В годы моей службы влияние старослужащих на молодых матросов и на всю обстановку на корабле было благотворным и стабилизирующим фактором.
К 1957 году у нас на лодке было двенадцать человек «годков», служивших по последнему году. Офицеры нам доверяли полностью. Жили мы все очень дружно. Порядок поддерживали морской.
Вот сейчас много говорят и пишут о «дедовщине», какая она страшная и такая, и сякая. О неуставных отношениях. Мне кажется, что так называемая «дедовщина», была всегда и в любой армии. Только в разное время она и выражалась по-разному.
Так же и неуставные отношения. Что это значит? Солдаты или матросы – это не роботы, не оловянные солдатики. Это обычные молодые люди, занятые совместным воинским трудом, по условиям выполнения которого, они должны проживать, питаться, работать (служить) совместно и соблюдать при этом определённые правила (устав). А в остальном они все со своими характерами, взглядами, привычками. Просто, когда система государственной власти преступна и законы в ней не работают, тогда и «дедовщина» трансформируется в преступность.
А дедовщина, наверное, была и в наше время, только на молодых ребят она отражалась по-иному, чем сейчас.
Если рассматривать всё только с точки зрения устава, то нарушения дисциплины у нас были, особенно, когда мы жили на берегу в казармах. И в самовольные отлучки ходили, и выпивали иногда, когда были в увольнении, но честь своего корабля держали высоко. Все эти нарушения оставались в нашей среде.
Я говорю о нарушениях дисциплины на берегу и только на берегу. В море у нас нарушений дисциплины не было. Если случалось что-то, то только по ошибке. Случайность, из-за которой моряк потом переживал и стыдился во сто крат больше, нежели он попал бы на гауптвахту или бы его разжаловали за нарушение дисциплины, если он был в звании. В море дисциплина была железная.
За пределы команды ничего не должно было выходить. Если моряк своим поведением на берегу не задевал никого из команды и никак его поступок не отражался на жизни экипажа, то это в глазах команды и не считалось нарушением. Разумеется, речь здесь не идёт о проступках уголовно наказуемых, а только о нарушениях воинского Устава. Но если это выходило за пределы и задевало весь экипаж, тогда этот проступок становился предметом обсуждения всей команды и нарушитель наказывался, не официально, конечно. Вот, например.
Пришли мы с моря. Стоянка в базе четыре дня. Пополним все запасы и опять в море. На сколько? Не известно. Всем хочется сходить в увольнение на берег. Но сразу могут пойти не более тридцати процентов личного состава. Поэтому уже заранее составлены графики увольнения, с таким расчётом, чтобы за время стоянки в базе все успели сходить в увольнение.
И вот, какой-нибудь матрос из молодых, ощутив свободу, начинает «гулять», показывая свою «морскую удаль». Найдёт себе напарника, выпьет хорошенько и идёт искать приключений. Начинает бузить, а то и драку затеет на танцах. И, конечно, попадает в объятия патрулю. Ночует в комендатуре, а утром его забирает оттуда командир боевой части по принадлежности. Всё. На этот день и на последующие увольняется только пятнадцать процентов. Таков был порядок, согласно Уставу. Естественно моряки разъярены. Все понимают, что всякое бывает. Каждый не застрахован от случайности. Но по каждому случаю разбирались основательно. Случайность это, неудача или распущенность нарушителя.
У нас на лодке неофициально, но с согласия всей команды, кроме офицеров, был избран совет из старшин и старослужащих. Этот совет собирался и приглашал нарушителя. Тот приходил, понуро, с виноватым видом стоял перед советом. Его подробно расспрашивали о похождениях и, если нужно было, вызывали свидетелей. А в основном, верили на слово нарушителю. Ему разъясняли и внушали, почему его поступок достоин осуждения. Наказание у нас было суровое. Месяц или меньше без берега, в зависимости о тяжести проступка и степени осознания его самим нарушителем. И он, нарушитель, строго придерживался этого вердикта, хотя официально мы не могли запретить ему ходить в увольнение. И искусственных препятствий в этом ему никто не чинил. Да и боялся он не старшин, а всего экипажа. Потому что старшины действовали в интересах и от имени всей команды.
Бывали случаи, когда наш моряк, подвыпив, начинал бузить на танцах в Матросском клубе. Тут уж наши ребята старались не допустить его в дружеские объятия патруля. Быстро уводили из клуба и доставляли в казарму. Если всё проходило благополучно, без огласки, то таких моряков на совете не разбирали.
Был у нас такой случай в ноябрьские праздники. Мы шестого ноября пришли в базу, а после праздников должны были снова выйти в море. Я в этот день был дежурным по команде и со мной трое дневальных. Часть команды была в увольнении, часть в культпоходе, да вахта на лодке. Так что в казарме было несколько человек, да я с дневальными. Часов в восемь вечера в казарму вваливаются двое наших парней, волоча третьего, совершенно пьяного.
– Боже мой! Как это вы с ним прошли через проходную? – Удивился я. – Ведь там, кроме дежурного, ещё и патруль стоит.
– А мы сквозь забор. Там за казармой прутья ограды раздвинуты.
– Где вы его взяли?
– Да на танцах в ДОФе затеял драку. Пока патруль вызывали мы его и уволокли. Забирайте его, а мы побежали, нас там девчата ждут.
Я свистнул в дудку. Прибежали дневальные.
- Разденьте его и уложите в постель,- приказал я.
Парня раздели, уложили в постель и он заснул. Это был матрос по второму году службы, недавно прибывший к нам из учебного отряда. Сопел он сопел так минут двадцать. Мы уже про него и забыли.
Вдруг он вскакивает и, угрожая кому-то, начинает с матюгами и рычанием разбрасывать стулья и опрокидывать столы. Дневальные кинулись его успокаивать, а он на них с кулаками и матюгами. Но у дневальных тоже кулаки есть, тем более шесть против двух, да и каждый из этих ребят гораздо крепче дебошира. Я смотрю, «успокоение» дебошира будет так произведено, что ему месяц придется ходить с синяками.
– Давайте-ка его ребята в умывальник, да полотенца возьмите,- говорю я дневальным.
В умывальнике длинные желоба, а над ними с десяток кранов над каждым. Уложили его ребята в жёлоб, открыли краны, а он ещё пуще матюгается.
– А ну, парни, отстегайте его хорошенько,- говорю им.
Те намочили полотенца и начали ими стегать сквернослова по спине и ягодицам. Тот опомнился и просит:
– Всё не надо. Больше не буду.
Принесли сухое полотенце, растёрли пьяного насухо, привели к койке, закутали в простыню, накрыли одеялом, да ещё шинель сверху. Вроде затих. Мы успокоились. Не прошло и двадцати минут, как он вскочил и опять начал всё расшвыривать. Дневальные схватили его и смотрят на меня.
– Повторите ему водные процедуры.
Опять его в жёлоб умывальника - и мокрыми полотенцами по заднице.
– Всё, братцы, сдаюсь. Не надо больше. Даю слово, не буду.
Вытащили его, растёрли, укутали и в постель.
– Смотри! Если начнёшь опять дебоширить, то ещё положим,- предупредил я его.
– Нет. Даю слово,- уже трезвым голосом ответил парень.
И, действительно, больше не шумел. Проспал до побудки.
К вечерней поверке собралась вся команда. Я рассказал о дебошире. Все были очень довольны, что не получилось огласки и увольнение на завтра не урежут, но, в то же время, и были возмущены таким поведением, тем более, что он поднял руку на дневальных. Обычно вечернюю поверку должен проводить дежурный офицер, но они это дело часто поручали старшинам, так как самим тоже хотелось в город. Все молодые, тем более, почти все женатые.
Утром после завтрака совет старшин собрался в Ленкомнате. Пришли дневальные и те, кто привёл дебошира в казарму.
Вызвали нашего «героя». Этого ни о чём не спрашивали. Всё было ясно. Вынесли вердикт.
– Месяц чтобы в увольнение не просился. Мы тебе запретить не можем и не будем, если ты будешь настаивать. Только потом не обижайся, если от тебя отвернётся вся команда.
– Я согласен. Я больше не буду так,- заверил парень.
Слово своё он сдержал. Месяц в увольнение не просился. Даже командир боевой части, его начальник, заметил это. Мы через две недели вернулись в базу и стояли на профилактике.
– Вы почему в увольнение не ходите?- Спрашивает.
– Да не охота мне, Я лучше книгу почитаю.
– Надо сходить, развеяться. А то скоро в море уйдём, а когда вернёмся, неизвестно.
– Я с девушкой поссорился. Не хотелось бы встретиться с ней,- нашёлся парень.
- Ну как хотите,- недоверчиво посмотрел на него офицер.
В дальнейшем парень вёл себя нормально. Уже не было срывов. Не распускал себя.