Ты сказал мне, папа: когда я умру,
пришпиль меня к небу.
К. Кизи «Над кукушкиным гнездом»
УОНЭХТОН
I
Дом стонал от жаркого воздуха, который плавил всё вокруг, впиваясь своим горячим дыханием в каждую вещь. Был полдень, а я сидел в качалке, курил сигарету и совершенно ни на чем не мог сосредоточиться. Я сидел в одних коротких бриджах, оголив свой старческий трос. Единственное, что мне сегодня улыбалось – это фотография на стене, а жара отбивала всякое желание не то что выходить из дому, а просто вставать с места.
Радио ворчало какой-то старый инди-рок. Музыка задевала меня за живое, заставляя вновь превратиться в чокнутого молодого подростка, мчащегося на ревущем ретро-мотоцикле куда-то. Как только я закрыл глаза, представляя это всё под «Where is my mind», раздался телефонный звонок. Я резко подскочил и минут пять пытался понять, где находится телефон. Мне давно никто не звонил, и я забыл, что последний раз сунул его в шкаф. Я открыл дверцу, обклеенную плакатами ещё в 1950 году:
-Да?
-Уонэхтон?
-Да, он самый. Кто спрашивает?
-Эм.. – в трубке замолчало. Видимо, кто-то искал подходящее объяснение, - это Дэвид, вы меня не знаете, я.. эм, я писатель. Услышал о вас от вашего брата, тут на рынке. И, знаете, мне бы хотелось с вами пообщаться, я.. Я мог бы приехать к вам, если вы не против, погостить.
Дэвид замолчал, ожидая моей реакции. Брат. Интересно, что он такого наговорил, что этому бедному Дэвиду захотелось со мной пообщаться.
-Знаете, наверное, это не лучшая идея.
-Но, - в трубке зашелестело, - я мог бы привезти вам что-нибудь из Англии.
-Вы живете в Англии?
-Да.
-И вам не лень тащиться сюда, чтобы пообщаться со мной?
-Да, совсем не лень.
-Что ж, приезжайте. Адрес, судя по всему, вы знаете.
-Знаю.
-Хорошо, жду вас, Дэвид.
Я положил трубку, хотя Дэвид, кажется, собирался ещё что-то сказать. Вот ведь чокнутый, - подумал я, - тащиться в другую страну, чтобы просто пообщаться с каким-то неизвестным стариком. Я сел в кресло и закурил, пытаясь понять, почему согласился, чтобы этот человек приехал. В голове начали вскакивать старческие опасения: кто он, вдруг он маньяк? Потом их осадили старческие упадочные мысли: что тебе терять то? А когда жаркий полдень окончательно одолел мои уставшие веки, и они закрылись, я понял, как бы сквозь сон почему.
II
Прошло два дня с того момента, как позвонил тот англичанин Дэвид. Во мне зародилась надежда на то, что он вот-вот приедет. От долгого одиночества, дикое и необузданное желание поговорить с кем-то, вырвалось наружу и ему совсем не объяснишь, что всё не так просто. Чтобы сюда попасть, сначала ему нужно уладить все дела, отдать ключи соседу, чтобы тот присматривал за квартирой или домом; купить билеты на самолёт, сесть на правильный рейс, а потом ещё добраться до нашего захолустья. Но этому чувству было наплевать.
Ночью мне казалось, что кто-то осторожно подводит часы под звуки танцующей балерины в музыкальной шкатулке. И от этого на утро остается всё меньше времени, чтобы что-то изменить, чтобы признаться кому-то в любви, чтобы простить кого-то. И от этого ночью сложно уснуть – я всё прислушиваюсь, пытаясь разгадать, кто же это заводит мою шкатулку – подаренную одной старой подругой. Но он осторожен, всегда уходит до того, как я поднимусь с постели, чтобы остановить танец балерины.
Постель холодеет, когда я долго стою у окна, и что-то не дает мне уснуть. Я выключил шкатулку и теперь просто смотрю в тёмную глубокую даль, покрываемую океаном. Всё молчит, кроме меня. Кажется только ночью, в темноте люди умеют так тихо кричать.
ДЭВИД
III
Летом становится больше свободного времени, особенно если ты школьник или студент. Или писатель. Вообще, если ты писатель, у тебя всегда много свободного времени. Кто-то из дальних рядов «Фонда литературной работы» закричал, что это неправда. Но на самом деле это так, просто потому что твоё дело – это твоё лучшее и самое любимое. Быть писателем выбирают самые смелые (тут я имею ввиду настоящих писателей).
Но летом, всё же, удобнее путешествовать налегке. А путешествовать я люблю именно так. Подумайте, сейчас, в наше время, путешествие потеряло хрустящую корочку наслаждения, свою природную дикость, заимствованную от кочующих племен. Пропало понятие лёгкого путешествия, ради приключения, ради удовольствия – пыльной дороги, густых облаков и рюкзака – единственного из багажа.
И вот, я покидал Англию. Оставлял свою комнату пустой, стол незахламленным. А рюмки вынуждал скучать от чистоты. Я обрекал свои полки пылиться, а балкон оставлял забытым вместе со всеми моими вещами. Я собирался уезжать в Америку, к индейским истокам, в маленький посёлок на Южном побережье.
Было раннее июньское утро, очень солнечное и свежее, такое, которое просто вселяет в тебя силы что-то делать. Бросая лучи сквозь пыльные окна, оно поднимает пыль, заставляя её кружиться и блестеть, как метель бросает снежинки под свет фонаря.
Механическое чутьё таксиста везло меня в аэропорт. Он молчал, и я был благодарен ему за это. Дверь машины закрылась так же плавно, как открылась дверь международного аэропорта. В пунктах ожидания люди чаще всего усталые. Но как ни странно в этот момент они самые искренние. Они окружены бытовыми проблемами: желанием поесть, вымыться, перевезти вещи, успеть на самолёт и не потерять билеты. Именно здесь они чаще всего показывают своё истинное лицо, пытаясь решить эти несложные задачи. Они переполнены ими.
Я сидел за столиком в кафе. Ожидание перед отъездом всегда самое волшебное из всего путешествия. Удивительно, но оно и строит в конечном итоге всю поездку. Женский голос объявил мой рейс, и я медленно пошёл на посадку, как бы прощаясь с собой настоящим, потому что я знал, что вернусь я другим. Закрыв глаза, я окунулся в сон, и не заметил, как оказался в другом месте, в другом часовом поясе, с другими людьми.
Прибыл я рано утром. Всё просыпалось, а мне предстояло странствие сквозь городские дебри в тихую местность с маленькими домиками, казалось, низкими людьми, шумом океана и мягким песком, который съедал ноги всех без разбору. Маленький автобус, почти пустой, медленно ехал по каким-то разрушенным дорогам. Если бы я не знал, где нахожусь, подумал бы, что очутился в джунглях. Вокруг было много зелени – она сверкала очень ярко посреди пасмурного дня. За рулём сидел темноглазый смуглый мужчина с волосами до плеч, в которых виднелась маленькая тоненькая косичка с вплетенными в неё цветными ниточками.
-Далеко едешь? – спросил он, с каким-то странным акцентом.
Я назвал деревню.
-Записывать что будешь? К нам часто ездят записывать всякие байки местные.
-Наблюдать.
-Шпион, что ли, какой? – он прищурил глаза.
-Нет, - я улыбнулся его подозрительности, - писатель.
-Это хорошо.
Дальше ехали молча. Я смотрел в окно. Океан переливался тёмно-синим и тёмно-серым вперемешку с изумрудно-зелёными оттенками – ярко и насыщенно. Бешено он бил волнами о берег, не заботясь о чувствах песка и мелких крабов, стараясь только выразить всё, что он чувствует. Резко контрастировало с океаном бледное белое небо. Песок шуршал под ногами людей, которые в такую рань уже что-то делали.
-Для города может и рань, а для нас девять утра – уже полдень, - сказал водитель.
Я попал в новый мир, полный тайн и волшебства.
IV
Я вышел из автобуса. Тот оставил пыльный след за собой и уехал обратно, в город, искать новых желающих. Но, заметив, что водитель остановился, проехав около метра, и зашёл в кафе, я понял, что их не так уж много.
Это было действительно необычное место – я оказался среди огромного пляжа. Солнце уже проснулось и яро бросало лучи на океан, который уже тихо и медленно шумел волнами, вняв жалобам крабов. Я стоял прямо возле воды, а сзади меня простиралась деревня-резервация. Маленькие дома, один ниже другого, озадаченно смотрели на меня, как на пришельца. Я улыбнулся – кажется, я нашел тот рай.
Как только я снял ботинки, песок тут же съел мои ноги.
-Должно быть, вы – Дэвид, - послышался голос сзади.
Я обернулся и увидел старика, который, несмотря на морщины, исполосовавшие его лицо, выглядел очень молодо. Он был русоволосый, в свободных штанах цвета хаки и рубашке с каким-то узором – то ли это были растения, то ли просто человеческая фантазия. Я понял, что этот старик и есть Уонэхтон, который говорил со мной по телефону, и вот я вижу его вживую. Это забавно, когда ты слышишь голос, представляешь его обладателя и вот, он перед тобой, можно оценить насколько твой ожидания оправдались.
-Уонэхтон? – спросил я, уверенный, что не ошибся.
-О, конечно! Так этот старик и встал. Я – Вемэтин, приятно познакомиться, - и он протянул мне руку. Рука была человека работящего: грубая, шершавая, но сильная и добрая.
-Дэвид, да, - сказал я, пожимая его руку.
-Уонэхтон попросил тебя проводить, - сказал Вемэтин, - я кто-то вроде его брата, он живёт недалеко от меня, дрыхнет вечно до потери пульса! Приличные люди уже десять дел сделают, а он только глаза продерёт. Знаете, сложно с ним. Всегда сложно было.
Я засмеялся над собой и своим воображением, над Уонэхтоном, который, наверное, до сих пор спит. Вемэтин велел мне взять ботинки и идти за ним. Пройдя через пляж, мы быстро поднялись по небольшой лестнице из деревянных досок, которая повидала, наверное, тридцать поколений ног. Она вывела нас на узкие улочки, которые сложно было назвать улицами. Люди ходили вдоль и поперек, не признавая никаких правил дорожного движения. Каждый был чем-то занят: кричали, ругались, переносили корзины с фруктами и выкрикивали цену своего товара.
-Это рынок, - сказал Вемэтин, - самое адское место. Отвернешься, и уже купил всё, что тебе не нужно! Нам сюда, - он шмыгнул в узкий туннель между домами. Быстро ступая по кривой брусчатке, мы шли прямо под жизнью других людей. Из окон высовывались лица, губы шептались, а руки указывали на меня.
-Не обращайте внимания, Дэвид, - Вемэтин увидел какую-то женщину в окне и показал ей кулак, та сразу исчезла, рассерженно ворча себе под нос, - в таком месте жительства, как наше, любой приезд чужого – событие. Добро пожаловать!
Мы вышли на улицу, где казалось, вообще никто не жил. По сравнению с рынком и жизнью, бьющей там, здесь было слишком тихо.
-Дом моего брата, тебе туда Дэвид, - сказал Вемэтин и исчез.
Дом был невысокий – одноэтажный, с чердаком. Стены какого-то песочного цвета – просто дом и ничего больше. Подобие газона, заросшего когда-то давно. Ни забора, ни калитки. Окна широко открытые, как удивленные глаза. Я подошёл к двери и постучал.
УОНЭХТОН
V
Я резко подскочил, почувствовав утренний воздух через открытую форточку, когда на часах было уже девять утра, я понял, что проспал. Проспал! Я! По моим грубым аналитическим подсчетам, сегодня должен был приехать Дэвид. Внутри подскочило очередное старческое чувство – будто ждал английскую королеву – нужно было привести дом в порядок за короткое время. Очередная попытка дня ударить меня в грязь лицом. Пунктуальность меня сегодня подвела, но я надеялся, что она подведет и Дэвида.
Я скинул валявшиеся на диване вещи в шкаф и открыл окно, чтобы проветрить душное узкое пространство. Понесся на кухню, чтобы приготовить кукурузную кашу с корицей. Закончив, я скинул посуду в раковину и попытался отмыть её за считанную долю секунды, оставив, конечно, жирной и недовольной. Каша была готова, осталось прийти порядок самому – и я метнулся в ванную.
Когда в дверь постучала эта самая английская королева, из-за которой поднялся весь шум, я сидел в кресле в своём старом халате, пахнущий ванилью из-за нового мыла, и выкуривавший уже сотую сигарету.
-Открыто! – крикнул я, потому что был не в состоянии встать. Если бы я встал, то свалился бы от волнения, потому что в этот чёртов дом уже миллион лет никто не приходил. А английская королева была таким долгожданным гостем, что я даже открыл новое мыло.
ДЭВИД
VI
В ответ послышалось:
-Открыто!
И я вошёл. Странный запах: как будто ванильного геля для душа, сигаретного дыма и корицы. В прихожей было пусто. А в гостиной я заметил человека, сидящего в кресле. Уонэхтон курил сигарету, водя пальцами по замусоренной пепельнице.
УОНЭХТОН
Дэвид удивленно оглядывал меня и пытался уладить спор между ожиданиями и реальностью. Как бы мне хотелось знать, чего он ожидал! Но старческая вежливость с каждым годом становилась всё сильнее, заглушала юношескую нетерпимость, которая позволяла мне дико выкрикивать все интересующие меня вопросы. Теперь, я уже почти простился с ней.
Никогда не хотел стать таким старым. Но стал и сам не заметил. Дэвид, наконец, очнулся, отвлекая меня от моей древности и начал стрелять в меня юными прямолинейными вопросами.
ДЭВИД
Он медленно покачивался, когда я поздоровался с ним, продолжал медленно качаться, когда я представился, а когда я сел на диван напротив него, вдруг остановился и сказал:
-А, это вы, Дэвид!
-Да, - удивленно выдавил я, - именно.. Уонэхтон.. простите, не знаю, как вас по фамилии… мистер?
-Называй по имени, имя же значит больше, чем фамилия, - отозвался он, потушив сигарету, - так что бы вы хотели узнать? Зачем приехали?
-Как-то я наткнулся на вашего брата, он так сказал, по крайне мере, - уточнил я, - в Англии, он продавал рыбу.
-Значит, не купили, - усмехнулся Уонэхтон.
-Не купил, - я улыбнулся, заметив, как он оживился, - но я тогда очень заинтересовался вами.
-Почему? Меня ведь там не было.
-Да, но когда я не купил рыбу, он так разозлился, видимо, у него был плохой день. Он начал кричать, что он работает, старается, и ничего у него не выходит, а вы, мол, старый мечтатель, и всё-то у вас так хорошо, хотя ни черта вы не делаете.
-И вы решили написать об этом, я для вас хороший материал.
-Нет, вы не материал, вы просто очень похожи на меня, - ответил я, - ваш брат сказал, что вы пишете. И это ассоциируется у него с баловством, ничегонеделанием, это задело меня, многие считают, что писатели только курят траву и спят. А потом вдруг сядут, напишут рассказик, и готово.
Я закончил, а Уонэхтон молчал. Продолжал молчать очень долго, мне казалось, что он куда-то ушёл, бросив свой костюм, ушёл гулять по горам Тибета, путешествовать вольно, не таская за собой тело.
-Так вы пишете? – попытался я вернуть разговор к жизни.
-Да, пишу.
-Но не печатаетесь, почему?
-Я пишу для себя, - ответил он спокойно и снова стал раскачиваться в кресле. Ему было лет под семьдесят, но выглядел он моложе, - что именно вы хотите услышать, Дэвид?
-Вашу историю, - ответил я, - знаете, то, с каким усердием проклинал вас брат, пытаясь продать мне рыбу, привлекло меня, я подумал, что это не просто так. Не просто так он это, значит, чем-то вы вышли лучше и всё же он вам завидует.
Он посмотрел мне в глаза, поднял одну бровь и улыбнулся:
-Ха!
Потом замолчал. Молчал он минуту и в эту минуту я успел разглядеть комнату, в которой мы находились. Диван у стены, напротив кресло, баюкающее Уонэхтона. На стенах были обои светло-персикового цвета, без узора, просто обои. Часы висели прямо над низким шкафом из тёмного дерева, дверцы которого были приоткрыты. У окна стоял второй большой шкаф, но без дверок. Такого же тёмного дерева. В нём стояли книги, много книг, а внизу, в полке, которая уходила куда-то вглубь, прятался старый проигрыватель.
-Что ж, Дэвид, - сказал Уонэхтон, отвлекая меня от интерьера, - ваша комната будет на чердаке. Там самое место для того, чтобы вышло что-то хорошее. По-настоящему хорошее, Дэвид, иначе, я выгоню вас и буду отрицать наше знакомство, - он улыбнулся краешком губ, - идемте.
Мы поднялись по очень узкой лестнице, которая с каждой ступенькой становилась всё ближе к потолку. На чердаке стояла кровать на пружинах, возле окна красовалось кресло, обитое каким-то коричневым материалом, рядом старый журнальный столик, на котором стояла ваза с цветущей водой болотного цвета, сами журналы за разные годы валялись в стопках на полу. В окно светило солнце, заставляющее пыль летать и блестеть. Был ещё старый не работающий холодильник и маленькое, будто детское, трюмо.
-Здесь было многое написано, - промурлыкал Уонэхтон сквозь воспоминания.
Я поставил свой рюкзак на пол:
-Расскажите мне?
-Да, но сначала нужно позавтракать, вы должно быть голодны, Дэвид. Дорога была дальняя, да и смена часовых поясов, - он подошёл ко мне и похлопал по плечу, как старого знакомого, - жду вас на кухне.
И он вышел. Странно, но что-то в нём было, будто он был вовсе не старик, а молодой парень, как я, он быстро нашёл со мной общий язык, он не был стар, он был молод. Даже моложе меня.
УОНЭХТОН
Когда я спускался с чердака, где оставил Дэвида отдохнуть и собраться с мыслями, я ругал себя за свою старческую манеру говорить о часовых поясах и о том, что это хоть как-то влияет на самочувствие. Было время, когда я менял эти пояса каждый день и ничего не ощущал. Эти пояса придумали люди, которым
непременно, всегда, в любую эпоху, нужно было как-то да поделить нашу огромную планету. Моя старость так же пинала меня под зад, напоминая, что я приготовил кукурузную кашу, и она уж никак не должна пропасть. Я ненавидел это в себе, но оно постоянно выскакивало, откуда ни возьмись, как бы я ни пытался с этим бороться.
На кухне было просторно и светло, не так душно, как на чердаке. Я поставил на круглый стол две миски с кашей. Дэвид спустился почти сразу и сел за стол.
-Мы начнем с точки, - сказал я, пытаясь как-то продолжить наш разговор. Я хотел объяснить ему всё правильно, чтобы он понял мою историю, раз уж так хотел услышать её.
-Почему с точки? – спросил он удивленно.
-Потому что всё всегда начинается с точки. Из космоса Земля смотрится точкой. Мы, находясь в животе матери – точка. Мать, которая носит нас, издалека тоже точка. Мы все точки, если смотреть издалека. А любая история начинается издалека, поэтому с точки и начнём.
Я почувствовал некоторое удовлетворение, когда сказал это Дэвиду. Он внимательно смотрел на меня, а я мешал кашу ложкой, боясь поднять глаза, я только чувствовал его сосредоточенную работу мысли. Мне нужно было кому-то сказать это, но сказать было не кому, вряд ли кто-то понял бы. А теперь у меня появилась такая возможность, мне хотелось кричать от радости, плакать, вскочить и обнять этого странного английского человека, но я лишь сказал:
-Ешьте, Дэвид. Потом поговорим.
ДЭВИД
V
После завтрака я пошёл в гостиную, но Уонэхтон остановил меня:
-Давайте пойдем на чердак, Дэвид, там я чувствую себя лучше.
Я кивнул. Мы снова поднялись по узкой лестнице и очутились на самом верху дома. Уонэхтон сел на кровать, а я устроился в кресле.
-У вас нет диктофона, Дэвид?
-Я люблю записывать, - ответил я смущенно.
-Это верно, - лицо Уонэхтона как-то смягчилось, будто одобряя отсутствие у меня диктофона, - какая же техника передаст всё так, как ваш собственный почерк. Итак, откуда мне начать?
-С точки, - я улыбнулся.
-Ах да, - он рассмеялся, - моя мать была кухаркой. Она жила здесь с самого рождения и до самой смерти. А отец был моряком, проезжавшим мимо. Так, знаете, бывает. Война только закончилась, и он был проездом в нашей деревне. Отец был англичанин, вот как вы. Встретил мою мать, случайно, и так же случайно появился я. В январе 1946 года.
Я старался успевать за его словами, хотя говорил он медленно, как бы качая на языке каждый звук и каждое слово. Иногда он делал паузы, будто вспоминая какую-то важную деталь, но не говорил о ней, потому что она была слишком маленькой и слишком важной, чтобы говорить вот так сразу.
-Нас всегда учили любить свою малую родину, говорили, что мы коренные жители не только деревни, но и всего материка, что нас мало. Все дорожили традициями. А я не хотел. Когда мне было шесть, мать часто оставляла меня у своей подруги, в канцелярском магазине. Там я нашёл карту, совсем новую, и мне захотелось уехать в самое сердце Америки.
-В Нью-Йорк?
-Именно, Дэвид, в Нью-Йорк. С этого и началось. У меня был друг – Джейсон. Я притащил ему эту карту и вот на этом самом чердаке мы решили бежать в Нью-Йорк. На карте расстояние казалось плёвым, но только мы не знали, что на самом деле это огромное количество километров.
Я сделал маленькую пометку в блокноте «Уонэхтон 1952 год» и снова ударился в слух, аккуратная записывая всё, что он говорил.
-Я нашёл кусок колбасы и хлеб. Джейсон принёс рыбу, которую я терпеть не мог, но всё же. Пить решено было из попутных источников. Представляете, как меня захватило? Я был ребёнком, начитавшимся Тома Сойера, и жаждал приключений, не понимал, что это всё не так уж и просто. Но когда ты ребёнок всё кажется проще, чем потом. Когда все уснули, мы пробрались на пляж. Одеты были плохо, с мешками, в которых лежала еда. Мы были так счастливы, что куда-то сбегаем, что у нас есть тайна.
И всё началось с точки. Мы увидели слабый огонёк впереди и просто пошли на его свет. Казалось, что это Нью-Йорк светит нам, чтобы мы быстрее его нашли. Ночь была очаровательная. Знаете, Дэвид, такая ночь, когда вы просто проваливаетесь в небо с его серебристыми созвездиями, и не можете ничего говорить, потому что молчание в этот момент – это что-то вроде уважения. Вашего уважения к природе.
Мы шли около часа, а потом устроили привал. Подрались из-за того, что оба хотели быть Томом, а не Гекельберри. Я лежал на песке и смотрел в звёздное небо. Клянусь вам, Дэвид, я больше никогда в жизни не видел такого неба. Знаете почему? Потому что тогда оно было освещено моим детским взглядом, моим чувством приключения, мной. А потом такое исчезло. Нужно ловить это, Дэвид. Если вы поймали это, вы самый счастливый человек на земле.
Мы уснули. А на утро точка, за которой мы шли, погасла. Как сейчас помню, Джейсон уселся на песок и стал рисовать палочкой карту, по которой нам нужно идти. Он ткнул в песок и сказал, что здесь Нью-Йорк и положил туда ракушку, самую красивую, какая была на пляже.
-Давай поедим что-нибудь, - он раскрыл мешок, и сразу запахло рыбой. Отвратный запах, до сих пор помню, и терпеть не могу рыбу. Джейсон принялся есть, а я достал свою колбасу и закусывал хлебом. Мы наелись, съев половину нашего продовольствия, и двинулись в путь с полными животами.
Было очень жарко. Было лето, забыл сказать. Кажется, июль. Мы шли по песку, который сжигал ступни, затягивая их по щиколотку, от чего идти становилось всё тяжелее. Джейсон, как и я, очень стойко это переносил. Наверное, он был единственным другом, который во всем меня поддерживал. У него была такая же страсть к приключениям, такое же ощущение мира, как у меня. И я больше никогда не встречал такого человека.
А к вечеру мы уже ушли очень далеко, но где мы были, не знали сами. Тогда мы снова начертили карту и разобрались куда идти. Знаете, Дэвид, это очень забавно, смотреть теперь на эти события. Ведь мы понятия не имели, где находимся. Нам казалось, что когда мы чертим эту карту, она всегда правильная.
Мы снова увидели точку. Она светилась ещё ярче, и мы думали, что мы у цели. Решили идти ночью, чтобы видеть этот путеводный огонёк. И мы шли.
-Мы, наверное, будем как Колумб.
-Сплюнь, дурак! Я не хочу открывать не то, что нужно. Я хочу открыть Нью-Йорк.
Тут Уонэхтон замолчал.
УОНЭХТОН
Я остановился:
-Дайте мне воды, Дэвид.
Он ловко повернулся к трюмо, взял графин, налил в кружку и протянул мне. Я выпил немного и понял, что вовсе не хотел воды. Я молчал, пытаясь прийти в себя. Мне трудно было говорить дальше, потому что я знал, что будет дальше. Если не знаешь – проще. Идешь, говоришь, без страха и сомнений.
-Вы в порядке? – спросил Дэвид.
-Да, - я постарался улыбнуться, - просто не часто это вспоминаю.
Вот уж действительно не часто. Пока не приехал этот англичанин, вообще было затишье. А теперь вот, он приехал и начал ворошить мои воспоминания. И я даже сам удивлялся, как хорошо всё помню. Я помню, что шли мы очень долго.
-Мы шли очень долго, - начал я, чтобы уверить Дэвида, что всё действительно в порядке, - и решили искупаться. Было тепло и очень темно. Я хорошо плавал, а Джейсон нет. Только мне он об этом не сказал. Я заплыл далеко, туда, где ноги уже не достают дна. И дразнил его. А он сдуру поплыл за мной. Только очень неумело, но я этого не замечал – орал слишком громко. Океан тогда был черный и шумный – ни черта не видно. И когда я прекратил орать, почувствовал только, как Джейсон где-то сзади шлёпнул меня по спине и всё. Я обернулся, а его нет нигде. Я орал тогда ещё сильнее. Так же сильно орал потом только один раз в жизни. Но он не отзывался. Тогда я стал нырять. А тут ещё ветер поднялся.
Я замолчал, потому что почувствовал солёную воду в носу, почувствовал, как щиплет глаза. Ветер срывает с меня остатки духа, и я весь мокрый и маленький. Дэвид внимательно смотрел на меня, а я не мог собраться с духом. Я снова был по горло в воде, потерянный и измученный.
-Я нырял и открывал глаза. Вода кругом и ничего больше, - я взял стакан с водой, и посмотрел сквозь него, - Пузырьки большие и маленькие. Океан шумел, как будто в шторм. Обычно в такую погоду моряки прячутся в трюме, - я выпил воды, - Я захлебывался, и одновременно плакал, кажется. Мне было очень страшно, Дэвид. А Джейсона нигде не было. Я провёл в такой панике два часа, мотаясь то туда, то обратно. Но не мог его найти. Потом я так устал, что просто лег на спину и думал – утону тоже, раз его нигде нет! И к чёрту этот Нью-Йорк! Погибну, как отважный, и не брошу Джейсона. Это ведь так страшно – уходить одному. И я лежал так. Вода хлестала меня по лицу, а я отплевывался, вытирал руками раскрасневшиеся глаза. И вдруг резко снизу в меня что-то упёрлось. Я испугался, перевернулся…
Я снова взял паузу, а Дэвид перестал писать. Звук карандаша по бумаге прервался, и мы снова сидели молча. Я хотел продолжить, но чувствовал, как щиплет глаза, как Джейсон тихо упёрся в мою спину. Дэвид терпеливо ждал.
-Это был он. Знаете, Дэвид, такой спокойный, бледный или синий, просто упёрся в меня. Случайно. Всплыл. Я смотрел на него и орал: Джейсон! Зачем же так пугать, идиот! Открывай глаза! Нам ещё искать дорогу! Я орал так и тряс его. А он молчал. И тогда я понял, что он уже не очнется. Просто смотрел на него и не мог ничего поделать.
Когда пришел в себя, потащил его на берег. Мы упали вместе на песок и лежали так очень долго. И я рассказывал ему про звёзды, а он молчал. Лежал с закрытыми глазами, но я уверен, что всё видел. Домой я тогда не вернулся. По крайне мере сам. Нас нашли через день, я так и лежал с ним и всё. Говорил про звёзды, про солнце и про что-то ещё. Потом меня посадили под домашний арест. А я и рад был. Сидел в комнате и ни с кем не говорил. Меня наказали, как будто я его убил. Специально. И тогда я решил топиться.
Я усмехнулся, вспоминая себя.
-Да, теперь это звучит, может быть, глупо. Но тогда. Тогда я был очень растерян. Ночью сбежал из дома и орал, чтобы океан сожрал меня со всеми потрохами. Просто заплыл далеко и орал. Но вода была спокойна, как никогда. Назло мимо плыла какая-то лодка. Они-то меня и вытащили. Я барахтался и кусался, но они всё равно меня вытащили.
Я замолчал. Дэвид налил ещё воды. За окном стемнело.
ДЭВИД
Ночь была очень холодная. Уонэхтон уснул на чердаке – казалось, что этот рассказ его очень измучил. Я вышел на улицу. Вокруг было всё тихо. Ещё тише, чем днём. Звёзды сияли сильнее, чем в Лондоне. Казалось, что они здесь ближе к Земле. Мне так казалось. Холодно было жутко, будто резко наступила осень. Воздух – свежий. Я сел на крыльцо и уставился вверх. Забылся, если честно, как вдруг услышал, как меня зовут.
-Эй! Эй! Ты чего тут расселся?
Я повернулся и увидел Вемэтина.
-Что, замучил он тебя? – усмехнувшись, он сел рядом со мной.
-Нет, просто уснул на чердаке, а я вышел подышать.
-Да ладно, признайся, замучил. Он всех нас замучил.
-Вы его родной брат?
-Нет, я ему седьмая вода не киселе, но жил с ними. Мои родители погибли, и меня прибрали к ним, - он снял кепку и потёр затылок, - Мне тогда было пятнадцать, знаете, кровь бурлит. А тут он. Ему тогда стукнуло восемнадцать, но родители его уже давно потеряли.
-Как?
-Да бунтарь несчастный, этот Уонэхтон. Мы его звали Уон. Тогда все слушали Битлз и разъезжали в кожаных куртках, боролись за мир и всё такое. А он был просто невыносим. Но не для меня, а для родителей. Я за ним везде таскался, а он вечно сядет на свой мотоцикл и уедет чёрт знает куда, и ищи его потом. Ходил такой, волосы назад зачесывал, кожаную куртку нараспашку носил. Даже когда холода ударяли. Один раз приехал утром, а все его ждут, устали от его выходок. Школу он бросил. И вот он зашёл в дом, сел в кресло, и когда его спросили, чем он хочет заниматься в жизни, знаете, что он ответил? Как думаете, Дэвид? «Я просто хочу ездить на своём мотоцикле» - так просто, глядя в окно на развернувшееся утро. Наверное, ему просто надоели эти разговоры о том, кем ты хочешь быть, чего ты хочешь добиться, о том, что нужно делать дело, думать куда идти и чем заниматься, потому что это, чёрт возьми, сложно!
Вемэтин замолчал. Я тоже молчал.
-Его второй брат, тот, что рыбой торгует, до сих пор ведь ненавидит его за это. Уон ведь живёт для себя, а тот бесится, что так не может. Знаете, что я вам скажу, Дэвид, вот этот чёртов Уон, – он ткнул пальцем вверх, указывая на чердак, - умнее всех и прожил жизнь гораздо круче всех нас вместе взятых. Потому что вместо того, чтобы думать, нужно пробовать. Он пробовал, пока все думали, чем бы таким заняться. Чёрт!
Он снова замолчал и уставился в небо:
-Звёзды сегодня как всегда красивые. Но холодно. Мне идти пора, Дэвид. Доброй ночи, - и он пожал мне руку. Я видел, как он поднялся вверх по улице и свернул куда-то. Стало тихо. Тишину больше никто не нарушал голосом. Только ветер бешено свистел, срывая с меня последние мысли.
VI
Утро наступило на удивление быстро. Я проснулся от яркого солнца и понял, что уснул в кресле. Как только открыл глаза, увидел, что Уонэхтон уже не спит – он сидел напротив и внимательно смотрел на меня.
-Доброе утро, - сказал он, - как спалось?
Я посмотрел на часы: четыре утра.
-Мне сказали, что вы просыпаетесь очень поздно, чуть ли не в обед.
-Иногда, Дэвид, людям лучше не знать, во сколько ты просыпаешься. Так можно удержать хоть немного личного пространства, - он улыбнулся.
-Значит, просыпаетесь вы очень рано.
-Да, всё чаще теперь. Вот раньше, в молодости, да, продирал глаза к обеду, - он засмеялся, - Вы, наверное, не выспались? Если хотите, можете досыпать на чердаке.
-Нет, всё в порядке, я не хочу.
-Хорошо, тогда идемте перекусим.
Он подошёл к плите, поставил сковороду и залил её маслом. Потом разбил два яйца и размешал их в глубокой тарелке, порезал хлеб и начал медленно обмакивать хлеб в яйцо и класть на сковородку. Вскоре на сковороде приятно зашипело, а потом начало щёлкать. Он поставил на стол полную тарелку жареного хлеба. Налил полные кружки горячего чаю и поставил передо мной сахарницу:
-Заметил, вы не любите чай без сахара.
-Да, - улыбнулся я, поражаясь его наблюдательности, - спасибо.
Утро было солнечное и заставляло пыль, напарываясь на яркие лучи, летать в воздухе. Уонэхтон быстро съел хлеб и откинулся на спинку стула.
-Ну, Дэвид, что вы хотите услышать сегодня?
-Я думаю, вы сами выберете историю, - сказал я, доедая хлеб, - очень вкусно.
-Это меня научила готовить одна женщина, вернее тогда ещё девочка. Мне тогда было лет одиннадцать или двенадцать. Давайте прогуляемся на пляж, Дэвид?
-Да, с удовольствием.
-Я там расскажу лучше всего.
Уонэхтон встал и подошёл к шкафу. Надел старую клетчатую бейсболку и жилетку цвета хаки. Мы вышли из дома – было очень тихо. Мягкий ветер и такое же солнце. Шли через рынок – там уже в такую рань было много народу. Крики, мухи, стук денег о деревянные прилавки. Ежедневная суета, которая заставляет тебя теряться и забывать о том, кто ты такой.
На пляже было тихо. Уонэхтон уселся на сырой песок, совсем рядом с водой. Я сел рядом.
-Не бойтесь замарать штаны, Дэвид, оно того стоит. Смотрите.
Я посмотрел вперед. Океан тихо шумел. Так тихо, как ничто на свете не шумит. Он был тёмно-зелёный в лучах утреннего солнца. И тут мир казался совсем иным. Именно тут ты можешь понять, кто ты есть.
УОНЭХТОН
Я смотрел, как лицо Дэвида меняется, когда он заметил океан во всей его красоте. Было жаль перебивать это, но я должен был рассказывать. Сам не знаю, зачем на это согласился. Я немного отвлекся, как заметил ожидающий взгляд Дэвида и решил начать.
-После школы мне редко хотелось возвращаться домой. Я рано понял, что хочу писать. Знаете, Дэвид, исписывать листы бумаги сплошь, не оставляя даже маленького пустого места. И я хотел писать о настоящем, чтобы все листы были наполнены историями, которые не покажутся дешевыми и не искренними. В то время, как все мальчишки гоняли в футбол, я писал. Со мной мало кто дружил – обзывали писакой. Дома тоже давали леща, потому что я не учился, а писал истории. Отец этого терпеть не мог. Мать всегда поддерживала его, иногда, даже переступая через своё мнение.
Я немного помолчал, пытаясь вспомнить их лица, но не смог. Они остались каким-то мутным пятном, совсем холодные и забытые.
-Был апрель. Холодно, но солнечно. И я сидел у школы – уроки кончились, а я сидел – не хотел идти домой. И ко мне подошла Аманда. Аманда Уорнер. Она села рядом и спросила, почему я не иду. Ну я и рассказал ей. Тогда она пригласила меня к себе. И вы знаете, когда она смотрела на меня, так просто со мной говорила и приглашала в гости, мне кажется, я влюбился в неё. У неё были светлые волосы, соломенные, но это в хорошем смысле, и синие глаза. Она-то и научила меня жарить хлеб, Дэвид, который вы только что ели.
Я повернулся – Дэвид смотрел на меня с какой-то нежной улыбкой, улыбкой восторга, восторга над стариком, который вспомнил свою первую влюблённость. А я до сих пор её помнил – точно помнил лицо, веснушки, глаза, ресницы и даже уголки улыбки. Странно и немного ненормально, когда человек так сильно запоминает кого-то. Иногда, даже больно.
-Мы пришли к ней, и она усадила меня за стол и попросила подождать, пока она готовит. Она делала это с таким серьёзным видом, будто готовить ризотто или фаршированные перцы. А на самом деле просто жарила хлеб. Так часто бывает в жизни, что человек делает с серьёзным видом то, что на самом деле просто. Но она делала это замечательно.
Мы если этот хлеб потом и не могли доесть. Она, представляете, пожарила целую буханку. Аманда спрашивала меня, что я пишу, и я рассказал ей первой. Я ей доверял, кажется. Даже рассказал ей про Джейсона. После этого, разумеется, я написал и про Аманду. Теперь понимаю, что мои истории были чем-то вроде дневника, только с большой долей фантазии. В один прекрасный день эти рассказы нашли мальчишки, отобрали их у меня и побежали на пляж. Они выкрикивали цитаты, бросая после этого листы в океан. Я стоял в стороне и смотрел на них, мне хотелось избить их всех до смерти. Но я просто снял ботинки и куртку, растолкал всех и поплыл собирать свои листы. Они опешили – не ожидали такого. А я собирал листы, дрожа от холода. Им это быстро надоело, и они ушли. Но когда я вылез из воды, увидел Аманду. Она держала мою куртку:
-Давай скорее, ты заболеешь.
И знаете, Дэвид, таких слов иногда достаточно, чтобы понять, что ты кому-то дорог. Не нужно этих признаний и всего прочего – это увидишь в действиях человека, иногда даже в грубых замечаниях. Это было до чёртиков приятно. Она отвела меня к себе – дома нельзя было показываться в таком виде. Я сидел в каком-то девчачьем фиолетовом халате на кухне и ел жареный хлеб. Листы мы разложили на окне, хотя их не удалось спасти – чернила растеклись, я все же сохранил их. Иногда то, что написано, остается, даже если чернила смываются. Листы сохранили ту историю: про меня и Аманду. Когда я просто смотрю на них, вспоминаю каждое слово.
Я задумался. Мне вдруг дико захотелось побежать, достать эти листы и смотреть на них, упиваясь своим прошлым. Я посмотрел на часы, подумав, что уже пора идти. Или просто хотел так думать?
ДЭВИД
-Пора идти, – сказал Уонэхтон, посмотрев на часы, - семь утра. Солнце скоро начнет палить, да и люди выйдут топтать пляж.
Мы поднялись по лестнице и снова миновали рынок. Дома Уонэхтон уселся в кресло и закурил:
-Курите?
-Нет, - ответил я, садясь напротив.
-Хорошо, - сказал он, - я начал курить давно, уже и не помню когда. Никому это не нравилось. Я вообще не нравился моим родителям, а они мне. Знаете, когда говорят, что родителей не выбирают – вот это уж поистине про меня.
-Как же? Вы их совсем не любили?
-Не знаю, любил, наверное, - Уонэхтон задумчиво уставился в окно. Он сидел так минут десять, потом потушил сигарету и недолго смотрел, как дым от неё поднимается вверх из пепельницы. Было очень тихо и пасмурно. Уонэхтон, кажется, сильно задумался. Я внимательно смотрел на него, а он на дым.
Он не был седым. Волосы доходили до лопаток, и блестели коричневым при дневном свете, а вечером казались насыщенно-чёрными. Глаза были серые, как будто мутные, как вода, в которой размешали белую краску. Но удивительно ясные. В них было видно всего Уонэхтона. Нос – крючковатый, опущенный вниз, будто созданный искусно различать запахи. Губы тонкие – одна маленькая бледная полосочка. Под глазами и на щеках были глубокие морщины, придававшие лицу какое-то благородство. Шея была в полосках, которые как будто делили её на зоны. Катык торчал, крича о своей независимости. Уонэхтон вдруг оторвался от дыма, который почти исчез:
-Как и у всех людей, у моей матери были странные привычки, доставляющие ей радость. Она собирала баночки из-под кукурузы, снимала с них этикетки и красила в разные цвета. А потом в эти баночки она сажала кактусы. Странное увлечение, скажете, но это единственное, что мне нравилось в моей матери, Дэвид. И я всегда старался сбежать из дома. Уехать далеко, не думать обо всём. И когда мне просили рассказать про родителей, я всегда говорил, что моя мать – коллекционер кактусов, а отец – пират.
Он опять ненадолго замолчал.
-Сейчас я вспоминаю, пытаюсь понять, что я тогда переживал. Но увы, так как чувствуешь в первую секунду, уже никогда не почувствуешь. Нужно ловить это, Дэвид. Второго такого не будет. Всё, что ты ощущаешь сейчас очень ценно, потом это притупляется, обшивается воображением, которое появляется каждый раз, когда ты кому-нибудь это рассказываешь. И всё становится другим, уже не таким истинным и реальным. Нужно наслаждаться каждым чувством сию минуту. Никогда этого не забывайте.
Я тихонько кивнул, отрываясь от своих записей. А он снова уставился в окно. Наверное, его до сих пор манили дороги, воздух и огромное пространство океана.