон был таким же добрым, как его хозяин. Собаки часто становятся похожими на своего хозяина.
Барон почти никогда не лаял, катал младших на спине, кувыркался с ними, позволял зимой запрягать себя в санки, но репутация «страшного зверя» закрепилась за ним с тех пор, как он насмерть прокусил горло соседскому псу, случайно забежавшему на его территорию. Его уважали и собаки, и люди. Обычно он лежал за сараем, прикрыв глаза и высунув длинный язык в жару – притворялся, что спит, лишь иногда ненадолго исчезая по своим собачьим делам. Все, кто хотел, входили во двор, проходили в дом, но выйти из него могли только с его согласия. На нас он не обращал никакого внимания.
Друг вырастил и выучил детей, и сам, уже будучи женатым, получил в вечерней школе аттестат о среднем образовании, чем он втайне ужасно гордился. Чем привлек его обычный мальчишка, может, в нем он хотел видеть себя, неизвестно. Они не думали об этом. У них была общая страсть к футболу и шахматам. Они знали по именам всех футбольных кумиров, могли часами говорить о Пеле, об умопомрачительном ударе «сухой лист», когда мяч с корнера залетал в девятку, и сутками могли играть в шахматы. Спустя несколько лет судьба развела их, но они остались друзьями.
– Наши жизни похожи одна на другую, – сказал Странник своему другу, – но каждая проживается отдельно. Все считают, что живут правильно; один – так, как хочет, другой – как может, третий – как позволяют. Наш ум находит тысячи доводов для оправдания образа жизни. Без этого для многих она стала бы невыносимой. Так должен ли человек знать об этом? Каждый выбирает нужный ему ответ: да или нет, или не знаю и не хочу знать. Все ответы положительны и равноценны. Жизнь вмещает все, принимает или отторгает это человек. Загляни в глубину сердца своего и спроси: «Хочешь, чтобы сын твой был похож на тебя, повторил образ жизни твоей?». Спроси сына своего: «Хочешь ли быть похожим на меня?» Сможешь ли услышать и не осудить себя за слова сердца своего и забыть ответ сына? Если чувствуешь, что не сможешь, лучше не спрашивай.
Каждый живет как может и как хочет, и как позволяют, и жизни наши так не похожи одна на другую. Не я отвечаю тебе и не я вопрошаю. Ты друг мне и дорог таким, какой есть. Изменишься ты – станешь дорог таким, каким станешь, если образ твой будет по сути твоей. И еще ты мне дорог как память о детстве моем. Мы много лет шли вместе в начале пути. Оттого и не спорю с тобой, что спросил я однажды себя. Оттого и молчанье мое. Не зови меня в веру свою, ибо вера и неверие живут вместе и вместе приходят к одному.
– Сколько тебе было, когда уехал учиться? Восемнадцать! Среди сверстников в поселке вас двое таких было. Мы тобой гордились, добился своего. А когда ты через пять лет вернулся, у меня уже дети росли – Вера и Алеша. Помнишь, как зимой за корюшкой на мотоцикле в Охотское ездили. И мороз нам нипочем был…
Они почти не менялись. Один предпочитал иметь и выбирать, другой – выбирать и иметь, и неведомо, кто из них прав, потому что перед вечностью все правы, и судьбы людские ей безразличны. Вечность не творит. Она отзывается на чувства, на человека живущего, ибо во всех нас живет ее частица. Каждому когда­либо откроется. Вечности незачем спешить.
Светлое
в желтом волнами
струится черное крыльями
точками треугольником знаки
земли в окне квадратами близнецы
меня делят надвое больно дышится взахлеб
бьется рыба вторая спряталась наверное смотрит
или улетела в небо на черных крыльях нежность
по венам знаки воды волнами знаки земли
квадратами светятся цвета дерева
зеленые земли желтые черные
треугольники равносторонние
или равнобедренные
где я начинаюсь
где ты
кончаешься
вместе клубясь раствориться облаком
потом собираться отдельно точками треугольниками
и светлым струиться по желтому.
  9
Зачем нужны сны облакам, людям, пока неведомо. Человеку – другое дело. В краткий, дивный миг чарующего сна между двумя ударами сердца проживается жизнь, и воплощаются мечты. Ярким костром полыхают чувства, вознося нас на крыльях души в неведомые миры. Может, сон и есть настоящая жизнь. Человек открывает глаза и думает, что проснулся, а на самом деле он спит. Человек живет как во сне. Одни события кажутся ему неправдоподобными, и он спрашивает себя: «Неужели это происходит со мной? Не может быть такого!», – но неотвратимая длань судьбы воплощает предназначение. Другие же сразу исчезают, оставляя зыбкие тени, и не знаешь – хорошее «это» было или не очень. А иные все время возвращаются. Может, это забытая нами мечта стучится в затворенные двери сердца, а мы не слышим. Вернется ли она еще раз? Или судьба явит нам знак, а мы не видим.
Со всяким случается такое. Внезапно чувствуешь – уже было: все, что есть сейчас, что происходит и произойдет. И место, кажется, то же самое, и стоял вроде здесь. Когда случилось, где? В этой жизни или прошлой – не вспомнить. А душа томится, что не видим знак. Душа вопиет: «Посмотри, разве ты не видишь? Мы снова вернулись. Сколько можно ходить по кругу. Просыпайся!». Услышит человек крик души своей?
Бывает, увидишь человека, что­то мелькнет в памяти, но ни имени не вспомнишь, ни события, и страшно становится; словно не ты жил, не с тобой происходило. Потеряна часть бытия. Зачем было жить, если и вспомнить­то не можешь или нечего. Люди, события, годы, чувства – все как в тумане. Перебираешь прожитое, а в полотне памяти огромные дыры и кое­где свежие заплатки: фотокарточка случайно попалась на глаза, и вспомнилось или выплыло событие из подсознания в сон, и снова пережил происшедшее.
Для чего я пришел в этот мир, полный страданий и боли? Что было со мною вчера, год назад или два – вспомню ли? Только начал жить, а уже седина и морщины. Неужели это я? Душа как была, так и осталась – юная, полная желаний.
Оттого и друзья, и любимые, сегодняшние и ушедшие, так дороги сердцу. Помнишь о них, и они тебя помнят – разного в разные годы. Значит, все действительно было. Человек живет, пока помнит, пока помнят о нем. С друзьями не теряешь себя, твое прошлое всегда рядом. Детство и юность с годами все ярче и ближе и видятся светло, а вчерашнее– словно в тумане.
Сны не выбирают. Они приходят из ниоткуда и уходят в никуда. Бывает, что один помнится долго­долго, другой – то ли был, то ли не было его...
* * *
Облаку снилась женщина. Седая, маленькая, в крошечной однокомнатной квартире на самой окраине Сеула. Прошло три года, как она вернулась на родину. Всю жизнь, кроме двух первых и трех последних лет, женщина прожила на Сахалине. Сначала при японцах, потом – среди русских.
В Корее, в городе Ансане, ей на двоих с подругой предоставили большую, светлую двухкомнатную квартиру в «Гоян Маыль» (Родная деревня) – в квартале для переселенцев с Сахалина. Несколько месяцев спустя судьба привела ее в дом на окраине Сеула.
История, предшествующая переезду в Сеул, тронула сердца многих людей и в Корее, и на Сахалине. Все сочувствовали, сопереживали, все, кроме чиновников, волею которых пожилая супружеская чета дважды разводилась, потом снова регистрировала свой брак и в конце концов они уехали на родину раздельно; сначала он один – в дом престарелых, а потом, через три года – она вместе с подругой детства. И все потому, что душа не имеет возраста. Он был старше ее на одиннадцать лет и имел право выезда на родину, но она еще не достигла «возрастного ценза».
Какие страшные слова – «право выезда на родину при достижении шестидесятипятилетнего возраста». Как быть, если человеку не суждено достичь такого возраста? Через год правила поменяли, и супруги «имели право» (!) уехать вместе, но что делать с теми, кто уже был разделен обстоятельствами, никто не знал. Это и неудивительно, поскольку всем известно, что у редкого чиновника бывает сердце.
 Проходит все, и эта боль пройдет. Многострадальные, оставшиеся в живых родители, бабушки и дедушки уехали в Корею, а мы, по­восточному смирившись с обстоятельствами, вернулись к своей обычной жизни, изредка прерываемой скорбными вестями оттуда. Почему так произошло, никто не знает. Еще не осознали глубины своей трагедии. Видимо, это первый опыт в новейшей истории человечества, когда старшее поколение, отделив от детей, переселили на родину, предоставив им возможность доживать свой век в одиночестве. И в одиночестве умирать, зная, что не смогут приехать дети проститься и проводить. Друзья и родные Странника вспомнили легенду о Нараяме. Легенды потому и живут, что в них сказано о нас.
Супруг оказался настойчивым. Не прошло и четырех лет, как в очередной раз «справедливость восторжествовала». Семидесятисемилетний мужчина переехал из дома престарелых при христианской миссии в провинции Кавандо в Сеул, в маленькую квартиру в десяти минутах ходьбы от станции метро «Бальсан», забрал из Ансана жену, но это стало последним делом его жизни. Женщина осталась одна.
Семья – дети и почти взрослые внуки и внучки – осталась на Сахалине. Это был ее выбор: остаться рядом с детьми или уехать в Корею. Выбора не было. Пенсии за тридцать пять лет работы штукатуром­маляром не хватало даже на еду. А еще надо платить за электричество, покупать уголь, дрова. Старый деревянный дом во Владимировке, в самом неблагоустроенном, бывшем «корейском» районе Южно­Сахалинска, каждую весну затапливало водой. Талая вода плескалась под полом, проступала сквозь половицы, долго стояла в огороде, уплотняя почву и вымывая удобрения.
Жители окрестных улиц бегали за километр к телефону­автомату с вечно разбитой трубкой, взывали о помощи, но в этом, богом забытом закутке с момента установления Советской власти ничего не менялось. Единственная примета прошедшего времени – десяток полуразрушенных бараков, построенных в пятидесятые годы, сразу после войны, для переселенцев с материка. Перебои с электричеством, постоянный страх за свое имущество, за скудный урожай в огороде, потому что крали все: рассаду, посуду, картошку, дрова; темные, грязные переулки, жизнь на грани выживания настолько утомили ее, что в Корее впервые за много лет она почувствовала себя человеком.
Пособия, назначенного правительством Кореи, хватало на оплату коммунальных услуг, на еду и на одежду и даже на небольшие подарки детям и внукам. Городская власть и благотворительные организации предоставляли автобусы для экскурсий, присылали билеты на концерты, приносили рис и фрукты. Она не отказывалась ни от концертов, ни от экскурсий, а недавно целую неделю отдыхала по бесплатной путевке на курорте острова Деджудо. Ей нравилось бродить по городу, открывая все новые уголки, подолгу сидеть в тихих залах музеев и картинных галерей, рассматривая экспонаты, слушать объяснения гидов. Женщина и не подозревала о наличии у себя такой страсти. В той жизни у нее не было картин.
Время от времени, как это свойственно всем женщинам, она ходила по магазинам и рынкам, чего не могла позволить себе в России много лет, покупала одежду, посуду, сувениры, вечерами долго рассматривала покупки, укладывая в небольшие узлы и сумки, чтобы оказией отправить их на Сахалин внукам. Какое упоительное ощущение – иметь возможность выбрать и купить себе то, что хочешь! Да и много ли надо пожилому человеку?
Как расцветала ее душа, когда дети и внуки радовались ее подаркам. Услышав в трубке их голоса, смех, женщина преображалась, становилась моложе, исчезала боль в коленях и пояснице. Она была готова на все, лишь бы им было хорошо. Все матери на земле думают так, в этом их суть.
А ночью – ночью женщине снились дети. Не те взрослые, что остались на Сахалине, а те трое, которые ушли совсем маленькими. Отправились в странствие, из которого не возвращаются. Сначала первенец, потом еще двое – двухлетний мальчик и через неделю – девочка. Кто определяет человеку время земного существования – неведомо. Люди говорят – у него мён (век) короткий. Дети часто приходили к ней. Неслышно входили в старый дом на окраине шахтерского поселка и, не закрывая двери, держась за руки, молча стояли у порога. Женщина каждый раз пугалась и удивлялась: «Какая она ранняя, эта малышка, всего два месяца ей, а уже стоит. Неужели такое может быть? Надо будет спросить у бабушек». И беспокоилась: как бы не упала. «Молодцы старшие – заботятся о маленькой», – думала она, протягивая к ним руки. Ей хотелось обнять их, прижать к себе что есть сил и уже никогда не отпускать.
А дети не плакали и не звали ее, просто стояли и смотрели. «У меня всегда были послушные, смирные дети, у меня не разбалуешься», – с гордостью восклицала она про себя, но дотянуться до них не могла. От их, как ей казалось, укоризненных взглядов останавливалось сердце, а они все смотрели и удалялись, улетали вместе с домом, с колодцем во дворе туда, в небо, к редким облакам. «Подождите, не улетайте, – кричала она, – подождите маму, не бойтесь ничего, я скоро приду».
«Я скоро приду к вам», – шептала она и просыпалась в слезах.
Душа металась, разрываясь пополам; и там – дети, и здесь – дети… Женщина долго лежала, не замечая слез, блуждая мыслями в самых потаенных уголках памяти, пока сон не одолевал ее.
* * *
 Пыльный автобус медленно тащился по тряской грунтовой дороге. Она дремала у окна, обняв лежащий на коленях рюкзак. Левая рука раскачивалась на лямке в такт движениям машины, правая, под щекой, сжимала  на рюкзаке бечевку горловины. День прошел удачно.
– Люба, с тебя причитается, – объявил утром бригадир. – Вчера тебе четвертый разряд присвоили, приказ с вечера висит.
– С получки обязательно поставлю, – обрадованно обернулась миниатюрная красивая женщина, а рука привычными уверенными движениями продолжала набрасывать мастерком раствор на шлакоблочную перегородку. Двадцать пять рублей ежемесячно – весомая прибавка к семейному бюджету. Весь день она жила этой новостью, подсчитала, что в августе получится лишний раз съездить в областной центр, в больницу к мужу­инвалиду и заодно прикупить сыну брюки и ботинки к школе.
После работы в соседнем магазине, сумев дважды встать в очередь, женщина купила четыре буханки черного хлеба. В другом магазине ей дали две буханки и предупредили, чтобы больше очередь не занимала. Зато в третьем ей повезло. Продавщица разрешила взять две буханки черного и две белого. Теперь три дня можно не переживать, что дети останутся голодными, забыть о поросенке и не гонять малышей каждый день по пыльной дороге за километр в магазин. И без этого работы дома невпроворот – до глубокой ночи. Сначала, пока светло – в огороде, потом – приготовить детям на завтра салатик, картошку, рыбу или кусок мяса, еще – накормить поросенка, постирать…
Сегодня ей определенно везло. Купила хлеб, успела на автобус и теперь умиротворенно дремала у окна. До своей остановки ехать почти сорок минут.
* * *
Прошлой осенью ей исполнилось шестнадцать лет. Она была красива и знала об этом. Все подруги втайне завидовали. Девушка жила ожиданием любви, ждала своего суженого – высокого, красивого, умного, сильного. Все девчонки мечтают о таком. В юности никто не соглашается на меньшее. В юности внешнее всегда кажется более значимым, чем внутреннее. Еще неведомо им, что душа должна найти душу. Будущее казалось ясным, как это летнее небо.
В магазине она задержалась, встретив подругу, и теперь бежала домой. Родители ждали гостей. Ей страшно было подумать, что будет, если она вдруг опоздает. Так и есть. В коридорчике стояли три пары незнакомой обуви. Девушка тихонечко прокралась на кухню – кажется, обошлось. Обрадованная, что никто не заметил ее опоздания, она сноровисто накрывала с мамой стол, подала чай, а когда гости ушли, стала мыть посуду.
– Осенью, через два месяца, будет свадьба, – сказала прямо с порога мама. – Приезжали сватать тебя, мы обо всем договорились. Сейчас отец позовет тебя. Не вздумай плакать при нем или задавать вопросы, ему непросто было принять такое решение.
Прошел месяц. Девушка шила с мамой одеяла, примеряла обновки, но все как во сне. Ее не покидало ощущение нереальности происходящего. А как быть с мечтой об учебе, о жизни в большом городе, о любви? Все изменилось вмиг. И она решилась. В сарайчике, за дровами, спрятала узелок с любимым платьем, сменой белья и стала копить деньги на билет до Южно­Сахалинска.
Во вторую ночь полной луны, когда в доме все стихло, Люба тенью прошмыгнула в сарайчик, схватила узелок и что есть сил помчалась к разъезду. Тропинка петляла мимо кладбища, через болото, и даже самые отчаянные вряд ли решились бы идти по ней в полной темноте. Была и проселочная дорога через лес – километров шесть, но возле урочища она тянулась мимо забора воинской части. Об этих местах такое рассказывали…
Как пробежала три километра по зыбкой гати, по промоинам, по чавкающей грязи, она не помнила. Вся дорога была сплошным кошмаром. Полусгнившие, скользкие жерди старой гати, уложенной еще при японцах, разъезжались, вставали на дыбы в самых неожиданных местах. Доски на опасных участках куда­то исчезли, девушка падала, проваливалась с головой в жидкую грязь, с трудом выползала на гать и снова бежала, и снова падала. Потом, дрожа от холода и страха, постирала платье в мутном ручье, смыла с себя липкую, черную грязь, переоделась и, прижимая к себе мокрый узелок, поднялась по крутому откосу к железной дороге. Через час показались огни поезда. Она вышла из­за кустов и услышала за спиной шаги. Девушка испуганно обернулась. Кто­то, весь черный, мокрый, схватил ее за плечо. Сердце остановилось. Не осталось ничего, только отчаяние и страх.
– Пойдем домой, – тихо сказал отец.
Что­то надломилось внутри ее, и она безропотно пошла за ним. Через месяц была свадьба. Все подруги завидовали. Жених оказался высоким, красивым мужчиной двадцати пяти лет от роду. Работал бригадиром в леспромхозе, немного читал и писал по­русски, приятным баритоном пел печальные песни.
Стерпится – слюбится. Терпеть­то и не пришлось. Молодые полюбили друг друга с первого взгляда, со всем пылом горячих сердец. Их счастью, казалось, не было конца. Но ничто не вечно на земле, и жизнь тому подтверждение.
Сначала пропал без вести отец. Пошел на работу, а назад не вернулся. Говорят, вызвали в контору. Шел 1952 год. Потом умер первенец, а через год страшная дифтерия за неделю унесла еще двоих: мальчика и крошечную девочку. Она до сих пор не понимала, как смогла выдержать такое. От следующего ребенка женщина по совету гадалки отказалась, символически отдав его духу воды. Нет, на самом деле мальчик все время был с ней, просто считалось, что у него есть другая, настоящая мать.
Он рос, ходил к роднику, где, как всем известно, обитает Мульквисин– дух воды, кланялся, приносил по праздникам еду, разговаривал с ним, делился секретами. Назовешь родник матерью своей и отдашь ему часть души. Но не зря на востоке говорят: «Где убавится – там и прибавится». Это ли помогло, или что другое, неизвестно, но мальчик и две его сестренки, родившиеся позже, росли здоровыми. Но когда сын пошел в школу, слег от болезни муж и больше не вставал. Девятнадцать лет неподвижно, пластом лежал, пока душа его не обрела покой…
* * *
Кто­то схватил ее за плечо и голосом отца строго сказал: «Гражданка, развяжите рюкзак». Женщина испуганно обернулась. В проходе стоял милиционер. «Развязывай рюкзак», – грубо сказал он.
Люба трясущимися пальцами развязала узел, и все увидели аккуратно уложенные буханки хлеба. Да и смотреть не было нужды. Салон автобуса давно уже наполнился запахом хлеба.
«Поворачивай к отделению», – крикнул милиционер водителю. «Вот вы, женщина, – палец указал на пассажирку, сидящую впереди, – и вы, – он повернулся к ее соседке, – будете понятыми». Никто не возражал. Не принято было возражать, все жили в страхе.
Автобус развернулся и через пятнадцать минут, высадив у двухэтажного каменного здания милиционера, преступницу и понятых, ушел на линию. Протокол о задержании был кратким, емким и понятным.
Гражданка: фамилия, имя и отчество.
Год рождения: 1934 г.
Гражданство: лицо без гражданства.
Национальность: кореянка.
Паспортные данные: паспорта с собой не имеет, задерживается до установления личности.
Была задержана в присутствии понятых: фамилия, имя, отчество, место проживания, дата задержания, в 19 час. 10 мин. в рейсовом автобусе, следующем по маршруту пос. Восток – пос. Лермонтовка, с десятью буханками хлеба. По словам задержанной, хлеб покупался для личного потребления. Скупку хлеба с целью перепродажи или по иным мотивам отрицает.
Со слов задержанной записано мною, инспектором: фамилия, имя, отчество, правильно. Дата, подпись.
Задержанная: подпись Понятые: подпись.
 Особые отметки: Известно, что корейцы не употребляют хлеб, значит, скупка хлеба производилась для других целей. Инспектор: подпись.
Отпустив понятых и отправив женщину в камеру «до установления личности», сержант сдал документы дежурному и уехал в составе наряда по срочному вызову. В камере, в подвале здания райотдела милиции, женщина оказалась совершенно одна. Сначала она тихо плакала, сидя в углу пустой, с тусклой зарешеченной лампочкой на потолке, комнаты, вспоминая оставленных дома детей. Потом вытерла косынкой слезы и, со страхом глядя на дверь, приготовилась к самому худшему.
Двухлетний срок заключения или штраф практически означали одно и то же – гибель всей семьи. Штраф в размере трехмесячного заработка обрекал всех на голодную смерть. Тюрьма была предпочтительней. Малышей отправят в детский дом. Почему ей выпала такая судьба? Кто распределяет судьбы так, что одному дается все, а другого и своя­то ноша гнет до земли, – никто не ведает.
Через три часа дверь отворилась. Испуганную женщину отвели в кабинет начальника. Ей опять повезло. Крупный мужчина с припухшими веками и «мешками» под синими глазами терпеливо выслушал сбивчивый, прерываемый рыданиями рассказ кореянки. Долго молчал, выпуская в потолок синие колечки сигаретного дыма, не по годам тяжело встал со стула и сказал: «Если все правда, мы не станем наказывать тебя. Вставай, поедем к тебе домой».
За полчаса старенький милицейский «газик» доехал до поселка. В ветхом доме было темно. Дети, сбившись в клубок, спали на кровати, в сарае чуть слышно визжал голодный поросенок. Чисто вымытые кастрюли, узелок с рисом, ломтик хлеба на тарелке, прикрытый от мух куском марли – наверное, оставили маме – и все.
– Чтобы в автобусе с хлебом тебя больше не видели, – строго сказал начальник и уехал.
В каждом человеке есть душа. Когда он находит ее – она просыпается. Через час водитель привез рюкзак с вещественными доказательствами. Восемь буханок хлеба, по две в каждые руки, как положено по закону. Женщина молилась за своего спасителя, мечтала отблагодарить его, но идти в милицию она боялась и не знала, что сказать и как. У каждого своя судьба, больше они не встречались.
«Таким непросто жить на земле, но если есть бог, ему обязательно воздастся за спасенных детей, – думала женщина. – Почему так непросто дается жизнь людям честным, добрым, справедливым и с легкостью берут от жизни другие…».
* * *
Где­то далеко, в глухих лесах, возле шахтерского поселка Вахрушев, в самой глубине ее сердца все время шел снег. С белого неба он падал на скорбную белую землю, укутывая маленькие холмики. «Не холодно вам?» Иногда снег переполнял сердце, таял, и женщина плакала. В той, прошлой, жизни она ни разу не приходила к детям, не знала, где они лежат – так было принято. «Живые должны жить», – утешали ее старики. Но самое сокровенное никуда не спрячешь от себя, оно остается в сердце. А сердце неподвластно времени. Все, что хранится там, – переходит в вечность.
Шестой час. В Корее светает рано. Пожилая, семидесятилетняя женщина уже не спала. Лежала с открытыми глазами, и иногда у нее возникало ощущение, будто все ей приснилось и не жила она вовсе: «Неужели все это было со мной, неужели все было: и война, и свадьба, и муж, и дети. Как быстро прошло время, как незаметно прошла жизнь». Женщина вздыхала, вспоминала и заново переживала прошлое, и снова забывалась в чутком сне.
«Подождите, не улетайте», – шептала она. Женщина привыкла к этому сну, как привыкают к своей боли. Раньше она делила его с первым мужем. Он приходил во сне и утешал: «Дети со мной». С той поры, когда пятнадцать лет назад она вышла замуж во второй раз, он больше к ней не приходил. Она долго ждала, несколько раз, когда еще жила на Сахалине, ездила к нему на могилу, а потом смирилась. Женщина осталась совершенно одна.
«В девять можно позвонить дочке» – она звонила домой на Сахалин каждое воскресенье в строго назначенное время, потому что из Кореи звонить намного дешевле. И еще – так было спокойнее. Неожиданные звонки пугали ее: «Как бы что там не случилось». Привычно нащупав пульт, женщина включила телевизор, и маленькая комната на окраине Сеула наполнилась голубым мерцающим светом.
А там, на Сахалине, дочери снилась мама. Маленькая, седая, суетливая, очень строгая и самая добрая, и самая красивая, самая лучшая мама на свете.
* * *
Почему так получается? Пока родители рядом – не ценишь их, а когда они уходят – ты словно один на ветру, так стыло становится на сердце. Все куда­то спешил и не заметил, как они постарели. И уже ничего не можешь сделать для них. Как ни старайся, все получается для себя. Как такое уживается в человеке? Мечтает о светлом, размышляет о добре, ищет счастья, а о родителях вряд ли вспомнит.
Удивительное явление – родительская любовь. Сколько бы ни было детей, каждый ребенок получает ее целиком, неразделенной. Странник рос в многодетной семье и иногда ему казалось, что он обделен вниманием. В другой раз страдал от чрезмерной опеки, пока не понял, что все зависит от него. Каждый получает от родителей столько, сколько может принять, сколько требуется ему в данный момент. А родители дарили себя всем без остатка, потому что любовь не делится, она нисходит. Родительская любовь не убывает.
– Посмотри на пальцы, – говорила мама. – Все разные, а поранишь любой – вся рука болит. Нет лишних пальцев, все нужны, каждый любим и дорог. Вот так для меня и вы, мои дети. Я родила каждого самым красивым и самым умным, а растете вы разными. Я хочу, чтобы вы были счастливы, но каждый будет счастлив и несчастлив по­своему. Не все зависит от родителей. Станешь взрослым, появится семья – без слов поймешь.
«Низкий вам поклон, светлые души. Детство подарили, вырастили, выучили всех. Всех восьмерых. Мы не голодали и раздетыми не ходили, и не это было для нас главным тогда и сейчас. Остался свет детства, восторг юности, вкус жизни. Ни обид, ни разочарований. Свет, небо и благодарность, и еще – ощущение вины перед вами, мама и папа. За все, что сделал и не сделал, и за то, что рано ушли – слишком рано».
 Когда бы ни ушли родители, всегда получается, что рано. И сразу становится поздно, ничего сделать не можешь.
Еще лет пятнадцать, и мог бы отец поехать на родину. Не жить, умереть там мечтал, говорил: «Земля в Пусане теплая». Кому мешал человек, мечтающий умереть на родине? Почему нельзя было исполнить его мечту? Куда улетают души после смерти? Может, они попадают на родину или есть где­то место лучше, чем родина?
 Детство не проходит, оно живет в нас. И родители живут, пока помнишь о них. И я живу вместе с ними, тот – маленький, беспомощный, отчаянный, и тот – тридцатилетний, который проводил их в последний путь, и тот, который становится вровень с ними по возрасту, а дорасти до них не может. Увидишь старика, думаешь: «Вот и отец мог сегодня быть таким». Услышишь – ребенок плачет – сердце щемит.
* * *
Всем облакам, наверное, снятся такие сны. Потому они и похожи друг на друга, как люди – похожи и неповторимы. Облака – как люди, а люди – как облака. Странник любил мечтать. Он не знал, сколько может вместить его сердце.
Однажды он нашел клад. Сокровище было спрятано в огороде, в самом дальнем углу, под ворохом старых досок и камней.Целая сумка денег, миллион рублей! Они были ничьи. Тайком ночью, когда все уже спали, тихо пробрался в комнату родителей и положил сумку рядом с кроватью, чтобы, проснувшись, они сразу увидели ее.
– Найдут утром деньги, обрадуются, удивятся, разбудят всех и будут спрашивать, заходил ли кто к ним ночью или, может, слышали что­нибудь? А он ничего им не скажет, но почему­то родители будут знать. Они купят себе большой дом, у каждого своя комната и еще одна, общая, – светлая и большая. Папа не будет больше болеть, а на месте огорода вырастет сад; яблони и вишни  и еще цветы разные – сестренкам нравятся.
А потом они всей семьей полетят в Пусан, в гости к родным, все – красиво одетые, счастливые… Повезут много подарков: бабушке с дедушкой, братьям и сестре отца и их детям, у них, наверное, тоже есть дети. И деньги – те, что папа обещал заработать и привезти в Корею. Интересно, какая она, Корея? А на самолете наверно страшно лететь…
Мальчик верил, что когда­нибудь его мечта обязательно сбудется.
Он получил аттестат об окончании школы и уехал учиться на врача. В Москву, в самый лучший институт. Он всегда мечтал стать врачом, мечтал лечить души людей.
– Душа болит, – говорила мама, если что­либо случалось. Чаще всего душа болела за нас и за отца, и за тех, кто страдал в Японии от лейкемии, там жили ее сестры и наша бабушка.
– Какая она – душа, чем ее лечат? – спрашивал мальчик.
– Такие лекарства не продаются, – отвечала мама. – Все вы, мои дети, можете быть лекарством, если станете настоящими людьми. Никто не знает, какая она душа, может, и нет ее вовсе.
– А разве мы не настоящие люди, – удивлялся подросток, – мы же не деревья какие­нибудь и не животные, и как может болеть то, чего нет?
– Человеком не рождаются, им становятся. Рождаются дети. Задавай вопросы, думай, учись и тогда узнаешь, чем лечат души, – мама улыбалась, а мальчик, окончательно решил стать врачом. Вот он приезжает домой в белом халате, с чемоданчиком и сразу ему удается вылечить маму, папу, соседей. Все становятся счастливыми и все говорят: «Знаете, у них сын лечит души». А папа и мама гордятся им, они всегда знали, что сын у них необыкновенный.
В одиннадцатом классе, ближе к выпускным экзаменам, юноша узнал, что он не может стать врачом, ученым, военным, учителем, журналистом. Оказывается, существовал целый перечень специальностей, институтов, городов, куда доступ ему был закрыт.
– Хочу стать облаком, – сказал юноша маме. – Хочу летать везде и все увидеть.
– Облаком нельзя стать, им можно научиться быть. Но сначала надо стать человеком, – мама дотронулась до руки взрослеющего сына. Она знала, почему у него возникло такое желание.
– Вы всегда мне так отвечаете. И когда я только стану человеком? – вздохнул юноша, и мама почувствовала, что сын отдаляется от нее.
– Никто тебе этого не скажет. Ты сам почувствуешь. По­другому я не могу ответить. Попробуй понять меня, – ей было грустно и радостно. Юноша становился мужчиной.
Судьбы моей неясные черты,
То боль, как свет, то радость, будто мука,
То нежность, словно первые цветы.
То снова снег…
10
Снова и снова думаю о своих неудачах, о промахах своих за годы и луны прожитой жизни.
Мацуо Басё. «Записки из «Кельи призрачной жизни»,  1691 г.

Двое говорили о счастье. С каменной террасы, где заканчивалась стена, огораживающая территорию храма от двухэтажных жилых домов и вплотную примыкающих к ним желтых прямоугольников рисовых полей, открывался вид на разноцветные осенние сопки, опоясанные серой лентой скоростной автодороги Сеул – Пусан. Отсюда за четыре часа можно доехать до горного массива Сораксан в провинции Кавандо, у самой границы с Северной Кореей. В эти дни туда устремились почти все жители юга полуострова насладиться волшебной красотой уходящей осени. Так и странствуют люди за осенью сначала в Кавандо, а потом на остров Деджудо, а весной за цветущими вишнями с юга на север – из Пусана в Сеул.
Приезжают в горы на один, редко – два­три дня, заполняя отели окрестных городов и поселков, ночуют в палатках, в машинах, чтобы ранним утром уйти в горы, встретить рассвет и целый день созерцать, смотреть. А вечером и ночью по дороге домой, проклиная бесконечные пробки, они будут удивляться себе, удивляться чувству, которое каждую осень заставляет приезжать их в эти прекрасные места.
* * *
– Стремление к красоте, гармонии, к счастью присуще каждому человеку. Но никто не может заставить человека стать счастливым вопреки его желанию. Нам в России, тогда еще в Советском Союзе, всем навязывали одинаковый стандарт понимания и ощущения счастья. «Железной рукой» направляли к воротам счастья, чтобы человек мог увидеть «светлое будущее». Как видите, Учитель, эксперимент с всеобщим счастьем не удался.
Странник повернулся к Учителю и, увидев ожидающий взгляд, продолжил:
– Счастье – состояние внутреннее, духовное, индивидуальное. Ни отсутствие материального, ни его безмерное увеличение, ни слава, ни власть и ни их отсутствие не являются гарантией счастливой жизни. Философ Диоген, живший в бочке на берегу моря с ощущением достаточности и счастья, наверное, исключение из правил. В наше время важно найти гармонию материального и духовного.
 Наличие счастья обычно не осознается. Мысль о его отсутствии не является созидательной, не становится предпосылкой возникновения ожидаемого чувства. Напротив, бытие без чрезмерного ожидания, жизнь с ощущением достаточности, стремление к духовному наполнению могут привести к радикальным изменениям. Меняя свое внутреннее состояние, человек меняет жизненную позицию – становится самодостаточным. Низкий уровень ожиданий и высокий порог стремлений – начало творения жизни. Сам процесс проживания, отчетливое чувствование каждого движения тела и души, шаги навстречу мечте и есть счастье. Звезды, первый снег, рассвет, друзья, любовь – все может стать счастьем, нужно только проснуться, открыть глаза.
Человек ориентирован на борьбу и страдания? Ему внушили, что счастье в победе, и он отдает все силы, чтобы хоть на миг, хоть в чем­то стать выше других, превзойти кем­то установленный рубеж. А «побежденные» любят свои раны, гордятся ими больше, чем победами. Человек несет свои страдания как знамя.
Зависть и ненависть разъедают наш мир. Все стремятся стать «звездами», примеряют на себя чужую, выдуманную рекламой жизнь. Мы не хотим счастья, нам нужен не сам успех, а символы успешности. Мы хотим казаться счастливыми и успешными. Нам безразлично, какой ты есть, важнее, каким ты кажешься другим.
Там, где нет мира в душе, нет ощущения достаточности, могут прорасти семена зависти и ненависти. Достаточность не зависит напрямую от материального наполнения. Когда теряется граница между необходимостью и достаточностью, человек становится ненасытным. Все подобное притягивает подобное. Со временем человек, страстно ненавидящий, становится похожим на предмет своей ненависти. Человек любящий становится похожим на предмет своего чувства. Красота притягивает красоту, добро притягивает добро, ненависть притягивает ненависть.
«Ненависть и вражда не побеждается ненавистью и враждой. Вражда побеждается отсутствием вражды», – утверждает Дхаммапада. Выбрать счастье, любовь или ненависть – право каждого. Счастье – не товар и не воздаяние за муки, оно состоит из будней и моментов радости. Счастье или его отсутствие – это выбор ощущения тем, кем человек является сегодня. Желание продлить или усилить ощущение приводит к его утрате.
Готовность быть счастливым – непременное условие сохранения чувства целостности. Счастье может стучаться в двери дома, но человек не слышит, он не готов услышать. Ему дороже свои раны, он знает, как бороться с трудностями, как страдать, знает, как обойтись без счастья, но быть счастливым не умеет. Иногда само ожидание человеку дороже, чем исполнение. Уходит время, жизнь проходит в вечной погоне за счастьем, о котором так много говорят и всегда желают друг другу. Артур Шопенгауэр* заметил, что характерной чертой первой половины жизни является ожидание счастья, а второй – боязнь несчастья.
Исполнение всех мыслимых и навязанных желаний, создание и получение новых удовольствий, непривычных ощущений не могут заменить счастья, не придадут жизни особенный смысл. Невозможно поймать рыбу, опустив крючки в бассейн, в любой водоем, где ее нет. Можно бесконечно совершенствовать снасти, менять наживку, но рыбу там не поймаешь.Рыбу ловят там, где она водится, но сначала надо узнать, где есть такая река, найти дорогу к такому водоему. Чтобы встретить счастье, нужно идти по дороге, где оно есть. «Ищите грибы в грибном лесу», – говорили древние.
Жизнь непостижимым образом перемежает и сплетает в единой ткани бытия слезы и смех, горе и радость, светлое и темное, хорошее и не очень. Случается утрата, и кажется, жизнь потеряла всякий смысл, все рухнуло, и не можешь дышать, и больше никогда не будешь смеяться. Потом приходит осознание, что это судьба человека, который ушел, а ты должен жить дальше, исполнять своё предназначение, воплощать свои мечты, а значит, и его мечты. Время излечивает самые страшные раны.
Человек не может стать счастливым, живя ради кого­то.Такое существование наполнено чрезмерными ожиданиями и обидами. Если все начинают служить, живущих просто нет. Никто не живет, все служат «высокой» цели. Когда человек находит себя, творит свою жизнь, все окружающее – дети, родители, друзья – становится частью его мира, элементами его счастья. Зрелый человек не думает о счастье, не ждет его и не ожидает несчастья.
Иногда страдания выбирают подсознательно, желая ощутить счастье, как отсутствие боли. Не само желание быть формирует чувство, а выбор– быть таким с этого момента. Повседневная жизнь, наполненная работой, творчеством, заботами о любимых и близких, и есть истинное счастье. Быть всюду, в любой ситуации естественным, равным всем, говорить со всеми так, как всегда думаешь, не подстраиваясь и не играя какую­то роль. Тот, внутренний, он равен всем, он вечен, у него нет возраста.
 Когда одного вождя племени аборигенов Австралии спросили о возрасте и счастье, он ответил: «Я так молод, как самое сокровенное желание сердца, и так стар, как все несбывшиеся мечты». Когда человек счастлив, он расцветает.
Порыв ветра взметнул над храмом огромные пылающие листья кленов. Ветер умчался, оставив листья в небе, и они, медленно кружась, падали на крыши, с шорохом скользили по темным, теплым волнам черепицы, слетали на землю, создавая на газонах, на мощенных камнем дорожках осенние узоры. У магазинчика, торгующего сувенирами, выстроилась небольшая очередь туристов, желающих увековечить свое имя на специально установленном для этого стенде. А за воротами всего лишь за пятьсот вон старик в национальной одежде писал красным фломастером на ладонях желающих не постижимые для простых смертных иероглифы, обозначающие счастье.
* * *
– Счастлив ли ты со мной? – спрашивала Странника любимая.
– С тобою я не думаю о счастье, моя Ассоль, – отвечал ей Странник. – Как жаль, что я не Грей. Паруса заветные в полнеба распустил бы я среди морей… Волны счастья возносят меня к облакам, ветер приносит слова, что шепчу я тебе ночами…
– Нет, я серьезно спрашиваю, – обижалась женщина. – Вчера ты по­другому отвечал и стихи читал другие. Ты их уже не помнишь. А в той, прошлой, жизни, когда ты жил с другой, тоже счастлив был?
– С тобой я счастлив совершенно по­иному, тогда я молод был и слышал лишь себя, теперь я научился слышать музыку твоей души. Вчера я был другим, – Странник смотрел в глаза любимой и видел, что она ждала другие слова. Слова о том, что счастлив он впервые только с ней, но в них не было правды.
– Разве ты, любовь моя, не видишь? Я не пишу стихи и не читаю их. Я иногда стихами говорю, когда бываю одинок или печален. Или как сегодня, счастлив…
Души женские непостижимы. Все видят в глазах твоих, все читают в сердце твоем, но верят только словам.
 – Ты часто счастлив был? – спрашивали Странника птицы.
– Я счастлив был так часто, что даже знал об этом иногда. Мне нет нужды искать счастье – оно живет во мне, – отвечал он, провожая птиц на юг.
– Сколько лет я мечтал вместе с вами в осеннее небо подняться и лететь над землей, раздвигая плечом облака. Улетайте! Не ждите меня, я не буду с вами прощаться. Мне не раз приходилось, а все не привыкну никак. Улетайте скорей, заполняя крыльями небо. Уносите с собой все, что было и быть не могло. Ах как сладко мне жить и любить в ожидании первого снега, под тревожные крики гусей, уносящих тепло.
– Какое оно, счастье? – вопрошало море. – Скажи, как ощущаешь тыего?
– Оно все время разное. Приходит, словно боль, нежданно, и каждый раз по­новому. Счастье иногда, как океан бескрайний, не знаешь, где берега его. Так хочется умчаться вдаль, наполнив паруса надеждой, и страшно потеряться… А иногда оно такое беззащитное и нежное, как лепесток или птенец в ладонях. К нему привыкнуть невозможно. Оно уходит в тот же миг, когда ты спросишь у себя: «Я счастлив или нет?». И расцветает, когда наполненный и восхищенный, восклицаешь: «Как я счастлив!».
– Странные существа – люди, – вздыхали деревья. Их всегда волнует то, о чем и сказать толком не умеют. Жили бы как все, согласно своей сути, не было бы нужды искать это непостижимое счастье.
 Деревья всегда правы, и птицы правы, и море. Они не могут быть счастливыми или несчастливыми. Они умеют быть и дарить. А человек умеет творить. Он хочет быть всем – и морем, и птицей, и облаком. А еще он хочет найти себя в океане жизни и уйти счастливым, не оставляя черного следа.
Моей судьбы таинственные знаки: птицы, море, звезды, облака. Давай, любимая, оставим все и вновь куда­нибудь уедем. Чтобы соскучиться и возвращаться, словно птицы.
* * *
 Учитель поднялся с теплого камня и жестом пригласил следовать за ним. На территории храма было много маленьких, уютных уголков, располагающих к беседе и созерцанию. По каким­то, одному ему известным, признакам настоятель выбирал скамеечку или камень, и они подолгу сидели, разговаривая в общем­то ни о чем, любуясь деревьями, разноцветными рыбками в пруду. Его манера слушать собеседника, прикрыв глаза, как бы углубившись в себя, никак внешне не реагируя, сначала смущала Странника. Он прерывал свой рассказ, смотрел вопросительно на Учителя, но тот взглядом ясно давал понять, что все слышит и следует продолжать беседу. Когда он поворачивался к собеседнику и пристально смотрел в глаза, чуть заметно кивая головой или приподнимая руку, следовало остановиться и выслушать его мысли.
По крутой тропинке, огороженной бамбуковыми перилами, они спустились с террасы и шли по аллее, усыпанной желтыми, резиновыми на ощупь, листьями сапрана вперемешку с оранжевыми ладошками кленов. Каждое дерево живет отдельно, взращивает свои неповторимые листья, но осень срывает, смешивает их, выстилая понятные всем, прекрасные, прощальные письмена.
– Наличие счастья или его отсутствие зависят от выбора мира, в котором человек желает быть, – Учитель повернулся к Страннику и продолжил мысль. – Мы выбрали жизнь в мире осознанности. Ты видел нашу обитель? Обитель – это не храм, мы отгорожены от храма внешнего. В храмах не живут. Но и в монастырях не живут, в них приобщаются. У нас нет ничего, кроме книг. Наши храмы пусты. В них встречаются изображения патриархов, учителей, некоторые поклоняются этим изображениям, но они для нас не более чем изображения, не более чем память об учителях. В нашем храме нет бога, но есть вечность, надежда и любовь.
Дзен не религия, и храм наш – не церковь. Мы можем общаться с вечностью повсюду, под крышей и без нее и без посредников. Но и религия, и философия не чужды нам, они часть Дзен. Мы воспринимаем, не отрицая, и считаем, что личный опыт и есть непреходящая ценность, более важная, чем знание, а чувство, пережитое, более значимое, чем изучение его описания. Основное в наших методах – подготовка человека к получению опыта просветления, приобщение его к вечности. Вечность и бессмертие живут в нас.
Так что есть подлинное лицо, которое было у человека до его рождения? – возникла пауза, и Странник понял: вопрос не риторический. Учитель хотел услышать ответ. В предыдущие дни настоятель не задавал вопросы напрямую, а корректировал ход беседы. Значит, мысли по теме, постоянно присутствующей в разговорах, не были достаточно четко сформулированы или, что не менее вероятно, Учитель хотел окончательно определиться, кто перед ним.
– Извините, Учитель! Вы спрашиваете о тех, кто слышит, или о том, как красив цветок еще не созревшего семени?
– Я спрашиваю о том, что было и есть, ибо всегда есть, даже если нас нет.
– То, что было и есть, останется и после того, как не станет. Это то, что не имеет лица, и определенно это не я. Когда оно отсутствует – это проявляется во мне как часть того, что всегда есть вне меня. Парадоксально, что без него – меня нет. Сокровенная природа человека – часть сущности всего, что есть. Эту сущность, наверное, можно было бы назвать универсальным разумом или богом. Третье тело Будды и есть бог, есть то, что составляет основу Всего. Природа Будды – безбрежный духовно­информационный океан энергии, энергоинформационная сфера бесконечного радиуса, наполненный вакуум, пронизывающий все миры.
Вещи, явления, все живое и неживое представляют собой энергоинформационные матрицы, волны, петли, воронки, течения особой формы без отчетливых границ. Каждое явление или вещь лишь в нашем мире кажется единичным, отдельным от всего. На самом деле они являются частями общей структуры, общего океана жизни. Древние мудрецы утверждали: «Все, что есть в нашем мире, имеет прототип в невидимом, в других мирах». Все миры воздействуют друг на друга, взаимопроникают.
Я «вижу» наш мир, как икебану, – предельно простую и невообразимо сложную, прекрасную композицию из цветов, включающую в себя и материальное, и духовное: красоту, любовь, грусть, сострадание, нежность. Все, что составляет человека и вселенную. Что мы увидим, взрастив душу и выйдя за пределы вселенной? Что откроется нам из «Окон Комнаты», гармоничной частью которой является наша икебана? Может, вновь удивимся тому, что все увиденное было внутри нас, тому, что все появляется из загадочного небытия, из чарующей тайны, и через каждое явление или вещь можно проникнуть в наполненное одиночество вселенной.
Не думаю, что такое представление отражает действительную реальность. У нас пока нет понятий, нет слов для описания такого явления, как высшая реальность. Мои представления о реальности – скорее символы, придуманные умом для собственного удобства.
 Как передать ощущение? Познает ли человек вкус соли, услышав, что она соленая. Мне нравится, Учитель, притча, рассказанная Сучандрой* в Гандавьюха­сутре**.
 В знойной пустыне, где нет ни колодцев, ни родников, идет путешественник с запада. Случается чудо, и он встречает человека, пересекающего пустыню с востока.
– Умоляю, скажи, где я могу найти место, чтобы попить, искупаться и отдохнуть в тени деревьев, – спросил человек с запада.
Человек с востока подробно описал ему путь к оазису. Утолил ли жажду путешественник, слушая рассказ о родниках, о тенистых садах, думая, как скоро он может добраться до оазиса?
Жест настоятеля прервал повествование.
– Это очень поучительная притча, Странник, – сказал после секунд­ной паузы Учитель. – Человек с востока – это Будда. Он идет на запад к Чистой Земле*. Человек с запада – это все люди. Они жили и живут на Чистой Земле, но стремятся к оазису, идут через страдания к земным удовольствиям. Они ищут оазис, оставив позади рай. Разве сейчас люди стали другими? Где есть земля, которая не является чистой? Люди рождаются в раю, потом его теряют и не могут вернуться.
Учитель остановился и достал из мешочка на поясе маленькую записную книжку.
– Мне хочется завершить сегодняшний разговор цитированием отрывка из письма «Истинный Будда нашей собственной природы» Учителя Хуэйнэна, шестого патриарха дзен­буддизма:
 Момент прозрения истинной природы и будет истинный Будда.
Если вы занимаетесь морально­психологическим совершенствованием и говорите, что ищете Будду, то вы так и не узнаете, где найти Истинного.
Когда в своем собственном сердце вы ищете Истинного, то это и есть причина превращения в Будду.
Если же вы будете искать Истинного не в себе, а вне себя, это будет великим заблуждением.
Учение о внезапном просветлении пришло с Запада. Чтобы спасти людей этого мира с помощью морально­психологического совершенствования.
И я сейчас говорю людям этого мира, изучающим Путь: если вы следуете этому учению, то тратите время свое совершенно зря.
На семи ветрах
Небо в облаках,
Паруса дугой.
Я совсем другой
Доберусь домой,
Припаду к губам,
Все, что есть, отдам,
И услышу вновь
Шепот зрелых трав.
Ты была права.
Я опять не прав.
11
Как просто попасть сегодня в любой город, в любую страну. Купишь билет, подремлешь в уютном кресле самолета или поезда, и вот ты уже на новом месте. Выйдешь утром из отеля, посмотришь вокруг – словно никуда и не уезжал. Все как дома: магазины, машины, реклама, китайские вещи, корейская электроника. Ну, может, асфальт чуть ровнее да улицы чуть чище, и говорят по­иному. Проходит неделя, и сам не можешь ответить, зачем ты здесь.
И раньше люди путешествовали. Прослышат об Учителе, о Мудреце и едут к нему за словом. Идут услышать, прозреть, увидеть мир. Какие ветры сегодня наполняют наши паруса?
В старину люди странствовали и часто умирали в пути. Вот так бы и мне. Идти, идти и исчезнуть. Дойти до предела, раствориться в деревьях, облаках, камнях. Смотреть на мир глазами детей своих. И все, кто знал тебя, чувствуют, что ты есть, только стал всем. Кто­то рождается, кто­то умирает, а может, никто не умирает, потому что никто не рождается. Все вечное в вечном, а жизнь – просто сон о жизни. Что тут необычного? В странствиях зреет душа. Странствовать и путешествовать – это не одно и то же.
Раньше люди понимали толк в странствиях. Как интересно было, как здорово брести от селения к селению, предаваясь случайным мыслям. И вдруг остановиться у неприметного цветка или муравейника. Долго смотреть, разглядывая, будто в первый раз, каждый лепесток, каждого муравья. Увидеть и восхититься совершенству, чувствовать единение.
Наклониться над ручьем, встав на колени. Пить, сложив ладони ковшиком, пить – словно молиться, истово, взахлеб. Потом, ощущая благодарность всему, любоваться чистыми камешками на дне, впитывая в себя звенящее журчание воды, шелест травы, пение птиц. Самому стать травинкой, сплетаться корнями с цветами, деревьями, чувствуя всем существом своим каждую росинку, каждую бабочку в едином бытии, каждый голос в единой песне жизни.
Попроситься на ночлег на самой окраине деревни. Ужинать, всматриваясь в жизнь гостеприимных хозяев, с наслаждением беседуя о земном и вечном, об увиденном и пройденном. А ранним утром, с восходом солнца, снова тронуться в путь, простившись со случайно встретившимися душами, будто с родными, уйти с благодарностью и теплом, оставляя им часть своей памяти, часть себя.
Как грустно от того, что плачут дети и умирают цветы. Лепесток упал, другой – и нет цветка. Белое, красное, желтое, нежное разнесет ветром, как прощальный крик. Но когда они распускаются, ты весь в ожидании. Знаешь, что будет, а все равно расцветает неожиданно, расцветает лучше, чем все ожидания. Каждый раз ждешь, словно чуда, вот завтра…
А когда умирают листья, лес полыхает костром. На полянах воздух становится прозрачным, хрустальным до звона в ушах, а у деревьев он словно сгущается, создавая у каждой ветки, вокруг каждого листика чуть заметно светящийся ореол. Все вокруг красочное, листья – как лепестки цветов. Все яркое, теплое, словно пламя.
Не видишь, а чувствуешь всем телом, всем существом своим, вот сейчас... И перехватывает дыхание, замирает сердце, и ты весь сам, отломившись от ветки, медленно летишь, летишь, словно во сне, падаешь, кружась, вместе с листочком на землю, к корням, прощально прикасаясь к протянутым тебе ладоням. А как сиротливо, скорбно и долго будет падать последний лист, и дерево, сурово выпрямившись, уйдет внутрь себя, станет твердеть корой, и оно замерзнет в ожидании первых снежинок.
В долгие морозные зимние ночи, укутав корни теплым, пушистым снегом, раскачиваясь кроной в такт порывам колючего ветра, дерево, с непонятной печалью и нежностью, будет вспоминать о каждом взращенном листочке, почувствует вновь каждую бабочку, каждую паутинку. И будет скучать вместе с пустым гнездом о птицах, их песнях, птенцах. Что еще остается делать деревьям зимой? В этом, наверное, и есть суть дерева: расцветать, опадать и умирать с каждым листочком, давать приют жукам, птицам и ждать следующей весны. И еще – сторожить звезды…
 Мне иногда кажется, что звезды – это глаза моих родителей, моих близких и друзей, ушедших в иное. Глаза всех, кто ушел от нас, всех, кто оставил о себе светлую память, ушел и не оставил черного следа. Сколько таких людей – не сосчитать! Они смотрят на нас с надеждой, верят нам, верят душам нашим. Какую вселенную, какие мысли мы оставим после себя?
Бывает, что звезды возвращаются на землю, летят, оставляя светлый, тающий след, и рождаются на земле маленькими детьми с ясными глазами. Мы смотрим в них и сами на миг становимся чистыми, как дети. Потом они взрослеют и являют мудрость, дарят нам свет звезд, учат видеть небо. Смотришь и видишь в них сияние и вечность. Они живут среди нас, обычные, такие, как все, но со светом внутри. Живут и уходят в иное, становясь всем, и оттуда, глазами звезд, снова смотрят на нас, освещают нам путь. А мы, мы жили рядом с ними и не смогли стать такими, а может, не стремились, испугались…
Опутанные мирским, суетным, не слышим мы зова души своей. Столько дел, забот – успеем еще. А потом человек становится другим, его уже ничто не волнует, и на все желания, на любые поступки есть готовое оправдание. Он стал адвокатом самому себе. И уже все добродетельное кажется ненужным, немодным. Сквернословие заменяет обычную речь, заполняя сознание и отравляя душу. Человек начинает подражать кумирам и политикам, не ведая, что те скрывают за скудностью слова, за фасадом жизни – скудность ума и скверны своей души. Пороки возводятся в ранг добродетели, перестают замечаться, а люди честные, воспитанные становятся изгоями общества.
Жизнь изменяется с себя. Каждый может стать последним, за которым приходит свет или тьма. Чем пристальнее вглядываешься в звездное небо, тем больше открывается звезд. Чем больше звезд – тем светлее становится на земле.
* * *
Шел, шел – и снова край земли. Южное море Кореи или Японское – мне все равно, и морю безразлично. Ночью слушал дождь. Мощным потоком он низвергался из черной пропасти неба, яростно ломился в окно, обреченно, неистово бился всем телом об асфальт и рекой уносился вниз, по узенькой улочке, едва угадываемой по размытым точкам фонарей. Дома дожди другие. Каждая крыша, каждый балкон и окно отзываются на прикосновение холодных капель как­то по­своему. Звуки, сливаясь в аккорды, создают мелодию. Дома дожди разные, ни одного похожего.
Моя душа не уходила в сон. Металась, вспоминала. Ей что­то грезилось под гул дождя, под ровное дыхание твое. И от того, что ты со мною рядом, мне было нежно и светло.
«Sun will» – «Солнечная вилла» – небольшой пятиэтажный дом, где на третьем этаже до поздней ночи светилось единственное окно моей квартиры, – находилась совсем рядом с Пусанским железнодорожным вокзалом. Десять минут пешком. Привокзальная площадь с фонтаном, деревьями и скамейками, подземный переход через магистраль, у входа, на огромном камне, две строчки: вертикальная – «Давайте жить правильно», и горизонтальная, буквами помельче – «Когда живешь правильно – видишь будущее». Внизу, справа и слева, вход в метро и ярко освещенные торговые ряды.
На другой стороне, почти параллельно магистрали, известная морякам всего мира улица для иностранцев – Техас, узенькая – едва разъехаться двум машинам, мощенная разноцветными бетонными кирпичиками, с вычурными «китайскими» воротами на перекрестках, обрамленная вывесками бесчисленных магазинов, ресторанов, гостиниц и кафе, говорящая на многих языках мира – сосредоточие всех добродетелей и пороков. Чуть дальше, вверх по переулку, за очередным перекрестком высится «Солнечная вилла» – последняя обитель моего одиночества за время двухлетних скитаний по Корее. Большинство улиц в Пусане безымянные. Нет даже номеров. Зато дома и кварталы имеют названия: «Лоттэ апаты», «Эль Джи апаты», район «Сомен», район «Кимхе».
В ста метрах от «виллы», вниз к Техасу, прямо напротив ворот китайской школы есть маленький, на одного покупателя, магазинчик. Хозяйка, она же и продавщица, высокая седая женщина, торговала сладостями и всякой всячиной. У стены, прямо на проезжей части (на этой улице, как и на многих других, тротуаров нет и в помине), стояли игровые компьютеры, и время от времени шумная ватага черноволосых, коротко стриженных мальчишек прибегала гонять на экранах чертиков или биться «насмерть» со страшными демонами.
Почти каждый день я проходил мимо магазинчика, то на работу, то на ужин, и всякий раз хозяйка кланялась и здоровалась со мной.
– Аннёнхасеё! Здравствуйте! – звучным голосом на всю улицу окликала она меня. – Сегодня замечательный день (утро, вечер), не правда ли?
– Да, мне нравится такая погода. Как ваше здоровье? – вежливо кланяясь, интересовался я в ответ.
– Все нормально. Там внизу, у перекрестка, помыли тротуар, и очень скользко. Будьте осторожны, – напутствовала она.
Тротуары перед магазинами, лавками, столовыми моют почти каждое утро, и такое напоминание никогда не бывает излишним.
– Спасибо! Не беспокойтесь, пожалуйста.
Почти слово в слово приветствовала меня и владелица маленького кафе, куда я приходил два раза в неделю есть вкусный, наваристый, по­домашнему приготовленный «кальбитан» – суп из говяжьих ребер. Обычно вместе с супом и чашечкой вареного риса приносили кучу всяких закусок: соленый чеснок, соленую корейскую капусту, кусочек жареной рыбы, соевую пасту и салат. Заходить в кафе чаще было неудобно – она брала с меня на тысячу вон (двадцать пять процентов) меньше, чем с других клиентов, не объясняя причин столь удивительного поступка. Даже если я уходил, оставив деньги на столе, в следующий раз она непременно учитывала «переходящий остаток». Я ничего не знал о хозяйке, и она не знала ничего обо мне, хотя какие могут быть на Техасе секреты. Мы просто здоровались.
Иногда после обеда, а чаще поздним вечером хозяйка магазина дремала, сидя на стуле у порога, и редкие, длинные пряди седых волос, обычно собранные на затылке в тугой аккуратный узелок, рассыпались, прикрывая лицо и костлявые плечи. Каждый раз проходя мимо, я думал: «Надо зайти, купить что­нибудь у нее», – но что купить, не знал. Было видно с улицы: ее «бизнес» позволял разве что не умереть с голоду. На следующий день мы опять здоровались, и я утешал себя: «Попозже, обязательно зайду. Успею еще».
Прошел месяц, второй. Мне было так стыдно, что стал обходить эту улицу стороной. Через полгода в магазинчике сидел какой­то дед. Может, уехала она куда или, не дай бог, заболела. Три месяца спустя женщина вернулась, и мы с ней опять раскланивались, а потом уехал я.
Почему так случилось? Прошел мимо человека, прошел и не увидел целый мир. Видно, душа еще не созрела.
12
Сначала люди обращаются в новую  веру, а потом уже читают Библию и писания Святых Отцов.
Альбер Камю. «Бунтарь».
 «Ко всякому прибежищу обращаются люди, мучимые страхом: к горам и лесам, к деревьям и роще, к гробницам», – предупреждает нас Дхаммапада. Страх, надежда обрести особый смысл жизни своей – основа всех религий.
Сначала была жизнь в мифе, мир не делился на отдельные явления и времена. Прошлое, будущее, вечность – все было одним­единым настоящим. Люди не умирали, они переходили из одной вечности в другую, с которой была установлена прочная, каждодневная связь через обряды. Сон и явь, настоящее и прошлое, вымысел, чувства и игра – все было реальностью. Мир вечности был совсем рядом, был понятным и предсказуемым.
В представлении корейцев хорошие люди проводят время в мире вечности в танцах и песнях, а плохие сначала попадают в руки страшных демонов, но потом, после того как раскаиваются, возвращаются в круг судьбы, исправляются и тоже приходят в Хорошее Место. У корейцев иной мир так и назывался: «Хорошее Место». У австралийцев «Тот Мир» был миром сновидений. Через сны осуществлялась связь миров. Патагонцы уходят в страну Вечного Застолья. Христиане и мусульмане воскрешаются к жизни вечной в Раю. В христианском – поют ангелы, а правоверных услаждают гурии – небесные девы. Христиане попадают в рай навечно.
Сознание разделило человека на внешнего и внутреннего, и мир раскололся на земной и небесный. Боги осуществляли связь миров. Их было много, они жили и даже умирали среди людей, затем воскресали, и ничто человеческое не было им чуждо. Чем меньше племя, тем могущественней должен быть бог, чтобы сражаться с другими богами. Появляется единый, всесильный бог, создатель всего, что есть, и избранный им народ. Существование создателя объясняет все.
Обряды, легенды, мораль, мифы становятся религией с появлением священнослужителей. Ими могли быть и вождь, и шаман – любой человек, имеющий склонность к общению с потусторонним, которому доверено стать живой связью между человеком и богом. В лице священника человек получил тень духовного отца, тень бога. Одни безраздельно владели телом, другие завладели душой, объясняя, почему надо страдать телу, почему всякая власть от бога пожинает плоды его труда. Почему бедность, смирение и послушание – удел человека.
Проходили тысячелетия, менялись боги, умирали цивилизации, но неизменной оставалась тайная власть людей, говорящих от их имени, живущих за счет посредничества между человеком и богом. Неизменным было желание человека познать запредельное, приобщиться к вечности, найти утешение, придать жизни своей вечный смысл.
 «К богу нужно приходить в радости. Придя к нему в печали, станешь его рабом», – сказал себе Странник. «Бог ответит на все вопросы. Расскажет, как на самом деле возник мир, как появилась жизнь на земле. Отчего люди живут в страданиях, и каким должно быть моему счастью. Узнаю, что есть истина, выучу универсальную формулу: «На Все Его Воля». Церковь даст мне истинных друзей, укажет на моих врагов».
Если случилось скорбное, значит, слаба была вера твоя, прими смиренно наказание Божье. Ни в чем не сомневайся – сомнения от лукавого, сомнения есть искушение и грех. Человек еще не родился, не задал ни одного вопроса, но ответы тысячелетиями ждут его. Все предопределено, никаких тайн, все известно. Почему бог изгнал первых людей из рая? «Люди теперь подобны Нам: они знают о добре и зле. Как бы они не сорвали плода с дерева жизни и не стали жить вечно» (Бытие 3:22.) Адам жил девятьсот тридцать лет, Сиф прожил девятьсот пять лет, Иаред – девятьсот шестьдесят два года. А кто определил нам наш век? «Люди – всего лишь плоть. Я не допущу, чтобы они непрестанно беспокоили Мой Дух. Пусть срок их жизни будет сто двадцать лет». (Бытие 6:1)
Странник сомневался, у него было слишком много вопросов. Одни утверждали, что все от бога, другие отрицали существование бога и души, но доказательства не нужны были никому, они верили. А как узнать, зачем ты здесь, кто ты есть на самом деле? Неужели действительно случайно появился на свет, незаметно ушел, и все?
Каждая религия обещает спасение, каждая истинна. Все секты являются носителями абсолютной истины. Истина стала «яблоком раздора». Как просто обрести мир в душе и спасение, стоит только найти правильную, настоящую церковь. Пойти и договориться. Само слово «завет» значает договор. Старый завет, Новый завет – старый договор с богом, новый договор. Признай бога, слушайся посредников, и спасение обеспечено. Ты дома, среди единоверцев и единомышленников. Среди избранных.
Приходишь, сомневаешься и убеждаешь себя: «Я не один, вон нас сколько – и ученые, и президенты. Нас миллионы! Столько людей не может ошибаться». И еще сознание причастности и исключительности: «Родился там, где надо, нашел правильную веру, настоящего бога. Мы истина, мы соль земли, совесть человечества. Через нас придет спасение».
Такое мировоззрение Зигмунд Фрейд определил понятием «нарциссизм», подразделяя его на индивидуальный и общественный. Ученый считал, что развитие личности проходит через нарциссизм к объективному мышлению. Американский психолог и философ Эрик Фромм, исследуя феномен нарциссизма, пришел к выводу, что «главные учения всех значительных гуманистических религий могут быть сформулированы в одном предложении: цель человека – преодоление его нарциссизма. Вероятно, нигде этот принцип не выражен столь радикально, как в буддизме.
Учение Будды исходит из того, что человек сможет освободиться от своих страданий лишь тогда, когда он очнется от собственных иллюзий и осознает свою действительность, реальность жизни. В буддийском понимании, «очнувшийся» человек – это человек, который преодолел свой нарциссизм и поэтому способен полностью быть живым… В иудаистском и христианском преданиях та же цель, сводимая к преодолению нарциссизма, формулируется по­разному. В Ветхом завете говорится: «Люби ближнего твоего, как себя самого», в Новом завете: «Любите врагов своих»*.
Действительно ли истинной целью церкви является преодоление верующими нарциссизма? Может ли большинство ошибаться? Почему я выбираю эту церковь? Это мой выбор, или снова выбрали за меня? Выбрали родители, друзья. Или эта церковь ближе к дому? Что я знаю о других религиях, о других богах? Такие вопросы считаются неправильными, греховными. Сражаясь за право обладания истиной, внушая человеку мысль о его исключительности по праву принадлежности к церкви, религия забыла о мире и спасении души.
Религию нужно выбирать в зрелом возрасте. Выбрать по душе своей. Спросить себя: «Является ли все, что внесет церковь в жизнь, в отношения с окружающими, добром и любовью?». Единожды уверовав, сможешь ли понять других богов, других землян? Может ли верующий человек доверять людям иной веры? У них и бог не истинный, и духовные ценности не подлинные. Все ли единоверцы действительно духовные братья и сестры? Сомнения одолевали Странника: «Смогу ли я, встретив на пути своем истинного бога, отторгнуть своего. Как определить истинное? Может, и вера моя, и церковь будут истинны лишь потому, что они мои?»
Вот заключение древнегреческого философа Ксенофана: «Если б руками владели быки или львы, или кони. Если б писать, точно люди, умели они что угодно. Кони коням бы богов уподобили, образ бычачий дали б бессмертным быки».
Вера и неверие, убеждение и сомнение всегда живут вместе. Теизм и атеизм – два полюса одного явления. Их разделяет надуманный вопрос о первичности материи или духа. Все остальное сведено к обоюдному согласию: «И тогда Он сказал им: «Так отдайте кесарево кесарю, а Божие – Богу». (От Матфея 22:21).
Что же было вначале: бытие или сознание, природа или дух? Христианство утверждает: «Вначале было слово». Атеисты говорят: «Бытие определяет сознание».
Вот как описывают начало начал Ригведы*:
Тогда не было ни существующего, ни несуществующего. Ни царства воздуха, ни неба над ним. Нечто единое, бездыханное дышало. Боги пришли позже, чем сотворение этого мира. Тот, чей взгляд взирал на мир с высоты неба, он поистине знал это. А может быть, и не знал.
Начало мира по Библии немного другое:
Вначале Бог сотворил небо и землю. Земля была пустынна, ничего не было на земле. Тьма скрывала океан, над водами носился Дух Божий. И тогда Бог сказал: – Да будет свет! – и воссиял свет. Бог увидел свет и понял, что это хорошо. Затем Бог отделил свет от тьмы. И назвал Он свет – днем, а тьму – ночью. И был вечер, и было утро. Это был день первый.
Стансы из книги Дзьян** представляют иное состояние вечности:
1. Предвечная Матерь­Рождающая, сокрытая в своих покровах, Вечно­ Невидимых, еще раз дремала в продолжение Семи Вечностей.
2. Времени не было, оно покоилось в Бесконечных НедрахПродолжительности.
3. Вселенского Разума не было, ибо не было Ах­хи, чтобы вместить Его.
4. Семи путей к Блаженству не было. Не было и Великих Причин Страдания, ибо не было никого для порождения их и обольщения ими.
5. Единая тьма наполняла Беспредельное Все, ибо Отец, Матерь и Сын еще раз были воедино, и Сын не пробудился еще для Нового Колеса и Странствий на нем.
6. Семь Превышних Владык и Семь Истин перестали существовать, и Вселенная – Необходимости Сын – была погружена в Паранишпанна*, чтобы быть вдохнутой тем, что есть и в то же время нет. Не было ничего.
7. Причины Существования исчезли: бывшее Видимое и Сущее Невидимое покоились в вечности Не­Бытия – Едином Бытии.
8. Лишь Единая Форма Существования, беспредельная, бесконечная, беспричинная простиралась, покоилась во Сне, лишенном Сновидений; и Жизнь Бессознательная пульсировала в Пространстве Вселенском во всесущности той, что ощущается открытым Глазом Дангмы**.
9. Но где был Дангма, когда Алайя Вселенной была в Парамартха, и Великое Колесо было Анупападака***.
 Какое из этих начал истинное? В настоящем нет необходимости определения истинности Христианства, Буддизма, Ислама или Индуизма, любой другой религии. Не важна даже сама истина. «Ибо нет истины вечной» – так говорили древние. Истина каждый раз рождается заново в настоящем, поэтому важен путь к ней, ее поиск. Вот почему ответили молчанием на вопрос, что есть истина, великие Учителя – Будда и Христос, а Бодхидхарма – первый патриарх дзен, ответил императору Китая «громовым молчанием» и удалился в монастырь Шаолинь.
Молчание не было незнанием, не было пустотой. Оно от того, что невозможно однозначно сказать, что есть истина, облечь ее в понятные всем образы. Символы языка и сам язык отражают степень зрелости человечества. Возможно, в будущем людям откроются приемы, позволяющие точно и емко описывать такие понятия, как истина или просветление.
– Это действительно так, Странник, – сказал настоятель, сделав упреждающий жест. – Все религии стремятся возвысится, утверждая, что именно они владеют истиной. Мы не говорим, что наш путь единственно правильный. Уважая иное видение, не настаиваем на истинности своего взгляда. Ищите, сомневайтесь, пробуйте, задавайте любые вопросы. Уважение к чужому богу есть уважение к чужой душе, признание другой культуры, признание за всеми права на свой образ мышления, на свой образ жизни. Мы земляне. При всех различиях мы одинаково стремимся к счастью и одинаково чувствуем горе. Мы одинаково рождаемся и безмерно скорбим об ушедших. Разве этого не достаточно, чтобы уважать и понимать друг друга.
Можно ли научиться уважать другое через утверждение абсолютной истинности своего? Уважение и понимание – это не определение истинности, это отношение. Как невозможно, придя в чужой дом, сказать о том, что твой лучше, светлее, правильнее, так и невозможно говорить об истинности своих убеждений, своего бога и при этом порицать другого. Все вместе мы – единая человеческая цивилизация. Но существует возникающее по разным причинам, в том числе и надуманным, стремление к обособленности. Стремление отгородиться от других, создать свое, правильное и через отрицание иного приобщиться к истине. Истина не познается через отрицание или утверждение. Истина приходит через молчание.
Никто не может жить, отгородившись от мира своими, пусть самыми лучшими, на их взгляд, нравственными ценностями, установив кордоны и выбрав свой особый путь. Не может жить в безопасности отдельно, сам по себе. Могут ли служители разных религий отрешиться от постулатов истинности своего бога и согласиться на признание всех других? Разделенный мир идет к гибели. Терпимость, признание и уважение являются основой объединения.
Один живет в горах, другой – в долинах, третий – на воде, и у каждого свой дом, приспособленный к месту, не похожий внешне на другие. Однако внутренняя суть домов едина. Вот так и люди: все разные, и боги у каждого свои, привычные, но суть едина. Скажи мне, Странник, какое лицо у истинного бога: европейское, азиатское или он с Африканского континента? Кто бог по национальности?
Люди не стремятся найти истинное, они ищут свое. Все религии и все святые писания похожи. Одинакова и цель церквей – распространение и укрепление своего влияния, увеличение числа сторонников. Церкви, партии, тоталитарные государства устроены по единому принципу, используют одинаковые методы и имеют сходные цели. Все обещают достаток и счастье, но не сегодня, а завтра или после твоей смерти. Почти всегда они объединяются, и каждый получает свое: одни – имея влияние на мирское, другие – спасая душу или эксплуатируя идеи.
Организационная структура этих институтов влияния и власти идентична: свои боги, свои апостолы и функционеры. Что можно противопоставить такому единству? Можно ли определить их истинные цели, если все они уверяют, что живут и работают ради нашего блага, служат нам? Мир – театр абсурда. Слуги живут настолько лучше господ, что на вакантные места выстраивается длинная очередь. Выборы слуг стали спектаклем, на который мы вынуждены покупать билеты. Почему так получается? Кого бы ни выбрал – все потом на одно лицо.
Существует ли на земле государство с честными чиновниками, без коррупции и преступности? Зависит ли уровень преступности в стране от религиозных убеждений граждан?
Ни Христос, ни Будда не создавали религий. Учение превратили в религию их последователи. Человек может перерасти своего бога и узреть другого, ибо он создал Его по образу и подобию своему. Все, во что ты искренне веришь, будет притянуто к тебе. Веришь в бога карающего, будет тебе по вере твоей. Веришь в любящего – так тебе и воздастся. Все случается так, как ты ожидаешь.
Наше лето прошло незаметно,
Мне обидно до боли, до слез.
За окном от случайного ветра
Чуть колышутся ветви берез.
13
Три женщины – молодые, красивые – отчаянно мерзли, сидя за столиком у открытой настежь стеклянной двери, украшенной надписью «КАФЕ на русском языке. Другая створка СОНЯ» с молчаливого согласия хозяйки зимой оставалась закрытой. Одеваться теплее женщинам не позволяли, считалось, что количество клиентов напрямую зависит от их привлекательности, от количества одежды на них.
Хозяйка, коренастая с крупными губами и большими глазами, средних, что в Корее означает около пятидесяти, лет женщина, с явным удовольствием принимавшая ухаживания мужчин и способная выпить неимоверное количество корейской двадцатипятиградусной водки «Соджу», по­своему жалела своих непутевых, как казалось ей, работниц.
Она и не помнила, сколько их, скандальных, бесшабашных, работящих, перебывало в кафе из холодной, безденежной, непонятной России с тех пор, как, появившись лет десять назад на Техасе, они вытеснили молчаливых и услужливых филиппинок. Красивые, ухоженные, одетые в дорогие платья женщины соглашались на любую работу. Говорили об оставленных дома детях, часто – о деньгах и изредка – о мужьях.
Все истории жизни, рассказываемые женщинами, были так похожи, что знала их хозяйка наизусть: «Мизерная зарплата, ребенок на руках, иногда два, муж на шее: без работы или алкоголик, или его вовсе нет, родители­пенсионеры еле­еле концы с концами сводят, пособий на детей не видели несколько лет – полная безысходность». Не было разницы, откуда они приехали: с Сахалина или из Хабаровска, Ташкента или Бладибостока – так она называла Владивосток, привычно заменяя в русских словах звук «в» на звук «б». Даже первые русские слова, которые она выучила, были: «биза», «ботка» и «б…дь», что должно было означать виза, водка и ветреная женщина. Она была хорошей хозяйкой; мыла полы, посуду, помогала обслуживать гостей, с некоторыми долго сидела, развлекая их и выпрашивая коктейли, стояла у кассы, принимая выручку, носилась по залу, не жалея ни себя, ни других, а сейчас дремала в маленькой кладовке за кухней.
Три женщины отчаянно мерзли. Время от времени то одна, то другая выходила за порог, накинув на плечи короткую шубку, стояла, скрестив ноги, оглядывая пустынную улицу, изредка перекидываясь словами с подругами. Оставшиеся подвигались к зеркальному красноватому обогревателю, подставляли коленки то с одной стороны, то с другой под обжигающее тепло, растирая их ладошками, когда становилось слишком горячо.
Улицу не натопишь. Вот если бы сейчас бог послал хотя бы одного, а лучше двух­трех клиентов, можно на законном основании закрыть створку двери. Быстро включить газовую печку, подкатив ее поближе к столикам, принести заказ, присесть и развлекать гостей выдуманными и невыдуманными историями. И с удовольствием, если повезет, выпить коктейль, а еще лучше бренди или «Смирновской», подставляя спину под теплый поток воздуха, нагнетаемого вентилятором.
Редко кто доберется в самый центр Техаса в три часа холодной январской ночи. Там, в начале и конце Тексаса, так называли улицу местные жители, кафе и отели были попроще, девочки посговорчивей и, что немаловажно для моряков, нелегальных рабочих и искателей приключений из разных стран, немного дешевле.
Самые красивые и недорогие, на взгляд местной «сильной половины человечества», девочки были в «Розовом квартале», что недалеко от вещевой «Малайки»*, но шумная, безалаберная жизнь Техаса чем­то притягивала корейцев. Иностранцы же редко отваживались поодиночке забредать в скандально известный, но якобы несуществующий в глазах местных властей, квартал. Цепкие, с хваткой бульдога, навязчивые мамки могли запросто затащить человека в «массажный салон», и хорошо, если он возвращался без денег, в худшем случае в полицейском участке его обвинят в сексуальных домогательствах. С соотечественниками такие номера у них не проходили.
Сегодня, несмотря на холод и отсутствие клиентов, настроение у женщин было на уровне, и все благодаря яркой искусственной блондинке Саре и хозяйке. Позапрошлой ночью блондинка, стоящая «на стреме», привычно, на всякий случай, окликнула проходящего мимо мужчину:
– Адёщи!* Осо осеё, копи хандян дысео. (Зайдите выпить чашечку кофе.)
– С удовольствием зайду, если угостишь. Замерз совсем, – на хорошем русском отозвался прохожий.
– Здесь не место, где подают, – буркнула Сара, признав в нем русского корейца. – Что, совсем плохо с бабками?
– С ними хорошо, без них неуютно. А угостить нельзя или боишься, что добро не останется безнаказанным? – Странник зашел в кафе и присел у столика, рядом со стойкой бара.
Русские корейцы не были самыми желанными клиентами подобных заведений, если не принимать в расчет немногочисленную касту бизнесменов. Они всегда знали, какую сумму оставят в кафе, переняли у местных привычку проверять счета, а вычисления производили с такой скоростью, будто калькулятор составлял основную часть их мозга. Только искусные хостес могли раскрутить их на коктейль. В отличие от местных корейцев, считавших деньги самым убедительным доводом, выходцы из России полагались на свое «красноречие». Но, как говорят на Техасе, «на безрыбье и лошадь – конь»…
– Как тебя зовут? Сара! Очень редкое имя. Только в анекдотах встречал, если не брать в расчет Библию. Вот так, чтоб в живую, – впервые.
– Скажи, какой эрудированный, – беззлобно, от скуки ворчала Сара, присаживаясь напротив, – и откуда такие приезжают?
– С Камчона, с причалов. С моряками нашими познакомился, поговорил, – вздохнул клиент, – второй месяц без денег сидят. Так и живут– кто покормит, кто сигаретами угостит. Хозяин на Камчатке обанкротился, пароход арестовали, а до экипажа никому дела нет. Выбираются кто как может, четверо их осталось. Поужинал с ними, последние наличные таксисту отдал, поднялся к себе, а ключей нет. Вот и брожу по Техасу, может, доживу до утра, если повезет. А вообще­то я с Сахалина, как все нормальные люди. Ты лучше скажи, где говорить научилась? Ну, просто хангучка** какая­то.
Блондинка вдруг вспомнила; мужчина иногда заходил в русский ресторан «Глория» на втором этаже этого здания. Наверно, и вправду он здесь живет. Подруги, давно потерявшие интерес к «пустому клиенту», вернулись на пост у дверей. А Сара неожиданно для себя сказала:
– Муж у меня кореец, – и чуть слышно добавила: – Был. Он из Владивостока, а я из Биробиджана, вместе в Хабаровске учились. Потом работали вместе в строительном управлении. Он прорабом, а я в конторе, в техническом отделе. Поженились, комнату в общежитии для малосемейных получили. Скоро год будет, как умер. С работы на «Ниве» ехал, и зачем мы ее купили? Домой наверное торопился, а тут «КамАЗ» выскочил. Водитель пьяный оказался, – Сара вытащила из кармана короткой дубленки платок, уголком привычно промокнула глаза.
– Сын у бабушки в Сеуле остался, в этом году в школу пойдет. Тяжело ей, единственный сын – пятый ребенок в семье, долго ждали. Просит остаться с внуком у нее. А как у нее останешься? И в России никого нет. Мечтали вместе приехать пожить у свекровки, денег на квартиру заработать. Не получилось, – Сара не понимала, что происходит с ней, почему она так откровенна с этим совершенно не знакомым ей человеком.
Странник молчал, никак внешне не реагируя, и казалось, даже не смотрел на нее, но женщина чувствовала необъяснимое доверие к нему. От мужчины – от его ухоженных, расчерченных синими венами рук, от быстрого, физически ощутимого взгляда усталых глаз – веяло спокойствием. Он притягивал внимание и заполнял собой пространство.
– Вот, совсем уже наглость потеряла, – очнулась Сара, – сейчас принесу вам кофе, чтобы хозяйка не ругалась, и посижу еще немножко с вами. Она не любит, когда клиенты ничего не заказывают. Высокая, стройная женщина, привычно поколдовав у стойки бара, поставила на столик чашечку горячего кофе.
– Не переживайте, это за мой счет. Пойду попрошу денег у хозяйки, чтобы вы могли переночевать в гостинице, – она передумала садиться и пошла на кухню. Женщина перешла на «вы», и это ей не казалось странным.
Сколько ни растягивай удовольствие, когда­нибудь оно закончится. Не успел Странник допить кофе, как появилась «спасительница» в сопровождении хозяйки. Блондинка положила на столик перед посетителем три купюры по десять тысяч вон. Поздний клиент смотрел на нее так, будто увидел нечто, никому невидимое, такое, от чего нельзя оторвать взгляд. По правде говоря, он действительно не ожидал встретить здесь, на Техасе, такое участие.
Странник и направлялся в «Глорию», где для него был открыт «неограниченный» кредит, но в отсутствие гостей официантка и повар, наверное, дремали в мягких креслах, и ему не хотелось появляться в ресторане в столь позднее время, а тем более сидеть там до самого утра. Сара окликнула как нельзя кстати, и он решил «испить свою чашу» до дна.
Немую сцену нарушила практичная хозяйка, неожиданно забравшая со стола свои деньги. Она заявила, что мужчина может заболеть, вот уже и кашель нехороший у него, и будет лучше для всех и, что немаловажно, дешевле, если через полчаса они закроются и все вместе пойдут в тимдильбан – корейскую сауну.
В тимдильбане на горячем полу, постелив под себя плетеные бамбуковые циновки и подложив под головы темные блестящие поленья, спали вповалку мужчины и женщины, оставив узенькие тропинки к душевым кабинам и раздевалкам. Клиент, получив у администратора майку и шорты, переоделся, посидел минут пятнадцать со спасительницами в горячей сауне, обложенной красным пористым кирпичом, потом вышел в прихожую, лег на свободное место и сразу затерялся среди одинаково одетых, спящих людей.
Назавтра подруги нет­нет да и заводили разговор о неблагодарных клиентах, о «халявщиках», которые пользуются доверием женщин, которых жизнь ничему не научила. А Сара посмеивалась и отмахивалась в ответ:
– Мужик­то был прав. Ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Но не думала, что вы и есть мое наказание. Парадокс какой­то, хозяйка отказалась от моих денег, представляете. Говорит: «Мамасан угощал». – Видели его глаза? – с каким­то непонятным участием сказала она. – Заболел, наверное. Синий был, как баклажан.
А еще через день мужчина вновь появился в кафе.Он долго разговаривал с Сарой и хозяйкой то на русском, то на корейском языках, возвращал долг, но обе женщины наотрез отказывались от денег. Три десятитысячные купюры двигались по столу от клиента к хозяйке, от хозяйки к Саре и обратно, пока наконец не успокоились в кармане их законного владельца. Клиент допил кофе, поблагодарил женщин, сказав Саре: «В тебе живет богиня», – и ушел в ночь, оставив на столе торт и две бутылки русской водки.
«В каждой женщине живет богиня», – думал Странник, шагая по ярко освещенной улице, запахиваясь поплотнее в короткое пальто. Яростный зимний ветер, не находя выхода, метался по бесчисленным улицам и переулкам, разгоняя редких прохожих, оставляя на струнах проводов жуткое эхо тоскливых песен. Январь в Пусане – не самая лучшая пора: ни снега, ни листьев, ни цветов – ветер, одинокие фигуры, закрытые двери, камни.
– Ни одно доброе дело не останется безнаказанным, – повторила вслух Сара. Ей казалось, произошло что­то хорошее. Душа покоилась в теплом потоке света. Так всегда бывает, когда творишь добро, только мало кто догадывается об этом.
Слепой рок тасует судьбы людские, словно карты, раскидывает людей по миру согласно закону причинности. Они встречаются на миг, чтобы одарить друг друга теплом и светом сердец своих, и тут же расстаются, растворившись в потоке неизбежности. Может, и твоя звезда промелькнула в толпе, ослепив всех на миг пламенем глаз своих, или кто­то, через бездну одиночества и молчания, воззвал о помощи – кто знает? Ибо, как слепые, мы бредем по жизни, ведомые слепцами, слушаем их сказки, не желая видеть и знать ничего другого.
* * *
Сегодня, несмотря на холод, настроение было неплохим.
– Говорят, под утро минус шесть будет, – заявила с улицы огненноволосая кореянка Лена. – В Хангукщине синоптики не врут. А завтра уже минус семь обещали, правда, днем – двенадцать в плясе*.
– Хорошо, что не минус тридцать, как у нас в Хабаровске. Точно, околели бы совсем. Наше­то все покрепче будет: и морозы, и мужики, и водка, – отозвалась Сара, разрезая торт. Третья товарка – Варька, женщина чуть постарше, темноволосая, с крупными веснушками на бледном лице, шепотом материлась, нервно раскладывая пасьянс.
– Нет, не тот нынче клиент пошел, – Лена зашла в помещение и встала у порога. – Торчишь тут, как прыщ на заднице, а во имя чего, я спрашиваю? Ни шиша ни гроша – на помаду не заработаешь, – громко возмущалась кореянка. – Зря макияж наводила, обошлись бы! – но ее пыл растрачивался напрасно. Ни сочувствующих ей, ни тех, кто бы мог обойтись без ее макияжа, в помещении не было.
– Вот в прошлом году одна девка в «Голливуде» за ночь восемьдесят коктейлей выпила. Народу, говорят, было – тьма­тьмущая, до самого утра, только успевай подносить, – уже более миролюбиво, словно извиняясь за свой тон, закончила Лена.
– И это не предел, – констатировала Сара, поворачиваясь к рефлектору спиной. – Знала я тут одну кореянку из Приморья. Длинная, плоская, тощая, за лом спрячется, а выпила сто тридцать коктейлей. Вот это да! С каждого коктейля по пять вонючек**, прикинь! По нынешнему раскладу и за месяц столько не наковыряешь. Обезлюдел Техас, и авианосец американский не появляется. Вот это громадина! И еще куча кораблей сопровождают его. Представляете, по три­четыре тысячи моряков на берег сходят и почти все – на Техас.
– Сказки рассказываете. Столько не выпьешь, слила, наверное! Видела, в «Байкале» под столами ведерки стоят, вроде для мусора. Да и где она сейчас со своими бабками? По аптекам, небось, шарахается или почку новую ищет, – оторвалась от карт та, что постарше. – Не сходится, хоть лопни! Не будет нам сегодня клиентов, карты не врут, вот увидите.
– Не каркай, и так тошно, тоже мне Ванга нашлась. Лучше сходи за мамкой. Чай попьем, погреемся, – скомандовала Сара. – А Люська сейчас на Аляске. Увез ее черный, с военной базы. Этим мигукам* лишь бы худая была да рот до ушей. Полгода к ней бегал, каждый выходной. С самой Сеуловки приезжал. Отслужил и увез, вы что, не помните? – то ли удивляясь, то ли одобряя, парировала Сара.
– Да слышала я. Как соберутся, так и жуют. Одна в Америку уехала, другая в Австралии книгу про нас написала, кучу денег на этом заработала. Девки возмущались – все приукрасила, а имена и фамилии оставила подлинные. Говорят, многие замуж за местных, за хангуков, повыскакивали. У них с бабами напряженка. Патриархат. Все для мужчин, и в семьях одних пацанов рожают. Фамилию, род, видите ли, сохраняют. Дикость какая­то. Четырнадцатый век!
Первая ходка тогда была у меня. Слушала всех, верила всему, до сих пор лапша с ушей свисает. Приехала – ни сказать, ни пойти куда, хоть кричи. Натерпелась страху, – вспомнила огненноволосая кореянка.
В чем провинился четырнадцатый век и почему он был принят Леной за точку отсчета определения дикости, женщины не знали.
– Подожди, кто­то идет. Нет, свернул. Сейчас краба в Донхе сдают и в Ульсане. Вот где деньги! Стоишь тут за семьсот вонючек в месяц – без выходных, без проходных, – у Лены от холода явно портилось настроение.
– Ты еще поплакай здесь, слезу пусти, может, кто и пожалеет, – завелась Сара, – а мы что, гулять приехали? Дома не хватало, что ли? У тебя и ребенок под присмотром, и муж алименты платит, а Варька одна двоих тащит. Фотки видела? – невесты уже, старшей шестнадцать. От мужа шесть лет ни одной весточки. В Чечню откомандировали мосты восстанавливать. Без вести пропавшим числится: ни пенсии, ни похоронки. А ей­то как быть?
– Да хватит вам – вступила в разговор Варька. – Здесь хоть что­то получаешь. И за коктейли доплачивают. Хочешь больше, так иди снимайся – силком ведь никто не тащит. Дома в магазине три с половиной платили, да еще уборщицей подрабатывала за полторы тысячи в месяц, выспаться толком не могла, и все равно – ни одеться, ни поесть нормально. За квартиру и свет отдашь – ничего не остается. Обнаглели совсем! За двухкомнатную квартиру две тысячи отдай, да еще девки – сутками музыку крутят! Денег за свет не напасешься! Хорошо, соседка кореянка надоумила, с визой помогла, адрес дала. Да ну их всех! – отмахнулась неизвестно от кого Варька. – Помнишь, Сара, ты рассказывала, как Михалыч – капитан с «Аснино» – сто баксов чаевых тебе оставил. Умели гулять мужики, – и, вздохнув, добавила: – Давайте к столу. Примем по рюмочке, пока мамка в настроении. Прокиснет ведь…
Три женщины отчаянно мерзли, сидя у открытой двери. И в каждой жила богиня, просто они не знали об этом.
14
Где живут другие, я не живу.
Куда идут другие, я не иду. Это не означает отвергать общение; Я только хочу сделать черное отличным от белого.
Пай­юань, дзенский Мастер эпохи Сун.
Вторую неделю Странник жил в монастыре. Почти каждый день он встречался с настоятелем, чаще вечером, а иногда днем, посещал службы, подолгу слушая напевное чтение сутр, медитировал, сидя в самом дальнем углу храма. Он был предоставлен сам себе: помогал монахам собирать и сортировать яблоки, ухаживал за газонами, подметал дорожки. Здесь все работали, и если не войдешь в устоявшийся ритм жизни монастыря, поговорить абсолютно не с кем. В минувшие выходные (Корея постепенно переходит на работу с двумя выходными в неделю) настоятель и Странник путешествовали: посетили главную буддийскую святыню в Корее – храм Пульгукса в городе Кёнджу и пещерный храм Соккурам с гранитной статуей Будды, сотворенной тринадцать веков назад. Любовались в храме Хеинса у города Тэгу собранием древних буддийских канонов, выгравированных на восьмидесяти тысячах деревянных дощечек.
В монастыре у Странника появился друг. Он жил в тенистом, заросшем камышом углу пруда. Огромный, красно­бело­черный карп с благосклонностью принимал угощение и даже изредка позволял гладить себя по блестящей широкой спине. Каждое утро он ждал Странника  у большого валуна и после совместной трапезы (особенно ему нравились сладкие, тающие в воде рисовые хлопья) неподвижно лежал на дне, глядя круглыми, печальными глазами на безоблачное небо. А человек смотрел на карпа…
Золотистого, с огромными выпученными глазами карпа мама подарила ему на день рождения. Этот подарок запомнился ему на всю жизнь. Мальчик родился весной, но двенадцать лет ему исполнилось первого января. Так было принято считать. В самый короткий день уходящего года вся семья ела сладкую жидкую кашу из фасоли с клецками. Мама говорила, что солнце любит такую кашу и обязательно на следующий день вернется. Если не будет на столе любимого блюда, солнце может впасть в спячку, и все на земле замерзнет, и новый год никогда не наступит. В первый день года дети поздравляли родителей, кланялись и получали от отца подарки. «Сегодня вы стали на год старше, – говорил отец. – Будьте послушными, старайтесь учиться и станете настоящими людьми». Чаще всего старшим перепадали деньги на карманные расходы, младшие довольствовались конфетами и мандаринами. Потом мальчик уходил поздравлять с новым годом уважаемых в поселке стариков. Это было незабываемое действие. Как известно, первый гость в новом году очень важен для корейской семьи. Если первым приходит мужчина – благополучие семьи обеспечено. Он стучался, называл себя и в сопровождении хозяйки входил в дом. Там кланялся старейшине и его супруге, желал им здоровья и долголетия, и для него накрывали стол. Чуть погодя, старейшина расспрашивал мальчика:
– Что­то в последнее время совсем стал плохо видеть, да и со слухом не все в порядке, – обычно говорил он. – Чей ты сын будешь?
– Я старший сын Сугиямо­сана*, что живет на этой улице, – отвечал гость, уплетая сладости.
– Как же я сразу не узнал! – удивлялся дед. – Да и как узнать. Ты стал таким взрослым. Все мы стали еще на год старше. Как быстро проходят дни. Передай папе, чтобы заходил в гости. Он хороший человек и детей правильно воспитывает.
Потом я прощался и бежал домой, прижимая к себе маленький сверток с гостинцами…
 Сегодня у мальчика был день рождения. Мама сварила вкусный суп из морской капусты и белую, как снег, рисовую кашу. Вечером, когда вся семья собралась за столом, она принесла из комнаты синий, размером с косынку, шелковый флаг с огромным золотистым карпом. Стоило взмахнуть им, как рыба просыпалась и неслась по волнам, увлекая за собой всех.
Пуще всего мама берегла японские книги и этот флаг – единственную память об умершем в войну ее младшем брате. Такие флаги вывешиваются перед входом в дом в день мальчиков, который отмечается весной по всей Японии, рассказывала мама. Чем старше становится мальчик, тем большего размера флаг развевается перед домом. Сколько мальчиков в семье, столько и флагов. Сияние чешуи карпа напоминает всем о блеске лезвия двуручного меча – катана, охраняющего очаг. Сам карп символизирует мужество. Говорят, он не моргнет глазом, когда ему отрезают голову, чтобы приготовить темпура – рыбные лепешки в кляре. Карпы не сворачивают со своего пути, и даже легендарный император Японии (мальчик забыл его фамилию, то ли Дзимму, то ли…) поклонялся им. Именно они плыли перед его кораблем, сглаживая волны, когда император шел войной на соседей.
Мама дорожила этим флагом. Он был единственным у них в доме и последним. В ту трагическую осень маминому брату исполнилось двенадцать лет…
– Пусть он будет твой, – сказала мама, отдавая сыну флаг. – Ты очень похож на него, мне иногда кажется, что он – это ты.
Четверть века спустя флаг дымом ушел в небо вместе с личными вещами матери в день ее похорон. В доме Странника мальчиков не было.
Человек смотрел на карпа, будто в волшебное зеркало, и ясно видел отца и мать. Словно они пришли из безвременья, встали у него за спиной, и теперь все трое отражались в зеленоватой воде. Он до такой степени ощущал их присутствие, что возникло желание оглянуться. Потом отражение таяло и вместе с ним исчезал Странник. Он переходил в деревья, в стебли камыша, становился карпом и его глазами видел белое небо. Еще миг – и сверкающая тьма поглощала его. Оттуда он возвращался очищенный, наполненный любовью.
* * *
Сегодня, уже в который раз, Учитель предоставил Страннику право начать беседу, и тот без предисловий продолжил тему вчерашнего разговора:
– Если вера есть упование на чудо, что ради одного человека или группы людей, по их молитве, Он отменит все причинно­следственные связи, – в этом смысле я неверующий.
– Если вера в бога подразумевает появление всего, что есть, и всего, что происходит, как продукта сознательного Его волеизъявления, – все в моей жизни предопределено. Значит, разум дан мне как инструмент исполнения Его замысла. Если кто­то постоянно наблюдает за мной, поощряет и карает меня, ведет меня по жизни – я лишен свободы.
Мир духовный, разумный потому и существует, что есть люди, способные самостоятельно развиваться, совершенствоваться, принимать решения, выбирать и отвечать. Более значимыми, чем правильная вера, являются правильное понимание и правильное действие. Если правильная вера не является абсолютом, у человека открывается способность к диалогу.
Истина не требует веры. Если вера дороже истины, человек верующий, но не следующий заветам бога, будет считать себя лучше тех, кто не верит в него, но следует его заветам. Такому человеку ощущение единения с богом, жизнь с богом в душе – вторичны, а главным становится идея причастности, идея спасения мира. Зрелый человек живет с миром в душе, в единстве с окружающим миром, а имя бога может быть любым или может не быть вообще.
Странник знал о возможности ощутить на личном опыте абсолютную космическую реальность, которая является основой и условием существования мироздания и одновременно самим мирозданием. В этом смысле он называл иногда высшую реальность Богом или Сущим, Дао или Брахманом. От того, что мы называем явление или вещь по­разному на разных языках, их суть не меняется. Гора всегда остается горой, а море – морем.
 Единственная возможность ощутить реальность на личном опыте– это проявить волю к единству с миром, взрастить душу свою, обрести себя. Иногда у человека возникает мысль, желание уйти в неведомое. Настолько тяжким кажется ему груз бытия, страдания – непомерными. Такое случается хотя бы раз в жизни с каждым, у кого есть душа. Это она явит знак, что пришло время менять себя, менять мир, в котором живешь. Душа желает быть счастливой.
Размышляя о вере, философ Иван Ильин пришел к следующему:
Люди живут и верят часто в слепой беспомощности: и не знают, и не догадываются о том, что человеку надлежит строить свою веру, а не предоставлять ей расти наподобие полевой травы. Есть некий духовный закон, владеющий человеческой жизнью: согласно этому закону человек сам уподобляется тому, во что он верит. Чем сильнее и цельнее вера его, тем явственнее и убедительнее обнаруживается этот закон.
Строить веру – означает принять ее сознательно и расти вместе с ней. Не слепо следовать, но вдумчиво созревать. По стечению обстоятельств и по собственному выбору Странник не сумел стать теистом, атеистом или агностиком.Он выбрал дзен – путь, ведущий к храму. Дзен стал для него больше чем религия, важнее, чем философия, ибо то, чему он старался следовать, не было объяснением жизни, но было самой жизнью, способом ее проживания. Выбор не был принудительным или спонтанным; он был сделан осознанно, в зрелом, тридцатилетнем возрасте, а подсознательно, – вероятно, еще в юности.
Внутренний протест против показного единомыслия, увлечение философией и природный мистицизм привели его к поиску запредельного. Вначале Дзен не воспринимался как путь духовного поиска. Икебана, оригами, бонсаи, джатаки были какими­то домашними понятиями. Стихи хайку, монохромная живопись, восточные единоборства, притчи считались красивыми символами восточной культуры, знаками восточного колорита.
Довольно рано Странник определил для себя, что атеизм не соответствует его восприятию мира. Более долгим было увлечение агностицизмом, философскими изысканиями Аристотеля, Сократа и Канта. В то время он искренне полагал, что восточный ум не может понять, а восточный образ жизни принять сурового христианского бога.
Время показало ошибочность таких суждений. Христианство удивительным образом быстро и легко прижилось в Корее и Японии. Может, в том проявляется интерес Востока к Западу или причина в утрате присущего ему фатализма.
Изменение традиционного уклада жизни привело восточного человека, привыкшего жить в социуме и ранее редко оставлявшего свою семью, общину, к одиночеству. Долг перед родственниками, стимуляция новых потребностей и невозможность их удовлетворения стали причиной утраты целостности восприятия мира. Надежда обрести утешение, найти опору вне себя привели к поиску других богов, на их взгляд, более сильных и могущественных. Восток всегда терпимо относился к другим верованиям, к чужим богам. Если бы в обществе доминировал образ жизни жителей черного континента, вероятно, корейцы стали бы почитать культ Вуду. Слепое следование силе может привести к утрате своих ценностей.
 Достижения цивилизации, светский образ жизни подразумевают признание общечеловеческих ценностей, смягчение и слияние традиций, создание единых норм общежития, сохранение духовного наследия человечества, включающего в себя ценности и достижения каждого этноса. Особенностью церквей является претензия на исключительность, на монопольное владение истиной, сохранение групповых интересов, неизменность уклада жизни и традиций. Вера может быть одним из элементов поиска, может стать началом духовного обновления, но на этом пути существует опасность религиозного фанатизма.
Выбор Странника был между христианством и дзен­буддизмом. Ислам, индуизм, бахаизм так и остались для него частью познания мира, знаками другой, далекой экзотической культуры. Это было не его, хотя и Коран, и все, что удавалось найти из Ригвед, вызывало интерес.
Юноша рос в среде, где насаждался атеизм, но многие сохранили православные обряды, отмечали христианские праздники. В доме Странника не было религии, но какая­то вера существовала. Никто не смог бы сказать, что это было, но ведь было же. Все вперемешку: конфуцианство, буддизм, религия Синто, шаманизм и атеизм. Было ли это верой или свободой от веры, однозначно не скажешь.
Странник задумался, вспомнив родительский дом, юношеские искания и наивные, светлые представления о жизни. С тех пор прошло почти тридцать пять лет. Никогда однозначно не скажешь, сбылось ли все, о чем мечтал. Потому что мечты меняются вместе с человеком. Усердие и терпение воплощают желания, и все исполненное уже кажется обычным, а вокруг столько нового, неизведанного. Приходит день, оглянешься и понимаешь, что вчерашнее обычное и было счастьем. И дыхание, и движение, и чувства. Куда было спешить? Юность считает – сколько прошло, а зрелость все чаще – сколько осталось. Юность мечтает о далеком, непостижимом, старость – о близком, обыденном.
* * *
 Учитель, как всегда, сидел не шелохнувшись, то ли ожидая продолжения, то ли размышляя о чем­то своем. Через минуту он дотянулся рукой до маленького колокольчика, качнул его, и тут же, в ответ на мелодичный звук, в комнате появился монах, выслушал короткое распоряжение, поклонился и вышел.
– Прошу поужинать со мной, – пригласил настоятель. – Потом мы продолжим наш разговор.
В столовой, большом полутемном помещении, не было ничего, если не считать длинных складных столов, сложенных в стопочку у дальней стены. Два монаха внесли из смежной комнаты круглый сервированный столик, поставили его чуть ли не в центре зала, положили рядом две плоские, плетенные из рисовой соломы, подушки для сидения, поклонились и неслышно ушли.
Учитель указал Страннику на место у стола. Ужин состоял из чашечки вареного риса, стакана холодной воды и закусок; соленые стебли бамбука, соленый чеснок, традиционная соленая корейская капуста – кимча, свежие листья салата, соевая паста и маленький кусочек жареной рыбы.
– Такой стол у нас считается праздничным, обычно закусок подают чуть поменьше, – заметил настоятель, предвосхищая вопрос. – Мы очень редко приглашаем гостей в столовую, и у нас нет правила готовить кому­то пищу отдельно.
Выпив по глоточку холодной воды, как это традиционно принято в Корее, они приступили к трапезе. Молча и сосредоточенно съели рис и закуски, допили воду, произнесли подходящие случаю фразы благодарности и вернулись к себе. Ни молитв, ни особых обрядов, хотя, как известно, в буддийских монастырях перед вкушением пищи обязательно читаются сутры.
– Желание точно очертить границы есть свойство нашего ума, – произнес Учитель так, словно и не выходил никуда. – Или да, или нет. А в жизни чем больше человек хочет уверовать, тем больше он сомневается. Вера и неверие живут вместе с человеком. Начало противоречий в самом желании следовать и одновременно быть свободным.
Христианская философия, основываясь на постулатах о непознаваемости бога и существовании особой, божественной воли, считает христианство религией свободы. Обращаясь к душе, к внутреннему миру человека, оно требует от него сознательного выбора между добром и злом. В разных течениях христианства существуют разные соотношения церковной свободы и необходимости.
Наличие в католицизме догматов о непогрешимости папы римского, обязательной веры в существование ада воспринимаются другими направлениями христианства как признак отсутствия церковной свободы. Протестантство же, наоборот, обвиняется в абсолютизации человеческой свободы, вере в индивидуальное начало.
Философ­славянофил Хомяков считал, что только православие сочетает свободу, необходимость и религиозность с церковной организацией и дисциплиной. Основой учения является идея о мессианской роли и исключительности народа, избравшего православие, решающей роли последнего для развития мировой цивилизации.
Понятие соборности как духовной общности – одно из основных постулатов православия. Никео­Царьградский символ веры (двенадцать догматов и семь таинств) – основа вероучения православной церкви. Поскольку символ веры был принят на первых семи Вселенских соборах, православные христианские философы видят в нем выражение соборности сознания.
Приобщение к богу происходит через таинства крещения, причащения, миропомазания, исповеди, брака, молитвы. Считается, что только в церкви человек может в полной мере вступить в общение с богом и получить спасение. Европейская культура обвиняется в утрате соборного начала, что привело к распаду общества на отдельных индивидов, преследующих свои цели. Идеи мученичества и мессианства – основа христианского вероисповедания.
Буддизму Махаяны не присущи соборность и мессианство, и тем более они не являются основами дзен. Сложно жить в мире, следуя десяти заповедям христианского бога, но еще сложнее буддистам. Существуют три тысячи предписаний, правил поведения и проживания. Им не только невозможно точно следовать, их попросту невозможно даже запомнить. Для дзен свобода воли человека – основа его совершенствования.
– Все, что я сказал сейчас, Странник, – это общеизвестные факты. Теология – моя слабость. В далеком прошлом она была моей специальностью, – настоятель улыбнулся и развел кисти рук, показывая, что никто не лишен слабостей, и продолжил:
– Жизнь и смерть Иисуса Христа являют собой пример духовной победы человека, величия человеческого духа. Миф о воскрешении Иисуса Христа подобен мифам о воскрешении Осириса, Диониса и многих других богов и героев. Однако если старые мифы утверждали физическое бессмертие, то христианский миф говорит о бессмертии духовном.
Как ты полагаешь, Странник, для чего в эдеме, где не было греха, не было ни добра, ни зла, взращен плод, вкусив который, человек обретает мораль и суждение? Не для того ли создано искушение, чтобы затем появился повод наказать свое творение? Разве мы оставляем спички неразумным детям, чтобы затем наказать их за пожар? В чем смысл такого наказания? Может, вкусив запретный плод, человек стал по­настоящему разумным, но бог не желал того, – Учитель пристально посмотрел на собеседника, желая услышать его мнение.
Такая манера общения импонировала Страннику. Она позволяла не спеша, вдумчиво выстраивать фразы, донести мысль до другого, зная, что никто не прервет тебя. С другой стороны, такая форма беседы предполагала ответственность, заставляла говорить сразу обоснованно, поскольку возможность аргументировать свои доводы вторично исключалась. Точно так же привычка настоятеля начинать беседу без всяких предисловий вынуждала перед каждой встречей анализировать все сказанное накануне и быть готовым самому начать разговор.
– Скорее всего, Учитель, многие Библейские сюжеты – это изложение более древних мифов. Предания, заимствованные из неизвестных нам сегодня религий и культов. Пять тысяч лет назад, когда создавалась Библия, а процесс этот, видимо, занял не одно тысячелетие, такие сюжеты, заимствованные, предположим, из чудом сохранившихся кусочков преданий цивилизации Атлантов, почитались священными, и без них новая религия, наверное, не воспринималась бы «учением, несущим свет Истины».
Создавая человека, хотел ли бог сделать его инструментом осознания своей воли или предметом своего опыта? Разве не похожи отношения бога и человека на отношения естествоиспытателя с объектом исследования? Выполнил все как надо – получи вознаграждение, не выполнил условий опыта – будет наказание. Для подопытной крысы нет иного бога, кроме лаборанта. Воля его непредсказуема, милость его безгранична.
* * *
По складу характера Странник был верующим. Особенности психологической сущности, мистицизм, поиск духовного скорее всего привели бы его к принятию христианской религии, христианского мироощущения. Но на Сахалине не было церквей, не было религии. Все население острова, похожего на гигантскую рыбу, плывущую на север от Японии по холодному Охотскому морю, было пришлым. Жизнь начиналась заново. Новое место, новые соседи, новые взаимоотношения.
Возникала новая культура, перенимались традиции, трансформировались обычаи. Восточные люди перестали спать на полу, западные стали разуваться в домах, все с удовольствием вкушали и острые корейские блюда, и русский борщ, и кавказский шашлык. Отношения между островитянами складывались, исходя из духовных побуждений, моральных ценностей, но не по национальному или религиозному отличию.
На Сахалине была свобода выбора. Все знают историю об обезьяне, которую ученые заперли в лабиринте, оставив ей три выхода. Обезьяна вышла на свободу, не воспользовавшись ни одним из них. Это про нас – сахалинцев. Ни внешние различия, ни вера, ни философия не разделили людей, живущих по простым законам человеческого общежития. Нас объединяет единая человеческая суть, основа которой есть любовь, сопереживание, добро. Религиям и церквам не нужны свободные и счастливые люди. Каждый счастливый человек – творец. Он творит себя. Жизнь – шанс реализовать себя, стать штучным.
– Родился рыбой – стань рыбой. Родился птицей – познай небо. Познай счастье быть собой – так рассуждал Странник и понял, что не нужен ему личностный, испытывающий, карающий и даже любящий его бог. Бог как бдительный глаз видеокамеры, днем и ночью следящий за ним.
Бог – реакция моего несовершенства на мое стремление к совершенному, реакция на скоротечность земного существования.
Душа зреет, когда человек ищет ответы. Сомнения и поиск делают человека тем, кем он думает стать. Одну жизнь не заменить другой, одну веру не поменять на другую. Жизнь в мире внутренней свободы, в гармонии материального наполнения и духовных устремлений и есть счастье. И еще Странник понял – главное его предназначение на земле – быть счастливым, здесь и сейчас, в этот момент. Вера, философия, все рассуждения о них могут быть ступенями поиска, но они не ступени к счастью.
Этот дождь, как слезинки твои,
Едва прикоснулись ко мне,
А я уже весь промок.
15
 – Папа! Не пойте эту песню. Вы поете, будто молитесь, и так грустно становится, что хочется плакать. Когда мы пойдем домой? Скоро стемнеет, и комары совсем заели.
Грядка закончилась. Мальчик постоял, отмахиваясь от комаров маленьким, только что срубленным лопушком, и снова привычно взялся за тяпку.
– Потерпи немного, – отозвался отец. – Несколько рядов осталось. Если не окучить картошку сейчас, она не вырастет. Что мы зимой кушать будем, на какие деньги одеваться? Вот сейчас закончим и пойдем. Иди умойся – сразу полегчает, и собери рюкзак.
На небольшое, на десять ведер семенной картошки, поле наползали черные, густые тени деревьев, сплошной стеной стоящих у ручья между сопками. Из теней, клубясь темными тучами, вылетали беспощадные огромные комары и бросались на все живое, прокусывая одежду, оставляя на теле волдыри. Живых в это время в лесу было двое: мужчина и мальчик. Ни мазь от комаров, ни дым костра не могли остановить их натиск. Не отступление, а позорное бегство на открытое место, где ветерок рассеивал комариные полчища, было единственным спасением.
Спрятанный подальше от любопытных глаз, вручную выкорчеванный и обработанный кусочек земли, цепляющийся за крутой склон сопки и повторяющий все ее изгибы, служил недолго, два­три года. К тому времени истощался тоненький слой плодородной земли, не знающей удобрений, или местные власти находили и устраняли незаконный ее захват, или кто­то убирал за хозяев весь урожай.Чаще всего все случалось одновременно. Составлялся акт, по которому картофель подлежал конфискации, земля «возвращалась» государству. По дороге в село Охотское, в сорока минутах ходьбы от воинской части, было несколько таких полей, в том числе и два наших.
– Давайте быстрее окучивать, папа! Нам еще целый час шагать, Вы будете молчать, потом курить, а я останусь один. Почему бы нам не посадить картошку возле дома. Ходим куда­то в лес, где одни комары. Есть же место там, за нашим домом. А Вы видели, как весной соседи сажали картошку? Так смешно! Лопатой закапывают, и нет никаких грядок. Один копает ямку, другой кидает картошку. Потом я посмотрел – выросла, – тяпка зазвенела, отскочив от камня.
Мальчик спустился к ручью, яростно брызгаясь, чтобы отогнать комаров, с наслаждением умылся и стал укладывать рюкзак. Минут через пять подошел отец, присел у тлеющего костра, бросил на угли пучок зеленой травы, размял в пальцах сигарету и вставил в мундштук. Достал уголек, прикурил и с наслаждением затянулся. Потом на секунду задержал дыхание и, с шумом выдохнув струю белого дыма, сказал:
 – Не разрешают нам сажать картошку возле дома и здесь не разрешают. Говорят, каждой семье положено четыре сотки, а у нас вместе с домом уже пять. В колхозе, помнишь, где мы жили раньше, нам по шесть соток давали. Везде по­разному. Председатель сельсовета присылал недавно людей огороды мерить, потом сказал, что протокол напишет – лишняя сотка у нас. Надо отнести ему что­нибудь, он неплохой человек, только когда выпьет – ругается, говорит: «Забор перенесем», – но не переносит. Ну все, сейчас умоюсь и пойдем, – отец спустился к ручью, и через несколько минут они шагали на закат солнца по извилистой грунтовой дороге.
– Папа, а для чего переносят заборы? Вон у Шаховых в прошлом году пол­огорода забрали, теперь там трава растет. Никому огород не нужен оказался. Лучше бы нам отдали. А тетя Нина плакала тогда, а потом ругалась. Она всегда сначала плачет. Вчера Сашку так огрела черенком за то, что яйца из курятника таскал, чуть руку ему не сломала. Он мне синяк показывал.
– Тебе двенадцать лет исполнилось, скоро взрослым станешь – понимать должен. Не задавай вопросы другим, на которые сам не можешь найти ответ. Это не наша страна, и мы не знаем законов, они хозяева, у них свои правила, и мы должны придерживаться их. Нам лучше молчать, мы здесь никому не нужны, – отец закурил очередную сигарету.
– А почему страна не наша? Где мы должны жить, мы же родились здесь? Непонятно как­то. Учительница говорила, что нас освободили на Сахалине, я тогда еще не родился. Вообще­то мне одиннадцать исполнилось, а не двенадцать, я же в пятый класс перешел.
– Ты у нас почти взрослый, старший в семье. Не станет меня, тебе придется все решать. А что мама! Мама – женщина, а ты старший. Ты четыре класса закончил, а я учился всего два года. В то время человек с четырьмя классами считался образованным, очень грамотным. В поле уже не работал.
Может, действительно это твоя страна, ты родился здесь, на Сахалине, а я­то в Корее родился. Там наши корни. Чтобы стать человеком, нужно обязательно помнить о корнях, даже если у тебя вырастут крылья. Когда человек знает свое, он может понять и уважать другое. Помни, что скажу тебе: страна – Чосон, провинция – Кенсанбукто, город – Пусан, район – Доннэ. Это небольшой район, тебе там любой наш дом покажет. Фамилию напоминать не надо. – И, немного помолчав, добавил: – Тебе сейчас по русскому исчислению одиннадцать, а по­нашему двенадцать. Разве ребенок не живет, пока не родится? В Корее в твоем возрасте женились. Сватали девушку года на три­четыре постарше и приводили в дом. Было кому заниматься хозяйством, заодно и за мужем присматривала, чтобы несильно баловался, вел себя солидно, все­таки женатый человек. А тебе песня не нравится или то, как я пою?
– Вы, папа, некрасиво поете и все время про Пусан, наверное других песен не знаете. Вот мама хорошо поет, все так говорят, и у Оксаны мама красиво поет, а вы поете, как будто стихи читаете, и голоса у вас совсем нет. И глаза у вас не видят, когда поете. Недавно сапог разрубили, ногу поранили. Мама хотела врача вызывать и удивлялась: куда у вас глаза глядят? А почему у вас пальца безымянного нет?
– Змея укусила, когда был чуть старше тебя. Три раза отрезали по сантиметру. Вроде заживет палец, а потом опять чернеет. Надо было сразу весь отрезать, чтоб не мучиться.
– Очень больно было?
Мальчик пытался шагать в такт с высоким, метр девяносто, чуть сутулым мужчиной, но ему это никак не удавалось. Он отставал, потом бегом догонял отца, и тот, видя такое усилие сына, старался идти чуть медленнее, но вскоре опять сбивался на свой привычный ритм.
– Может, и было больно, не помню. Тридцать лет прошло. Там, в Пусане, у тебя дедушка есть и бабушка. Мне уже сорок три, значит, им под семьдесят. Скорее всего нет их уже на земле. В семнадцать лет из дома уехал и больше никого – ни родителей, ни братьев – не видел. Думал, через два­три года вернусь. Сестра еще там осталась, красивая, высокая – живы ли они? Война в Корее только недавно закончилась. Придет время – поймешь, почему у меня одна песня. Пошли быстрее, стемнеет скоро. Хочешь, я расскажу тебе про Пусан?
– Вы уже рассказывали мне. Там всегда тепло, сливы цветут и соловьи поют. И журавли осенью прилетают. Про рисовое поле в воде, про лягушек огромных рассказывали и про рыбу, которая иногда заплывала на поле. Ее руками ловят, а она в ил закапывается. Про змею, которая ловила мышей и жила на крыше. И про школу, как ходили каждый день пешком по два часа, и про то, как учитель линейкой наказывал. А зимой снега там совсем нет скучно наверное зимой без снега. На лыжах не покатаешься. И еще там наш дом, а во дворе яблони растут и груши, и какая­то хурма. Мама говорит, ее после морозов срывают и едят. Вкусная наверное! Мандарины зимой в школах бесплатно раздают. Про тигров и аистов Вы рассказывали. Речка была за полем, вы купались в ней. Больше не помню.
– Все правильно, у тебя хорошая память, и рассказывать ты умеешь. Увижу ли я когда­нибудь Пусан? Это так далеко. До Японии почти два дня плыли, неделю на поезде, а потом еще трое суток на пароходе до Отомари, сейчас это Корсаков. Молодой был, все интересно было, денег мечтал заработать, родителям хотел помочь, – он вздохнул, достал сигарету и на ходу прикурил от спички. Мальчик почувствовал, что отец будет долго молчать, и неожиданно для себя сказал:
– Вот вырасту, выучусь, заработаю много денег. И мы вместе поедем в Пусан к дедушке. Или лучше полетим на самолете. Самолетом­то быстрее, да, папа?
– Самолетом, конечно, быстрее. Только никому об этом не говори. Здесь нельзя говорить, что хочешь уехать в Корею. Пусть это будет нашей тайной.
Мозолистая сухая ладонь будто невзначай коснулась стриженой головы мальчика. Огромное красное солнце цеплялось за далекие сопки, не желая уходить за горизонт. Небо прощально пылало. Синие тени сгущались на земле. Двое размашисто шагали по дороге: одна тень  длинная­длинная, другая вполовину короче.
Самолета в Пусан он не дождался. Был самый разгар «холодной войны», до олимпиады в Сеуле оставалось девять лет. Корейцы редко говорят – умер, почти всегда – ушел или вернулся назад, в неведомое.
 Почему­то в последний день года всегда идет снег, и всем в этот день хоть на миг вспоминаются родители.
Снежинки в окнах,
Запах мандаринов.
Папа и Мама.
16
Итак смотрите, поступайте осторожно, не как неразумные, но как мудрые, дорожа временем, потому что дни лукавы.
Послание к Ефесянам святого
апостола Павла. 5: 15; 16.
 Белое непрозрачное окно, небольшой комод, на нем цветы и стопка книг. За строгой ширмой с летящими над озером утками – маленький, с виду массивный, квадратный столик, тоненький, плетенный из рисовой соломы коврик для сидения, а в нише, за шторкой из ветвей бамбука, еще один столик, круглый – для чая. На стене напротив на рисовой бумаге тушью – человек со свирепо выпученными глазами, похожий больше на разбойника с большой дороги, чем на того, кем он действительно был. Первый патриарх дзен, двадцать восьмой патриарх буддизма – Бодхидхарма, в состоянии «громового молчания».
Человек неопределенного возраста, плотного телосложения, с гладко выбритой головой и ясными глазами на круглом лице, ожидающе смотрит на Странника. Но сегодня, услышав, что настоятель готовится к поездке в Австралию, Странник, нарушая принятый порядок, спросил: «Извините, Учитель, не помешает ли вам наша беседа подготовиться к отъезду?».
 Нарушение этикета заключалось в том, что никакие обстоятельства не должны менять принятый порядок ведения разговора, пока старший по возрасту или положению сам не предложит сделать это, изложив причины, вызвавшие изменение. Он должен был вести себя так, словно не знает об отъезде, и ждать, пока сам настоятель не сообщит ему эту весть. Но Странник иногда сознательно шел на такие действия, чтобы контролировать ситуацию, зная, что ему, как приезжему, все простится.
– На этой неделе меня ждут в Сиднее. Со времени моей работы в Сеульском университете меня часто приглашают в другие страны знакомить студентов с основами буддизма и дзен­буддизма. Это, видимо, часть предназначения моего воплощения. В таких поездках всякий раз заново открываешь для себя дзен, убеждаешься в том, что он востребован временем. Им интересуются люди на всех континентах. Многие затем приезжают сюда с желанием совершенствоваться, найти свой путь.
Ты же знаешь, Странник, храм наш – не место, где хранится истина. Но иногда человеку, чтобы найти себя, нужно сначала уйти от себя. Подругому почти не бывает. Мне необходимо готовиться к поездке, но сегодняшний вечер мы проведем вместе. В городе есть ресторан, где очень вкусно готовят осьминога. Ты не возражаешь, если мы там поужинаем? Ко мне приехали сыновья, и, с твоего согласия, мы их тоже пригласим. Они хотят познакомиться с тобой. У нас до ужина два часа времени. Давай проведем эти часы вне храма. Прогулка по городу или в парке – на выбор.
– Спасибо, Учитель. С благодарностью принимаю ваше приглашение. Меня больше привлекает прогулка по городу и, если можно, не по центральным улицам. В старых кварталах какое­то неповторимое очарование – там живут. Еще мне здесь нравятся рынки, особенно продовольственные. Закроешь глаза, прислушаешься – и попадаешь в свое детство. На Сахалине раньше торговали на рынках одни кореянки, так же шумели, шутили, переговаривались.
* * *
Они шли по тихим улицам греющегося под осенним солнцем провинциального городка. Прохожих почти не было. Магазинчики, столовые, «суль­чип» – питейные дома, многочисленные кафе­караоке, которые в Корее повсюду, в любом квартале, еще пустовали. Они оживают вечером, когда люди возвращаются с работы. А пока в больших котлах, установленных прямо на улице перед входом в столовые, что­то кипело, бурлило, источая запахи, в двориках хозяйки чистили чеснок и лук, мыли салат и жгучий зеленый перец в ожидании своих посетителей. Машины рядами вдоль стен, пальмы и кипарисы в кадушках, на плоских крышах сушится белье.
– Мне доставляет удовольствие общение с тобой, но всегда лучше недоговорить, – Учитель на миг повернулся к Страннику. – Тогда имеет смысл и есть надежда на следующую встречу. Не все можно сказать словами. Часто присутствие человека и его поведение говорит больше, чем его слова. Настоящий собеседник и друг тот, с кем приятно молчать. Если сказано все, потребность встречаться исчезает, и оба, расставшись, идут дальше, к новым встречам, каждый своей дорогой.
Путь и есть самый лучший учитель. Каждый Учитель как зеркало, он отражает, и надо всегда быть чистым, чтобы отражать правильно. Я – зеркало и ты – зеркало. Все люди – зеркала друг другу, но не все знают об этом. Если что­то не нравится в другом, нужно пристально всмотреться в себя, может, часть этого «что­то» живет в тебе? Вот почему надо быть чистым. Кто станет смотреться в грязное или разбитое зеркало? Ты согласен с таким утверждением?
– Да, Учитель, согласен.
– Если так и все люди зеркала друг другу, для чего ты искал Учителя, Странник? – настоятель улыбался. Он не сомневался, что тот знает ответ, а улыбался потому, что был уверен – Странник тоже знает, что он знает.
– Истинное зеркало – это пустое зеркало. И «в зеркале сны не увидишь», – так вы сказали, Учитель.
– Сны можно найти в зазеркалье, – закончил фразу настоятель. – Все верно. Настоящий Учитель отражает по желанию, истинное зеркало поглощает не отражая. Только воспринимая можно увидеть суть. Ты знаешь, о чем говоришь, Странник.
Самое ценное в жизни – это общение. Разговариваешь с человеком и думаешь, что узнаешь его, а на самом деле – узнаешь в нем себя. Каждый из нас есть то, что он сам думает о себе. Человек имеет право быть тем, кем он думает, что он есть, и никто не сможет ни доказать, ни утверждать обратное. Ни мнения других, ни письменные подтверждения не могут убедить человека в том, что он есть кто­то, если он сам не ощущает себя таковым. Мнения других о тебе – это то, каким они тебя видят. Мы часто не доверяем себе, ищем подтверждения во внешнем.
 Когда я пишу, когда ты пишешь, мы говорим сами с собой. Незаписанное слово исчезает бесследно. А через себя мы узнаем других. То, что ты делаешь для себя, оказывается нужным другим. То, что делаешь для других, нужно только тебе. Ты живешь в мире дзен и знаешь об этом. Но тебе важно было услышать эти слова от меня, и я говорю тебе, говорю ясно и открыто, – я вижу себя через тебя.
– Не знаю, как благодарить вас, Учитель. Вы провели со мной столько времени, я многому научился у вас.
– Ты хорошо ответил на мой вопрос, Странник. К каждой встрече человек идет всю жизнь. Ты искал зеркало, которое не отражает. Помнишь свои слова: «Я Сон Одинокого Облака. Каждый сон может стать явью, а я в юности хотел стать облаком, чтобы видеть разные сны». Мы знаем, что сны – не просто сны.
«Лишь небу известно, куда облака уплывают», – сказал один из учителей дзен. Небу известно, но и облако, растворившись, может слиться с небом. Жизнь в мире дзен не означает смиренного созерцания. Но и другая крайность, извечная борьба с внешним и внутренним, противопоставление природе, жизнь в победах и поражениях – тоже не дзен. Человек дзен живет среди реалий, учитывая их и сливаясь с ними. Живет, дорожа каждым ощущением, каждым мигом жизни. Путь – не дорога к достижению земных благ, это дорога к себе, к своему дому, к своему сердцу.
 Давай присядем, Странник, вон на ту скамеечку, мы почти дошли, а времени еще достаточно.
– Хорошо, Учитель. Вам, наверное, непривычны столь длительные прогулки. Извините, я не подумал сразу об этом. Мне нравится место, здесь так тихо, умиротворенно, даже белки нас не боятся.
 Стемнело. Незаметно загорелись фонари. Появились прохожие. Город украсился огнями реклам, откуда­то донеслись обрывки мелодий.
– Продолжая вашу мысль, хочу сказать, Учитель, что путь – еще и стремление к просветлению. Не стремясь достичь просветления, занимаясь лишь «духовно­психологическим совершенствованием», человек теряет время зря. Именно это вы хотели подчеркнуть, читая письмо патриарха Эно. Само стремление без действия, без шагов к поставленной цели ни к чему не приведет. Просветление не приходит как результат длительной учебы, как плод долгих раздумий. Важнее следование, практика, реальная жизнь в мире чувств. Необходимо иметь такое страстное желание, будто ты уже не можешь жить без его исполнения, такое, как последний вдох, последняя мысль.
На пути к совершенному нет помощников. Человек должен все делать сам, испытать на личном опыте. Когда он готов, появляется Учитель, как знак на пути. Важно научиться видеть, пробудиться к творчеству, услышать «музыку небесных сфер». Понять, о чем «поет дракон на мертвом дереве», поет беззвучно, поет без слов, но мелодия его живет во вселенной, звучит во всех сердцах.
Феноменальный мир существует вне определения совершенного или несовершенного. Мир приобретает иллюзорные очертания, благодаря подсознательному желанию и свойству человека наделять все чертами совершенства или несовершенства согласно своему эмоциональному состоянию. Когда человек влюблен и счастлив, все становится совершенным. Психологические и социальные установки имеют решающее значение в видении мира.
Наделяя мир не свойственными ему качествами, мы искажаем восприятие реалий и затем, под влиянием созданных иллюзий, даем оценку всему, закрепляя ее в памяти как эталон. Оценки становятся доминирующими в выборе поведения, особенно когда это касается расовых, национальных, религиозных или социальных различий.
Каждое дерево, каждая песчинка и животное естественно и совершенно в своей природной сути, пока человек, вольно или невольно, не вторгается в их мир. Без всяких оснований, возведя себя в ранг венца природы, человек присвоил себе право распоряжаться всем, исходя из иллюзий сознания, ослепленный мнимым величием своего ума. Дерево в настоящем – венец всех деревьев, живших до него.
Совершенство есть грезы нашего ума, ощущение – воспитанное, условное, субъективное. Мы постоянно договариваемся о критериях определения совершенного в природе, искусстве, поведении. Совершенство – это цензура нашего ума, нашей морали, нашего образа жизни. Не оценка предмета или явления, а слияние с ним, чувствование его – вот иной подход к познанию. Увидеть вещь как бы изнутри, раствориться в ней, самому стать птицей, деревом, камнем – насколько такое видение может изменить наше восприятие мира, обогатить нас новыми чувствами. В творении, в чувствовании божественная сущность человека. «Высшее видит мир глазами низшего», – говорили древние.
Странник как бы невзначай бросил взгляд на часы. Последний вечер, и скорее всего они больше не увидятся. В жизни редко случается обрести друга. Чаще их теряешь. Умение расстаться, обретая и не прощаясь– великое искусство. Человек не всегда может жить желаниями своего сердца, порывами своей души. Мы уступаем холодным доводам рассудка и часто раскаиваемся, сожалеем о содеянном и настолько же часто поражаемся прозорливости нашего ума. Такова наша природа, где в обычном проявлении ум, душа и тело есть единое существование. Как важно научиться быть в согласии с самим собой. Жизнь – это вечная дорога. Ты идешь, встречаешь попутчиков, иногда они становятся частью тебя, но чаще каждый выходит на своей станции, сворачивает на свою дорогу,  полагая, что сворачиваешь ты. Каждому ты можешь оставить часть себя, и чем больше отдаешь, тем больше тебя остается.
– Ничего нет вне человека, не так ли, Странник? – Учитель прервал печальные мысли собеседника. «Не пытайтесь найти истину, лишь отбросьте предвзятость мнения», – говорил Сосан – третий патриарх дзен. Непредвзятость мнения и есть выход за пределы мира противопоставлений, созданного дуальностью восприятия нашего ума и окрашенного нашим эмоциональным состоянием.
Посмотри вон на то яблоко, что в руках у школьницы. Мы говорим, что оно красное. Однако по сути оно любого другого цвета, кроме красного. Яблоко отразило красный цвет, но все остальные цвета поглощены. Так какого же цвета яблоко? Мы можем сказать, что яблоко спелое, поскольку признаком созревания в данном случае было отражение красного цвета. Вот один из примеров обусловленности нашего ума.
Мы говорили, Странник, о желании человека быть бессмертным. Наш ум, наши страхи порождают такое желание. Впоследствии не все приходят к мысли, что главное – не механическое продление жизни во времени, а ее преображение, ее наполнение. Важно жить, а не ждать смерти.
Другая крайность, свойственная людям, уповающим на Бога, считать жизнь испытанием, экзаменом, по результатам которого они будут допущены к настоящей, вечной жизни. Здесь рождается фанатизм. Отрицание жизни земной, стремление к накоплению заслуг для жизни в другом мире – путь, ведущий в никуда. Человеку свойственно отказываться от того, что он имеет, ради того, что, возможно, будет иметь.
Срединный путь проходит между крайностями и приводит в океан жизни. Одна из крайностей связана с безудержными страстями, с погоней за наслаждениями, за накопительством и жизнью «по уму», другая – отрицание радости живого существования, аскетизм, самобичевание, стремление к жизни после жизни. Жить в центре самого себя и есть осознанность.
Существует множество проявлений эго: страсти, влечения, интеллект. Любое из этих проявлений может стать доминирующим, и человек теряет объективность и цельность. Если центром всего становятся деньги, все теперь видится через их призму. Можно стать рабом вещей, желаний, привычек. В настоящем центре, в том, который и есть суть человека, нет эго. Но есть то, о чем Будда сказал: «Есть о, братья, несотворенное, несозданное, нерожденное». Человек идет к себе, внутрь себя и неожиданно оказывается растворенным во всем. Он вернулся домой, он у себя дома, в вечном настоящем, и начинается творение.
В сутре «Евангелие лотоса» есть притча о блудном сыне. Она о единстве мира внешнего и внутреннего. О единстве всех миров. Не о привязанности к дому земному, к своему отцу, а о поиске божественного, о поиске себя. Вернуться домой – значит найти себя, обрести покой в душе. То, к чему привязываешься, отталкивает тебя. Из привязанности рождается страх. Знание рождает печаль.
Найти себя и определиться, кто хозяин тебе: ум или тело, или бог, или еще кто­то другой, или ты сам себе хозяин и бог. Отчего человек часто обращается с собой, со своим телом как с худшим врагом? Не ведает он, что в обычных условиях тело, ум и душа едины. Все во власти человека, когда он осознан. «Ибо сам человек совершает зло, и сам оскверняет себя. Не совершает зла он тоже сам, и сам очищает себя. Чистота и скверна связаны между собой. Одному другого не очистить», – сказал Будда.
Мы живем в мире дзен, но родились из буддизма. Из буддизма как мировоззрения, но не как церкви. Реальный человек, Гаутама Будда, жил и ушел в иное. Будда – духовность и истина – повсюду и во всем. Сам образ, которым мы наделяем его, имеет значение лишь как возможность донести до нас его суть.
В джатаках* он существует в образе зверей, деревьев, птиц, царей, отшельников. Каждый образ есть добро и любовь, и нигде нет превосходства образа человека и даже образа бога над другими. Будда мудр и справедлив в любом образе.
Сам по себе Будда для нас никто. Мудрецы отождествляют его с сухой половой тряпкой, тремя цинями хлопка или с куском дерева. Но Будда – символ Высшей Реальности, сокровенная природа всего, что есть, –  нами не отрицается. В каждом человеке есть Будда. Когда человек возвращается к себе домой, он встречает его там.
* * *
 – Я чувствую, Странник, печаль в твоем молчании. Будь здесь – мы еще не расстались. Скажи, где ты узнал о сутрах? Кто перевел Дхаммападу на русский язык? Джатаки, Книга Мертвых – все это доступно в России?
– Наши желания, Учитель, – это цветы, которыми мы питаем чувства. Они прорастают в душе, распускаются и приносят радость, когда желание исполнено. А когда цветы опадают – остается печаль. Я думал о наших беседах. Много лет назад родилась мечта – встретиться с Учителем дзен. В то время в России, тогда еще в Советском Союзе, это казалось нереальным. Исполнение желания приносит радость, но в глубине радости всегда есть место печали. Теперь о том, что вы спросили.
Почти все буддийские тексты являются переводами с англоязычных изданий. Книг достаточно много, но я не скажу, что они пользуются спросом. Восток ассоциируется в основном с Японией и японской культурой, в меньшей мере – с Китаем. О Корее, ее культуре, религии, истории знает только узкий круг специалистов. Дзен, как и все восточное, воспринимается скорее как интеллектуальное, экзотическое развлечение. Боевые искусства, элементы йоги, Шаолиньский цигун, Рейки – но без духовного наполнения. Внешнее застит внутреннее.
Есть и элемент разочарования, поскольку интерес к наследию Востока часто используют люди, не понимающие дзен и применяющие основы целительства для личного обогащения.
«Такова человеческая природа, – думал настоятель. – Время несет с собой перемены, которые сначала пугают людей, потом они видят и используют внешние формы нового, и лишь затем и необязательно всем приходит понимание сути».
– Все придет в свое время, – Учитель прикоснулся пальцами к руке Странника. Люди услышат колокола вечности. Мы можем измениться и сделать мир открытым и гуманным. А начинать надо с себя. Помнишь слова поэта Джона Донна: «Не спрашивай, по ком звонит колокол, он звонит по тебе». Слышишь колокол и думаешь, что кто­то умер. Даже не думаешь, мелькнула мысль и ушла, и звон колокола просто звук, досадное напоминание о смерти. Осознание того, что он звонит по тебе, приводит к началу качественного изменения человека. Понимаешь, что он звонит не потому, что ты умер, но потому, что ты не живешь. Потому что все в мире едино. Извини, сегодняшнюю беседу я превратил в монолог. Мой отъезд незримо присутствует здесь. Вот характерный пример воздействия будущего на настоящее. Ты как­то упомянул о полной свободе. Что ты скажешь об этом, Странник? Думаю, это интересная тема для завершения нашего разговора.
– Полная свобода не более чем неудачный речевой оборот. Свобода или есть, или ее нет. – Странник на секунду задумался. – Наличие политических, экономических свобод, свободы получения и распространения информации, определяет степень зрелости общества. Общество позволяет или не позволяет государству ограничивать свои права. Мы же говорили о свободе совести, о свободе духовной, и значит, о праве выбора и ответственности. Ответственности не в смысле ожидания возмездия за неправильный выбор и не в смысле определения себя виновным за последствия выбора. Мы говорили об ответственности как обязанности понять и принять будущие последствия выбора. Быть ответственным – значит быть свободным.
Безответственность и страх – главные препятствия к свободе. Именно страх заставляет пытаться контролировать отношения и помнить все до последней мелочи, до последнего слова и жеста. Страх порождает жестокость. Увидеть свои страхи, понять их природу, принять и отпустить страх – это путь к свободе. Человек, осознавший свой страх, свободен. Он творит свою жизнь. В конце всех нас ожидает смерть, так стоит ли всю жизнь бояться, прятаться и закрывать глаза? Человек держится за жизнь, но она никого не принуждает жить так, как живешь.
Переживания по поводу грядущей старости, страхи и беспокойства не приводят к счастью или к жизни вечной. Смерть случается помимо всех наших надежд и желаний. Так может ли смысл жизни быть в ожидании смерти? Все религии однозначно отвечают – да. Все суета сует, только после смерти начинается настоящая жизнь, в радости и счастье, – утверждают они.
Они говорят – да. Человек может ответить – нет! В чем смысл звезды в ночном небе, распустившегося цветка или осеннего дождя? Они просто есть. Вот так и жизнь – она просто есть. Поиск смысла жизни не должен подменять сам процесс проживания, чувствование.
Как похожи и скучны люди, живущие ради других. На самом деле они лишь говорят об этом и жаждут воздаяния за свое служение, возлагая ответственность за свой выбор на других. И как одухотворены и интересны  творящие жизнь. В творении, в чувствовании нет ни начала, ни конца, нет ни жизни, ни смерти, одно сплошное проживание. Каждая встреча – самая важная, каждый человек – самый интересный, каждая книга – самая нужная. Каждый день – ценность сама по себе, но не как ожидание следующего. Можно мечтать и ждать, и ожидание не является помехой для проживания дня сегодняшнего. Мечта – не уход от действительности, но стимул укрепления воли к исполнению желания своего. Жизнь ценна наличием смерти, и смерть – не отрицание жизни и не ее проявление. Родиться – еще не значит жить, умереть – еще не значит не жить. Отрицание или утверждение существует для удобства нашего сознания.
Жизнь не борьба. Нас учили, нам внушили, что выживают сильнейшие. И жизнь – подтверждение тому, что они выживают. Любой ценой, любым способом, вопреки всему. Они выживают, но живут по­настоящему другие: гармоничные, справедливые, умные, добрые, любящие.
В жизни нет неудач, есть опыт, путь к достижению мечты. То, что порой нам кажется неудачей, на деле может стать ступенью к успеху. Человек живет не для того, «чтобы, умирая, мог сказать». Принимая феноменальный мир за абсолютную реальность, мы сражаемся с ветряными мельницами. Выдумать идеалы и бросить вызов всему, что не соответствует им, в этом ли предназначение человека?
Герой Сервантеса Дон Кихот спит, как и все вокруг него. Он прекрасен в своем стремлении отстоять идеалы красоты и добра. Он не судья другим, но идеалы сердца созданы и ограничены его умом. Враги его – не ветряные мельницы и не окружение, которое смеется над ним. Враги – демоны его сознания, иллюзии его больного ума. А жизнь где­то в стороне. Живет не Дон Кихот, живет его ум, его воображение. Нам внушили, что жизнь есть непрестанная борьба. Мы теряем детство, забываем, что есть чувствование, проживание – свободное, естественное.
Жизнь – не поле брани и не вечный праздник. Любить только красивое и не любить обыденное, простое – самая большая ошибка. – Странник замолчал, увидев жест Учителя.
– Сколько тебе лет? – спросил Учитель. – Я на двадцать три года старше, но для людей дзен нет возраста. Каждый день – как самый первый и каждый день – как последний. Наш мир можно называть дзен­буддизмом, можно – дзен­даосизмом, или дзен­христианством, или определить его как мир осознанности и чувства. Ты долго шел, Странник, так долго, что не задал мне ни одного вопроса. И мы оба знаем, почему. Все, что мы делаем для себя, обязательно нужно еще кому­то.
Спасибо тебе, Странник. Я видел Корею и Россию твоими глазами, ты позволил мне побыть тобой. Сейчас мы пойдем ужинать, а потом… потом ты знаешь, как меня найти. Я вернусь через месяц.
* * *
– Легко говорить тебе о жизни для себя, о свободе, о пути и выборе, – укорял его брат. – У тебя и дети взрослые, и дается тебе все легко. А людям как жить? Все вокруг против них, и каждый сам за себя. А еще приходится думать о том, чтобы перед людьми стыдно не было. И одеться всем как подобает, и чтобы в доме все было. Мне бесплатно никто ничего не принес. Я всего достиг своим трудом, своими нервами. Все приходится делать самому, и никому до меня нет дела. Зачем нам свобода, выбор, если нечего есть, не во что одеться? Изменится жизнь, станет полегче – тогда другой вопрос. Все приезжают из Кореи с деньгами, а ты как поехал, так и вернулся. Ты живешь в нереальном мире. Я брат тебе, поэтому говорю тебе правду. Я желаю тебе добра.
– Мне неведомо, как надо жить каждому, – отвечал Странник. – Я рассказываю о своем чувствовании, о своих мыслях, и никого не зову следовать. Ты меня спросил, и я тебе ответил, а выбирает каждый сам. Не я спрашиваю, и ответы тебе не во мне. Может, действительно человек так много работает, что нет времени заглянуть в сердце свое? И разве забота о детях не есть благо для себя? Разве они не часть нашего выбора? Не они выбирали нас, но мы выбирали – быть нам с детьми или без них.
Можно посвятить всего себя, всю свою жизнь детям, если в этом суть твоя, твое счастье. Если это жертвенность, долг – дети могут не принять. Они закроются и будут жить внутри себя. Они подсознательно будут отторгать такую заботу, не желая нести непосильное бремя всю свою жизнь. Дай детям столько, сколько можешь. Сколько хочет сердце твое – отдать невозможно, столько не существует. Научить детей быть самостоятельными, правильно принимать решения – главная обязанность родителей. Отдавая детям, мы отдаем себе, учимся у них. Они делают нас взрослыми, делают нас добрее, светлее.
Не суди меня и не обижайся. Попробуй открыться словам моим и услышать их эхо в сердце своем. Я не стремлюсь, не желаю тревожить покой души твоей. То, что говорю и как я живу, может казаться разным, но оно неразделимо. Забудь, что брат я тебе, забудь слова мои, но помни, что я тебе Брат. Живи с миром в душе и будь счастлив так, чтобы сияние счастья твоего отразилось во мне.
 Печаль переполняла сердце Странника. Почему так случается, что меньше всего тебя понимают родные твои.
Кем ты была до рассвета?
Бабочкой или цветком.
Или ветром в траве,
Разбудившим
В тени лепестков муравья.
Так трепещут ресницы твои,
Разгоняя рассветные тени.
17
Как быстро наступает ночь! Со светом фонарей весь город оживает. На тротуарах появляются прилавки. У маленьких лотков со всякой снедью смеются школьницы, их сразу отличишь по форменной одежде. Куда­то все спешат, из окон и дверей, открытых настежь, музыка звучит. В кафе и ресторанах нет свободных мест. В Пусане принято ужинать с друзьями, и ужин может длиться до глубокой ночи. Корейцы понимают толк в еде. Здесь каждый вам расскажет о любимых блюдах и назовет с десяток мест, где можно посидеть с друзьями, послушать песни грациозных филиппинок. О, как они поют!
А как поют корейцы! В альбомах караоке десять тысяч песен. Их в школах учат петь, в колледжах, в институтах и Домах культуры. На телевидении целые программы, и каждую неделю, в понедельник, концерты по заявкам стариков. Весь зал читает письма, поет и плачет, смеется и поет. И говорить красиво все умеют, и ругаться. Их разговоры тянутся часами. А пьют умеренно, но стоит им хоть чуточку принять, так шум такой стоит!.. Зато работают они без всякой меры.
Корея – это музыка и песни… и работа. Кто скажет, сколько россиян работает в Корее нелегально? Русские, корейцы с Сахалина и из Приморья, евреи, дагестанцы и татары – ты встретишь их везде. На фабриках Сувона и Ансана, в порту Донхе, на улицах Пусана, в столовых и гостиницах Сеула и Тэгу. Здесь каждый за себя, но немота настолько утомляет, что звуки русской речи – как музыка для всех. Язык объединяет; услышишь слово в гомоне толпы, и тянешься туда невольно.
 До сказочных пусанских пляжей (а в городе их шесть) быстрей всего добраться на метро. В нем просто невозможно заблудиться, и «пробок» нет, и не нужны стоянки. На станциях Кваннан и Хеундэ под музыку и плеск волны в вагончиках метро о чем­то плачут чайки. Выходишь – рестораны, магазины, отели «Парадайс» и «Чосон­бич» и море; корабли на горизонте, чуть слышный ветерок, неспешная волна. Солнце, музыка, песок и всюду – дети. В Корее дети очень редко плачут. Здесь все для них и все доступно им, и все для стариков. Бесплатное метро и лучшие места в концертных залах, все парки и музеи доступны за смешную цену. А паспортов никто не требует от них. В Корее лучше всех одеты старики и маленькие дети.
На пляжах загорают иностранцы, все остальные купаются в одежде. В одежде прячутся от солнца под огромными зонтами, сидят и сохнут. Палатки и лотки, напитки, фрукты, столики в тени. Огромная свинья на вертеле шипит, дымится, источая запах…
Бродить по пляжу вечером, когда стемнеет, – это просто чудо! Ни ветра, ни волны, ни неба и ни моря: все слито воедино, в вечность, а в вечности на ниточках огней подвешен мост, а под и над мостом – луна. Чуть слышно дышит город за спиной, огни реклам сетями распуская. Безлюдно, тихо; еле слышный всплеск – рыба или звезда сгоревшая упала?
В Пусане не купаются ночами. Лишь по колено в море забредешь, откуда­то свистят и громко на английском просят выйти. Законы нарушают иностранцы, то есть мы, все остальные соблюдают их, за редким исключеньем. Почти о всех местах, достаточно известных, преданья существуют. О Хеундэ рассказывают так:
 – После тяжких трудов, объединив страну под эгидой царства Силла*, первый министр, странствуя по владениям государя своего, забрел на это прекрасное место. Восхищенный невиданной красотой, сотворил он на прибрежном песке три иероглифа; ХЕ УН ДЭ – Место, где Море сливается с Небом. Впоследствии слово ХЕУНДЭ – Объединивший Море и Небо – стало именем министра, настолько велики были деяния и чисты помыслы его.
В названии города Пусан, состоящего из двух иероглифов, нет ничего романтичного. Оно скорее подчеркивает практический склад ума его жителей. Первый иероглиф Пу означает котел для варки риса, второй Сан – горы. Видимо, небольшая долина в окружении сопок вызывала у них такие ассоциации.
О ресторанах в районе Квананри (ударение ставится на «и») наслышаны гурманы всей Кореи. Живая рыба, устрицы и крабы – все, что растет и плавает в морях и океанах всей планеты. Блюда по рецептам лучших ресторанов мира (об этом каждый день твердит реклама), и соответственно такая же цена. В маленьких кафе, чуть­чуть подальше от берега, все то же самое стоит раза в три дешевле.
Недалеко от пляжа Квананри (Гванали – так раньше это место называли иностранцы), две станции проехать на метро, потом пешком минут пятнадцать­двадцать, музей истории Кореи. Массивные строения, какие­то фигуры, пагода, дорожки – все из камня, прореженное пальмами и вечнозелеными хвойными кустами. Чуть дальше, наверху, Дворец культуры, весь в мраморе снаружи и внутри. Скамейки, пальмы, фонтанчики, газоны; влюбленные тайком целуются в беседках. А рядом, стоит чуть спуститься, – Кладбище Объединенных Наций.
Семнадцать флагов. Скорбными рядами надгробия стоят. Под ними молодые парни – Солдаты Мира: французы, англичане, австралийцы, датчане, турки, испанцы и голландцы. Сержанты, рядовые, лейтенанты из Техаса и Флориды, из Ливерпуля, из Афин. Квадраты стран, фамилии и даты на граните, а в изголовьях розы, у каждого, у всех.
За кладбищем вдоль тротуара в память о войне скульптуры: женщина, обнимая мужа, с тревогой смотрит в небо; колокол – такой же, как в Хатыни; скала разрублена до основанья, везде осколки острые. Огромный камень – на нем, средь звезд и облаков, летают птицы. Внезапно птицы переходят в самолеты, в бомбы, а внизу – цветы. Как могут в мире быть одновременно бомбы и цветы, и дети. Зачем нам все, если погибают дети?
Как много в нашем мире людей неравнодушных. Целая аллея из скульптур; вот эта из Бразилии, а эта из Гвинеи, из Сомали, из Австрии, Египта, Германии, Канады. Нет только из России и Китая…
 Помнишь, сказал настоятель дзенского храма Тондоса: «Странник, все в мире едино, плыви по течению жизни». Жаль, что не встретимся больше. А сыновья на него не похожи, зато внук – просто копия деда. Ему лет пятнадцать всего лишь, но держится очень достойно. Спросит и смотрит серьезно, такому как не ответишь… Учитель три дня как уехал, а мы все беседуем с ним.
Опустело гнездо,
Сиротливо качается ветка.
В позабытом окне
Обессиленный бьется шмель.
Осень прозрачным дождем
Ворошит опаленные листья.
В танце прощальном кружась,
Лепестки хризантем опадают.
 18
– Как я могу переродиться в Чистой Земле? – спросил ученик.
– Скажи мне, какое место не является Чистой Землей? – спросил в ответ Учитель.
 Дзенские диалоги.
Забыть обо всем, посвятить себя высокой благородной цели, жить ради идеи и умереть ради нее – так мы входили в жизнь. Мы считали себя особенными: самыми культурными, самыми умными, совестью человечества, его светом и надеждой.
– Так и было. Все работали, учились, получали пенсии. Каждый где­­то находил себе место. Разве нам плохо жилось? Что нам дала твоя демократия? – укоряли Странника его родные.
– Менять вывески, не изменяя сути, мы научились. Мы не научились отвечать, не умеем выбирать, у нас всегда есть готовое оправдание. Состояние общества, мировоззрение человека – вот что определяет демократию. Мы жили во лжи.
– С нами считались, нас боялись и уважали. Было чувство патриотизма. Конечно, все мы сожалеем, что отец не мог побывать на родине, но такая судьба постигла многих. А сегодня нас не обманывают, разве сейчас все стало правильно? – возмущались они.
– Куда исчезла родина? Если она осталась, отчего же исчез патриотизм? Вы сами себе ответили, – говорил им Странник. – Страх и уважение – это разные вещи. Не утверждаться через противопоставление, но созидать через гармонию – вот один из путей. Трагедия многих не уменьшает страданий одного. Каждый умирает отдельно. «Не боритесь за правду, но ищите истину» – так говорили древние.
Родные любили Странника, и он любил их всех, но у каждого была своя судьба, и все они были такими разными, как пальцы на руке. Одни уверовали в христианского бога, другие хотели сохранить то, что есть, а иные не хотели ничего, и все желали добра друг другу, а что есть добро истинное – никто не знает.
«Плывите по течению жизни, найдите себя в ее прозрачном потоке. Я приму вас такими, какие вы есть, и пусть каждый будет счастлив так, как представляет свое счастье. И через веру, и через неверие можно дойти до Храма. Вы мне нужны. Мы листья одного дерева, и одновременно каждый сам по себе – дерево. Слушайте сердце», – говорила мама.
* * *
Что можно познать, бросив вызов всему и всем? Река жизни – это условия и состояния, в которых возможно ее естественное существование. Каждая река, каждый человек имеет целью океан. Плыви, наслаждайся течением, наслаждайся жизнью, посмотри, какие открываются горизонты каждый миг, за каждым поворотом.
Борьба с течением отнимает всю энергию, поглощает все помыслы. Теряется жизнь. Нет времени остановиться, осмотреться, подумать. Совершенствоваться, найти себя в чудесном потоке жизни и быть счастливым – разве не в этом истинное предназначение человека?
Плыть по течению – не означает безмятежное блаженство и бездействие. Река жизни имеет свои пороги, водовороты, свое глубинное и мелкое, стремительное и тихое. Знание особенностей течения, определение по едва угадываемым признакам приближающихся изменений и есть искусство проживания. Невозможно плыть и наслаждаться течением, если не умеешь плавать. Все приходит в свое время, каждый расцветает в свой сезон. Любая вещь или явление создают свое время, неотделимое от пространства. Бабочка живет ровно столько, сколько и человек, оба проживают жизнь целиком.
Человек сознательно или подсознательно устанавливает правила, регулирующие его внутреннее состояние. Они необходимы для формирования личности так же, как и внешние атрибуты совместного проживания. Какие­то из правил со временем оказываются надуманными, ненужными, другие долго живут и, растворяясь, становятся частью личности. Личность во многом и определяется имеющимися убеждениями, правилами и ограничениями.
С ранней юности Странник заучивал, записывал изречения, старался следовать им, и вот что осталось:
– принимай все, что дает жизнь;
– умей дарить и принимать;
– непривязанность к мнениям – основа выбора;
– аргументируй мысль, но не защищай ее;
– ищи истоки своих желаний;
– в настоящий миг занимайся только одним делом;
– жизнь не имеет конечной цели;
– нежелание зла важнее, чем желание добра;
– никогда не знаешь себя до конца;
– никогда не поздно начать все сначала;
– встречая и провожая, пожелай мира и любви.
Попробуй, хотя бы мысленно, пожелать человеку: «Мир тебе и любовь», – и ты услышишь эхо этих слов в сердце своем. Услышишь отклик и поймешь – это твое: твое состояние, твои убеждения, только ты об этом не думал. Не считал нужным думать – казалось, что все сложится само собой.
Быть свободным – основная обязанность человека. Обязанность от того, что человек несвободный, находящийся в плену иллюзий, непредсказуем. Он не представляет самого себя. Такой человек говорит и действует от имени всего: народа, партии, церкви, хозяина, но он не принадлежит себе. С ним нельзя договориться. Все вопросы решаются с теми, кто хозяин самому себе. Духовное рабство – состояние противоестественное. Наш мир полон иллюзий, но наши мысли и действия не иллюзорны для нас, а скреплены с будущим, которое приходит к нам как настоящее, причинно­следственными связями.
Что делать, чтобы исполнилось желание твое, сбылась твоя мечта? Можно молиться, просить и ждать, но можно просто делать шаги в правильном направлении. Человек и мечта идут навстречу друг другу. На каждый твой шаг мечта отзывается своим шагом. Если мечта правильная, вселенная стремится помочь и предоставляет все возможности для ее достижения. Исполнение мечты не зависит от возраста.
Человек обязан быть счастливым, это нужно всем. За ним не тянется шлейф страданий и несбывшихся желаний. Он не оставляет в «матрицах вселенной» память о несчастьях, и они не передаются дальше. Мир становится чище.
Чем больше людей с чистой аурой, тем светлее небо. Если нет мира в душах – не будет мира и на земле. Земля живет потому, что еще есть люди, живущие сердцем.   Все духовные качества, все хорошее и плохое следует закону перехода количества в качество. Достаточно появиться определенному количеству людей, творящих добро или зло, как случается прорыв, и все общество становится таковым. Каждый может быть последним, за которым настанет или свет, или тьма.
Молодости свойственно предаваться праздности и лени. Ты стоишь, а другие уже идут, проходит несколько лет, и между вами пропасть. Многие в недоумении: он учился хуже меня, у него не было таланта, как же такое случилось?
У человека десятки ликов. Когда идешь и выбираешь правильно, постепенно все лики сходятся в одно­единственное лицо. Это и есть ты настоящий, тот, который есть сейчас и будет всегда. Не станет никого, но родится человек. «Жизнь – не обладание материальным, не отношение к явлениям, жизнь – мое внутреннее состояние – так определил для себя Странник. – Кем себя я чувствую, тот я и есть».
Сколько людей рождается каждый день, но все ли потом живут так, как подобает человеку? Внешне почти невозможно отличить живущего от существующего. «Все мудрецы, все Будды проявляются в феноменальном мире как обычные люди», – говорили древние. Нужно внимательно всматриваться в человека. Ты ищешь Учителя, но каждый день проходишь мимо, ведь он твой сосед по подъезду, с которым даже не поздоровался. Может, старик, молча сидящий у подъезда дома твоего, и есть Будда? Именно Будды – самые обычные люди.
Все всё делают одинаково. Причем иногда те, кто лучше одевается и больше имеет, не живут, но показывают, как они живут. Одинаково говорят, одинаково одеваются, но живут по­разному. Иная насыщенность, иное наполнение жизни.
По­настоящему уходят в иное немногие. Уходят без сожалений и стремлений, не желая продлить жизнь и родиться вновь. Растворяются в океане божественности – это и есть настоящая смерть. Человек приходит в мир чистым и пустым, но уйти может наполненным и чистым. Ничто материальное не может преодолеть границ предельного. Исполнение духовного предназначения и есть наполнение человека. Когда умирает настоящий человек, от него исходит свет.
Куда ушли те,
Кто жил до нас на земле.
Звезда в облаках
Неужели не знает?
Или туман над рекой?
Буддизм Махаяны говорит о существовании в нашем проявлении четырех миров: мира материального, мира духовного, мира гармонии материального и духовного и мира, состоящего из их гармонических элементов. Последний и есть Царствие Небесное, то, что в сердце твоем. В каком из остальных трех миров будет жить человек – зависит от его выбора. Дзен ничего не говорит о таких мирах. Он знает, что просветленные уходят и не возвращаются, если сами того не желают.
Дзен – это утонченное чувствование жизни, он и есть сама жизнь. Снежинка на ресницах, облако в предрассветном небе, росинка на лепестке, поющий дракон на мертвом дереве, любовь без привязанности, расставание без сожаления, светлая печаль старика, выбор без выбора – все это и есть дзен. Ощущение как в детстве: засмотришься на облако, и вдруг не стало тебя. Тебя нет, а полет есть. Очнешься и не знаешь, что же это было и было ли что? Был ли полет, хотя тело такое легкое, и голова кружится. Может, ты стал облаком или облако на миг стало тобой. Странно, немного страшно, легко и грустно. Будто все уже знаешь о своей жизни, о всех радостях и огорчениях. И удивляешься: ты есть, ты только начал жить, но все в тебе уже есть, имеется все, что необходимо для жизни. Чувствуешь – есть в тебе самое главное; нерожденное, вечное – твоя сокровенная природа, твой дух. Осталось совсем немного: создать, найти и потерять себя. Это и есть Путь.
Найти себя, снова стать свободным, естественным, жить, не сожалея о вчерашнем. Почувствовать, что и дерево, и травинка знают о твоих намерениях. Познать язык, на котором говорят мертвые, понять, о чем говорят живые. Жизнь так коротка, а вечность несоизмерима. Жить, не подстраиваясь и не создавая границ. Все границы, запреты, заповеди внутри нас. «Дорога в тысячу ли начинается с первого шага» – гласит корейская пословица. Сегодня самый лучший день для того, чтобы сделать первый шаг. Он ничуть не хуже вчерашнего или завтрашнего. И появятся знаки. Проявится истина в любой книге, в человеке, в случайном слове, в обрывке мелодии. Прочитаешь, услышишь, и вдруг откроется…
Сколько людей рождались, жили, любили, страдали и уходили в иное для того, чтобы мог родиться я. Обязательно были среди них и просветленные, и мудрые, дошедшие до самого предела, иначе откуда у меня такое чувствование? Теперь и мне предоставлена возможность пройти свой путь. Хочешь найти себя, доверься своей сути, определись, такой ли ты, каким выбрал быть, каким думаешь, что ты есть. Думай о себе отстраненно, словно о другом. Стань свидетелем самому себе. Никто не рождается с целью удивить мир.Приходят чувствовать, созидать, творить.
Все, что делаешь, необходимо делать предельно осознанно, искренне и чисто, так, словно ты единственный, кто может это сделать. Не принижай своей сути, и тогда, что бы ты ни делал, все становится творением. Другие будут узнавать в нем себя, свои чувства, мысли, а ты – видеть себя в них. Это и есть родство истинное, родство душ. Родственные души сопереживают.
Не доверяй своим ощущениям, они истинны только для тебя. Люби свои ощущения – они и есть твоя жизнь, познавай через них мир. Думай чисто. «То, что ты думаешь, то, что и как ты делаешь, и есть ты настоящий», – говорил себе Странник. Мир создается умом твоим, чувствами твоими. Каким он будет – светлым или черным – зависит от тебя. Ты видишь мир таким, какой ты есть. Желания всех создают действительность.
Мир создается в мыслях, разговорах, книгах, фильмах и лишь затем реализуется в жизни. Сейчас мы больны насилием, все заполнено им, каждый хочет победить. Мы желаем видеть насилие, и оно появляется.Появляется новая потребность – желание смаковать его подробности. Складывается стереотип борьбы с насилием с помощью насилия, как единственного, действенного средства.
Ни одно государство не заинтересовано в полном искоренении насилия, в устранении факторов, приводящих к нему. Государство приемлет существование насилия на уровне, достаточном для возможности наращивания влияния институтов силового воздействия, стараясь по возможности не быть обвиненным в бездействии. Но борьба с преступностью не является основной задачей таких институтов, и ориентированы они на выполнение воли чиновников. Силовые структуры, с одной стороны, и организованная преступность, с другой, становятся инструментом давления на общество, инструментом управления свободой личности. Насилие, его образы, тиражирование иллюстраций тюремной жизни превращают государство в лагерь.
Трудно идти к высоким идеалам, намного легче дойти до особого состояния. Нам внушают, что преступники – тоже люди. Убийцы, насильники, грабители в книгах и на экранах – даже больше люди, чем все остальные. Им просто не повезло. Они любят, страдают, мечтают, веруют в бога – это сильные личности, идущие к своей цели, не считаясь ни с чем. Призывая к чувству сострадания, к гуманному отношению к преступникам и забывая при этом о жертвах насилия, государство проявляет крайнее лицемерие. Мысль о насилии противна сути человека. Насилие и ненависть разрушают личность.
Мир есть творение сознания. Любая роль, принятая тобой и ведущая к реализации потенциала, становится твоим эго. Хочешь стать добрым – будь им с этого момента. Хочешь стать мудрым – будь им с этого момента. Все необходимое есть в тебе от рождения. Делать добро, быть мудрым – твоя природная суть. Мудрость – не возраст и не сумма знаний. Мудрость – жизнь сердца.
Куда ты улетел, о, нежный лепесток,
С моих ладоней ветром унесенный?
Какая тебя даль волнующая манит?
Кого сегодня аромат твой одурманит?
Чей страстный вздох меня в тебе убьет?
И в тот же миг безумный крик
Тенью между звездами застынет.
И оборвется ниточка любви.
О, нежный лепесток, все помнят мои руки.
Я сам себя привел на станцию разлуки.
19
Глядя на небо, расчерченное таинственными узорами созвездий, невозможно думать о плохом. Звезды очищают, умиротворяют, через них обретаешь вечность.Тот, кто хоть однажды смотрел на мир через звезды, никогда не сможет забыть о них. Как легко растворяться в цветах. Смотришь, любуешься, забываешь себя и становишься цветком. Вот ветерок коснулся лепестка. Шмель кружится – неужели ко мне! Бабочка летит, крыльями, как веерами, обмахивается, смотрит. Знает: если цветами не восхищаться, они умирают. Раствориться в звездах – удел немногих.
Однажды сердце юноши переполнилось так, что казалось – все чувства разом вспыхнули ослепительным пламенем, заполняя его существо радостью, ожиданием и томлением. Что еще может быть в сердце пятнадцатилетнего? А потом, когда радость умчалась к звездам на синих крыльях, в сердце его вошли одиночество и боль. Предчувствие, кристально чистое ощущение нереальности бытия. Словно это был не он, а кто­то, уверенность, что уже был в этом мире, и было все, и все закончилось. Он увидел себя со стороны, посмотрел и не нашел ничего, настолько малым было то, кем он был. Пламя свечи на ветру, искра, взлетевшая в небо.
Отчаяние и страх переполняли юношу, страх за себя сегодняшнего и еще больше – страх за себя маленького, беспомощного. Один во всей вселенной, во все времена совершенно один. Одиночество такое, что ни крикнуть, ни убежать, как в кошмарном сне, – отчаяние и неотвратимость. Вечность пробыл юноша беспомощным комочком. Он уменьшался, уменьшался, пока не стал маленькой точкой, пока не исчез совсем. Исчез, но ужас остался.
И вдруг голос – чистый, что­то шепчет, почти что поет. Он везде, отовсюду. Юноша вернулся. Он снова был здесь. Спокойствие, любовь и нежность, и надежность были в голосе том. Как будто он ребенком, совсем крошечным, с трудом добежал и спрятался за спину матери, изо всех сил вцепился в одежду и притих, приник и забыл обо всем. Словно забежал ночью с темного двора домой, в свет и тепло, оставив за громко хлопнувшей дверью страшное, черное.
Было в тех словах откровение, тайный смысл, знание всего. Ощущение такое, будто заглянул за горизонт и увидел неведомое – то, что не дано осмыслить. Вспыхнула мысль: запомнить! И все исчезло. Была ночь, звезды и крошечный костер из первых наивных мыслей и стихов. «Больше никогда не напишу ни единого слова, ничто не сравнится с тем, что услышал», – решил юноша. Никогда – это так долго и так быстро.
Было в тех словах и звуках такое, что ни сказать, ни вздохнуть.То, что могло превратить юношу в цветок и камень, в звезду и облако. Что­то зовущее, простое и таинственное, как едва уловимое движение ветра в знойный полдень. Листочек шевельнулся, или показалось, но дерево притихло в напряженном ожидании, обернулось, готовое затрепетать всем телом, каждой веточкой. Как полет бабочки над поляной – все цветы ждут, думают: это ко мне, – и молча кричат, зовут. Как взмах крыла огромной птицы. Был миг и прошел, не повторить.
О чем слова? Всю жизнь пытаюсь вспомнить. Звезда летит, летит – исчезла, наверное упала. Нет, не упала! Звезда упасть не может, она сгорает, в душе вселенной светлый след оставив. Нежность и восторг, и сожаленье. Чистая, прозрачная печаль. За миг сгорает, но помнится пронзительно и долго.
О чем деревья говорят между собой под крики улетающих гусей, что шепчут облака друг другу на прощанье? Что не успел тебе сказать отец, что мама не смогла сказать, в иное уходя? О чем слова? О том, как улыбнулась дочка в первый раз, или о том, как в первый класс пошла, доверчивая, чистая, родная, или о том, как в первый раз она вернулась поздно со свиданья. О том, как солнце по утрам ласкает землю, о женщине, о жизни и любви. О том, что все проходит и приходит снова, что все кончается, но сердце не стареет. О том, как увядают розы и улетают к солнцу журавли.
Я часто слышу те слова во сне. В окне снежинки тают, облетают вишни, и кто­то в дверь тихонечко стучит. Стучит и не заходит. Пойду открою, наверное вернулась мама. О, как же ты смогла вернуться, мама! Входи скорей! Я знаю, что во сне, и помню, что сказала мне о звездах: «Звезды не на небе, а в тебе». И те слова во мне, но как мне их найти? Кажется, еще чуть­чуть – и вспомню и тут же просыпаюсь. Не уходи! О если б ты могла вернуться, мама! Как мне узнать, о чем шептали звезды? Я и не знал, как много это значит.
Отчего так бывает? Вначале ты знаешь, но потом всю жизнь найти не можешь.
* * *
Через день о происшествии на запруде знал почти весь поселок. Мама посадила мальчика перед собой, взяла его за руку и долго плакала. Вместе с ней плакал мальчик. «Нужно быть внимательным и осторожным, чтобы не огорчать родных», – сказала она. «Нельзя уходить из мира, не выполнив своего долга перед родителями и не исполнив своего предназначения. В том мире таких детей преследуют страшные демоны. Они могут даже вырвать сердце, и душа будет вечно скитаться в потемках. Милосердная богиня Каннон жалеет умерших детей, прячет их от демонов в складках своих белоснежных одежд, чтобы воплотить их души в другом образе, в другом месте, но и она не всегда властна перед неотвратимостью наказания».
– Хотел бы ты родиться у других родителей? – спросила мама.
– Нет! Я хочу быть с вами навсегда, – ответил сын.
– Не уходи больше от нас…
20
Ты видишь: нету ничего.
Ни личности, ни Будд не существует.
Бессчетные, великие миры
Подобны пузырькам на глади моря.
Святые все и мудрецы ударам молнии подобны…
Юн­цзя. Чаньский поэт
В давние времена ходили по Востоку в облике странствующих монахов просветленные учителя, поэты и мудрецы. Шли от монастыря к монастырю, встречались и вели между собой странные диалоги. Узнавая живущих в едином мире, живущих в реальном, радовались, как дети. Радовались тому, что среди бесчисленных миров вдруг находили свой, но уже в другом человеке, и человек тот был настоящим родственником, родной душой в земном проявлении.
 Почему от монастыря к монастырю? Разве в городах не живут, разве нет людей в деревнях, в школах, университетах? Назначение дзенских монастырей совсем иное, отличное от других. В монастырь уходят не отрешиться от мира, уходят совершенствоваться, искать себя, получить просветление.
Мир существует до тех пор, пока на земле есть храмы. Пока в храмы приходят люди, стремящиеся познать себя, взрастить свою душу. Найти дорогу к храму, сотворить его в сердце своем – истинный смысл пребывания в монастыре. Монах может уйти в мир в любой день, никого не предупреждая. Может раз в год, осенью, поменять общину – перейти в другой монастырь. Никто и ничто не держит человека в монастыре, кроме поиска самого себя. Кроме желания обрести просветление, на личном опыте пережить единение со вселенной, стать свободным, осознанным. Каков человек – такова вселенная. Мир во вселенной и мир на земле зависит от каждого.
Однажды одна из дивизий японской армии участвовала в военных учениях, и несколько офицеров сочли необходимым разместиться в храме Ганзана. Ганзан сказал повару:
– Давай офицерам такую же пищу, как и нам.
Это рассердило вояк, так как они привыкли к очень почтительному обращению. Один из них отправился к настоятелю:
– Как ты думаешь, кто мы? Мы – солдаты, жертвующие жизнями за свою страну. Почему ты не обращаешься с нами как подобает.
Ганзан сурово ответил:
– Как ты думаешь, кто мы? Мы солдаты человечества, наша цель – спасти все сущее.
Выдуманные и невыдуманные истории, странные диалоги, реальные события, предшествующие просветлению, стали притчами и коанами*, стали жемчужинами восточной философии. Просветленные знают, о чем идет речь в коанах, но человеку обычному они покажутся абсурдными, поскольку не укладываются в рамки формальной логики и не имеют однозначного решения или ответа.
 Настоятель Тунь­шань сказал:
 – Вам, монахам, следовало бы знать, что в буддизме есть высшее.
Один из монахов вышел вперед и спросил:
– Что представляет собой высший буддизм?
– Это не­Будда, – ответил настоятель.
Почему же не­Будда есть высший буддизм? Постоянно помнить о заповедях, о святых писаниях, следить за тем, чтобы не нарушить заповеди, не прогневить бога, жить, следуя священным писаниям, – разве такой образ жизни не является совершенным?
Такое проживание – постоянный страх за свои слова и действия. Постоянный суд над самим собой. Ты сторож самому себе. Ты можешь убить, но не делаешь этого – заповеди не позволяют. Ты творишь добро лишь потому, что это похвально, творение добра является гарантией допуска в рай. Обыкновенная купля­продажа, сделка, предметом которой является допуск к жизни вечной. Следовать заповедям необходимо, но очень трудно. Постоянный конфликт с самим собой – достаточно ли милости или добра ты отмерил, осталось ли что себе? Почему я делаю такое, а мне никто не дает?
К дзенскому Учителю пришел профессор университета и спросил:
– В чем секрет жизни в дзен?
– Делать добро, стать добрым – не делать зла, не становиться злым, – ответил Учитель.
– Это знает и трехлетний ребенок, – обиделся профессор.
– Трехлетний ребенок знает, но и восьмидесятилетний не может следовать, – закончил разговор Учитель.
Он говорит о жизни, где заповеди перестают быть священными, божьими, а становятся личными, становятся сутью человека, его естеством. Творящий добро помнит о нем. Стать добрым – это совершенно иное. Самое большое добро – это неделание зла.
Является ли «делание добра» и «неделание зла» нравственной добродетелью, заслугой, приводящей к просветлению? Учитель говорит – нет. Совершение хороших поступков есть накопление заслуг, создание предпосылок к улучшению кармы в следующем рождении. Это необходимо практиковать, но путь дзен идет дальше – к духовному рождению, к сотворению себя через осознание собственной жизни. Мысль созидает, она же и разрушает. Обычная жизнь мало чем отличается от сна. Вот что говорит об этом американский ученый Т.Шебутани: «Большинство людей находится под впечатлением, что они вполне осознанно осуществляют самоконтроль; им кажется, что, за исключением временных ошибок, они хорошо понимают все, что делают. Но существуют веские доказательства, что такой взгляд не обоснован. Строго говоря, любое поведение, относительно которого действующее лицо не вступает само с собой в коммуникацию, есть поведение бессознательное».
Сновидения могут быть отражением бессознательного, и в этом смысле происходящее в снах, особенно то, чем сон кончается, имеет важное значение для человека. Постоянно повторяющийся сон с неудовлетворительным окончанием может стать причиной заболевания. Стоит внимательно всматриваться в знаки сна, найти причину такого сновидения. При определенном навыке и желании события, происходящие во сне, поддаются корректировке, что в свою очередь приводит к благоприятному окончанию их в сновидении. Такой исход положительно влияет на психику и может стать благоприятным знаком. Навязчивые и плохие сны обязательно нужно скорректировать и досмотреть. Недосмотренный сон вернется.
В реальности события происходят так же, как и во сне. Все проявляется как следствие поступков или ожидания, то есть потому, что сознательно или бессознательно так захотел или сделал. Они притянуты бытием. Возможно, что и ты притянут через события к другим, поэтому если не хочешь быть следствием, становись причиной. Необходимо помнить, что все подобное притягивается. Вокруг любящего собирается любовь, вокруг мудрого собирается мудрость.
Человек интеллектуальный, духовный почти всегда четко формулирует свою мысль. Сказать точно и емко о своих ощущениях достаточно сложно, но необходимо. Мысль, не облеченная в слова и образы, собственно, и не может ею считаться. Необходимо точно формулировать свои желания, чтобы понять истоки их возникновения и быть ясно понятым другими. Как человек говорит, так он и думает. Что человек думает, такой он и есть в настоящем.
Научиться жить без тревожного ожидания, с ощущением достаточности и комфортности может каждый. Сильные эмоции несут сильную энергию. Страх – сильнейшая из эмоций, и если постоянно чего­то бояться, ожидать плохого, то, как правило, ожидание исполняется. Вселенная реагирует на призыв, на чувства. Предполагая в мыслях возможность, человек создает вероятность. Думать чисто, быть осторожным в мыслях – и есть мудрость.
Человек выбирает дорогу, и дорога меняет его, делает осмысленным. Он не перестает быть специалистом, художником, но все проявления становятся лишь гранями, отражающими его суть. Творец и творение сливаются, он узнаваем во всем. Все меньше волнует показное, внешнее, человек становится равным всем.
Кем ты был, не имеет никакого значения – этот потенциал уже в прошлом. Важно, кто ты сейчас. Важно, чтобы прошлое знание, прошлый опыт не стали помехой сегодняшним чувствам, сегодняшней жизни. Мечты о счастье, мысли о счастье, чтение книг о том, как стать счастливым, – занятие интересное, но не приводящее к ожидаемому результату. Постоянно думая о будущем счастье, напряженно ожидая его, можно потерять настоящее, потерять сегодняшнее проживание. Потерять радость обычной повседневной жизни. Счастье есть умение жить настоящим.
Проснуться, выйти из мира грез и иллюзий, увидеть красоту жизни, жить без мыслей о счастье или несчастье – такое бытие и есть счастье. У него индивидуальное наполнение, оно личностно. Чужое счастье – как чужое платье. Им можно восхищаться, оно действительно прекрасно, ты радуешься за его обладателя, но оно не твое. Не того цвета, не твоего размера, не твоего фасона.Счастье и мудрость – всегда рядом. Несчастливый человек не может быть мудрым. Как можно учить человека тому, чего ты сам не знаешь? Мудрость заключается не в том, чтобы давать советы, а в том, чтобы вовремя воздержаться от них.
 Римский философ Л.Сенека говорил: «Я научу тебя, как узнать, что ты еще не стал мудрым. Если ты не бываешь долго в печали, если никакая надежда не будоражит твою душу ожиданием будущего, если днем и ночью состояние твоего духа, бодрого и довольного собой, одинаково и неизменно, значит, ты достиг высшего блага, доступного человеку.
Но если ты отовсюду пытаешься получить удовольствия, то знай, тебе так же далеко до мудрости, как и до радости. Ты мечтаешь достичь их, но заблуждаешься, надеясь прийти к ним через богатство, через почести– словом, ища радости среди сплошных тревог.
Радость – цель для всех, но где отыскать всем такую непреходящую радость, люди не знают. Один ищет ее в пирушках, другой – в честолюбии, третий – в любовницах, а тот – в свободных науках и словесности, ничего не исцеляющей. Всех их разочаровывают обманчивые недолгие услады. Так пойми же, что дается мудростью – неизменная радость».
Уважительное отношение к женщине, к возрасту, любовь к детям, сострадание к убогим, почитание родителей – качества, присущие зрелому человеку. Все родители достойны почитания, все женщины достойны уважения. Их встречают как знак на пути, но не как объекты нашего суждения. Мы встречаем их такими, какие они есть, но не такими, какими мы хотели бы видеть их. У них своя судьба, и ты лишь часть их пути. Обида на родителей – признак неудовлетворенности своей жизнью.
 Осознанность и духовная зрелость при определенных условиях приводят к просветлению. «Дхаммы* обусловлены разумом, их лучшая часть– разум, из разума они сотворены. Если кто­нибудь говорит и делает с чистым разумом, то за ним следует счастье, как неотступная тень», – утверждает Дхаммапада. Сознательное желает быть. Почти все желания есть продукт сознательного. Желания возникают из обусловленности, из знания, они следствие нашего образа жизни. Подсознательное имеет только потребность – потребность жить, стремление жить.
Мир прекрасен таким, каким мы его видим. Другие, из иных измерений, из миров, совместно пронизывающих пространство, видят его другим, не менее прекрасным.
В нашей действительности нет ничего духовного, кроме человеческой духовности. Мысль человека, его духовность создают вселенную такой, какая она есть в настоящем. Оставить светлый, сияющий след в памяти вселенной – удел великих учителей. Уйти, не оставив следа – следа страданий, горечи неисполненных желаний, – может каждый.
Ты только прикоснись…
Струной гитарной, тонкой,
Мелодией любви я отзовусь
И нежностью заполню все вокруг.
В аккордах старых песен
Наивной, светлой юности моей
Умчу тебя в заоблачную даль,
К алмазам звезд
В беспечной пустоте.
Ты только прикоснись,
Как сон, прошли года,
Очнешься лишь на миг,
В тумане зеркала виски белым­белы.
Когда с тобой мы станем журавлями,
В беспечной пустоте,
Среди алмазов звезд,
Ты прикоснись ко мне.
Струной гитарной, тонкой,
Мелодией любви я отзовусь
И нежностью заполню все вокруг.
Ты только не забудь,
Когда с тобой мы станем журавлями…
Принято считать, что Дзен возник в Китае с приходом в пятьсот двадцатом году из Индии двадцать восьмого патриарха буддизма – Бодхидхармы. Послание, с которым он пришел, впоследствии было сформулировано как принципы дзен:
– особое откровение вне святых писаний;
– независимость от слов и букв;
– передача истины от сердца к сердцу;
– достижение совершенства Будды.
Однако все учителя считали, что дзен существовал всегда, а с приходом Бодхидхармы в Китай лишь выделился в отдельное течение, которое затем оформилось в новое учение. Передача светильника (света истины) в особой форме происходила задолго до прихода в мир Будды Шакьямуни. Легенды повествуют о тысячах Будд нашей кальпы, но сутры помнят шесть Будд, предшествующих Гаутаме Будде. Сутра Помоста* сохранила их имена: Будда Випасьин, Будда Сикхин, Будда Вештабха, Будда Кракучханда, Будда Канакамуни и Будда Кашьяпа. Каждый Будда оставил миру особое послание – гатху.
Будда Випасьин сказал: «Не имеющий формы произвел это тело из себя. Словно по мановению, появляются все формы и образы. Призрачные существа, нереальные с самого начала, наделенные Сознанием. В Пустоте нет места добру или злу, счастью или несчастью».
Послание Будды Кашьяпы гласит: «Чиста и безупречна природа каждого живого существа; с самого начала нет ни рождения, ни смерти; тело и ум – это призраки. А призрачное видоизменение не несет в себе ни добра, ни зла».
Будда Шакьямуни завещал: «Будьте сами себе светильниками… Чистота и скверна внутри нас. Одному другого не очистить».
Двадцать семь патриархов, начиная с Гаутами Будды, передавали друг другу свет истины в Индии. Через двадцать семь поколений учение пришло в Китай, где окончательно оформилось в Чань (Дзен). Сам буддизм как религия существовал к тому времени в Китае почти восемь столетий. Бодхидхарма – третий сын индийского царя Суганхи, стал настоятелем Шаолиньского монастыря. Комплексы упражнений, переданные монахам для укрепления здоровья, образовали впоследствии системы Шаолиньского Кунг­фу и Цигун. Такова признанная история возникновения дзен­буддизма.
Но дзен универсален, он не укладывается в общепризнанные исторические русла и течения, поскольку включает в себя все. Он существовал всегда как закон вселенной. Его проявления были и есть во всех культурах, во всех религиях. Он явил себя через буддизм, но мог проявиться как отдельное направление христианства или индуизма. Дзен везде, где существует искренность, гармония, духовность, творение жизни. Внутренний мир человека, гармония души и тела, просветление – вот истинные его цели. «Не иди по следам древних, но ищи то, что искали они. Между красотой, добром и истиной нет границ, ибо все есть любовь», – учат мудрецы и патриархи.
Разделить мир на себя и всех остальных, поставить ворота среди пустыни – свойственно уму. Свойственно думать, что ты здесь, изнутри, по эту сторону ворот. В ворота невозможно войти – все время выходишь. Из ворот невозможно выйти – все время входишь.
Истории дзенских учителей, коаны – это дух дзен, его мудрость, его жизнь.
Наннин – учитель дзен, живший в Японии в эпоху Мейдзи, принимал у себя университетского профессора, пришедшего узнать о дзен. По существующей традиции учитель предложил вначале гостю чай. Наннин налил полную чашку и продолжал лить дальше. Наконец профессор не выдержал:
– Она же полная, больше не входит, – сказал он.
– Так же, как и эта чашка, вы полны собственных мнений, как же я могу вам показать дзен, – ответил учитель.
 Дзен не оспаривает никаких теорий, не противопоставляет себя никому. «Отбрось суждения и мнения, приди с чистым сердцем и живи в счастье, – говорит он. – Не нужно верить, приди сам и возьми, ощути на личном опыте».
Басё написал умирающему студенту письмо:
Сущность твоего разума не была рождена, поэтому никогда не умрет. То, что тленно – не жизнь. Пустота не пустотна. В пустоте нет страдания или счастья. Я знаю, ты очень болен. Как дзенский студент ты мужественно переносишь болезнь. Ты не можешь знать точно, кто страдает, но спроси себя, – что является сущностью этого разума? Думай только над этим. Больше ничего не надо. Не делай ничего. Твой конец, который не имеет конца, похож на снежинки, тающие в чистом воздухе.
Каждая строка письма – откровение и сострадание. Есть ли что­либо более ценное, чем жизнь? Учитель не говорит «да», но он и не говорит «нет». Он дает возможность обрести себя и потерять. То, что не рождено – не может умереть. Что же есть такое, что не рождается и не умирает? Это – сущность разума, твой дух, твоя сокровенная природа. В этой сущности нет ничего, она пустотна, но она не пуста. Только то, что не имеет границ и формы, может вместить все. Вот тебе светильник, вот путь, следуя которому мгновения твоей жизни, подобные тающим снежинкам в чистом воздухе, не будут иметь конца.
 «У невежества нет начала, но есть конец. У просветления есть начало, но нет конца», – сказал Учитель – Будда Шакьямуни.
Дзенские истории бесконечны, они творятся каждый день. В них чувствование, «пища для ума и простор для души». Каждый раз открывается новая мысль, новая грань. Они поучительны. В них радость, печаль, юмор, любовь – в них сама жизнь…
Розы в Пусане по осени вновь распустились,
Но некому к ним теперь прикоснуться губами.
Облаком светлым в небе любовь растворилась,
Никто не целует, о, роза, твои лепестки.
 21
Что за смех, что за радость, когда мир постоянно горит? Покрытые тьмой, почему вы не ищете света?
Будда Шакьямуни
Гул низкий, на пределе слышимости, больше вибрация, чем звук. Темно. Гул все сильнее. Грохот, стоны, кто­то закричал: страшно, безысходно. Еще крики, детский плач. Вокруг джунгли, черные, угрожающие. Кто­то крадется, притаился. Небо черное, джунгли черные, земля черная. Ветер крушит все, уносит. Где­то волны с грохотом бьются грудью о скалы. Убежать куда­нибудь, спрятаться, не слышать ничего. Некуда, все вокруг враждебное, чужое. Пусть будет все, что угодно. Скорей, скорей бы закончилась безысходность.
Вдруг среди криков и стонов, среди хаоса – чистый голос. Откуда? Сейчас он исчезнет, унесет ветром, разорвет в клочья. Нет! Звучит все сильней, успокаивает, зовет. Вспыхнул огонек, трепетный, едва заметный. Ночь еще чернее стала, тени нависают, мечутся. Голос уходит, но возвращаются уже вдвоем, и еще кто­то. Костер разгорается. Голоса ясные, мощные, говорят о безысходности и страхах. Говорят: забудь о них, мы вместе, пой с нами о любви и свободе.
Еще остались крики, еще ветер не стих, не унялся гул, но есть надежда. Голоса все громче – сливаются в аккорды. Вот ребенок родился, закричал, а там смех и пляски, а вот скорбь – провожают кого­то. Все в едином звучании: и смерть, и любовь, и рождение, и горе, – в единой песне жизни. Джунгли притихли. Их голоса, как и шум моря, слаженно, мощно вплетаются в общее звучание. Из этого единого хора опять голос, даже не голос, а что­то высокое, небесное, зовет туда, к звездам в разрывах туч. И тихо стало на земле. Плеск волны, полет чайки, смех ребенка…
На сцене гигантского концертного зала в «Вехсо» поют филиппинцы. Странник никогда не слышал такого пения, не знал, что такое может быть. Он долго приходил в себя на улице, сидя на скамейке возле деревянного ковчега. Ласковое осеннее солнце прямо в глаза, пальмы рядами у дороги, бамбук зеленый тянется к небу, деревянный парусник чуть качает ветром. На борту люди из глины – белые, желтые, черные, красные, двухцветные, разноцветные. Синими, черными, звездными глазами люди с надеждой смотрят вдаль. На мачтах сушится глиняная рыба. Бьются друг о друга, звенят колокольчиками. Рыба – символ христиан и буддистов.
Ветер расправил флаги девяноста стран. Олимпиада хорового пения. Две недели над Пусаном – в парках, на площадях, в концертных залах– живут, звучат песни на всех языках. Звонкие, красивые, как они сами, голоса девочек из Индонезии, загадочные ритмы и песни танцующих драконов из Китая. Классика в исполнении темпераментных итальянцев. Древние, экзотические гармонии египтян и греков, печальные ритмы евреев и африканцев, зажигательные песни­танцы бразильцев.
«AVE MARIA» – поют ирландцы, весь зал, стоя, вторит и аплодирует им. Вся Корея поет, все залы переполнены. Филиппинцам досталась «бронза», а «золото» увозили венгры. Они покорили всех. Так люди петь не могут.
* * *
Все сны и мечты когда­нибудь сбываются. Сколько событий вмещает Пусан: Азиатские игры, Олимпиада инвалидов, фестиваль Чагальчи, Морской фестиваль, Международный кинофестиваль, World Cup­2002 – чемпионат мира по футболу – мечта всех поселковых мальчишек; бессонные ночи у черно­белого телевизора, радость, огорчение и любовь.
Бурлящий, шумный табор болельщиков, кочуя из города в город, с раннего утра заполняет окрестности очередного, новенького стадиона в Пусане, Сувоне, Ульсане, Тэгу или Сеуле. World Cup­2002 – чемпионат мира по футболу. С утра до позднего вечера на всех каналах телевидения, на больших уличных экранах, в поездах, ресторанах, отелях – футбол. В перерывах – шествия болельщиков, концерты, лотерея. Флаги, сувениры, майки – чаще за деньги, иногда – бесплатно.
Очереди в кассы змеятся, цепляются петлями туловищ за редкие деревья на газонах, за тени строений. Сидим на горячем бетоне дорожек, постелив пледы, майки, газеты. Они же служат потом защитой от палящего солнца. Тут же предприимчивые корейцы разносят обеды, продают шляпы, воду, пиво – все, что можно принести на себе.
Стоять разрешается метров за десять до заветных окошек. По команде встаем, передвигаемся метров на двадцать и снова садимся. Издали очередь напоминает гигантскую анаконду, медленно заползающую в здание. Порядок идеальный, все оцеплено полицией, но как­то по­хорошему. Она не мешает никому, не вмешивается, да и нужды такой нет. Нам их жалко, стоят в темно­серой униформе на самом солн­цепеке, улыбаются, терпеливо выслушивают всех, помогают тем, кто постарше, добраться до фонтанчика, попить, отдышаться. Да и кому могут помешать сумасшедшие болельщики, поющие и танцующие под палящим южным солнцем? Можно заказать билеты по компьютеру, привезут через полчаса, но обойдется такое удовольствие почти в два раза дороже.
Темно­коричневые, блестящие, улыбчивые сенегальцы ликуют, раздают свои пестрые флаги и открытки с грациозными телами чернокожих красавиц на фоне экзотической африканской природы. У французов траур, а неделю назад плакали громогласные поляки. Их амбиции простирались до самого финала. Стоило сойтись трем полякам, как тут же раздавалось: «По полу, по полу…» или: «Ще полска не згинела». Проигравшим сочувствуют, а они через день­два уже болеют за других: иногда за, а иногда против своих «обидчиков». Жизнь не остановить.
Великий Зидан, стремительный Роберто Карлос, аристократичный Рауль, коварный Ривальдо, которого местные комментаторы упорно называют Хибаудо. Увидеть воочию на поле команды Бразилии, Франции, Испании! Мечта не стареет.
Ближе к обеду по прилегающим улицам стекаются к стадиону красные ручейки, а за час­два до начала матча все площади заполняют болельщики в красном. Двадцать минут, и ты уже в своем секторе; на сиденьях флажки, дудки, колотушки, бинокли, красивые буклеты. По команде дирижеров и их помощниц – школьниц и студенток – встаем, кричим, поем, а потом всех покоряет ее величество Игра.
Стадион дышит, замирает, стонет, взрывается аплодисментами, криками, фейерверками. Под музыку оркестров танцуют девчонки. Мы все – корейцы, сенегальцы, американцы, русские, турки, полицейские, тренеры, судьи и футболисты – единое целое. Все в едином порыве, все вершат праздник. Проигравших нет. До глубокой ночи на улицах танцы, песни, музыка. Люди и флаги на машинах гроздьями.
Под утро утомленные болельщики стихают, чтобы потом, на следующий день, в другом городе начать новое представление. Футбол объединил Корею. Президент республики вручает тренеру­голландцу национальный паспорт. Теперь он почетный гражданин Кореи и, как у каждого настоящего корейца, у него коротенькая фамилия – Хи. Так и записано в паспорте: фамилия – Хи, имя – Динк; Хи Динк.
Месяц по всей Корее табором из города в город, сон в поездах, палатках, отелях. Человек живет, чтобы исполнить свою мечту, и когда она сбывается – он молодеет.
* * *
Пусан вмещает все. По воскресеньям в парке Ендусан собираются старики. Группами, поодиночке выходят из метро, поднимаются на эскалаторах на вершину сопки, обдуваемой ласковым бризом, откуда виден почти весь по­восточному чарующий Пусан, похожий на «Сад камней» («Сад­коан»), с его знаменитыми пятнадцатью камнями. С любой из бесчисленных сопок, почти кольцом опоясавших широкие магистрали, извилистые улочки и стройные рощицы зданий южного курортного города и прижимающих его к теплым пляжам, волнам, чайкам и кораблям, открывается сказочный вид. Но обязательно какая­то часть города остается невидимой, и от этого он кажется совершенно другим, но не менее прекрасным.
Там, на самой вершине, старики встречают друзей, играют в шахматы, беседуют в тени огромных кедров, самозабвенно поют и танцуют на красивых, обустроенных беседками, скамейками, мощными музыкальными центрами­караоке, площадках. Страннику нравились их песни, некоторые из них он узнавал. Это были песни его родителей, их друзей и соседей.
Он закрывал глаза и возвращался в памяти в сверкающее зарницами далекое детство. Вечер, неистовое солнце в зашторенных окнах небольшого с многочисленными пристройками дома, чисто выметенный дворик. В «зале» – самой светлой комнате – низенький длинный стол с немудреной закуской (все красное от перца), граненые, стограммовые стаканчики. Водка в бутылках, ноль семьдесят пять, известных всем как «Гусь» или «Гусак». Длинная полуметровая домашняя лапша, огромные кастрюли с кипящим бульоном, долгие разговоры и неизменно – воспоминания о родных, оставленных в Корее. У отца день рождения. Пришли друзья и соседи, и те, кто был с ним рядом в трюме парохода, плывущего к берегам Сахалина, и те, с кем выживал в такобее – трудовом лагере.
Заходят седые уважаемые старейшины, и все, приветствуя их, встают. Каждый вошедший присаживается перед отцом, наполняет его рюмку, произносит тост с пожеланиями здоровья и благополучия и пересаживается на отведенное ему место. Все пьют. Потом поют, строго по очереди. Остальные, отбивая ритм палочками для еды, внимательно слушают, перекрывая иногда песню одобрительными возгласами. А некоторые украдкой смахивают слезы. У каждого есть своя любимая песня, и, зная об этом, другие ее не поют. Ближе к сумеркам поют все вместе и всё, что вспомнят. И обязательно песня о Пусане – песня его отца. «Кот пхинун дольбек соме…» – «На камнях островов по весне распустились цветы. О брате, покинувшем родину, чайки печально рыдают… Возвращайся в Пусан…»
В Ендусане по воскресеньям Странник слушал голоса ушедших: вот эту песню любил маленький, неунывающий друг отца – дядя Ким. Может, это не он умер десять лет назад на Сахалине, сжимая в руках билет до Сеула, а каким­то чудом оказался здесь. Голос совсем не изменился. Сейчас ему лет под восемьдесят, наверное. Вот другая песня, ее пела красивая мама Оксаны – девочки, что жила через два дома от нас. Умерла очень рано, в расцвете – сорока не было.
Иногда Странник слышал голос отца. Он так и не научился петь правильно – только душа кричит да паузы непомерные. Может, исполнилась его мечта и он каким­то чудом оказался на родине в Пусане?
Как хорошо, когда смеются и поют старики. Что может быть лучше?
В полночный лес войду я осторожно,
Таинственного сна теченья не нарушив.
Прозрачный звук шагов моих застынет,
Чуть слышно всхлипнет птица и замрет.
Багряная луна в ветвях берез качнется.
К белеющим стволам метнутся тени,
Мерцающие листья обнажая.
И стану я травинкой неприметной,
Растущей на заброшенной тропе,
Не знающей ни счастья, ни печали,
Ни слова лжи, ни брани не сказавшей.
Из окон высокой, наверное за сто метров, смотровой башни, одного из символов Пусана, виден знаменитый своими деликатесами из свежей рыбы и морепродуктов рынок Чагальчи. Гальчи – вкусная, серебристая рыба, похожая на длинную саблю. Рынок узкой, двухкилометровой полосой обрамляет залив. За его спиной – море, корабли, чайки, причалы, а впереди огромные здания офисов – пятимиллионный город.
За рынком Чагальчи, чуть правее – остров Ёндо и два моста через пролив, старый и новый. На острове маяк, доки, жилые районы и известный всем приезжим мясной ресторан, где подают жареную говядину на шпажках, наваристый суп и жаркое из бычьих хвостов. Корейские гурманы утверждают, что вкуснее всего у рыб – головы, а у животных – хвосты.
Говорят, открыл ресторан сразу после войны разорившийся фермер из Австралии. Привез несколько коров, арендовал кусок земли на тогда еще почти пустынном острове и начал свой бизнес. И сейчас на дорожках, в фойе и на каждом столике пасутся коровы из керамики и бронзы. Чуть выше, стоит подняться по каменным ступеням к беседке, – могучий железный бык, известный персонаж буддийских притч, тот самый, которого кусал комар, – в окружении цветущих вишен, роет копытом землю и исподлобья смотрит на стоящие на рейде корабли. В выходные к быку выстраивается очередь детей, желающих посидеть на его широкой спине.
Чуть левее Ёндо еще один вечный символ Пусана – острова Орюкдо. «О» – это пять, «рюк» («юк») означает шесть и «до» – окончание, указывающее на островное положение суши. Островов действительно то пять, то шесть. Один из них состоит из двух скал, которые в прилив становятся отдельными островками.
По другую сторону парка – не менее знаменитая «Малайка», официально именуемая вещевым рынком «Кукчхе». Почти полторы тысячи магазинов и магазинчиков, не считая прилавков и лотков, что стоят прямо на улице. Это место паломничества японских туристов. На их родине цены на одежду и обувь в два­три раза выше.
У цветочных часов вспышки фотокамер – приехали очередные туристы из Китая. По одежде сейчас их уже не отличить от японцев. В тридцати метрах от основания башни – редко кем посещаемая Галерея артискусства. Там иногда такое увидишь – словами не передать.
В зоопарке, Морском музее и Ботаническом саду тенистого парка Кымган, что совсем рядом с кварталом Донне (то самое Донне – моя боль и печаль), каждый день группами и поодиночке бродят школьники с блокнотами, записывают пояснения гидов, что­то фотографируют. Из парка в просторном вагончике фуникулера можно подняться на гору Кымджонсан, к стенам старинной крепости Кымджон, возведенной в двадцать девятом году правления короля Сукджона, последнему оплоту горожан во время многочисленных набегов маньчжуров и японцев.
Через тринадцать километров тропинка вдоль каменной, местами разрушенной, стены крепости приводит к буддийскому храму Помоса, основанному монахом Висеном в восемнадцатом году правления короля Мунму (678 г.). Могучее, пятьсотшестидесятилетнее древо у дальних, северных ворот храма – прямой потомок дерева Бодхи, под которым Будда получил просветление. После ухода Будды в нирвану индусы сожгли дерево, ставшее объектом поклонения. Ростки, появившиеся из его корней, буддисты перевезли на остров Мадагаскар, а затем деревья оказались в Китае и Корее.
Осенью десятки тысяч птиц слетаются к островам и отмелям в устье реки Нактонган на окраине Пусана. Журавли, гуси, лебеди, цапли летают прямо над головой, белыми льдинками качаются на волнах, белыми строчками уносятся к облакам.
 В районе Сомен, возле отеля «Лотте», молодежная тусовка – одна из многих в Пусане. Студенты, школьники до поздней ночи слушают музыку, танцуют на дискотеках, сидят часами за столиками кафе, бродят, взявшись за руки, по ярко освещенной улице. Тут же рядом рынок, магазины – все открыто чуть ли не до самого утра.
Ухоженные газоны, красивые скверы и парки, сопки в центре города. Набережные и знойные пляжи под окнами фешенебельных отелей. Узенькие улочки в старых кварталах. Груды фруктов, одежды и посуды на тротуарах, море и корабли из окон офисов. Ветхие будки чистильщиков обуви, шикарные магазины, бездомные на скамейках у вокзала. Убогие в чистых вагончиках метро, доброжелательные прохожие – все это Пусан.В Пусане есть все. Все, что хочешь найти, и хорошее, и не очень. Все, что есть в каждом: в тебе и во мне.
Он мне не чужой – здесь родился отец. Здесь мой дом. И на Сахалине есть мой дом, и в Саппоро, где живет сестра. Мой дом там, где я есть, везде, где есть люди. Потому что я такой, как все, не лучше и не хуже. Потому что мы живем вместе в одном мире, в одно время. Мы современники на крошечной части вселенной.
Я полюбил Пусан – он как Сахалин: красивый, отзывчивый, свободный. Он вмещает всех: русских, африканцев, китайцев, американцев. Ему нет дела до цвета кожи или до разреза глаз. Все вместе работают, отдыхают, поют на монгольском, русском, английском, китайском языках.
* * *
В старину люди любили странствовать. Вот так бы и мне. Идти по тропинкам от селения к селению, не встречая никаких границ. Кто придумал границы, разделяющие людей на своих и чужих, на правых и неправых? Любая граница на земле делит сердца. А земля не делится, и вода не делится, и небо. Птицы летают, не зная границ, рыба плавает. Все общее, неделимое. А как поделить детей или родителей своих?
Земля вмещает все. Ни один цветок, ни один камень, ни один человек не бывает лишним. Убили человека, исчез светлый мир, вселенная содрогнулась, пропал Будда. Никто не приходит напрасно, все имеет свой высший, тайный смысл. И человек, и звезда, и небо. Звезды тоже не знают границ. Их создают люди сначала в сознании своем, потом – по земле, городам, сердцам. Облака не знают границ, они живут и видят сны, они не рождаются и не умирают.
* * *
Облаку снился Странник, а Страннику снились деревья, высокие, сплошь усыпанные изумрудными листьями. Каждый листочек трепетал, тянулся, поворачивался лицом к солнцу. Деревья радовались солнцу, сплетали из его лучей прозрачные кружевные тени, расстилали их на траве и, что­то шепча ветру, любовались их изменчивым узором. Деревья дорожили каждым днем, каждой минутой, каждым дождем. Деревья любили жить.
Страннику снились дети: красивые, с ясными глазами и доверчивыми ладошками. Разве бывают другие дети? Их смех, их голоса заполняли самые дальние уголки старого дома, проникая в самое его сердце. Дом на глазах молодел, он скучал без детей, без их криков, без топота маленьких ног по деревянным, крашеным полам. Стерильно белые, без рожиц, цветочков и машин, нарисованных торопливой неумелой рукой, стены казались холодными и старили его. Дом любил детей. Сколько тайн, загадок они открывали в нем, а он дарил им свое тепло, не спал ночами, когда они болели, ждал их со свиданья и провожал... Сколько секретов, сколько слез знал дом, но никому не говорил о них. Дом и дети были одно целое.
Страннику снились родители. Они приходили в сон, когда его сердце было открыто. Они жили прямо в его сердце. Ни молодые и ни старые, ни хорошие и ни плохие, просто папа и мама. Просто любовь. Он – высокий, худой, молчаливый, и она – красивая и добрая, знающая обо всем на свете.
Странник ни разу не сказал, что любит их, и они не говорили, что любят его. Им не было нужды говорить об этом. Они чувствовали, знали. И все же он винил себя: «Почему ты не сказал больному отцу в последние дни его жизни о своих чувствах к нему. Почему не сказал матери: «Я люблю вас, мама». Может, слово любви хотя бы на миг согрело их души». Слово при жизни дороже слез после.
Родители уходили: сначала папа, затем мама, а он, почему­то уже маленький мальчик, бежал к окну, влезал коленями на белый подоконник, прижимался лицом к холодному стеклу, чтобы увидеть маму, помахать ей рукой, но за окном были только высокие деревья, солнце и облака.
«Может, они стали облаками, – думал мальчик, – или птицами стали и улетели далеко­далеко?»
Странник просыпался, лежал с закрытыми глазами, слушал сердце, а дух его еще долго странствовал по небу птицей, ветром, облаком. И не знал он точно, было ли все с ним на самом деле, или все лишь приснилось ему, и стоит открыть глаза…
* * *
Однажды на утренний Пусан с неба спустились два облака. Они заглядывали в окна, терпеливо клубились у дверей, словно ожидая кого­то. Город утонул в нежном и белом – остались лишь слова и звуки.
– Ничего не видно, – говорили прохожие. – Давно такого тумана не было.
И только Странник знал, что это не туман. Он брел неведомо куда, растворялся в облаках, сам становясь облаком, и хотелось ему рассказать деревьям, камням, птицам о снах своих, о звездах, что указывают путь, о вечности. О том, что жизни нет конца, что все проходит и приходит снова. Что все кончается, а сердце не стареет.
Два светлых облака – печаль моя и боль, две светлые души – мой свет, моя любовь.
Камни не знают снов – сны приходят к людям. А сколько несбывшихся снов хранят облака? Когда­нибудь время наступит, и сны, и мечты, те, что у нас не сбылись, на землю прольются дождем и цветами взойдут. Вся земля расцветет, облака грозовые растают. Счастливые люди и звезды сольются в сиянии вечном.
Кто услышит, о чем одинокое облако шепчет? Кто знает, что снится сейчас облакам?


   Редактор А.Сафонова
Корректор В.Корнилова
Дизайн обложки З.Рим

Печать цифровая. 151 стр.  Лицензия ИД№00666 от 05.01.2000
Сахалинское книжное издательство.