Киборг и Лилия. роман. 1-я часть. глава 12

               


                12
       

     Январь уверенно скатился к своему неизбежному финалу. А в феврале, вдруг, явственно уже почувствовалась весна. Стало заметно теплее, а удлинившийся день и веселое солнышко, дружно создавали иллюзию если не апреля, то уж конца марта точно.

         На новой работе Сергей Синицын успел зарекомендовать себя, в достаточной мере, положительным образом, проявив необходимые для этого деловые качества.
               
         Нестеров и Кудрицкий поначалу присматривались к нему. Без недоверия, но настороженно, как к малознакомому человеку, когда не очень понимаешь, чего ждать от него, какова будет его реакция на ту, или иную ситуацию.
         Но Сергей старался, и со временем господа начальники и боссы оттаяли. Стали давать более ответственные задания, назначать на более сложные участки КОНовских многоходовок. Эти комбинации, как правило, с разными слагаемыми по ходу действия, на выходе, обыкновенно, имели похожий результат. Серо-зеленого цвета.

         И с коллегами у Сергея сложились вполне приятельские отношения. Без особой открытости, конечно, и теплоты, но зато и без прохладной отстраненности, без настороженности и, что самое замечательное, без равнодушия.

         Причина установления таких их отношений была не в том, хорошо или плохо приняли Сергея старожилы. Здесь-то как раз все было в порядке. Парни были взрослые, весьма и весьма неглупые, всякого повидавшие, и сами были не расположены немедленно и навек заключать друг друга в объятия и клясться в вечной и нерушимой дружбе. Это прекрасно укладывалось и в Серегины представления о дружбе, товариществе и коллегиальности, как о белке и желтке, что не смешиваются в скорлупе. Самому Сергею всегда, сколько он себя помнил, претило слишком уж быстрое сближение с кем-либо. Виделось в этом нечто искусственное, то, что настораживает, и даже, иногда, отталкивает.

         Вот с Наташей… с Наташей все было по-другому. С ней Сергей пропал. Его с головой накрыла такая горячая волна чувств! Подхватила его, завертела, понесла неведомо куда, напаивая пеной и брызгами, волоча по камням, сдирая кожу и мышцы, вознося ввысь и бросая в бездну. И выплывать из нее, спасаться не было сил. Да и желания, впрочем.

         Только иногда делалось не по себе. Очень уж хорошо все было, даже слишком хорошо. А развитая интуиция и чувство самосохранения не давали покоя, все ныли и хныкали, - Осторожно будь, подумай, не торопись…

         А Сергею хотелось послать их куда подальше. Хотелось ветром нестись над землей, над мелькающими внизу ландшафтами, городами, людьми. Хотелось нырять в грозовые тучи, орать черт знает что, радостно и дико… Только чтобы она летела рядом. Ни о чем не хотелось думать, ничего не хотелось решать. Сейчас, по крайней мере. А дальше…

         Будет, разумеется, и “дальше”. Но это будет не сейчас. Сейчас Серега Синицын влюблен, очень, полностью отдаваясь на волю урагана, бушующего сейчас в нем. Впрочем, довольно таки незаметно для посторонних глаз. Сергей не давал возможности огню, сжигающему его изнутри, вырваться наружу. Просто чтобы никто не пострадал.

         Они много говорили, о всяком и разном, и им было интересно друг с другом. Они были счастливы, когда удавалось остаться наедине, изыскивали для этого любую возможность. Отсутствие дома Татьяны Викторовны, тактично ушедшие гулять с коляской Свиридовы, вечеринка с ночевкой у друзей. Потом, ближе к теплу, когда мама Сергея и Кости со своим мужем Леонидом Кузьмичом, и младшими Сенькой и Васькой уехала на дачу, на всю весну, лето и осень, Сергей с Костей стали обладателями драгоценного ключа от опустевшей квартиры. Клятвенно заверив маму, что будут поливать цветы, вынимать корреспонденцию из почтового ящика и ни в коем случае не станут курить в постели, они договорились по-братски пользоваться свалившейся на них свободой и жилплощадью в порядке строгой очередности.

         Наташа визжала от восторга, впервые войдя в эту квартиру, и увидев два огромных кактуса, что сто лет назад привез из жарких стран Леонид Кузьмич, избороздивший в качестве механика торгового флота земной шар вдоль и поперек бессчетное количество раз.

         - Какие они! Не могу! Хочу себе таких. Сережик, можно мне росточек отщипнуть? Ну, пожалуйста!.. – висела Наташа на Сергее, и целовала, целовала в восторге. Сергея, а не кактусы, разумеется.

         - Наташ, не дают они ростков, побегов, или что там у них. Черт их знает таких, как они размножаются?.. Этот вот из Мексики, - Сергей кивнул на тот, что поменьше, ростом, всего лишь, под потолок.

         Второй же был настоящий гигант. С могучими, слоноподобными, усыпанными маленькими шипами ветками, он вырос до потолка, потом развернулся, и очень активно рос уже к полу.

         - А это что за чудо?

         - А это чудо, как вы изволили справедливо  заметить, сударыня, личность примечательная. Привезен лет двадцать назад с Острова Свободы Куба. И он не абы кто и как, этот камрад потомок дерева, посаженного самим Эрнестом Хемингуэем. Кузьмич втихаря отломил веточку во время экскурсии, и вынес в партбилете. Видишь, что из заморыша выросло!..

         А Наташа уже прилипла к шкафам, полкам и сервантам, за стеклянными дверцами которых, как в зоологическом музее красовалась разная морская экзотика, крабы, морские звезды, кораллы, всякие рыбы…

         - Тут у них живность морская экспонируется.

         Наташа грустно покачала головой:

         - Мертвость, если уж быть правдивыми до конца. Эх, ладно. А что еще интересненького тут есть, - и смотрит лукаво.

         - Как что? Гвоздь программы, его величество Диван!

         - Диван? - удивленно тянет Наташа, как бы пробуя на вкус это русское слово с восточными корнями. Подходит, пробует упругость рукой, присаживается, дотягивается до своей сумки и вынимает пакет с полотенцем.

         - А теперь показывай ванную…

         Тревожный звоночек тренькнул, настойчиво и внятно, в один, самый обычный, счастливый день. Сергей и Наташа поссорились. Ну, не то, чтобы буквально поссорились, поругались и подрались, нет, но эпизод случился не приятный. Главное, что без особого повода, глупо, на ровном месте. Договорились созвониться и вместе провести вечер. Сергей звонил, еще звонил, еще,… Наконец, трубку подняла Татьяна Викторовна:

         - Алло? Здравствуй, Сережа.

         - Здрасьте. А Наташу можно?

         - Да нет ее дома.

         - Как это?..

         - Так, нету, собралась и убежала куда-то с подружкой.

         - Так ведь мы же… а, ну да, я и забыл совсем. До свиданья, Татьяна Викторовна.

         Сказать, что Сергей расстроился или обиделся, то это вряд ли. Скорее, он был в недоумении. Просто возникло некое неудобство, как мелкий камешек в ботинке, ходить не мешает, но и забыть о себе не дает. И выводов никаких он не стал делать, с какой стати? Просто образовался незапланированный свободный вечер, и Сергей, не особо раздумывая, провел его с друзьями. А то ведь и ропот уже пошел, мол, “нас на бабу променял”.

         Субботним утром всклокоченный, помятый, мучимый головной болью и жаждой, Сергей высунулся из комнаты на звонок телефона. Но протянутая уже рука зависла в воздухе.

         - Ба, ответь, пожалуйста, скажи, что меня нет, ладно?

         Нинель Марковна как раз проходила мимо, сняла трубку:

         - Да нет, вы ошиблись…ничего страшного.

         Бабушка аккуратно положила трубку и повторила Сергею, будто бы он и не рядом топтался, не слышал ничего:

         - Номером ошиблись. А ты что, звонка ждешь? – помолчала, пытливо вглядываясь в помятое лицо внука, - Поссорились?

         Сергей неопределенно пожал плечами и мотнул головой:

         - Да нет. Так, как-то… договорились встретиться, да не получилось.

         - Ну да, ну да, и ты по этому поводу вчера и того, расслабился?

         - Не виделись давно с Юрчиком, с Димоном, посидели немножко, вспомнили былое, - Сергей развел руками.

         - Былое… что вам там вспоминать-то? Все ваше былое – вчерашнее еще только, - махнула рукой бабушка, - иди вон, в холодильнике посмотри, банка с помидорами должна быть. Налей себе рассолу. Да смотри, весь не выпивай, засохнут.

         - Рассольчик… - рычал Серега, поспешая на кухню.

         - Мерси, ба!..

         - Мерсибо, мерсибо… постель деду поможешь перестелить? – крикнула бабушка вслед Сергею.

         Сергей молчал. Он длинными глотками цедил сквозь зубы ледяной, душистый, пахнущий укропом, чесноком, уксусом, еще черт знает, чем вкусным, крепкий рассол, вливающийся в исстрадавшийся организм живительным бальзамом, восстанавливающий солевой баланс, доброе расположение духа и уверенность в дне грядущем.

         - Ты чего тут притих? А, понятно. Эх, пьянь… - Нинель Марковна ласково глядела на любимого внука, но, тем не менее, укоризненно качая головой.

         - Я говорю, деду постель перестелем?

         Сергей допил рассол, блаженно опустился на табурет, чутко прислушиваясь к ощущению наступающей благости в своем теле:

         - А-а-а-а-а… хорошо-то как! Как Боженька по душе босичком пробежался…

         - Черт тебе рогатый пробежался! Ты что мелешь, дурак?

         - Или так. Все равно, хорошо. Перестелем, конечно. Пошли прямо сейчас.

         Легко подняв на руках высыхающее тело дедушки, Сергей вспомнил, как нестарый еще, мускулистый, широкоплечий дед подбрасывал его к потолку, носил их с Костей на плечах, баловал по-всякому. А теперь сам на руках лежит, легонький, смотрит неукротимыми глазами, мычит, пытаясь, как привык, возражать и повелевать. Всю свою жизнь дед возражал. Всем и каждому, если видел, что прав. Ничто не могло заставить его промолчать, спасовать, отсидеться. Он шел как бык, наклоняя вперед крепкую голову, на любую преграду, и, черт знает как, но часто, почти всегда умел отстоять свою правоту. Всегда говорил: “Кто прав, тому и бояться нечего”.

         Бабушка ловко собрала грязное белье и расстелила свежее. Сергей осторожно опустил деда на место:

         - Давай его побреем, колючий уже.

         - Костик обещал сегодня побрить, у него лучше получается.

         - Ну ладно тогда. Что еще помочь? – затоптался на месте Сергей, чувствуя себя тем мавром, что сделал свое дело, и теперь может гулять смело.

         - Иди, погуляй, подыши воздухом. Да смотри, опохмеляться не смей.

         - Не буду похмеляться, слово джентльмена! – прижал руку к груди Серега.

         - Ты вот что, позвони сам. А лучше иди к ней. По телефону, какой разговор? – бабушка Нина, как обычно, угадывала Серегины мысли с легкостью необыкновенной.

         - И что, ты думаешь, так будет лучше? – как всегда, и как почти все люди, услышав то, что хотел услышать, Сергей приободрился.

         - Ну конечно, я так не думаю. Но что-то ведь делать нужно? Само-то ведь ничего не сделается, правда?..


         Сергей уже третий час бродил дворами и улочками, выписывал концентрические круги, то суживающиеся, то - наоборот, вокруг выбранной цели, длинного серого дома, ближайшей к арке парадной, седьмой этаж. Сидел на скамейках, пил пиво, курил, снова ходил, ходил…

         Он так и не решился еще раз позвонить Наташе. Казалось, если ему еще раз скажут, что ее нет дома, это будет некой чертой, отделяющей два времени друг от друга. То время, с нею, пора цветения в его сердце, настоящая и радостная. И уже другое, непонятно пока, хорошее ли, плохое, просто другое время. Без нее. Почему-то он сам так определил для себя, и теперь боролся с искушением самому, своим волевым решением сделать шаг, и увесистым булыжником ворваться в это пустое время без оглядки, без сожаления.  То, что Наташа могла, вдруг, оказаться, как раз, дома, ничего не меняло. Решение вот-вот готово было сформироваться, чтобы изменить его, нужно будет располагать каким-то количеством времени, а времени не было. Сергей сам не оставил его себе.

         Было тепло, легкая куртка нараспашку, перчатки и шапка дома, в шкафу, вероятно, уже до следующей зимы. Солнышко подсушило тротуары и тропинки, оно уже грело. Не метафорически грело, ярким, круглым символом жизни, оно реально делилось светом и теплом, по-весеннему, чудесно и празднично.

         А Сергей ходил… он заставлял себя считать, что просто гуляет.

         “Ну, гуляй, гуляй. Ехал бы в Сосновку, к примеру, гулять. Чего здесь-то?” – тот, второй, так и не появлявшийся все это время, пропав однажды, молчал и сейчас. И Сергей сам, за него переругивался с самим собой.

         “Заткнись, и иди-ка к ее парадному, она сейчас придет”.

         “А ты-то, откуда знаешь?”

         “Ой, не грузи меня… от верблюда”.

         У знакомого подъезда, он присел на ту самую скамейку, у которой курили когда-то с Костиком, перед тем, как Сергей впервые вошел в этот дом.

         “Как будто лет семьдесят назад”, - думал он, прикуривая, наверное, уже десятую сигарету за этот час.

         А солнце, еще вот только что такое милое, теплое и ласковое, превратилось в занудную брюзгу, и, послав все на свете куда подальше, надменно вздернув круглый свой подбородок, степенно удалялось с небосвода.

         А потом Сергей увидел Наташу.

         “И действительно, скоро”, - удивился он.

         Наташа шла по тротуару в компании незнакомой Сергею девушки, стройная, ладная. Рыжие ее волосы в свете садящегося солнца горели костром. Как ни зол был Серега, не залюбоваться ею сейчас было бы просто кощунством.

         “Зараза”, - бессильно шептал он, - “ну, зараза же ты, Наташка”…

         А внутри него ангельскими колокольчиками уже звенело, разливалось рекой, стирая к чертовой матери очертания берегов его обиды и злости, то самое, большое и горячее, как там, у лифта, когда впервые целовал ее.

         Наташа издалека заметила Сергея, и он получил уникальную возможность, сидя как в партере театра, наблюдать спектакль одного актера, такая гамма эмоций носилась по лицу девушки, никак не ожидавшей его здесь встретить. Удивление, замешательство, чувство вины, упрямая гордость и вызов, снова растерянность, радость и смущение.

         Ее спутница, конечно же, заметила, что здесь происходит что-то, не предполагающее ее присутствие обязательным, скорее наоборот. Она на ходу пожала Наташино предплечье, что-то сказала ей, стрельнув глазами в Сергея. Девушки коротко рассмеялись, и простились, кивнув друг другу.

         Последние двадцать метров Наташа шла уже одна. Она улыбалась рассеянно, погладывала, по сторонам, на небо, на Сергея, под ноги. Подошла, села рядом.

         - Бить будете, дяденька? –  спросила она.

         Сергей приобнял Наташу рукой, притянул к себе и прошептал на ухо:

         - Одна минута вам, мамзель, на оправдание. Потом ломаю вашу лебединую шейку. Время пошло.

         Не удержался, зарылся носом в ее волосы, Наташа потерлась щекой о его подбородок:

         - А я не буду оправдываться. Чего вдруг?

         - Почему это? – удивился Сергей. Он привык считать так, что если человек виноват, или другой человек считает его виноватым, то он должен хоть что-нибудь сказать, объяснить. Презумпция невиновности штука, конечно, клевая, и все такое, но она, как и поговорка “Не пойман – не вор”, слабое утешение пострадавшему. А Серега считал себя, если и не пострадавшей стороной, то уж, во всяком случае, правым.

         - А не хочу и все. Виноватой себя не считаю, оправдываться не должна. Вопросы? – Наташа отодвинулась от Сергея, посмотрела на него с вызовом. Голос ее звучал жестко, в нем явно чувствовался металл. И Сергей испугался. Совершенно четко ему представилось, что вот, они сейчас, слово за слово, разругаются и расстанутся. И если оба упрутся рогами, по-бычьи, упрямо и бессмысленно, по принципу “Никто не хотел отступать”,  расстанутся навсегда. А вот к этому он не был готов.

         Эта новая сторона их отношений неприятно встревожила его. Сергей лихорадочно подбирал нужные слова, понимая, что слишком затянувшаяся пауза может все разрушить. Эту пустоту нужно заполнить. Не важно, чем, шуткой-прибауткой, поцелуем, хоть лягушачьим кваканьем.  Главное – не молчать, не выглядеть растерявшимся, слабым, раненым. И еще нужно быть осторожным. Он чувствовал себя, как на минном поле, или на тонком льду, а под ногами черная бездна.

         Сергей сидел и очень быстро докуривал сигарету. В голове шестиполосное шоссе. Рев и скорость, мелькание огней, обрывки разговоров, крики, сирены “скорой”, стук, стук отбойного молотка, или метронома… Нет, это сердце. Как оно топочет, как слон. Тише ты. Она же услышит сейчас, рассмеется и уйдет. Возьми себя в руки! Нельзя…

         - Ну, что, - очень осторожно, как минер, вывинчивающий взрыватель неразорвавшейся бомбы, - будем считать, проехали?

         Наташа пристально, без улыбки посмотрела Сергею в глаза:

         - Пойдем в парадняк.

         - Это зачем? – не понял Сергей.

         - Ну, не могу же я с тобой целоваться вот так, у всего дома на виду? Я же девушка приличная. А то вон, смотри, соседи об окна носы расплющили. Скажут: опять Ивашова младшая на скамейке, средь бела дня, на глазах у всех…

         - Что значит, опять? – насупился Сергей.

         Наташа рассмеялась, на миг прижалась грудью к его плечу:

         - И в кого ты такой ревнивый, Сереженька?

         - В прадеда, он жен вожжами порол.

         - Даже так, жен? И сколько у него их было?

         - Несколько. Всех любил и всех ревновал. И всех порол. А ты у меня всего одна, так что задачка-то попроще будет.

         - Хорош зубы заговаривать. Быстро встал, и за мной. Пошли в парадное, чего скажу…

         Глаза Наташи блестели озорными огоньками, еще какой-то чертовщиной.

         - Ну, ведьма, доберусь я до тебя, - бурчал счастливый Серега ей в спину…

         Они стояли на лестничной площадке, только что оторвавшись друг от друга, прерывисто дыша.

         - Пошли к тебе, - севшим голосом проговорил Сергей.

         - Попозже, мама уйдет скоро, - Наташа прильнула к нему, посмотрела сияющими глазами снизу вверх, - Спасибо тебе.

         - За что?

         - За то, что не поссорились. За это тебе и благодарность моя.

         - А где ты, все-таки, была? – вкрадчиво спросил Сергей, и сразу же обхватил ее покрепче. Наташа вырывалась, пытаясь пнуть его, стукнуть острым кулачком под дых, укусить. Она смеялась и приговаривала:

         - Все, капец тебе, Синичкин. Ночью отрежу все, что тебе жить спокойно не дает. И мне тоже…

         Наташа пыхтела, сопела, брыкалась. А Сергей все держал ее, обнимал, уворачивался. И думал, думал. И мысли его были, почему-то, не такие уж и веселые.