И наступила тишина.
В воронке сидели пятеро. Пятеро грязных, измученных, пропахших порохом, потом и кровью солдат. Два часа назад их было тридцать, молодых весёлых парней - добровольцев, солнечным морозным утром под залихватские звуки гармони прибывших на передний край. Они грезили о военной романтике, подвигах и наградах,
Сияя улыбкой, молоденький, как и его солдаты, взводный получил приказ – уничтожить дот и взять высоту, неважно как, неважно какой ценой, но взять.
Подтрунивая друг над другом, они заняли окопы и приготовились.
А потом была атака.
Грохот разрывов заглушал крики «Ура» и предсмертные всхлипы, сквозь чавканье пуль, влетающих в тела, и свист мин, пробивался голодный стук пулемёта: он торопился собрать свою жатву.
Ныряя в воронки, падая и перекатываясь, они приближались к доту. Каждый метр требовал жертву и получал её. За цепью атакующих по снегу тянулась кровавая полоса, словно отмечая пройденный путь.
Они бежали, крича и стреляя, не чувствуя боли, холода и страха, не чувствуя ничего. Они видели только дот и бежали к нему, бежали даже убитые, делая несколько шагов вперёд, перед тем как упасть. Бежали раненые, захлёбываясь и истекая кровью. Бежали все.
Бежали мимо обугленных деревянных опор и висящих на них кусках колючей проволоки.
Бежали мимо застывших тел своих друзей. Бежали по красному снегу.
Они вместе прыгнули в огромную воронку, и сразу всё стихло: крики, взрывы и выстрелы.
Пулемёт замолчал. Это значило, что больше в живых не осталось никого.
И наступила тишина.
Сейчас они не улыбались, просто сидели и молчали. И не играла гармонь: её хозяин остался где-то позади, прошитый очередью. Пятеро из тридцати. Они уже не хотели ничего: ни наград, ни романтики, они просто хотели, чтобы всё закончилось. Они устали и забыли о своих грезах.
В памяти осталось только одно – высота должна быть взята, неважно как, какой ценой, но взята. В ушах ещё шумели свист пуль, грохот разрывов и торопливый стук пулемёта. Они видели, откуда ведётся огонь и знали, что нужно делать: всего лишь добраться и метнуть гранату, осталось всего тридцать метров.
Тридцать метров и граната в амбразуру дота.
Тридцать метров и ад закончится.
Тридцать метров и можно выдохнуть.
Или остаться. На этой высоте, навсегда.
Последний рывок и последние тридцать метров.
Но вначале нужно встать. Эту команду отдать некому – командир, свесив руки и голову в воронку, смотрел на своих солдат неживыми глазами. Они знали, это было всё, что осталось от взводного: мина.
Медленно, стараясь не проронить ни звука, они стали подтягиваться вверх. Черные лица, черные руки, безжизненные взгляды. Они уже не были молодыми, они уже не были весёлыми, они были просто живыми. Пока живыми.
Без криков, молча, они рванулись вперёд.
Двадцать пять метров.
Голодный клёкот пулемёта, взрывы, грохот.
Руки схватились за голову, которой не было. Первый.
Двадцать метров.
Предсмертный хрип. Второй.
Пятнадцать метров.
Ноги судорожно засучили по таящему снегу. Третий.
Десять метров.
Мертвые глаза в последний раз посмотрели вперёд. Четвёртый.
Пять метров.
Бросок.
Взрыв.
Жуткая боль. Последний.
И наступила тишина.
На заснеженной высоте стоял дымящийся дот. Через воронки и окопы, огибая чёрный остов печи и вырванное взрывом дерево к нему вела красная дорога, на которой, словно указатели, лежали они – тридцать когда-то молодых, когда-то весёлых парней - добровольцев, грезивших о военной романтике, подвигах и наградах. Тридцать когда-то живых. Тридцать вечно живых.