1
Миновали умилительные праздничные дни – Рождества Христова, затем Крещения Господня – благодать ушла, начались суровые будни, полные искушений.
Средних лет бездетный муж, Саша Горевой почувствовал это в первый же день. Началось оно, где-то в районе 9:30. И, как всегда, начала бузу Лёлечка Корниевская. Ох, уж эта интеллигенция – вечно она: то вылупится, то вспучится.
Впрочем, нет – начал бузу Берзяков, регулярно сочиняющий стихи и, видимо, за отсутствием иной публики, читающий свои произведения сослуживцам. Вот, именно здесь, в этот момент, после прочтения Берзяковым очередного-нового, и вступила Корниевская.
- Замечательно, Герман, браво!.. А знаете, я вчера смотрела передачу о поэзии… потом всю ночь думала – ведь если бы не поэзия, насколько бы мы были беднее…
- Ну, и насколько? – вскинулся Горевой, человек практичный, далёкий от лирических восторгов.
- Намного… ведь поэты – это такие люди… такие люди…
- Какие люди?
- Особенные… – Берзяков, как всегда, обиделся, занервничал. И было от чего – все знали о его тайной связи с Корниевской.
- Да взять хотя бы Пушкина… – вступился Елейченко.
- Давайте возьмём Пушкина! Кто может прочесть по памяти хотя бы одно стихотворение этого замечательного русского поэта, хрестоматийного классика? – Горевой не скрывал иронии.
Трудно поверить, но хор зазвучал, как один голос, точно сговорились, будто месяцами репетировали.
- Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты, как мимолётное виденье, как гений чистой красоты…
В наступившей тишине, казалось, слышно было, как мозги напряглись, вороша глубинные залежи памяти.
Горевой в хоре не участвовал. Его лицо сияло ехидством.
- Это всё?
- Погоди, сейчас… вот, кажется, так: шли годы…
- Нет, это третий… а второй начинается словами: в томленьях грусти… м-м-м…
- Безнадежной…
- Браво, Елейченко! Дальше…
- Дальше не помню…
- Берзяков, помогай! Тебе стыдно не знать – ты поэт…
- Прошу прощения, но я и свои-то стихи по памяти не могу…
Ситуацию спасла Корниевская.
- А давайте в интернете посмотрим!..
Смертельно уставший от споров и компьютерной графики занимаемой должности, Горевой переступил порог дома. Жена встретила мужа блистательной улыбкой, за которой таилась загадка. Муж насторожился, огляделся, и понял – она сдержала слово – начала-таки ремонт. Он пошатнулся и, чуть оттолкнувшись от стены, плюхнулся на обувную тумбочку.
- Что, Сашенька, что?.. что я сделала не так?.. когда-то же надо было избавиться от этого старья… не молчи… прошу тебя, не молчи…
- Это старьё – память… я помню, как мама с папой клеили эти обои, как выстаивали немыслимые очереди за мебелью…
- Боже, когда это было? Что же теперь удавиться в этом музее ДСП, этими выцветшими шаляпинскими обоями?..
Он не ответил, закрыл глаза, откинувшись на стену.
Она не знала что делать. Эта гнетущая тишина, казалось, вот-вот вымотает все оставшиеся нервы.
Она не выдержала и пошла в наступление.
- Я всё уже подготовила… тебе осталось только мебель перетащить… лучше сразу на помойку… открой глаза и не молчи – всё равно обратной дороги нет, если ты любишь меня… скажи, ты любишь меня?.. любишь?..
- Я сгораю в страстях…
- В каких ещё страстях?
- С одной стороны – желание сохранить святость, с другой – готовность совершить грех…
Она психанула, бросилась в комнату, хлопнув дверью. Послышался скрип дивана и шум телевизора. Он понял, ужинать придётся самому.
Сняв куртку, шапку, ботинки, прошёл на кухню. Остро хотелось выпить. Открыл «спиртовой шкафчик» – слово «бар» ассоциировалось с одной давней историей: нагловатый взгляд бармена, трясущего шейкером, и его, Горевого, кулак, достигший челюсти наглеца – затем обратка, штрафные санкции – тягостное воспоминание.
Перебрав взглядом бутылки, остановился на текиле. Забыв о размолвке, крикнул:
- Тань, у нас есть лайм?.. или лимон… а, теперь неделю будет молчать, как рыба об лёд…
Открыл холодильник: «о, свити… это даже лучше… нежнее…»
После третьей, почувствовал, как возвращается к жизни: «…любишь меня, любишь?.. что за дурная манера… а если подумать – люблю или жалею неплодную?.. вопрос… семь лет пыжимся и всё вхолостую… сколько раз говорил, давай из детдома возьмём? – нет, давай ещё попробуем – я молюсь… молится она – на Бога надейся, а сам не плошай… ладно, уступлю с ремонтом, но с одним лишь условием – по окончании этого ужаса сразу в детдом…»
Поужинав, широко улыбаясь и довольно потрескивая суставами пальцев, открыл дверь большой комнаты. Она не отреагировала.
- Я принёс тебе мир… ну, всё – хорош дуться, давай показывай, что выбрасывать… но учти – сразу после этого беспредела едем за мальчиком…
- За девочкой.
- За мальчиком.
- За девочкой.
- Ну, хорошо, пусть будет девочка.
Второй раз за вечер пришлось уступить – неприятное ощущение – долго не мог уснуть – но разве знал он тогда, что после Пасхи, впрочем, на Троицу, она сообщит ему нечто особенное.
2
В ночь с пятницы на субботу с неба, в котором сияла полная луна, сыпалась мелкая снежная пыль. Саша Горевой, покачиваясь и поклёвывая носом, стоял у кухонного окна, смотрел на эти мелькающие в свете фонаря искорки и думал.
В этот день поэт-программист Герман Берзякин принёс в коллектив новый стих. Он рассчитывал прочесть его во время обеденного перерыва, когда все соберутся в трапезной, но Лёлечка Корниевская настояла, чтобы он прочёл немедленно. И он прочёл.
- Называется ЭКОЛОГИЧЕСКИЙ МАНИФЕСТ:
Луны плыли седыми арбузами,
Я ругался с друзьями-медузами
Вдруг откуда-то вышла корова
И сказала мне: здравствуй, Лёва.
Я ответил ей: здравствуй корова.
А она, ни с того, ни с сего, как расплачется,
Мол, кончайте ребята дурачиться,
Для чего мне, скажите, вымя,
Если взяться телёнку неоткуда,
Потому что мой бык отвезён к Микояну,
Чтоб кормить колбасою спьяну
Народ
Вот.
А народ молоко не пьёт –
Пиво пьёт в основном народ.
Вот и скажи мне, поэт Берзяков Лёва
Для чего тогда вымя корове? –
Только лишнюю тяжесть таскать,
Да тоскующим сердцем рыдать.
Я ответил корове этой:
Ты чего пристаёшь к поэтам?
Мы не можем такие вопросы решать –
Можем только стихи сочинять.
- Браво, Герман! – как всегда, вспыхнула Лёлечка, очи её светились любовью.
Горевой махнул рукой.
- Это не стихи…
- А что?
- Чушь собачья…
Лёлечка взвилась. Её очи наполнились яростью.
- Сейчас же извинись, Александр! С поэтами нельзя говорить в таком тоне – они существа тонко организованные и болезненно реагируют. Знаете, сколько их погибло из-за такого грубого обращения?
- Да перестань ты… а если я действительно не понимаю о чём это он тут коровою расшибался… что же мне врать? Тоже мне, медузы-арбузы… нет, вы как хотите, а я так не могу… И почему, собственно, Лёва, когда он Герман?
- Лёва Кайзер – псевдоним, под которым я публикуюсь в интернете.
- А-а-а-ха-ха! – совсем расслабился Горевой. – Он ещё и Кайзер! Господи, что за народ, а ещё конструкторское бюро называется!.. теперь мне ясно, почему мы конструируем такие хреновые…
В этот момент вошёл начальник отдела Аркадий Зиновьевич Финифтьев.
- Так, чо ржём, чо не работаем!..
Все прильнули к компьютерам, изображая трудовую деятельность. В наступившей тишине было слышно, как гудит Тверской бульвар и матерятся рабочие, разбирающие ёлку на центральном дворе.
В обеденный перерыв к Горевому подсел Берзякин и принялся толковать.
- Видишь ли, Саша, твоё недоумение вполне объяснимо. Дело в следующем: поэзия, есть ритмическое вдохновение Любовью.
- А что, бывает аритмическое?
- Да – это проза. Но с поэзией гораздо сложнее… м-м-м… понимаешь, Любовь, а стало быть и вдохновение приходит к нам с Того Света… а Там нет рационального, понимаешь – ни физики, ни математики… поэтому поэзия не укладывается в рамки нашего линейно-рационального мышления…
- Ты это серьёзно?
- Абсолютно. И чтобы снять с сознания эту рац-линейку творческие люди употребляют различные средства… ну там, алкоголь, наркотики…
Горевой пронзительно посмотрел на поэта. Тот заёрзал.
- Ну что ты, что ты… я только водку… с пивом…
По дороге домой Саша зашёл в магазин, купил пива, водка у него была.
С неба, в котором сияла полная луна, сыпалась мелкая снежная пыль. Покачиваясь и поклёвывая носом, он стоял у кухонного окна и смотрел на эти мелькающие в свете фонаря искорки. В пьяном мозгу хаотично кружились слова Берзякина. Выпивка не помогла – он так и не смог понять, почему именно арбузами плыли луны, а главное, откуда и куда.
3
Утро. Январь допевал свою морозную, снежную песню. Саша Горевой посмотрел на термометр: -18. Надел шарф потеплее – в горле начинало першить.
День пролетел незаметно. Так всегда бывает, когда в ход рабочего расписания вмешиваются новые интересные предложения.
Вечер. Он подошёл к двери, достал ключ, но не успел вложить в скважину – дверь отворилась. На пороге стояла сияющая жена. На ней была ситцевая косынка, старая футболка и лосины заляпанные чем-то белым. По всему было видно, что ремонт-обновление жилища доставляет ей колоссальную радость.
Переступил порог, сияние жены не привлекло его внимания.
- А я наблюдала тебя из окна… ты шёл, размахивая руками – разговаривал сам собой… таким тебя я никогда ещё не видела…
- Как говорят тинэйджеры, мозг вынесло…
- Чем?..
- Я наконец понял… мне открылся шифр его послания…
- Какой шифр, чьё послание?
- Понимаешь, он пишет: «Луны плыли седыми арбузами, Я ругался с друзьями-медузами»… друзья-медузы – это мы с тобой и нам подобные обыватели, беспечные потребители – нас ведь не интересует поэзия – нас интересует здоровье, долгота жизни, чтобы комфортно было, чтобы обои были красивые, одежда нарядная, ослепительные сервизы, обволакивающие диваны… а он…
- Да о ком это ты? – ничего не понимаю – объясни толком…
- Есть у нас сотрудник один… поэт… Берзякин… он утверждает, что Любовь приходит с Того Света… в общем, не от мира сего… сегодня, дай, думаю, гляну чем этот святой человек занимается в нашем грешном конструкторском бюро… сижу наблюдаю за ним – на первый взгляд ничего особенно – сидит, сосредоточенно смотрит в экран монитора, пальчиками по клавишам бьёт, как все… думаю, дай гляну втихаря, что у него там… только привстал, вижу Финифтьев уже крадётся, видимо, с той же мыслью…
- А кто такой Финифтьев?
- Начальник отдела… посмотрел, пожал плечами, улыбнулся, подошёл к Лёльке Корниевской, что-то шепнул на ушко, нежно касаясь мочечки… поулыбались, полюбезничали и всё… это меня ещё больше распалило… дождался пока Финифтьев вышел, подхожу к Берзякину, смотрю, а он философа читает – Хайдеггера… спрашиваю, что ты делаешь, Гера? – ищу, говорит, точку соприкосновения поэзии и философии…
- Да-а-а, интересный товарищ…
- Не то слово… если бы Финифтьев за мной заметил такой интерес, ору было бы до девятого этажа и дальше по Тверской-Ямской – а тут ничего – тихими улыбками обошлось… а почему?
- Ты у меня спрашиваешь?
- Нет, манера такая… потому что Финифтьев обожает Корниевскую и ухаживает за ней, а
Корниевская обожает Берзякина и ухаживает за ним, а Берзякин обожает поэзию и ни за кем не ухаживает – он весь в себе – созерцает движение седых арбузных лун и ищет точку соприкосновения поэзии и философии… красавец… на нём всё сходится и от него всё исходит… человек-часы… песочные…
- Но Саша, «Луны плыли седыми арбузами» – это же сущий бред… погоди не раздевайся – мусор вынеси… два мешка и вот связка плинтусов…
- Я тоже сначала подумал, что это бред, три дня мучился, а сегодня мне открылось… движение лун – это же течение времени – времён… седые-арбузные – образ полноты исторических периодов… понимаешь?.. смотрим дальше по тексту: «Вдруг откуда-то вышла корова
И сказала мне: здравствуй, Лёва.
Я ответил ей: здравствуй корова.
А она, ни с того, ни с сего, как расплачется,
Мол, кончайте ребята дурачиться»…
- Бред на бред – бред в квадрате…
- Ну, что ты… не так всё просто… корова – это природа, которую мы – друзья-медузы – ухайдокиваем своими хотелками и пыхтелками… ладно давай, что у тебя…
Саша взял мешки с мусором, плинтуса и пошёл на кухню. Жена открыла рот в изумлении.
- Ты куда?
- Ах, да – извини…
4
Не спалось. Саша смотрел на плывущую в небе убывающую луну и думал о смерти. Эта мысль почему-то пришла к нему, когда они с женой снимали старый пол в приготовленной к ремонту комнате. Оглядывая потом эту пустую бетонную коробку, он тихо произнёс:
- Похоже на склеп…
Жена улыбнулась.
- Не горюй – это временное неудобство…
Он задумчиво повторил:
- Временное неудобство… вся наша жизнь временное неудобство… но ради чего мы терпим это неудобство?..
- Мне отвечать?
- Да.
- Думаю, ради Любви, ради детей…
- Вот, ради Любви, Которая приходит с Того Света и увлекает нас Туда… интересная мысль… значит смерти нет, а есть Любовь, которая служит проводником – ведь и приходим мы сюда Оттуда, когда рождаемся… значит наше место постоянной прописки Там, в Стране Любви, а здесь мы, как бы в командировке…
- У тебя сегодня философское настроение…
- Не знаю… у меня такое ощущение, что я ничего не знаю… вот если я сегодня ночью умру, тебе будет страшно?..
- Что за мысли в расцвете лет?..
- Ты не ответила…
- Конечно, будет страшно… разве не страшно потерять самого близкого человека?..
- Ты сказала потерять?.. но разве я потеряюсь?..
- Господи, да что же это за вечер такой!..
- Нет-нет это очень важно осмыслить… очень важно… завтра поговорю с Берзякиным, он наверняка уверен в этом вопросе…
- Хорошо… прими встречный вопрос…
- Давай…
- А тебе не страшно, оставлять меня здесь одну, не страшно?.. что со мной будет без тебя?..
- Не знаю… надо подумать…
Этим утром Саша Горевой шёл на работу с единственным намерением – поговорить с Берзякиным. И этот разговор состоялся. Но прежде Лёлечка Корниевская сделала ему замечание.
- Саша, ты плохо выглядишь…
- Да?.. а самочувствие, как ни странно, хорошее…
- Я серьёзно…
- А если серьёзно, то глаз не сомкнул… кстати, Герка пришёл?..
- Пришёл… с новым стихом…
- А ты уже знаешь?..
Она посмотрела на него с укоризной. Он сконфузился.
- Извини… когда чтение?..
- Курит… придёт и прочтёт… Саша у меня к тебе просьба – повлияй на него своим примером – ведь ты не куришь – пусть тоже бросает – жёлтый весь уже от этого никотина… да ещё моду взял – самосад курит – какой-то деревенский мужик ему поставляет…
- А я думаю, чем это от него так пахнет…
- Что бы вы понимали… это от вас пахнет, а от меня исходит аромат… настоящего табака… без примеси какой бы то ни было химии…
Берзякин, как всегда, достал из кармана свернутый листок, развернул, прокашлялся и начал читать.
- Называется СМЕРТИ НЕТ.
- Ух, ты, в тему! – воскликнул Горевой. – Да ты ещё и телепат!
- Прошу не перебивать. Итак, СМЕРТИ НЕТ:
Не говори, что страшно умирать
Лишь потому, что страшно за родных –
Боишься без себя их оставлять –
Одних,
Мол, страшно от познания Любви –
Что ты познал Её, они же нет ещё –
Но ведь Она у каждого в крови –
Никто не без Неё…
Задумайся, не от того ли этот страх,
Что не уверен ты в своих словах,
Что ты познал Любви святую силу,
Что пронесёт тебя через могилу?
Горевой первым зааплодировал.
- Браво, Гера! Вот это я понимаю, стихи! Прямо в яблочко лупанул… я всю ночь думал об этом… единственно, к чему бы я придрался – это три «что» в последнем катрене – слух режет…
- Спасибо, Саша, хорошее замечание… я подумаю…
Корниевская шепнула Елейченко.
- Даю голову на отсечение – они подружатся…
- Шеф любит ушки… а я, пожалуй, губки возьму…
- Фу-у-у, Николай Васильевич, фу-у-у…
- Ну, пошутил я, пошутил…
5
Лёлечка не ошиблась – они подружились. После того, как темы Любви и смерти были исчерпаны, Горевой, сдвинув брови домиком, попросил Берзякина:
- Друг, научи меня сочинять поэзию?
- О, Саша, это очень правильная постановка вопроса, ибо сочинять поэзию и составлять стихи далеко не одно и тоже… в том смысле, что поэзия формирует стих, а не наоборот, иначе стих будет, рифмы будут, ритмы будут, а поэзии не будет – кому нужно такое стихотворчество…
- Да никому… разве что бездарям… конструкторам…
Берзякин хихикнул, обернувшись по сторонам.
- Хорошо, что нас никто не слышит…
- Пожалуй…
- Всё так, но извини, брат, я не знаю, как этому можно научить… впрочем, погоди, приведу слова всеми любимого, разумеется, после Пушкина и Ахматовой, Иосифа Бродского… он сказал… погоди, сейчас найду… вот: «Начиная стихотворение, поэт, как правило, не знает, чем оно кончится, и порой оказывается очень удивлен тем, что получилось, ибо часто получается лучше, чем он предполагал, часто мысль его заходит дальше, чем он рассчитывал. Это и есть тот момент, когда будущее языка вмешивается в его настоящее. Существуют, как мы знаем, три метода познания: аналитический, интуитивный и метод, которым пользовались библейские пророки – посредством откровения. Отличие поэзии от прочих форм литературы в том, что она пользуется сразу всеми тремя (тяготея преимущественно ко второму и третьему), ибо все три даны в языке; и порой с помощью одного слова, одной рифмы пишущему стихотворение удается оказаться там, где до него никто не бывал, – и дальше, может быть, чем он сам бы желал. Пишущий стихотворение пишет его прежде всего потому, что стихотворение – колоссальный ускоритель сознания, мышления, мироощущения. Испытав это ускорение единожды, человек уже не в состоянии отказаться от повторения этого опыта, он впадает в зависимость от этого процесса, как впадают в зависимость от наркотиков или алкоголя. Человек, находящийся в подобной зависимости от языка, я полагаю, и называется поэтом.»
- Видишь, и он говорит, без наркотиков и алкоголя никак нельзя… ты вон даже самосад начал курить…
- Здесь не эта мысль главная… нужна конфликтная ситуация – столкновение крайностей – именно в этой точке происходит ускорение мысли и желание выразиться в гармонии…
- Да, я всё понял… буду думать и ждать столкновения…
6
Мороз отпустил, снег присел, синоптики обещали дожди. Многоглавой гидрой ползла по стране эпидемия гриппа. В Москве и ряде регионов ввели карантин. Кто-то из депутатов предложил полностью оплачивать больничные листы. Народу не верилось.
Горевой вернулся с работы, сосредоточенно-озабоченный, отсутствующий в текущей снаружи реальности. Жена не заметила этого – она тоже была вся в себе, в своих квартирных фантазиях.
- Сашуля, привет, мнцуа… сегодня штробим…
Он посмотрел на неё с недоумением.
- Не волнуйся, я всё приготовила: вот защитные очки, вот респиратор, перчатки, а вот болгарочка, с диском по бетону… розетки, подрозетники… да, вот перфоратор, буры, отбойники… разметка на стене… скажи, я умница у тебя?.. любишь меня, любишь?..
Саша опешил… Саша оторопел… Саша остолбенел…
- А завтра нельзя?.. сегодня у меня был очень трудный день – Финифтьев поскользнулся на ступенях при входе, упал, весь бок отшиб, почку, увезли на скорой – меня назначили ВРИО… Берзякин посвятил меня в свои тайны…
- Нет, завтра нельзя – нельзя нарушать ритм дела – завтра, по плану, тянем провода… и провода я купила: вот электрический, а это телевизионный… купим плазму, повесим напротив кровати и…
- Стоп! Замолчи! Или я за себя не ручаюсь!
Он вдруг пришёл в такое страшное раздражение, что мог бы и ударить жену. Он закрыл глаза и стоял покачиваясь, кисти рук сжались в кулаки. Татьяна испугалась, выскочила из квартиры и побежала к подруге на третий этаж.
Оставшись один, Саша ударил кулаком в стену, сел на обувную тумбочку и стал рассуждать о случившемся: «наверно это оно и есть – столкновение крайностей – конфликтная ситуация – предшествие вдохновению… столько энергии, столько энергии… куда её?.. жил бы в деревне, дрова бы пошёл колоть… что?.. поэту должно быть одиноким?..» – в этот момент он не понял, послышались ли эти слова, увиделись ли, или почувствовались, и откуда пришли – понял только, судя по распевному звучанию, что это начало стиха, первая строка.
Жалуясь подруге, Татьяна всхлипывала и размазывала слёзы по щекам.
- На платок…
- Спасибо… я думала, он меня убьёт… я таким его ещё не знала…
- Выпил что ли?
- Да вроде нет… хотя кто его знает – связался с каким-то поэтом… Безряков… или Безрогов… не слыхала?
- Нет… я вообще поэзией не интересуюсь…
- Ой, беда, беда – эти поэты – пьянь-гулянь… а мы ведь девочку собрались брать из детдома…
- Да ты что?.. не торопись, Татьяна, присмотрись к нему получше, а то он умыкнёт с очередной музой куда-нибудь на острова и останешься ты одна, лавка с товаром…
В этот момент сверху послышался гул, вибрация – болгарка пошла по стене.
- Смотри-ка, взялся за дело… значит, трезвый…
После того как отгрохотал перфоратор и соседи по батареям с разных сторон, и наступила звенящая тишина, Татьяна засобиралась.
- Ладно, пойду – надо кормить труженика…
- Если что, пулей ко мне…
- Спасибо…
В квартире стояла невыносимая пыль. Саша лежал в ванне – отмокал.
- Ты хоть бы дверь туда закрыл – пылища, не продохнуть!
- Что? Я закончил! Ну как тебе работа?
- Молодец! Есть будешь?
- Не только есть, но и выпью! С почином!
Она закрыла в ту комнату дверь, открыла все форточки, взяла тряпку, ведро с водой и пошла протирать везде полы. Затем разогрела ужин, накрыла на стол.
Он вышел из ванной весь распаренный, с румянцем на щеках, чистый, улыбка до ушей. Нежно обнял её за плечи, поцеловал.
- Дорогая, поздравь меня…
- С чем, с завершением штробления?
- И с этим тоже… но главное в другом – я сегодня написал своё первое в жизни стихотворение… и представь себе, всё в точности так, как сказали эти ребята…
- Какие ребята?
- Ну, Гера Берзякин и Бродский… ладно, что мы всё вокруг да около, слушай…
- Как называется?
- Извини, пока без названия:
Поэту должно быть одиноким,
Чтобы не иметь ни к кому претензии,
Чтобы только слова, рифмы и строки,
Чтобы только музыка и поэзия.
- Ну, как тебе?
- Не знаю… слух режет…
- Чем?
- Три раза «чтобы»…
- Ай, умница, ай внимательная!.. мнцуа, мнцуа… поэзия это сплошная мистика – я Гере сделал такое же замечание, говорю, три «что» в одном катрене – не хорошо… а теперь вот сам на этом же попался…
Он налил себе водки.
- А ты, будешь?
- Нет.
- Может вина? Шампанское есть…
- Нет – не хочу… и надеюсь – это не войдёт в привычку…
- Ой, не знаю, не знаю… Бродский говорит, поэзия – это как наркотик, как алкоголь… а Гера водку пивом запивает, для вдохновения, и самосад курит… ну, будем здоровы – за неё, за поэзию!
Выпил, хрустит огурцом. Она тихо возразила.
- А я читала… кто-то из святых отцов сказал… поэзия – это начальная форма молитвы…
7
Когда Татьяна сообщила Саше, что у них будет «свой» ребёнок, он обрадовался трудно описать как. Он подхватил её на руки и кружил, кружил, кружил… А потом, когда сделали УЗИ, и вовсе – выяснилось что это будет мальчик.
Однако, по прошествии небольшого времени, настроение будущего отца изменилось. Он заметил, что жена сделалась совершенно другой – капризной, нетерпимой, требовательной, властной.
- Извини, Таня, но такой я тебя ещё не знал.
- Я тоже не знала, что ты алкаш…
- Я не алкаш – я поэт!
- Эти слова синонимы…
Полное непонимание, полное.
Томление духа Саша переживал испепеляюще-страстно – много писал, много читал, и, что самое страшное, художественное воображение рисовало ему чудовищно неприятные перспективы – она рожает, он забирает её из роддома, и для него начинается настоящий ад: мальчик кричит день и ночь, баночки, памперсы, беготня по магазинам, поликлиникам, скучное катание коляски в промозглом сквере, нытьё жены и прочее, прочее, прочее – служенье муз не терпит суеты. И, естественно, он стал искать выхода из-под этого гнёта, искать свободы, новых эмоций, ярких впечатлений, позитивных встреч, влюблённостей, наконец. Словом всего того, что питает творчество поэта, что, собственно, и делает его поэтом.
К тому времени он уже, на перебой с Берзякиным, выступал со своими стихами перед лицом коллектива. И Лёлечка Корниевская кричала ему «браво!» не меньше, чем Берзякину. Да, она кричала ему «браво!», но она не ухаживала за ним так, как ухаживала за Берзякиным. И эта ситуация больно колола его сердце, и именно здесь он нашёл то, что искал.
Выждав подходящий момент, после обеда, когда Берзякин, Финифтьев и Елейченко, курили, он подкрался к ней незаметно для прочих, и прошептал в ушко, пылающее дорогими французскими духами:
- Лёля, у меня есть стихи, которые я не могу читать на публике…
Молодая, одинокая женщина вскинула на него горящие любопытством глаза.
- Прекрасно! По окончании служебного присутствия едем ко мне… все трое…
- Хорошо… но кто третий?..
- Как это кто?.. разумеется, Герман…
- Нет, Лёля, Германа надо поберечь – эти стихи посвящены только тебе…
8
По обоюдному согласию, младенца назвали Иосифом. Она – в честь сразу всех святых Иосифов, он – в честь Бродского, которого, почему-то, считал своим крёстным отцом в поэзии.
Стояли тёплые майские дни.
Воскресенье. Саша катил коляску, в которой сладко спал розовощёкий Осечка. Скучая, подобно иным молодым отцам, Горевой, пялился на открытые коленки молоденьких нимф и наяд. Его не радовали: ни яркие солнечные лучи, ни свежая, сочная зелень, ни птицы, щебечущие на ветвях и снующие под ногами в поисках пропитания. Он тяготился семейными узами, он жаждал свободы, он готов был уехать на край света, куда угодно, хоть на другую планету, провалившись в кротовую нору.
В понедельник Лёлечка устроила «турнирное чтение». Победитель будет определён по итогам сравнения, после того, как оба автора прочтут свои новые произведения. Награда – поцелуй.
Первым, по традиции, просиял в слове Берзякин.
- Сегодня без названия – три звёздочки…
- Лучше пять…
Все: га-га-га…
- Прошу тишины!
- Ну, тише, господа, дайте поэту сказать… давай, Герман, жги сердца, не жалей…
Берзякин прокашлялся, откинул назад длинный чуб.
- Я услышал Вас, дорогие мои… поэтому названием послужат первые два слова… Итак, стихотворение теперь называется – СМЕРТИ НЕТ:
Смерти нет – есть только жизнь,
С переходами в тоннелях.
Эй, прохожий, берегись –
Мы промчимся на оленях!
Мы промчимся утром ранним,
Мимо улиц, площадей.
Ностальгировать не станем –
В след серебряных саней.
Новым годом вечность ляжет,
Бездной звёзд искрится снег,
Кто увидит, тот и скажет –
Здравствуй, новый человек!
- Браво, Герман! Какой позитив! Столько добра, столько света в тебе!..
Елейченко усмехнулся.
- Да что ж ты так на одного-то свалилась? – второму оставь! Давай, Сашка, теперь ты яви нам свой огонь!
Горевой смутился.
- У меня коротенькое, и, боюсь, без огня… называется ВЕЧНАЯ ЖИЗНЬ…
- Да вы что, сговорились? – у одного «СМЕРТИ НЕТ», у другого «ВЕЧНАЯ ЖИЗНЬ»…
- Ничего удивительного – одним воздухом дышим…
- Ладно, начинай.
- ВЕЧНАЯ ЖИЗНЬ:
Жить бы вечно: есть и спать,
Не болеть, не уставать,
Только в музыке купаться
Да сонеты сочинять.
Бурной реакции не последовало. Но эти несколько секунд тишины были ярче и громче любых слов. Наконец, Лёлечка нашлась.
- Что с тобой, Саша? – ты подавлен…
- Да – я увядаю, как поэт… разве это стихи…
- Всё ясно, о деталях потом поговорим – разговор не для всех…
Елейченко обиделся.
- Почему не для всех? – нам тоже не безразлична судьба нашего коллективного гения, так сказать…
- Николай Васильевич, держите себя в руках – речь не о каких-то там игрушках-веснушках, на кону жизнь человека… причём, творческая жизнь…
Служебное присутствие окончилось. Он вышел за порог родного учреждения. Она следом. Взяла его под руку.
- Ну, что у тебя?
- Плохо… никакой жизни… главное, поэзия страдает – условий нет – сама видишь, какая хрень пошла… короче, решение принято – ухожу из семьи… возьмёшь?..
- Это серьёзный шаг, ты хорошо подумал?
- Да что тут думать – спасаться надо и поэзию спасать…
- Но учти – третьим будешь…
- Хорошо хоть не первым…
- Не хами – из любви к искусству беру…
- Я в том смысле, что это не первый треугольный опыт в истории человечества…
Метров за двести до метро их догнал Берзякин. Тяжело дыша, и пыхтя самосадом из трубки, спросил.
- Ты, что, Лёлька, в ресторан нас ведёшь?
- Саша будет жить с нами…
- Конгениально! А что – это новая струя в нашем стареньком фонтане… Тогда Сашка проставляется, как новосёл… или как новожил?..
- Как ни назови – в любом случае, я готов…
Выйдя из метро, зашли в магазин купили коньяку, водки, пива, даме шампанского, разной закуски.
Горевой не пил, лишь пригублял и только коньяк – он рассчитывал на нежно-романтическое продолжение, а для этого нужна хорошая спортивная форма. Берзякин напротив – лил и валил в себя всё, что только было на столе – как в последний раз перед апокалипсисом.
- Лёля, у нас есть сало?! – кричал он.
- Есть.
- Отлично! И луку почисть! Без лука и сала вдохновение не то…
Непрошло и часа, как Берзякин лежал на кухонной кушетке, к которой приставили стул, чтобы ноги не свисали.
- И нам, думаю, пора – устала я нынче…
Горевому постелили в комнате, на диване, где обычно спал Берзякин. Саша почистил пальцем зубы, принял душ, лёг. Прислушался.
Берзякин спал шумно: то чихал, то кашлял, то, гогоча, выкрикивал невнятные фразы. Во всей квартире стоял густой букет перегара, лука и прочих выделений пьяного мужицкого существа. Вот уж действительно вдохновение.
Когда в спальне мадам щёлкнул выключатель, Саша тихо поднялся, тихо прошёл, тихо подлёг и дал волю рукам.
- Не надо, Саша… я сегодня не могу… по-женски… и, кажется, температура поднимается – простыла…
- Слушай, как ты его терпишь? – это же ужас какой-то…
- Гении, всё равно, что дети – и писаются, и какаются…
- И блюют с перепою…
Саша отчётливо понял – всё – он уже не здесь, и больше никогда здесь не будет. Он оделся, обулся, постучал в дверь спальни.
- Закрой за мной…
- Ты куда? – неудобно в такое время…
- Для побега нет неудобного времени, есть неудобные обстоятельства…
Оказавшись на улице, он глубоко вдохнул весеннего вечера: «Господи, хорошо-то как!.. вот она настоящая свобода…»
Моросил тёплый дождь. Мелькали огни ночного города. На вытянутую руку остановилась старенькая «лада-седан». Саша назвал адрес, водитель назвал цену. Договорились.
Поднялся в лифте. Перед дверью, достал ключ, осторожно вложил в скважину, неслышно повернул. Включил свет. Она стояла перед ним, раскачиваясь, в одной ночнушке, босая, с красными зарёванными глазами, в трясущихся руках ребёнок.
- Где ты был?
- На работе задержали… аврал – не укладываемся в сроки…
- А позвонить можно было?
- Извини, не подумал…
- А надо думать, Саша, надо… мы теперь не одни… я всех обзвонила, все больницы, все отделения милиции… фу – чем это от тебя пахнет?..
- Гениальностью…
- Не лыбься – ничего хорошего… на, подержи – в туалет схожу…
Он взял сына на руки, тот узнал папку, заулыбался, выставляя к показу прелестные ямочки на щеках. Саша млел, сердце его таяло и плыло.
- Агу… агу…
Из туалета донеслось:
- Не весели его – ему спать надо!..
- Ничего, уснёт… правда уснём, Ося?.. агу… всё будет хорошо… всё будет хорошо…
28.01.16
19:55