С тех пор как это случилось, я стал их называть УЖами.
Постепенно, с разных мест собирались они у меня в Усадьбе. Находил я их в старых избах, сараях, в земле. Большей частью, однако, они были куплены на барахолках Российских городов. Все они были ржавые, закопчённые, иногда битые, часто с перекошенными челюстями и без ручек, с отломанными иной раз зубьями. Вид любого из них был несчастным, заброшенным и безнадёжным. Даже продавцы не заботились о том, чтоб увеличить стоимость своего товара (помыть-почистить) – продавали их как есть, лишь бы избавиться.
А ведь историю имели они преславную! 400 лет верой, трудом и правдою с жаром и огоньком служили русскому человеку.
Поначалу вещь эта была очень дорогая, мало кому доступная. Небольшой плат с вышивкой покрывал его, стоявшего в горнице на видном и почётном месте. Был он символом достатка и благополучия в семье, солидным довеском в приданное сосватанной девице, передавался по наследству.
А теперь вот за ненадобностью бросаются они где попало и забываются там же, сдаются как металлолом, продаются за небольшие деньги. Даже в сельском быту не знаешь куда и применить эдакую железку, что бы ей такое утяжелить можно. Старый, ржавый, тяжеловесный, форма грубая, вид брутальный, везде мешается, ещё и смотрит недобро из какого-нибудь угла. 50 последних лет люди от них избавляются всеми возможными способами, так что вскорости и совсем их изведут с белого света. А ведь они - угольные жаровые утюги – настоящие ветераны гладильного дела. И по заслугам своим должны были получить от потомков их бывших владельцев подобающий почёт и уважение.
Вот теперь, как зайцев в половодье, собираю я их у себя, чтоб уж хоть эти никогда не пропали в безвестности. Они отремонтированные и подреставрированные чинно располагаются у меня в особой комнате на полочках и поставцах. И вид имеют как прежде - солидный, важный и даже представительный. Судите сами: массивный корпус, куда кладутся горячие угли, напоминает корабль-броненосец или ледокол, откидная крышка с двумя рядами зубов похожа на верхнюю челюсть доисторического хищника, сверху на ней на железных стойках деревянная ручка, сильно засаленная и немного обожжённая, а сбоку на отлёте в виде пластины или крючка защёлка-задвижка, чтоб корпус не отваливался от крышки. В нижней части корпуса арочные отверстия для воздуха к углям. Некоторые утюги имеют на задней стенке щель, да ещё с заслонкою, как у печки. Совсем немногие утюги с узорами на внешних поверхностях. Почти все имеют эмблемы, клейма или номера своих заводов, артелей и мануфактур.
Вот один - представитель Касимовского завода (Рязанская область), другой – Подольского (Московская), третий – Митинского (Тульская). Это самые многочисленные из племени жаровых утюгов в Центральной России. Другие представители гордятся своей редкостью в наших краях, считают себя более ценными. Да взять хоть вот этот – «Артель 14-летия Октября, г. Могилёв»; а тот – «Литейно-механический завод г. Можга УАССР»; другие таковы – «Лидсельмаш» (Белоруссия), Главкотлотурбопром г. Куга, Артель КФ Вологда; и такие надписи встречаются - г. Слободской, Урал Касли, Молот Городец, Бытоша ЧПЗ, механ. завод Калуга, ИЧЛЗ, ИАФ. Есть экземпляры с загадочными аббревиатурами или только цифрами. Но есть и совсем безымянные, как бы сироты от рождения. У других же имя и знаки, расположенные под крышкою, выгорели от многолетних жарких трудов. Истончились у них и стенки, обгорели и почти рассыпались колосники, даже клеймо изожглось и стало неразличимо. Инвалиды, да ещё без метрик.
Особенный экземпляр, свесивши длинный нос с полки, стоит у меня в стороне – он без барельефных букв и вдавленных клейм, вид имеет заграничный. Нашим чернорыльным как бы даже и не брат. Корпус никелированный, а по форме – подлодка, всплывшая на поверхность. Углей в себя не приемлет, работает чистенько: в корме отверстие с задвижкою, туда щипцами просовывается раскалённая металлическая вкладка. Так и утюжит пока тёплый, а запасная вкладка, что на замену, жарится покамест на огне. Чужой он среди своих, а без подружек - щипцов и вкладок - ему совсем одиноко.
Среди всех утюгов особняком стоят и аристократическим видом выделяются утюги духовые. От обычных они отличаются наличием трубы для отвода дыма. Труба эта выходит из передней части крышки и загибается вправо, чтоб гладильщица не щурилась от едкого дыма. И всё у них получше: и защёлка, и ручка, почти все они узорчаты, как бы в мундирах, и непременный колосник в пасти имеют. У некоторых духовых есть тонкая латунная пластинка под ручкой утюга. На ней подробно о производстве или мастере, год изготовления, а также название утюга или артели. Например: «Славянинъ», г. Конскъ, 7,5 дюйма (Царство Польское в составе Российской Империи), или вот такой представитель германского зарубежья «Birmingham» 6,5. Кроме того пластина защищает руку от жара.
Вот эти утюги с пароходными трубами сами как-то расположились у меня на одной полке, стоят тесно, и к другим разрядам не мешаются. К ним в ряд, и создав тесноту, затесался один нетрубный утюжок - весь рифлёный и напыщенный с длинной вертикальной защёлкою и с задранной, как нос воображалы, ручкою. По узорчатой красоте своей он, конечно же, франт, щёголь и пижон, как бы даже и не для работы созданный. Так и достался мне новеньким, без дефектов, сажи и ржавчины, да ещё и с фигурной подставкою. Просунулся в середину ряда к духовым и стоит как на пьедестале, позволяет всем собою любоваться. По высоте сравнялся с утюгами трубными. А надпись на нём – «Ленинград».
Глажка белья – историческая функция женщины. Но утюги наши имеют вид важный и невозмутимый, характер явно мужской и в вековом контакте с женщиной отточили свою суровую галантность. В них и терпение, и сдержанный накал чувств, и строгость линий, неизменность форм и привычек. И даже раскалённый он звука не издаст, только дымит сердито от напряжения. Зашипит бывало, не привыкший к ласкам, если только прачка-гладильщица чмокнет его мокрым пальцем в щёчку. Но это как ободряющий поцелуй разгорячённому помощнику перед началом интенсивной возни. За тёплую гладкую ручку берёт его охватом ладони женщина и давай егозить с ним. Сама распаляется и ему остыть не даёт, накал страстей нешуточный. А поноси-ка вот эдакого! Обычный вес утюга 3 - 4 кг, да сама не ожгись и одёжу не попорть. А чуть он подустал-подостыл так ходи по комнате и раскачивай, чтоб угольки в его чреве разгорелись или новых из печи подкладывай.
Все мои утюжочки-утюжки – старички. Но старички все поджарые, бодрые, молодцеватые. Хоть сейчас в огонь, а в воде и сырости они уже побывали. После реставрации они преображаются: приобретают вид гордый, даже заносчивый. И обходиться с ними непочтительно уже никак не возможно. Хотя они и отстали от современности больше чем на полвека, но не считают себя деревенскими в городе или мещанами во дворянстве. Современных утюгов, которые, запутавшись в проводах, кучкой лежат на полу, не жалуют, считают их ломкими, легковесными и изнеженными. Смотрят свысока, не видят в них горячей преданности своему делу и железной верности хозяину. Только пар в глаза пускают. Да вот же: два-три года отработал и сгорел, а два-три века как? Вот то-то и оно!
А пращуров своих и вовсе не признают, куда там! Совсем недалече лежат рубеля, пральники и граники со своими жёнами-скалками. Тоже ведь утюги, только деревянные. И стаж у них тысячелетний! Трудились они всегда парно, семейно, так сказать, и за 500 лет до наших утюгов и ещё весь срок вместе с ними. Наматывалась выстиранная и высушенная одежда на скалку-каталку и рубелем (рифлёная доска с изгибом) прокатывалась на столешнице. Распрямлялась одежда, размягчалась и разглаживалась. А попробуй заикнись, что мол, предтечей их (утюгов) была кружка с горячей водою или сковорода с углями, обидятся, наверное, оскорбятся. А во времена оные гладили порты и сарафаны тёплым плоским булыжником или просто отбивали деревянным вальком после сушки (сукно было грубое). И носи себе на здоровье – чистое, мягкое, ворсистое, никакой прожжёночки никогда не бывало. Дак ведь нет – пуп земли они как будто, жаровые-то угольные утюги, гордецы чугунные. Передали свою форму современным, а сынами своими не признают.
А что они думают сейчас, что чувствуют после вековых трудов? В огне и дыму, в жаре и копоти прошли их главные годы. Может, надеются, что вернётся их время и приймут вновь на себя своё бремя? Знают, зна-ают, болезные, что балуют люди с природою, черпают ресурсы безмерно, небушко зря коптят, поедают кислород машинами. Цивилизация, устремляясь вверх, истончает свою опорную ногу, того и гляди – подломится. А придёт пора: и вернутся люди к истокам своим самым начальным и всё старое вспомнят. Вот тогда и выйдет железная гвардия вновь на службу и никто не оспорит их первенства в доме, разве что самовар.
А зачем это всё я вам сказываю? Любой, кому интересно за два-три клика найдёт в интернете нужную информацию и в больших подробностях, да с показами видов и со ссылками в разные стороны. А хотел я обиду свою излить читающей публике (нас ведь теперь немного). Но сперва почтение надобно было выказать старым и заслуженным утюгам, и женщинам за тяжкие труды их во всех прошлых столетиях.
А вот что случилось. Передвигал-пересматривал я утюжки свои на полочках. Что, может, недоделанное-недосмотренное осталось или там компоновку изменить для улучшения вида. Духовых же не тревожил, они здесь главные, да и стоят как надо. А одного зубастого, снятого с полки, посадил подошвою к себе на ладонь левой руки, а другою-то оперировал на высоком уровне. Он – утюг на ладони – вдруг ткнулся мне холодным носом в мягкий живот, как ласковый кутёнок, и немного в бок сместился. А когда я потянулся ещё выше, то почувствовал острую боль у пояса. Отдёрнул руку с утюгом от себя и ещё сильнее засвербило. Оказывается, утюг на ладони, улучив момент, прихватил меня зубастою своею крышкою за складку кожи и мяса выше пояса (торс-то был голый). А когда я отдёрнул руку, то весь ряд зубов утюжных прошёлся по складке и добавочно содрал мне кожу. И почудилось мне, будто он, лязгнув челюстями, утробно заурчал от удовольствия. Поставил я его к собратьям и кинулся прочь зализывать свою рану. Наплескал кое-как зелёнки из пузырька на укушенное место и на штаны, приклеил пластырь и вернулся к своим дикобразам. А они стоят, ухмыляются: ничего, мол, не знаем, не ведаем. И который из них – не угадаю, всё перемешалось, рыла и пасть зубастая у всех одинаковые. Может и остался у хищника мой эпидермис на зубах, так колосником, как языком слизнул уже, наверное. Эвона как вы со мною! За всё доброе так-то вы меня любите? Плюнуть разве в нахальное рыло – не знаешь кому, все обидятся. Пальцем погрозить, так курам на смех выйдет.
Обидно ведь, досадно, не унимаюсь я. За что? Может за беспощадную чистку и реставрацию -- железными щётками и шкуркою, едкими кислотами и преобразователями. Может свёрлышком в чувствительное место угодил, когда и молотком по железной репе хряпнешь … Всякое бывало, но ведь для их же блага!
А может обидчику моему за сотню лет кроме горячих углей ничего хорошего в пасть-то и не клали, листик живой там это или монетку. И захотелось ему мясца с сальцом на вкус попробовать, а тут такой случай, не удержался и хватанул. Или же возмутился душевно – эко ты, толстопуз! Мы столько лет в огне и дыму - сухопарые и стройные, а ты, ленивец и сибарит, раздобрел-разъелся, телесами своими обвис! Того и гляди, что для пищевых своих радостей продашь кого-нибудь из нас!
Вот так - укушенный в бок, ужаленный в душу, обиженный сердцем я ушёл прочь и больше в тот день там не появлялся.