Линия южного побережья Белого моря от Архангельска на восток, с некоторой регулярностью, разрывается рукавами многочисленных рек. Вливаясь скромными потоками в тело этой северной стихии, речки, как вены пожилого организма, просвечивают своими капиллярными нитями сквозь картину безликого пейзажа. Все они без исключения, которые чуть крупнее из этого венозного рисунка, в месте соприкосновения с широтой морского размаха, имеют рыболовецкие артели и населенные пункты, которые обычно наречены так же, как и реки.
Зачастую повторяя имя поселений, как родственники, теснящиеся на одной кухне, на берегу речушек, располагались пограничные заставы. Наверно, только из факта своего наличия, обязанные напоминать об интересах государства в этих забытых местах. Старый, обшарпанный забор, который ограничивал мир светский от военного, несколько построек для выживания в этих широтах, немного солдат с парой офицеров, прапорщик, их семьи, вот и весь набор единицы погранвойск.
Оставив за плечами три года ощущений прелести курсантской жизни, Саша бросил пограничное училище и был фактически сослан на заставу до «первого приказа». Затерянная на берегу одной из таких рек, она встретила Сашку ароматами семги, морского ветра, лютого мороза и тоски. Последняя присутствовала в изобилии, и забивала все остальное.
Чужой на этом празднике жизни, имея за плечами уже двадцать один год, он с незаманчивой периодичностью, по основной теперь, новой нагрузке, топтался регулярно на лютом морозе вокруг заставы, исполняя функцию часового. Иное применение его способностей начальство, наверно, опасливо игнорировало.
Съев как обычно свой законный ужин из опостылевшей жареной семги и компота, когда за окном уже совершенно темно, напяливая на себя все, чем можно согреться и отстреляться при случае, Сашка шагнул в мир тундры, снега и сказки.
Купол ночного арктического неба над Сашкиной головой был усеян россыпью бисера, который от небрежного прикосновения чьей-то ловкой руки, при внимательном рассмотрении, превращался из хаоса в созвездия и галактики.
Саша ощущал себя посетителем планетария, в котором все сидячие места разобраны, а стоячие еще можно занять. Благо конкуренции никакой.
Как только взгляд впивался в полусферу небосклона, становилось отчего-то необъяснимо прекрасно, и в тоже время страшно. Мысли о том, что ты песчинка и все имеет свой срок, ужасом простреливали сквозь все тело, от чего становилось холоднее и хотелось бежать. Время тянулось как жидкость, которая борется за текучесть и проигрывает силе мороза. Сопротивляясь, оно медленно текло, останавливаясь, как пленка проектора от руки оператора. В этот момент казалось, что окружающий мир встал и превратился в галерею, которая поделила все на сектора сюжетов арктических пейзажей.
Блестящие точки на небе сливались с пролетающими тихо через свет фонаря снежинками, и налетом россыпи инея на заборе, окружающем заставу. Все это сливалось в общем вальсе, кружилось, сверкало, как разбросанное незаметным взмахом таинственного сеятеля. Было очень холодно.
Кровь почти не двигалась, соревнуясь со временем в скорости, кто финиширует раньше, явно желая проиграть сопернику. Полушубок, извиняясь за качество внутреннего климата, готов был вывернуться наизнанку. Висящий, как балласт, автомат, покрылся тонкой коркой инея. Застава спала, как нежная принцесса. Только связист, протирая глаза, пиликал, лаская слух, убаюкивая самого себя.
Чтобы как-то отвлечься от мороза и навязчивых мыслей, Саша двинулся по краю плаца. Обойдя заставу со стороны крыльца и пройдя до офицерского домика, он уперся в основание вышки, которая вцепившись когтями балок в тундру, как мачта гигантского организма, уходила прямо в небо, цепляя края естественного планетария. Ее темные на фоне неба, ржавые ребра, зловеще царапали тела жалких, трепещущих планет.
Чуть впереди от вышки, бросая тень от прикосновения прожектора, стояла, как крепость, баня. Помывка уже давно закончилась. Сменивший в ней табор офицерских семей личный состав, спал, мирно сопя, соревнуясь в этой гонке храпа со свистами из каждой щели прошиваемого ветрами спального помещения. Труба над баней тихо докуривала остатки тепла.
Внезапно дверь бани отворилась, и наружу вылился поток света. Яркая солнечная дорожка, медленно набирая оборот, добежала до Сашки, поднялась от валенок до подбородка, и облила его лицо. В лучах дверного прямоугольника появился темный силуэт, похожий на женское тело. Фигура ушла влево от дверного проема, скользнула по ступеньке, и уже на фоне темного снега, превратилась в яркое, залитое светом очертание молодой женщины. Ее голое тело было совсем рядом. Сашку бросило в жар. Она, не замечая зрителя, шагнула в снег, и, опустившись, легла на спину. Лицо, грудь, живот, источали свет и пар, рисуя не реальность этого ощущения. Некоторое время фигура лежала неподвижно, затем перевернувшись на живот, открыла взору до этого момента закрытые части тела, заслуживающие не меньшего внимания. Еще минута или иная, и снег, казалось, растает, а зима отступит. И не будет ни севера, ни мороза, ни заставы. Будет только она.
Женская фигура, растопив снег и мысли Сашки, встала, тихо поднялась по ступеньке, и шагнула в прямоугольник света, на минуту став темной жемчужиной на фоне солнца, растаяла так же внезапно, как и появилась. Осталась только открытая дверь и световая дорожка, упирающаяся в подбородок Сашке.
Она, как будто специально оставив открытой дверь, толкнула Сашку вперед, потащила это его ошарашенное состояние внутрь бани. И он зашел сразу и весь, как мотылек на свет, ничего не внимая вокруг себя, в чем был одет, бряцая арсеналом оружия. Слева на полатях, совершенно нагая, она лежала на животе, болтая согнутыми ногами, никак не обращая внимания на залетающий ветер. Сашка закрыл дверь, от чего она медленно повернула голову и ласково, чуть безразлично посмотрела на него, перевернувшись на спину. Здесь, в бане, под лучами света от лампы, она была еще лучше. Все от пяток до лица было молодо, упруго и источало запах очумевшего от пара березового листа, и чистого женского тела. Распаренная, и после опаленная на морозе, ее кожа покрылась тысячью мурашек, а соски на груди стремились стать еще выше.
- Итак, тебя зовут, - сказала она, и протянула руку.
- Саша, - прозвучал ответ гостя.
- Так меня назвал мой папа. В честь Пушкина, - тихо и о себе, как бы споря, сказала она.
Сашку окончательно развезло. Вот так сразу, здесь на севере, среди этого хаоса и тоски, реальная живая женщина, еще и одного с тобой имени.
Он протянул ей навстречу руку, предварительно скинув автомат и все, что на нем было. Оставшись в одних кальсонах. Под кальсонами естественно ничего не было. Снять, значит остаться голым, стоять в них, еще более не прилично в этой ситуации. И он выбрал первое. Опустившись к ней, Сашка трясущейся левой рукой потрогал кончики сосков ее груди, и поцеловал влажные от желания губы. Их языки встретились где-то там, на середине осязаемого барьера, и эта граница начала таять, проваливая женское и мужское начало в туннель физического счастья.
Сначала чуть робко, проверяя возможность этого, Сашкина правая рука, медленно, по сантиметру, начала двигаться вниз от пупка, и остановилась, почувствовав влагу и электричество желания. Соучастник его, Сашкиных ночных фантазий, получив этот импульс, преодолевая показное сопротивление, стал частью ее тела и остановился, вкушая химию осязания. Все человеческие эмоции, которые испытывает в этот момент женщина, были прямо сейчас. Она позволила себе и Сашке все, что он хотел, и что хотела она.
Он потреблял и восторгался всякой частью ее тела, пусть это был живот, который он ласкал сейчас, или затем спина, лицо. Она, то кричала, то смеялась, то впиваясь своими ногтями в его вспотевшую спину, поминутно, как заговор, бормотала свое, а может его имя.
Ее шея, широкие, но тонкие плечи, неимоверно узкая талия и манящая линия бедер, длинные ноги, все это, прижималось к Сашке, пульсировало миллионами клеток женского организма. Он вдруг почувствовал там внутри, как сокращается ритм пульсирования ее мышц. Она крепко сжала пальцами его руки, ее лицо с непроизвольной гримасой покраснело, соски еще больше набухли, сомкнулись глаза, вся она напряглась, выгнувшись и приподняв нижнюю часть тела, после затихла. Сашка ощутил прилив теплой, не своей влаги ниже ее живота, и тоже затих. Только в ушах, как зычный набат, ухал, обгоняя самого себя, поток его пульса.
Стоявший припертым к стулу автомат, окунувшись в ауру банного тепла, покрытый толстенным слоем инея, стал быстро таять, готовый против всех законов механики свернуть предохранитель. Силой своей железной воли оттянуть затворную раму и, все-таки, послать патрон в патронник. А там наверно, если получится, хоть раз проткнуть капсюль, и, добившись результата, разрешиться энергией выстрела автоматного счастья.
Физиология желания натягивает время, и оно течет еле заметно, как тягучий сироп. Ощущение факта реализации, потребления этого состояния протекает иначе. Время пролетает как вагон электрички. Только показался локомотив, а ты уже еле различаешь силуэт крайнего вагона, который как мечта ускользает в тумане. Оставляя на спине милые царапины счастья жизни.
Сашка проснулся в своей казенной кровати. Было уже не раннее утро. Обычно ошпаренная от офицерского рыка, застава в этот раз словно текла, как молоко из крынки, перенося свое равновесие на часы. Сержант на первом этаже, счастливый благостной тишиной старательно разъяснял, что начальник заставы еще спит, вчера прилетела его жена.