Киборг и Лилия. роман. 1-я часть. глава 14

    


                14


         Они, действительно, были почти соседями. Сергей медленно шел по тротуару узкой улочки, примыкающей к его родному Гражданскому проспекту. Еще пятнадцать минут тихого хода, и он дома. Но домой не хотелось. И оставаться у Татьяны не хотелось. Когда пить больше было нечего, и они насытились друг другом, уже под утро пришли, наконец, усталость и апатия. И у Татьяны, судя по всему, тоже. Они получили, чего желали, пора было расставаться.
         Она стояла в прихожей, завернувшись в халат, пока Сергей надевал куртку и обувался.
         - Ты не рано? Метро еще закрыто.
         - Метро? Я же местный. Мы мимо моего дома вчера проезжали.
         - То-то я и обратила внимание, что ты на чьи-то окна загляделся.
         - Ну, да.
         - Ну, все равно, останься еще на немножко. Поспим чуть-чуть, а потом я тебя завтраком накормлю.
         Сергей молчал, завязывая шнурки.
         - А где твой? Я так понял, ты замужем?
         - Ты ж мой проницательный. Как это ты понял? Кольца-то на пальце нет, и дома нет ни одной фотокарточки. В ванной ни пены для бритья, ни лишней зубной щетки.
         - Точно, явных признаков нет, зато много косвенных.
         - Каких-каких?
         - Ну, таких, скрытых, как бы, второстепенных, малозначительных, в квартире и в тебе самой. Трудно объяснить, но если смотреть внимательно, то все очень ясно.
         - А ты, значит, внимательно смотрел? И что же тебе ясно? – Таня, очень похоже, была раздосадована, если не раздражена, голос ее стал напряженным, руки она скрестила на груди и с вызовом глядела на Сергея.
         - Эй, ты не злись, ты что?  Не собирался я не в свое нос совать. Просто спросил, и все.
         - И все, - кивнула Таня, - закрыли тему. Я же не допытываюсь, что там у тебя с твоей подружкой произошло, что ты у любовницы ночуешь.
         - Ну, ладно, правда, прости, я не хотел. Я дурак. Считаем, что проехали, а?
         - Что-то я и правда, завелась. Зря, конечно, ты не виноват. Просто так совпало все…
         - Это ничего, все будет хорошо, вот увидишь.
         Татьяна с какой-то детской надеждой смотрела на него:
         - Правда?
         - Конечно, так и будет, все хорошо и все правильно, - Сергей притянул ее к себе за талию и обнял, - телефонами обмениваться, я полагаю…
         - Да, не будем. Это уже было бы совсем банально, как повторение пройденного. Уйдем от стереотипов.
         - Уйдем.
         - Ты хороший. Я твой девушке даже завидую, - Таня потянулась, поцеловала его в подбородок и отстранилась.
         - Все. Топай домой и выспись хорошенько.
         
         И теперь Сергей топал домой, не домой, просто вперед. Раннее утро, конец апреля, уже солнышко, тепло. Скорым поездом, с мельканием окон, обрывками образов, звуков, запахов пронеслась эта ночь. Не оставила после себя, слава Богу, неприятного послевкусия, чувства вины, или, тем более, непоправимости произошедшего. В конце концов, что такого произошло?..
         Вот здесь Сергею расхотелось думать об этом и анализировать этот свой осознанный порыв, желание его и его случайной возлюбленной быть вместе этой ночью. Желание их забыть на краткий миг о своих трудностях, одарить своим нерастраченным теплом того, кто нуждается в нем, и кто оказался в этот миг рядом.
         “Почему не Наташу?”
         “Потому. Ей и так было хорошо и весело, сама сказала. И хорошо ей было без меня”.
         “И что из этого следует? Ты обиделся и делаешь выводы? Ты разочарован? Ты сдаешься?”
         “Идиот! Я не сдаюсь. Я ее люблю. Но и к себе я тоже, знаешь ли, неравнодушен. Должна быть у меня мужская гордость? Если девушка во мне не нуждается, пусть хоть и иногда, я что должен, под окнами торчать и телефон обрывать? Привет, кстати”.
         “Привет. А ты не подумал, что она сама тебя искала вчера? Ни Стасика, ни еще кого-нибудь. Но ты соблаговолил надуться”.
         “Но не на пустом же месте-то? Я же не тупой, вижу, что девочка наигралась, успокоилась. Наскучило ей однообразие. Что же я могу сделать?”
         “Ты все можешь. И ты сам предпочитал так думать о себе всю твою жизнь, забыл?”
         “Да, могу все, что касается меня самого. Но разве я могу заставить ее любить меня больше? Или просто, любить?”
         “Ты можешь быть для нее интереснее, незаменимее, нужнее, это же не сложно, правда? Включи воображение. Что ты о ней знаешь, что тебе в ней интересно? А ей в тебе? Если только голый секс, прости за натурализм, тогда вам, ребята, не долго осталось. Думай, меняй что-нибудь. Послушайся меня хоть раз”.
         “Думаешь, все так серьезно?”
         “А ты будто думаешь, что нет! Ты же мечтал быть с нею всегда, так?”
         “Ну, так”.
         “Не ну, так, а так и есть. Так вот, если в тебе ничего еще не перегорело, как ты сам себя пытаешься убедить, то забудь все, наплюй на все ее взбрыки, люби ее так сильно, как можешь, даже сильнее, и старайся изо всех сил быть ей необходимым и незаменимым. Делай все ради нее. Все, что угодно, любую глупость, любой безумный поступок, любую нелепость и неловкость, все, но только ради нее, для нее, чтобы она знала и видела, что ты за нее Землю перевернешь, по крайней мере, очень постараешься. И все будет хорошо, вероятнее всего. А такие вот ночи, как сегодня, ты, пожалуйста, исключи из своего рациона. Не к добру это все”.
         “Моралист какой…”
         “Не собачься, я дело говорю. И не ерничай, подумай лучше, и сам все поймешь”.
         “Ну, наверное, да. Ты прав, наверное. Это я сейчас не ерничаю и не издеваюсь. Ты прав”.
         Тишина…
         “Ты еще здесь? Ушел… ну, счастливо тебе, добрый дух”.
         И где-то под крышами панельных многоэтажек, улетая голубиной стаей, как будто, прошелестело:
         - Сам ты, дух…

         Разумеется, бабушка уже давно встала и хлопотала на кухне. Сергея она встретила неласково. Хоть и с любовью в глазах, но не в голосе. Откровенно говоря, она молчала. Может, осуждала внука за то, что шляется, незнамо где по ночам и дома не ночует, может, просто неловко ей было выговаривать великовозрастному дитяти за его недостойное поведение? Может, просто не укладывалось в ее голове, как такое могло произойти, что ее любимый внучек Сережа Синицын, отличник и грубиян, балбес и умница, музыкант и книгочей, вдруг, незаметно вырос в лохматого, небритого, часто нетрезвого, часто похмельного, нелюдимого верзилу. И ночует-то он у разных всяких вертихвосток, которые, того и гляди принесут ей скоро в подоле:
         - Нате вам, Нинель Марковна, ваше потомство…
         И что потом?
         Не учится, работает непонятно где, непонятно кем. Ни цели в жизни, ни стремления. То в монастырь собирается, то в Израиль, то в Иностранный Легион. Ну, полный спектр дури в голове.
         По обыкновению, есть с утра не хотелось, но Сергей, движимый чувством неловкости и собственной ущербности перед стеной бабушкиного молчания, усиленно доводил супчик до кондиции. Ах, этот великолепный рыбный супчик! Такого больше ни у кого не получалось, только у бабушки. И не голодный, да все равно, съешь тарелочку, как миленький. Сергей еще ложку майонеза в тарелку бухнул, а теперь усиленно тряс черный перец прямо из пакетика.
         - Ну, куда ты столько сыплешь?! – бабушка, похоже, не выдержала издевательства над собственным кулинарным шедевром, хотя и давно знала вкусовые предпочтения внука. Поострее!
         А тот втайне надеялся, что его варварские манипуляции не оставят равнодушной ревнивую хозяйку, и вынудят ее нарушить тягостное молчание. Сергей незаметно облегченно вздохнул:
         - Ба, ты же знаешь, по-другому я еду не воспринимаю.
         - А что ты вообще воспринимаешь? – Нинель Марковна обреченно махнула рукой, и, похоже, замолчала уже надолго.
            Конечно же, Сергей моментально ощутил сильнейший укол вины и раскаяния. Сейчас он испытывал необыкновенную нежность к этой пожилой женщине, которая любила своих детей и внуков больше жизни. Которая все свои силы, всю свою нерастраченную материнскую заботу, день за днем, из года в год без устали клала к их ногам. И не важно, что дети эти и внуки не всегда и нуждались, как им самим казалось, в ее жертве. Что порой испытывали чувство неловкости и даже досады от чрезмерного, как опять же им самим казалось, и даже навязчивого проявления материнских чувств вечной труженицы.
         Не найдясь, что ответить, Сергей размешал в супе майонез и перец, тщательно прицелившись, зачерпнул ложкой так, чтобы в ней одновременно оказались и кусочек рыбки, и несколько перловых крупинок, и сегментик картофельной дольки, а так же четвертушка колечка жареного лука. Отправив все это в рот, он тщательно прожевал, проглотил и замер потрясенно:
         - Ба…Что это?.. Это что, ты сама вот это приготовила?!
         - Нет, не сама. Наташенька твоя приходила, пока ты шлындрал, давайте, говорит, Нинель Марковна, я ушицы наварю, пока Сереженька мой водку пьянствует незнамо где, незнамо с кем и как.
         Бабушка иногда умела быть убедительной язвой.
         - Да, Наталья так не придет…
         - Ну, я и говорю, жди больше.
         Сергей снова скис и как будто покрылся трещинами, как старый асфальт. И мысли рванулись в эти трещины сплошь тягостные и угрюмые.
         - Что-то не нравишься мне ты, Сергей Борисович, в последнее время.
         - Что же тебе во мне не нравится, Нинель Марковна?
         - А то и не нравится, что радости в тебе нет.
         - Да, так заметно? – Сергей уже без кривлянья доел суп и поставил тарелку с ложкой в мойку, - Спасибо, ба, суп – блеск.
         - Ну да, ну да, разве что, - невпопад ответила бабушка. Опять разговор с внуком не получился. Она с горечью осознавала, что время ее уходит, и что скоро на этой кухне будет хозяйничать другая хозяйка, не эта, так другая. А то и две сразу, внуков-то двое. И добра от этого не жди.
         - Сергей вышел, но тут же снова вернулся:
         - А может, ее и вовсе на Земле нету?
         - Кого? – не поняла бабушка.
         - Радости этой твоей.
         - А что есть?
         - Смех и хохот. И все.
         Нинель Марковна лишь беспомощно улыбнулась и пожала плечами.
         Сергей помолчал еще, не решаясь спросить о личном. Вот, удивительно,  как некоторые люди просто стесняются, что ли, говорить, спрашивать кого-то о своем, что их беспокоит, что им важно, из гипертрофированного чувства такта не желая беспокоить ближних своих.
         - Ну, что ты мнешься? – бабушка глянула на него своими цепкими, мудрыми глазами, - спрашивай, чего уж там.
         - Да я про то же все, Наталья больше не звонила вчера?
         - Не звонила. И правильно сделала. Ты дурак, внучек, и она дура. Пошел вон с глаз моих. О Господи, когда мне уже покой будет…

         Спасть совсем не хотелось. Сергей вышел на общий лестничный балкон покурить, и снова взгляд его, как тогда, в первый раз, как стрелка компаса пронесся над крышами домов туда, где ее дом, где она. Сергей, усилием воли придушив воображение свое, заставил себя считать, что она сейчас там, у себя дома, в своей постели спит. А не где-то и с кем-то…
         Звонить ей было рано, суббота полвосьмого утра, спят все, и она…
         Накатило, нахлынуло горячей волной чувство странной тоски, уверенности, что все идет неправильно, и что все скоро закончится.
         - Ну, значит, пусть так и будет, - упрямо плюнул с балкона Сергей, - а поспать все-таки надо.
         Он хотел лечь, отвернуться к стенке, положить кулак под подушку и смыться из этой реальности. Пусть ненадолго, минут на двести, но стать легче, стать не собой, кем-то, кого ни осуждать, ни требовать от него что-то, ни ждать чего-то просто некому. Но вместо этой недолгой квазисвободы Сергей сейчас выбрал другое, то, что припас на “после поспать”. Открутился диск, пошли длинные гудки, два…три…пять…
         - Алло? – голосом ломким, бессонным – она, любимая…
         - Наташка, можно, я приду?
         - Сережик, я спать легла, - пауза, - ну, хочешь, приходи.
         Сергей опешил, он ожидал чего угодно, но не вот этого “приходи”.
         - А…
         - Мама на первой электричке на дачу умотала. Ты где? Далеко?
         - Дома. Уже…
         - Уже? – усмехнулась, - ладно, давай, что там тебе нужно, в душ, завтракать и бегом ко мне.
         - Я готов. Уже бегу.
         Открыла дверь. В халатике, волосы по плечам, ножки стройные в тапочках:
         - Ну, где же ты был, балбес?
         Обняла, прижалась, сердечко тук-тук-тук, теплая, родная.
         Сергей стоял, обнимал любимую, и лишь сейчас до него доходило, насколько все хрупко и зыбко. Как все нереально, как туман в низинке, как детский воздушный шарик на парковой дорожке. Дунет ветер, и нет уже тумана, унесся, растворился в окружающей монолитной тверди, не рассуждающей и холодной. А шарик бросило на колючие ветки подстриженного шиповника, хлоп! И нет его.
         - Я звонила тебе.
         - Знаю, бабушка говорила.
         - Она злая у тебя? Так говорила со мной сурово.
         - Что ты? Она самый добрый человек во вселенной. Просто блюдет меня, думает, что ты коварная обольстительница и хищница. Охмуришь, запутаешь несчастного, доверчивого мальчика, а потом бросишь. И будет он страдать.
         Наташа молчала, дышала ему в грудь.
         - А ты где был-то? – голос равнодушный, безразличный. Но фальшивое равнодушие Сергей распознал моментально. Ой, как все слышно-то!
         “Это ты сейчас весь обостренный, вместе со всеми твоими ненормальными сенсорами. Вот и слышно тебе”.
         “Ты не вполне вовремя”.
         “Вовремя, но не вполне. Но все-таки. Давай уже, ври что-нибудь, ждет же”.
         - У Марка сидели. Он с новыми прожектами носится, кумекали там, что и как”.
         - Пили, конечно же?
         - Ну да, как же без этого со старым другом-то?
         - Конечно, со старым – никак.
         - Язвишь?
         - Язвлю. Загадочный Минкин… Вы так дружите, а ты нас еще и не познакомил даже.
         - Непременно познакомлю, он тебе понравится.
         - Он тебя уезжать не сманивает случайно? Сейчас все ваши едут.
         - Да ну! Куда он поедет? И не думает даже. Здесь всё. А там что?
         - А ты?
         - А что я? И я не поеду. Если, разве что только, ты со мной. Поедешь?
         - Ага, разбежалась.
         - Ну, вот…
         “Как ты врешь складно, талант. Сижу у тебя в голове и диву даюсь, и в кого ты такой бессовестный шакран уродился?”
         “Заткнись”.
         - А ты что делала?
         Наташа поерзала там, внизу, потерлась носом, как только она умеет делать, так, что голова кругом.
         - А мы у Кругловой зависли, до утра куролесили. Жаль, ты не приехал.
         “Ого! А она-то как врет!”
         “Цыц, ты! Сам знаю. И не врет она, а просто не говорит всей правды”.
         “А не все ли равно?”
         “Не все. Пусть лучше так, потому что я не желаю знать этой ее правды. Потому что возьму вот, и придушу ее на фиг”.
         “Тогда, значит, пусть так. Ты ей врешь, она тебе. Совет вам да любовь, брехуны!”
         Сергей не ответил.
         “И что делать будешь?”
         “Не знаю. Спать пойдем, вот сейчас, а там видно будет””.
         Они еще стояли в прихожей, вот так, обнявшись, молчали, грелись друг о друга, прислушивались к биению сердец, току крови, дыханию. А вокруг уже поднимался ветер. И рвал этот ветер туман в клочья, вдребезги, уносил неведомо куда. И красный воздушный шарик с зайчиком из “Ну погоди” на тугом боку качнулся, еще раз, медленно покатился по аллее парка, влекомый воздушным потоком. И вдруг, рванулся, чуть взлетел и стремительно понесся, куда глядят глаза нарисованного зайца…
         - Давай поспим немножко? Я так устала.
         - И я тоже. Только спать?
         - Только. Ничего не хочу, все потом, ладно?
         - Хорошо, как скажешь.