В то время у меня было два друга - Сережа Минаев и Гена Быхов. С Минаевым мы были особенно близки в начальных классах, а в 4-м его место занял Быхов. Потом Быхова пригласили в физико-математическую школу при МГУ, и он уехал в Москву, и Серега вновь занял свое привычное место.
Сережка был веселым и непосредственным толстяком. Несмотря на избыточный вес, он был очень подвижным и прыгучим: часами играл в футбол, любил бегать, прыгать в высоту, был живым и азартным. Своего веса совершенно не ощущал. Жил он напротив школы в престижном 5-этажном доме сталинской архитектуры. Его родители были филологами и преподавали в пединституте. После уроков я часто заходил к нему домой по какому-нибудь делу. Меня трудно было удивить книгами, но в его квартире был самый настоящий книжный мир, не иначе. Книги стояли в книжных шкафах, на книжных полках, на антресолях, они лежали на столе, на подоконнике, стояли высокими стопками прямо на полу. У них была домработница, которая регулярно прибиралась в квартире и которую Сережа называл уборщицей.
Сережина мать – Елизавета Георгиевна – была требовательной и педантичной брюнеткой. Ее с полным основанием можно было бы назвать «железной леди». Если я задерживался больше чем на полчаса, Елизавета Георгиевна всегда звала к обеду.
– Сережа, Лёня, мойте руки и идите кушать!
На первое, как правило, был супчик с фрикадельками, на второе чаще всего гуляш с катрошкой-пюре. Конечно, было и другое, но мне почему-то запомнились именно эти блюда. Елизавета Георгиевна всегда стояла тут же и присматривала за нами. Она была очень строгой. Не дай бог, Сережка вдруг громко засмеется или уронит ложку в суп, сразу получит подзатыльник. Я побаивался ее: а вдруг и мне достанется? Когда подходило время заниматься музыкой, она входила в комнату и ледяным голосом говорила мне: «Ленечка, подожди полчаса. Нам с Сережей надо заниматься музыкой».
– Конечно, конечно, – поспешно говорил я. Они шли в зал, где стояло пианино, и начинали музицировать. Если Сережа нарушал темп: играл быстрее или медленнее, чем положено, или сбивался, тут же слышалась затрещина и его жалобное мычание.
С 4-го класса мы с ним стали заниматься легкой атлетикой. Этот вид спорта он просто обожал. Почему? Вполне возможно, все началось с «матчей гигантов». Так назывались матчевые встречи по легкой атлетике между СССР и США, которые были необычайно популярны. Cоревнования эти приковывали внимание миллионов телезрителей, а стотысячный стадион «Лужники» им. Ленина в Москве был забит до отказа. Это и понятно: поединок двух сверх держав выходил далеко за спортивные рамки и превращался не только в грандиозное спортивное шоу, но и в соревнование двух политических систем! Накал борьбы просто зашкаливал. Матчи проводились по очереди: один год в СССР, на следующий – в Америке.
Сережа никак не мог понять, за счет чего я так быстро бегаю. Однажды он решил докопаться до истины и проработать этот вопрос во всех деталях. Мы пришли ко мне домой, плотно закусили (аппетит у него был отличный) и вышли во двор. Он забросал меня вопросами: «А на каком расстоянии от линии старта ты ставишь толчковую ногу? А первый шаг со старта – длинный или короткий? А положение тела во время разгона – ровное или наклонное? А наклонное под каким углом?»
Я все честно и подробно ему рассказал и даже показал. Серега был счастлив, он полагал, что теперь знает о беге все. Потом мы решили закрепить теорию и пробежаться. Результат оказался плачевный – он безнадежно отстал. «Ну почему? Ведь я все делал, как ты говорил!» - искренне недоумевал он.
Его отец – Михаил Трофимович – был самым настоящим трудоголиком. Он сидел за своим письменным столом, заваленным книгами, брошюрами, тетрадями, и что-то выписывал. Может, он писал вопросы к экзаменам, а может, готовил лекцию? Если через два часа мы заглядывали к нему – ничего не менялось. Михаил Трофимович сидел в той же позе в окружении раскрытых книг и писал. Я никогда не видел его у экрана телевизора или за праздничным столом. Впрочем, одно хобби у него все же было. Он не пропускал ни одного матча с участием нашей футбольной команды «Трактор», которая выступала во второй группе чемпионата СССР. Постоянно ездил болеть на стадион. Для меня это выглядело довольно странно, так как Михаил Трофимович действительно разбирался в футболе, а волгоградский «Трактор» играл в то время из рук вон плохо. Михаил Трофимович был необыкновенно рассеянным. Когда мы с Сережой, гуляя по городу, случайно встречали его на улице или сталкивались в дверях магазина, главпочтамта или троллейбуса, буквально нос к носу, он никогда не замечал нас, но при этом всегда вежливо уступал нам дорогу. Он словно находился совсем в другом мире.
С Сережой мы не только занимались легкой атлетикой и гоняли футбол, мы смотрели трансляции по ТВ футбольных и хоккейных матчей, соревнований по легкой атлетики, читали все спортивные издания: «Советский спорт», еженедельник «Футбол-Хоккей», журналы «Спортивные игры», «Легкая атлетика», «Физкультура и спорт», «Спортивная жизнь России», доставали по случаю мемуары знаменитых в недалеком прошлом спортсменов. В Москве в магазине «Политическая книга» покупали зарубежные спортивные книги на польском или чешском языках, где кое-что разобрать было можно, к тому же там было много интересных фотографий. Естественно, при таком подходе мы знали о футболе, хоккее и легкой атлетике буквально все. Совершенно спонтанно, где-то к 9-му классу, у нас возникла игра, где мы с Сережкой задавали друг другу приблизительно такие вопросы: кто и с каким результатом победил на дистанции 100 м на Олимпиаде 1956 г.? Какой счет был в матче СССР – Канада на чемпионате мира по хоккею 1963 г.? С каким результатом победил на марафонской дистанции в Риме(1960) Абебе Биккила? Призеры чемпионата мира по хоккею 1965 г.? Кто стал лучшим бомбардиром на чемпионате мира по хоккею 1967 г.? В какой угол ворот – правый или левый, верхний или нижний забил Халлер гол Яшину в 1966 г. в Англии и на какой минуте? Мы играли в эту игру в школе и после нее, играли часами. Так долго мы играли потому, что слишком хорошо знали тему, и не могли, как ни старались, поставить друг друга в тупик. Никто из одноклассников не мог нам составить конкуренцию, поэтому играли мы вдвоем.
А вот о литературе с Сережкой мы никогда не говорили, ибо в то время, к моему большому удивлению, он ничего путного не читал. Читал какую-то дребедень. Однако в старших классах он стал наверстывать упущенное семимильными шагами. Наверное, филологические гены заговорили в нем во весь голос. В 10-м классе он уже серьезно увлекался поэзией А. Вознесенского, творчеством В. Высоцкого, стал проявлять интерес к театральному искусству.
Мой второй друг – Гена Быхов – жил недалеко от школы в ветхом двухэтажном домике. Вместо парового отопления в его доме было газовое. Выглядело это так. Труба огромного диаметра была встроена в стену от пола до потолка. На этой железной печке располагись дверцы и задвижки. Открыв дверцу, ты понимал, что все тут устроено, как в газовой колонке. Несмотря на допотопность конструкции, были и свои преимущества. Отопительный сезон мог закончиться раньше, чем уйдут холода, и жильцы со своим ледяными батареями трепетали от холода как фиговые листочки, а Генка всегда мог включить газовую печку и согреться.
Его семья (отец с матерью и он с братом) ютились в маленькой однокомнатной квартире. Брат был на несколько лет старше. Он тоже учился в нашей школе, говорили, что он способный математик. Генкин отец – весельчак по натуре и мужичок себе на уме, работал на заводе мастером. Он все время шутил и смеялся. Генкина мать – неразговорчивая статная женщина с озабоченным лицом – была портнихой. Не знаю, что она шила, может, наволочки, полотенца или мужские трусы, но одета она была всегда в простенькие и старомодные платья.
К столу меня у Гены никогда не звали, но я не обижался, потому что все видел и понимал, что материальное положение в его семье, мягко говоря, скромное.
Сдружились мы с ним в 4-м классе, когда начали заниматься легкой атлетикой. Он здорово бегал и уступал в этом только мне. Гена был отлично сложен: стройный, гибкий, с прямой спиной. Он был безмерно честолюбив. Проиграв мне однажды, он больше никогда не бегал со мной. Именно тогда и началась наша дружба. Он хотел быть только первым, поэтому решил специализироваться в прыжках в длину, и я уступил ему этот вид. Ведь мы были друзьями. Мы вместе ездили на соревнования: я побеждал в беге, а он в прыжках в длину. Но однажды я принял участие на районных соревнования в пионерском четырехборье, куда помимо прочего входили прыжки в длину. Я без проблем выиграл бег на 60 м, а потом и прыжки. Генкин коронный вид! Более того, я на несколько сантиметров улучшил его результат. На следующий день, когда он узнал об этом (в соревнованиях он не участвовал), на него жалко было смотреть. Не трудно догадаться, что он тут же поставил на прыжках крест. Быть вторым он не мог ни при каких обстоятельствах! Он решил полностью переключиться на барьерный бег. Вот такой он был честолюбец!
У него было масса задатков: замечательная память, любознательность, глубокий ум. Он все время читал, был записан в несколько библиотек. Книги были совершенно разные: зарубежная литература XVIII–XX вв., советская и зарубежная фантастика, исторические романы. Он охотно пересказывал мне сюжет, зачитывал отдельные эпизоды. Большинство авторов, хотя я сам много читал, мне тогда было незнакомо. Из них я знал только Пристли и Фейхтвангера. Где-то в 4-5-м классе он был помешан на книге И. Ефремова «Туманность Андромеды». Этот социально-философский научно-фантастический роман имел в свое время огромный успех. В 6-м классе его настольной книгой стала «Иду на грозу» Д. Гранина, рассказывающая об ученых-физиках. Возможно, после нее он решил стать физиком. Я думаю, Гена совершенно интуитивно освоил скоростное чтение. Иногда мы покупали газету, где, как слышали, была интересная статья, садились на лавочке в сквере и начинали читать. Ему достаточно было минуты, чтобы ознакомиться с огромной статьей на целой полосе. Меня поражало то, что он запоминал и безошибочно мог воспроизвести все главные тезисы, факты и цифры.
Мы с ним говорили обо всем на свете: о мировой политике, о западных демократиях, о спорте, о фильмах, о книгах, и, конечно, о девушках. Правда, о девушках мы говорили очень осторожно и сверхделикатно. Я подозреваю, что он, как и я, был без памяти влюбен в учительницу английского языка ( см. главу «Спорт и любовь») Елену Игнатьевну, хотя мы никогда и не говорили на эту тему. И все же по его незначительным намекам, случайным, на первый взгляд, высказываниям, я сделал такой вывод, и думаю, что не ошибся.
К 7-8-му классу было совершенно ясно, что друг мой если ни гений, то безусловный талант. Огромный талант. Он был просто помешан на математике. Он решал задачи по алгебре, геометрии, а заодно физике и химии словно орешки щелкал. Причем алгебраические решал быстро и несколькими способами, чем ставил в тупик учителей математики. Учеба давалась ему легко по всем предметам, он все делал играючи.
Мы с ним были неразлучными друзьями, как сиамские близнецы, увидеть меня без Генки или Генку без меня было практически невозможно, и над этим подтрунивали наши одноклассники. Естественно, мы сидели за одной партой. Но тут получалась забавная штука: Гена был выдающимся математиком, а я в этом деле – абсолютным бездарем. У меня был совершенно не математический склад ума. Но дело в том, что я и не пытался разобраться в математике. Я ее не любил и прекрасно понимал, что моя будущая профессия никогда не будет связана с математикой. А раз так, думал я, то зачем тратить на нее время и силы? Это была моя принципиальная жизненная позиция. На контрольных я никогда не просил своего лучшего друга помочь мне. Он тоже, чтобы не уязвлять моего самолюбия, не предлагал свою помощь. На следующий день после контрольной учитель пол-урока расхваливал Гену, разбирая по косточкам все оригинальные и хитроумные способы его решения. В конце урока учитель обычно говорил: «Ну, а самая слабая работа – у Лосева».
Но это не мешало нам оставаться лучшими друзьями. Мы уважали, ценили, дорожили мнением друг друг, испытывали постоянную потребность в общении. После 8-го класса (1968 г.),как я уже говорил, его забрали в физико-математическую школу при МГУ, перед ним раскрывались большие перспективы. Встретились мы с ним ровно через 10 лет, в 1978 году.
Как сложилась дальнейшая судьба моих друзей, я расскажу в следующих главах.