Несваренная уха

               
             
               
            
            Моя жена не варит уху и не разрешает варить мне, даже на рыбалке. Жена считает, если она или я сварим уху, то это разрушит наше счастье, которое длится не одно десятилетие. А спорить, переубеждать - что озеро Чаны выпить или туман руками развести…
            Ну а если серьёзно, Женщина тоньше чувствует земную сущность – любовь!..
            
             До чего ж и пригожая была весна. Теплынь струилась от края до края. На деревьях и травах зелень пахучая, яркая-яркая, куда там каким-то изумрудам, да бериллам в ювелирных лавках. Черёмуха, отневестившись, печально вьюжила лепестками, а тут и сирень забушевала, ароматом вея, опьяняя до истомы, до приятного головокружения… 
     А женщины?.. Эх, эти женщины, они ж не думают, а может и думают, что творят, юбчонки выше колен надели, ножками белыми замелькали, руки и плечи обнаженные солнышку выставили. В глазах дивных колдовской огонь засиял, а губы, как от поцелуев припухшие, трепетные, манящие и, наверное, сладкие-сладкие. Так я одну такую ненаглядную из кабины увидел, на скамеечке у дома сидящую и прядь волос тёмных на палец накручивающую в задумчивости. Три раза по кварталу объехал, чтоб ею полюбоваться, но не нагляделся и на четвёртый круг пошёл. А тут гаишники тормозят:
     – Что, Целина, заблудился?
     У моего ЗИЛа на дверцах кабины эмблема, колос такой богатый, ядрёный, золотистой краской нарисован, а под ним совхоз «Целинный» вязью причудливой выведен.
     – Знаки не различаешь. Тут же грузовому движение запрещено. Предъяви документи-ки! 
     Предъявил.
     – Ну, объясни нам, Александр Воронов, что это ты тут петли зайцем вьёшь? – 
потребовал рослый усатый старшина, прищурив правый глаз, а левым внимательно на меня посматривая…
     Я ему честно, так вот и так.
     Он усами дёрнул, покривил:
     – Сколько лет на трассе жезлом машу. А первый раз такую отговорку слышу. Но я тебе, Воронов, верю. Можно тут ошалеть, глядя на любушек наших. Очаруют, в омут заманят, не выберешься. А ещё учат нас эти, как их там, нравственники. Одну, мол, любить надо. А как тут одну, когда красота вокруг такая. Ладно, Воронов, езжай помаленьку в свой Казахстан. Прощается тебе нарушение. Мы, челябинцы, народ гостеприимный.
     Я и поехал, потихоньку скорость набирая. Слева от трассы, наверное, над Коркинским разрезом, гроза гуляла. Южно - Уральск мне указателем справа мелькнул, пожелав счастливого пути. Троицк по Золотой сопке аккуратно прошёл. Река Тобол у Кустаная искупаться зазывала, но удержался. А когда солнце закатом в полнеба запылало, к Урицкому подкатил и на заправку въехал. Пока заправлялся, смотрю в сторонке шесть КАМАЗов оранжевых самосвальных стоят. Они тогда только захват по Союзу начинали, но сразу что-то лихой шоферне не понравились. Да и куда там, грузоподъёмность у них солидная, а расценки – сутками педали жать надо, да и то без «липовых» товаротранспортных весомо не заработаешь, не каждый начальник на них туфту подпишет и, печатью шлепнув, заверит, конечно же, не бескорыстно.
     И покатилась от руля до руля: «И похож ты на Колхиду и гудишь, как МАЗ, завоюешь Россию, татарский КАМАЗ». А говорят провидца в своём отечестве нет, а вот автор-то стишка как будто в будущем побывал.
     У головного КАМАЗа мужики стояли. Один среди них в шляпе, в светлом костюмчике, при портфельчике, полненький такой, с животиком, сразу видно начальник, командирским тоном остальным объясняет что-то. И такое в нём знакомое, родное увиделось мне, ну я и пошёл поближе, чтоб разглядеть. А он вдруг развернулся ко мне, глянул, да как загорланит:
     – Ворон! Братишка, Птица чёрная!..
     Сунул кому-то портфельчик и вразвалочку ко мне движется. Я пригляделся, Бронька – Бронислав Зарецкий, друг мой по детским годам и началу юности. А он уже вот рядом, руки раскинув: «Что, Птица чёрная! Забыл? Не помнишь?»
     – Как же не помнить тебя, Бронька. До века ты у меня в памяти.
Сошлись, обнялись, у меня сердце жаром зашло, затомило, да и у него в глазах серых влага лишняя заискрилась.
     Друг детства – это не просто – а незабвенный человек, с которым сделаны первые, опасные шаги в мужскую жизнь, с суровыми порой беспощадными законами. И встретившись с ним после долголетней разлуки приятно увидеть, почувствовать, что он остался прежним душой и совестью и готов разделить с тобой не только корочку хлеба и глоток воды, но и ответственность за поступки, как это было в прошлом.
     И хотя Бронька был очень занят и его ждали шофера, но мы, сев в кабину моего ЗИЛа, перебивая друг друга, проговорили часа полтора о прошлом и настоящем.   
     При расставании договорились встретиться в ближайшую субботу к полудню в Святогорке у чебуречной. А это не ближний свет, но на колёсах и до Полюса недалече. Да и благое дело, с настоящим другом не торопясь пообщаться, на рыбалку съездить, уху сварить, водочки попить. Обменялись адресами и разъехались.
    
     Как-то, ещё до рассвета поднявшись сам, я с удочкой, червянкой и алюминиевым бидончиком на босу ногу летел к заветному месту на Ишиме по тропинке между тальниками, заросшими ежевикой. А выше заветного места, почти с головки переката, пацан на закидушку рыбину выводит. Пацана этого я и раньше видел, но на их берегу.
И даже слышал, как его дразнят Ляхом. Он жил в Выселках - Нагорном. Там в, основном, ссыльные жили – семьи врагов народа, немцы, евреи, русские, украинцы, чеченцы, всех и не перечислишь. И вроде бы, люди как люди и не чужие, а наши, такие же, как и мы, советские. Но нам, людям во все времена, скучно жить без врагов, если не найдём настоящих или мнимых рядом или вдали, то обязательно сделаем их своей жизнью…
     Выселковая пацанва на наш берег, да и мы на их сторону – ни ногой, с этим строго было, а от какого поколения пошло – неизвестно. Но на противоположном берегу, как назло, рыба всегда клюёт лучше и вот такая здоровенная…
     Забыл я в азарте предъявить пацану, почему он на наш берег залез и стал помогать. Сколько времени мы провозились, часов-то у нас не было – роскошь богатство в те годы для таких как мы. Но когда, вымотавшись, всё-таки вытащили рыбину на песок, солнце уже вынырнуло из бездны и, нежа, ласкало нас и природу.
     Не буду бить себя по руке, но такого язя мне больше увидеть не довелось. Как только нить фильдекосовая выдержала? Да и крючок тоже?
     Сидим на влажном, держащем ночую прохладу, песочке, отдыхаем, язём любуясь.
     – Звать-то тебя как? – спрашивает пацан.
     – Сашка Воронов. Отвечаю. – Я из Каменки.
     – А меня Бронька. Бронислав Зарецкий. Если ты, Сашка, не будешь обижаться, то я теперь, буду звать тебя Кудрявым. Ишь, какие у тебя патлы чёрные, колечко к колечку, как у ягнёнка. Нет, Сашка, теперь, ты для меня будешь – Птица чёрная, глаза то у тебя вороньи, чернющие, как сажа. А есть ли у тебя ножик?
     Я молча отстегнул булавку с единственного накладного кармана на моих сатиновых шароварах достал старенький складешок и подал ему. Он встал, выпотрошил язя, вымыл тщательно, разрезал пополам и разложил на лопухи. Потом подобрал камушек, отвернулся и, повернувшись ко мне, протянул сжатые кулаки:
     – Бей. Кому камушек выпадет, тому с головой. А кому без камушка тому с хвостом.
     И стали мы с того дня рыбачить вместе.
     Бронька, так же как и я, был из безотцовщины и не маменькин сынулька. Так что на спрос-ответ оказался стойким, держал данное слово, твёрдо хранил совместные тайны. И стал незаменимым надёжным сообщником в набегах на колхозный птичник, сады и огороды. Терпеливо переносил жажду и голод в далёких походах на озеро Широкое или к Вороньему острову. Да и в драках, когда приходилось защищать наших девчонок от назойливого внимания, отстаивать свою территорию, самостоятельность, от таких же пацанов, как и мы, держался крепче меня, а иначе бы подмяли. Пацанва-то по округе была рисковой, отчаянной, многие повзрослев, ушли за решётку и сгинули в лагерях. Горько и странно, что в нашем царстве-государстве каждым поколением равнодушно отдаётся неволе обильная дань молодёжью ещё не пропащей, не потерянной и не худшей…
    
     За воспоминанием я не заметил, как подрулил к совхозу. В гараж не поехал, а остановился у общежития и, хотя давила усталость, в комнату не пошёл. Ночь была длинная, тягучая, как вынужденная дорога. В памяти открывалось прошлое, оживали люди и окружавшая их тогда природа, красота всего сущего в ней, пришедшего в мир от любви и во имя любви. А красота той природы, исковерканная Целиной, осталась в памяти навсегда, как первый восторг любви, как первая боль, ранившая душу. И вместе с человеческими судьбами, терзала утратой. Я пил водку, закусывая дымом сигарет, думая о жизни, об упущенном, не найденном, о своей в ней неустроенности, одиночестве. И почему-то вспыхивал изредка и теплил необычайной надеждой облик увиденной мной женщины.
    
     В субботу, почти к назначенному времени, я с приятелем Виктором Ивлиным, пожелавшим развеять обыденность рыбалкой в дальних краях, подъезжали в его «жигулёнке» к Святогорке.
     Ивлин, мужик заметный, резкий в движениях, седой волнистый чуб, спадая ниже переносицы, закрывал его суровые карие глаза. И ему приходилось взмахивать чубом, что бы смотреть в глаза собеседнику. Это взмахивание волосами давало повод подтрунивать над ним, сравнивая с бодливым бычком.
     Был Ивлин родом из местных, с гордой казачьей родословной и в споре, когда закипал, подчёркивал это: «Я не пригнанный, не пришлый, не целинник, а сибирский казак! Я родился здесь на Горькой Линии. Это вы тут напожаловали. Хлеборобы!.. Целинники!.. Степь мою искромсали, испохабили, что теперь и скотинке выгуляться негде». Людей высказывания эти не огорчали, не отталкивали, к нему тянулись, не смотря на сложность его характера. Щедро битый судьбою он не растерял человечность на ухабах жизни и поддерживал попадавших в капкан несчастья вне зависимости от их национальности и кто откуда.
     Бронька подъехал на «УАЗике» с двумя мужиками. Я пригласил всех в чебуречную, закрепить знакомство-встречу водочкой. Но приехавший с Бронькой Талгат, пружинистый и крепкий на вид казах с янтарным блеском в глазах, предложил заехать по пути к его родственнику на выпаса.
     А попасть к казахам в гости, даже случайно, особенно к степняку в глубинке, это  праздник – пир для души и живота. После обмена приветствием обязательно усаживают за стол и угощают чаем, да таким! Как в песне: «Но, такого чая, я вам отвечаю, вы ещё не пили никогда!» Пока пьётся чай с баурсаками, коровьим маслом, сладостью и ненавязчивой беседой, хозяева – «казан на таган» – и варят мясо. А не дождаться и не поесть мяса – это неуважение к хозяевам, к их традиции, к гостеприимству. В общем, погостили в радость, так что к озеру добрались в сумерках.
   
     Таборились лениво, выпитое и съеденное в гостях не располагало к труду. Бронька с перекурами и разговором накачивал резиновую лодку. Мы с Талгатом, поставили трёхместную палатку и разложили в ней спальники. Ивлин занимался костром. Олег, шофер «УАЗика» выставлял на раскладной столик посуду, закуски, водку.
    А сумерки сгущались. Вместе с темнотой наплывала свежесть с приятным бодрящим запахом степного раздолья. Вызрели чудесной ягодой и рассыпались на небосводе звёзды, и я выискивал в этой жемчужной безбрежности свою путеводную. Но и там, в мерцающем звездном великолепии манил меня образ той ненаглядной женщины. И тут меня отвлёк Бронька.
     – Всё, Сашка, лодка готова. И вот тебе, братишка, весло в руки. Как самому опытному злостному и отъявленному браконьеру нашего детства.
     – Так я же, Бронька, озера не знаю.
     – А это, братишка, не беда. С тобой Талгат пойдёт, мы заранее договорились. Он покажет тебе все проходы и лабзы, плёса и каждую камышинку, если пожелаешь. Так что берите эти два мешка с ряжовками. И вперёд, навстречу удаче.
     Расставляя сети, изрядно помучились. Я возмущался: «Ну, ты посмотри, Талгат, что он выкинул. Вот Бронька, вот чудодей! Надо же, «поросёнка» в подарочек подсунул».
     – А кто, Саша, нам помешал бы проверить сети и перебрать?
     – Ты прав, Талгат. Но, всё-таки приятно, что Бронька не забыл мою отвратительную черту иногда спешить. Правда, коварно напомнил. И сейчас, наверное, угорает довольнёхонький, да что теперь сделаешь, придётся принять. 
     Проверять сети не стали, по настоянию Талгата: «Попробуем послать Броньку. Хотя, навряд ли он на воду пойдёт. Зато посмотрим, как он изворачиваться будет. Передохнём, водочки накатим, ноги разомнём, потом и проверим сами. А по-светлому и уху сварим. Что бы ложку мимо рта не пронести».
     На берег вернулись заполночь. Над простором, щедро развеивая сияние, царила Луна, с ранних лет чарующая меня таинственной красотой.
     Мужики сидели у костра, увидев нас, Бронька поднялся:
     – И что это вы так долго? – И, глядя на меня, заулыбался ехидненько. – И где же рыбка? Уху надо бы сварить. Мы и картошечку приготовили. А если рыбки нет, придётся вам, братишки, возвращаться за ней. Думаю, на ушицу должно уже попасть.
     Я не успел высказаться, «поблагодарить» его за подарочек. Вмешался Талгат.
     – Уважаемый, Бронислав, свет Каземирыч, я очень сожалею, что не со мной ты с детства рыбачил.
     – А что это у тебя, Талгат, сожаление вдруг такое появилось?
     – Сожаление, так если б мы вместе рыбачили. Ты бы у меня, уважаемый, не дожил до сего дня, с тобой какой-нибудь несчастный случай на воде произошёл бы. Так что давай-ка, Каземирыч, падай в лодочку и вперёд. Мы тебе рыбёшку в сетях оставили, как презентик. Ты же нас одарил по-братски. А мы, что не неблагодарные.
     – Да ты что, Талгат, не стой ноги, с лодки вылез? Мне, с моей комплекцией, в эту детскою зыбку. Она ж подо мной утонет. Нет, не ходок я на воду из-за этого проклятого веса.
     И Бронька стал прохаживаться от костра к столику и обратно с видом обиженного.
     Выручил Броньку Ивлин:
     – Да что, мужики, стаканы бить. Действительно, куда ему. Я с Олежкой проверю. Олежка - то, вон, как «журавель» над колодцем, чем не напарник, далеко видеть будет. Собирайся, Олежка, на воде и разговор продолжим о наших знакомых. Заодно и озеро посмотрю, да и  разомнусь, а то засиделся. А вообще-то, мужики, при такой луне, не водку пить бы. А в постель зазнобушке охапку сирени бросить, да приласкать и нежить, мужики, нежить. Не ценим мы время.
     Олег и Ивлин переобулись в болотники и уплыли.
     А минут через двадцать над озером мат взревел, взорвался. Конкретное что-то там  произошло, серьёзное. А что мы могли предпринять? Кроме ожидания…
     Ивлин с Олегом выплыли на передней камере, задняя у лодки была спущена.    
     – Что случилось? – спросил я у Ивлина.
     – Беспредел, Саша. Короче проверяем сети, разговариваем, а тут из камышей на резинке двое выплывают и сразу: «Вы что, козлы, в сети наши залезли. В общем, и маму нашу и нас… Я весло у Олежки забрал и к ним подгребаю быстренько. Вот они нам лодку то и пропороли, пришлось искупаться. Хорошо, что там неглубоко было. Но им тоже досталось. Веслом я немножко поработал, долго помнить будут бакланы».
     – Так, братишки, переодевайтесь в сухую одежду и поедем, найдём их. Ответ  спросим и накажем.   
     – Искать, Бронислав, не надо, сами приедут – грозились. Дерзкие ребятки попали, надо бы приготовиться к встрече.
     – Вот что, братишки, если они пожалуют, говорить начнём мы с Толгатом.
    И Бронька подошёл к столику и разлил по кружкам водку. – Давайте выпьем за боевой тонус что ли.
     Выпили.
    
     И действительно через некоторое время к нашему табору подъехали три машины.
     Разговора, сразу, к сожалению, не получилось. Приехавшие, а их было семь человек, возможно, оценив свое преимущество в два человека, решили проучить нас кулаками. Но они ошиблись, оказавшись «повеселее» нас, да ещё и не опытными драчунами. Да и Бронька показал, что не забыл, даже при его тяжести, неуклюжести, навыков уличного мордобоя и чему учат в армии и в спортивных секциях института. А я ещё раз убедился, что он, как и прежде, готов жертвовать собой ради дружбы.
     Он и остановил драку, как раз в тот момент, когда противник или отступает или же пускает в ход предметы в помощь ослабевшим рукам.
     – Мужики, за что бьёмся? Не пора ли поговорить, разобраться? – Голос его был спокойным, убедительным и боевой дух, у нас и у приезжих, постепенно угас.
     – Проходите, мужики, к костру. Там и поговорим, – предложил я и поднял опрокинутый столик.    
     Сошлись у костра и, присматриваясь к друг другу, стали разбираться. Выяснилось: мы с Талгатом сети поставили, Ивлин с Олегом проверять поплыли. Откуда ж им знать, чужие сети или свои, если они их и в глаза не видели и не ставили. 
     – Да погорячились мы. Непонятка вышла, – признал пожилой мужик, видимо, главный у приехавших. И, закурив, присел на корточки и продолжил: «Не по-людски как-то с тяжестью на душе разъезжаться, зло увозить. Может это, мужики? Вон Колянька с Мишанькой на наш табор сгоняют водки, пивка привезут. Посидим, потолкуем, замиримся. Нехорошо как-то вышло»…
     – Ну а что, пусть сгоняют. Мы не против по-человечески разойтись, – решил за нас Бронька.
     А Ивлин добавил: «Ну и лодчонку пусть прихватят. Скоро рассвет, снимать сети то на вашей лодке придётся. И запомните, мужики, по обычаю рыбаков, даже из чужих сетей или садка можно рыбу на уху брать, если тут варить её будешь. Так что, на будущее, не порите горячку. Да и наша вина есть. Не продумали момент. И в сложившейся ситуации, конечно же, замириться самое лучшее дело».
     Рассвет пришёл влажный, розовый, туманно-голубой и эта голубизна незаметно, но неотвратимо впитывалась в наши лица, чтобы проявиться синевой.
     Снимать сети поплыл я с Мишанькой. Проплавали с полчаса, но не их и не наших сетей не нашли. Пока мы разбирались, пили, братались, какие-то ухари, не торопясь и, наверное, посмеиваясь, сетёшки и умыкнули.
     Наша весть мужиков в начале возмутила, потом опечалила, ну а когда пришло осознание всего произошедшего, вызвала дружный хохот. А пожилой, Иван Петрович, высказался: «Какое всё-таки удивительное, наивкуснейшее, удовольствие, мужики, наша мужская забава, рыбалка».
     Талгат поднёс ему кружку с водкой: «Выпей, Петрович, хорошо ты сказал, лучше не скажешь. Только с одним я не согласен – забава. Нет, Петрович, это не забава, а труд тяжеленный и даже адский. А если к нему ещё добавить наши потери и раны. То не каждый пойдёт на это удивительное удовольствие добровольно. Но без таких испытаний, мужики, разве приобретёшь таких замечательных друзей, как мы все здесь оказавшиеся. Считаю, что за это надо выпить всем. Стоя и до дна».
    
     Разъезжались почти братьями, договорившись держать связь. И обязательно как-нибудь собраться вот этой, изумительной, такой отзывчивой, компанией и съездить на рыбалочку. Да забадяжижить, не торопясь, ушицу и не просто ушицу, а такую – аппетитную, царскую, тройную. Ну и, соответственно, прихватить водочки, без неё, родимой, и уха не уха, да и жизнь порой без неё такая тусклая.
    
     По дороге домой Ивлин предложил заехать к его сестре в совхоз «Чапаевский».
     – Давай-ка, Саша, садись за руль. Пока пойдёшь полями, я чуток подремлю. А перед трассой разбудишь, приведу себя в порядок и сам сяду. Там гаишники могут быть. Да и перед сестрой и зятем хочется показаться нормальным. 
     Сестра Ивлина, женщина пожилая, но проворная, встретила нас во дворе хотя и сердито, но сочувственно: «Ну и морды у вас ребята. Опять, поди, на рыбалке были? Ты же, братец, старше этого обалдуя, примером должен быть ему. И когда только ты, поумнеешь? Глаза б мои тебя не видели. Да ладно, проходите в дом раз припёрлись. Угощу чем-нибудь горяченьким. Но сначала морды умойте, на летней кухне. А то квартирантку мне напугаете».
     – Ты уж прости нас, сестрёнка, что мы без подарка пожаловали, проездом идём. А морды, так разве их отмоешь сейчас, – и Ивлин осторожно протёр своё лицо носовым платком.
     – А откуда у тебя, сестрёнка, квартирантка взялась?
     – А это, моей лучшей подруги, Зою помнишь? – Ивлин кивнул головой. – Так вот, это её племянница. Нам в совхозе ветеринар нужен, вот я её и вызвала.
     Ополоснув лицо, я посмотрел в зеркало над умывальником. Да-а, точно - морда, и даже не морда, а рожа – детей  пугать. Да что там детишек, даже бывалые люди, увидев, ужаснуться.
     Когда я прошёл в горницу, то оледенел. За столом рядом с зятем Ивлина, сидела та, ненаглядная, из Челябинска. А когда я оттаял и, осмелев, глянул ей в глаза, то за их густыми ресницами увидел своё счастье…
     А через месяц моё счастье, соединившись с её, стало общим.
 
     Моя жена не варит уху и мне не разрешает варить даже на рыбалке…
               
               
                2014 – 2015г. п. Дугда. г. Карлсруе.