от http://www.proza.ru/2016/01/30/1155
Теперь лес лишён был его внимания. Тем более что в ночном небе менялись очертания звездных скоплений, привлекая к себе не столько самой закономерностью этих перемен, сколько собственным желанием увидеть хоть что-то да отличное от его повседневного времяпрепровождения.
Что же, однако, царит в этом мире небес, как устроено то, что изменяется так слабо, и что принуждает эти изменения к своему осуществлению?
И снова он устремился туда, в, оставленный было, звёздный мир, с удивлением обнаружив, что тут есть где развернуться, не находя хоть чего-то, за что можно было зацепиться прихотливым своим сознанием.
Однако в этой схватке с ускользающей реальностью, он был не безоружен. Система - вот инструмент, которым он построит в стороне от укрепления тайны макет подобия, модель, не требующую жертвенных атак во внутрь осаждаемой крепости. Нужно только постоянно вносить в её построения все новые и новые изменения, сложившиеся из анализа донесений своей агентуры.
Случалось, что эти достройки меняли первоначальный облик строения до основания. Тогда предстояло решать, оставаться ли приверженным старому, или же разрушить его и начать выстраивать новую модель. Порой эти жертвы представлялись столь значительными и понуждали отказаться от какой-либо стратегии вообще и бросить силы на лобовое сокрушение вожделенных бастионов.
Так или иначе, но всё равно строительство возобновлялось, так и не прибегнув к радикализму, насилию над здравым смыслом..
И в этом смирении угадывалась мудрость.
Вот - он, о вот - этот мир вне его. Разве существует их сговор о признании незыблемости устоев и обусловлены пределы заповедного? Напротив, ощущается дружественность намерений, как его, мыслителя, так и высшей воли, назовем её так, до того, как подыщется более скромное определение.
Эта дружественность перетекает из одного носителя суверенитета в другое, без какого-либо ущерба достоинствам приведенной к познанию сверхъестественности.
Проблема была в том что, выбрав скорость считывания встающих на пути познания образов, достаточную для того, чтобы соизмерить мир галактик, он проскакивал, ничего не обнаружив в пространствах между ними. Когда же он начинал приводить себя к уровню более мелких значений, оказывалось, что и там ничего нет из того, на что бы можно было сказать - вот! – поскольку имеющееся что-то разделяли расстояния несоизмеримые. Но неверно было бы и предположить, что ничего и в самом деле нет, поскольку вот же он, вид этих скоплений! Как же так – вот есть и в тоже время нельзя сказать – вот есть конкретно?
Почему вид этих миров был поразительно похож на другой вид, открывающийся на песчаном пляже, когда уткнешься носом в мелкий песок – и не разобрать тогда что это: звёздное скопление или отпечаток образа пляжа в сознании, размягченном бездельем долго длящегося отдыха.
Итак, что же можно сказать определённого о том, что он повидал в этих мирах, и каков будет результат неизбежных обобщений?
При всей своей содержательной глубине, увиденное сводилось к поразительно простой форме:
- Ничего существенно различного, как в глубине, так и на поверхности обозреваемого не существовало. Везде одно и то же!
А ведь думалось сначала, что используя всё более совершенные инструменты познания можно было бы в открывшейся глубине встретить что-то существенно отличающееся от уровня знания ставшего уже привычным. Ничего подобного! Напротив, однородность была всякий раз ошеломляюще подтверждена некоей конгруэнтностью своих воплощений, так как это происходило при сопоставлении различных видов Мира.
И вид, допустим, А с изображением положения 4364 галактик и вид B как иллюстрация грануляции на поверхности Солнца и фотография песчинок золота на виде С – все они поразительно напоминает всего лишь вид песка, рассыпанного уже не важно где.
Более того, и вид D, не имеющего отношения к стихийности, и представляющий изображение первобытным художником оленя на стенке древней пещеры, тоже не ушёл далеко от своих соседей по классификации, прихотливо созданной вот только. Хотя и уводит наше внимание в мир особой реальности, уж действительно уникальной.
Это было странно.
Тогда, оставив погоню за исчезающим миром существенности в образе и планетарных, и галактических скоплений, он устремлялся на поиски того, чего однозначно нет, и которая так и называется пустота.
Но, оказывается, путь приближения к абсолютной пустоте тоже не так уж прост
Всюду, где бы он не объявлялся, неизбежно обнаруживалось что-то значимое, не только разделенное от себе подобного парсеками пространств, но еще и содержащее что-то в своей огромности.
Оказывается, возможности его не так уж безусловны.
Что – расстояния, их для него не существовало вовсе, а была лишь прихоть видеть их таковыми в данный момент, чтобы тут же оказаться из положения во вне - во внутри избранного чего-то. И что же там? – шелестящим дуновением ветра разреженных частиц отходило прочь вещество, и всюду маячила перед ним ускользающая пустота, та, что только что была вот здесь, так ведь нет же, есть на её месте что-то, не имеющее названия. Так же, как царила она и в мире межгалактических полей Вселенной?
Глухой темнотой лежала она на границе всего. Постоянно уходило в неё вещество этого мира, ничего не получая взамен. Огромность ощущалась в её безмолвии, и только приблизившись к неведомой границе можно было ощущать низкие вибрации.
Чувствовалось, что тёмная материя вибрацией своей обманывала его, что на самом деле за границей этого его мира нет ничего, что можно было понять и принять, что там - лишь минимальное ничто, приютившееся в некоем уголке бесконечности, представляющее себя только всплесками случайностей и антислучайностей. Случилось - и тут же нет. И так - без конца. Конечно же, изотропность таких неисчисляемых множеств допускала - а почему нет? - и некоторые дефекты. Тогда в точке дефекта возникал неизмеримо малый сгусток энергии, инициирующий мгновенное распространение, только что обнаружившего себя, явления прочь от точки зарождения энергии - во все стороны расширения только что возникшей вселенной со случайно сложившимися свойствами, постулаты которых, конечно, незыблемы, да только в тех пределах, где есть место для существования этой, уникально рождённой, вселенной от точки своего возникновения до границ пространства, куда распространится её потенциал деградации ли, энтропии ли, чтобы неизбежно исчезнуть в пространствах новым пределом мизерности, имя которой он дал Пустота.
Низко гудящая пустота – она пугала его воспоминанием, как в детстве, по дороге в садик, приходилось слышать работу электрической подстанции – только здесь не у кого спросить о природе этих вибраций, не к кому прижаться, чтобы почувствовать себя в безопасности. Нет никого здесь с тобой – только ты, одинокий, предстаёшь перед темной энергией, и правильно делаешь, что пытаешься вернуться в свою оболочку, оставленную на карнизе той ослепительной горы.
- Почему ты с лёгкостью отказываешься, от только начатой работы и оставляешь её незавершённой?
- Кто это спрашивает меня, кто?
Но ответом было всего лишь молчание, лишь там, куда его, оказывается, не пускает – кто?! - глухо ворчало темное пространство, и, свободно обтекая Его, уходили в никуда потоки неуловимых для него миров.
Конечность бесконечного не поддавалась определению. Но ничего похожего на запрет познанию в этом не было, ведь в данном случае речь шла только о подвижных пределах возможностей, а не определенности невозможного. Напрасны были его попытки перехитрить природу, подобравшись к ее секретам со стороны, где, казалось бы, укрепления тайны представали редкими и непрочными. Но сколько бы ни простиралось его воображение - всюду проступали препятствия свободному, а хотелось бы и праздному, проникновению. Вот это-то множество и составляло бесконечность первоначальных образов мысли, от которых вообще угасала способность думать. И он оставил дальнейшие попытки путешествий в мире темного пространства.
И стал думать о малом.
Малое.
Уж оно-то по определению должно закончиться где-то. Воодушевленный первым пришедшим в ум предположением, он радостно устремился в эту ловко подстроенную ловушку.
к http://www.proza.ru/2016/01/31/443