Николай Бизин
последний трубадур Санкт-Ленинграда
пригоден только рыцарь для любви,
в бою отважный и сладкоречивый.
и дама, что на ложе ляжет с ним,
очистится от всех своих грехов.
Бертран де Борн (предположительно)
____________В трактате капеллана при французском дворе Андре «О любви» перечислены следующие любовные суды: Эрменгарды, виконтессы Нарбоннской (1144 – 1194); королевы Элеоноры Аквитанской*, состоявшая в первом браке с Людовиком VII Французским, а во втором - с Генрихом II Английским; графини Фландрской; графини Шампанской (1174); гасконских дам.
*Дворы ее дочери графини Марии Шампанской и племянницы графини Изабеллы Фландрской в Пуатье, Труа и Аррасе, являлись самыми блестящими центрами куртуазной культуры последней трети XII века. В этот период при Шампанском дворе творили многие поэты, в т.ч. прославленный Кретьен де Труа..
но теперь пришла пора осудить меня в Санкт-Ленинграде
Они могли бы познакомиться друг с другом в очереди перед Зимним дворцом, во дни то ли новогодних, то ли рождественских каникул. Именно с этих слов, знаменующих лютую январскую стужу две тысячи шестнадцатого года (и подразумевающих настойчивое стремление двух человек, то есть меня и моей бывшей подруги, именно в эту стужу посетить Эрмитаж) я мог бы начать пересказ будущих (ещё не придуманных мной, но уже сотворённых провидением) событий, если бы не споткнулся на слове они...
Первоначально я назвал нас - они.
Это ведь потом, после того, как всё обрело форму, я заменил они на мы; согласись, читатель, говорить о своей судьбе в третьем лице - снобизм; разумеется, судьба двулика - тем более, что «ничто не препятствует одной женщине быть любимой двумя мужчинами и одному мужчине - двумя женщинами»; судьба двулика тем более (и даже - больнее), ежели ты (я или мы, или всё-таки он или она, это всё равно) начинает полагать свою точку отсчёта (вокруг коей или от которой всё вращается и движется) в восприятии себя другим человеческим существом тоже другого (или любого, ежели толерантно) пола...
Ибо человек считает, а счёт всегда с чего-либо начинается.
Сначала счёт начинается со взгляда на точку отсчёта; потом счёт продолжается персонифицированием какого-либо отступления от этой самой первой точки: все отклонения от первоначального вектора могут быть засчитаны как искажение идеального облика; предположим, я обнаружил в очереди двух человек и соотнёс их в очереди присутствие с возможностью понять, куда мне вернуться; в идеале - вернуться в никуда, то есть остаться на месте. ___Итак, всё начинается - с чего?
______Например, с любимого существа? Или - с не-слишком любимого, но памятного существа? А ежели по существу дела, то увы: я не толерантен, и любимое существо для меня всегда прекрасная женщина, дама или донна. Более того, я предполагаю, что и само сотворение мира не толерантно, ибо ограничило мир моего небольшого Космоса несколько большим миром моего Хаоса, соответственно лишив его (мой небольшой Космос) права выбора… Например, между любимым существом и увлекательным (предположим) и расширяющим пределы сознания веществом ЛСД... Это ведь обычное дело, выбор между вещим и вещью.
Вот, например, как этот выбор мог быть проделан во времена трубадуров:
Некто обратился к вышеназванной госпоже (графине Шампанской) с просьбою разъяснить, где сильнее страстная привязанность: между любовниками или между супругами?
На сие госпожа ответствовала философическим рассмотрением. Молвила она так: «Супружеская привязанность и солюбовническая истинная нежность должны почитаться различными, и начало свое они берут от порывов весьма несхожих. Само слово, их обозначающее, двусмысленно и посему воспрещает всякое сравнение между ними, разнося их по разным родам: невозможно совершить сравнение через "меньше" и "больше" между предметами, лишь по названию одинаковыми, если сравнение это относится к тому самому их названию, которое двусмысленно. Так, неполномочно было бы сравнение, по которому оказалось бы имя проще, чем вещь, а очерк речи стройнее, чем речь»
Итак, я мог бы сделать выбор. Но мне его не было нужды делать. Когда-то мы с моей нынешней героиней уже встретились, и - всё: дальнейшее просто произошло… Итак, будучи давно знакомыми, теперь мы не могли бы даже перезнакомиться. Так что я вполне могу опустить формальные описания наших хорошо нам известных внешностей и перипетий любовной связи. И даже то обстоятельство, что наша телесная близость была реальна уже много лет назад, а сейчас мы всего лишь близко встретились в очереди в Эрмитаж, уже никакого значения не имеет.
Как известно, куртаузность представляет близость ступенчатой, например: позволение прикоснуться к руке (или перчатке), поцелуй и, быть может, предоставление всего себя; как известно, подобная искусственность в отношениях между полами была возвеличена в самую высокую степень искусства в Хl - XIII веках… Но сейчас им обоим приходилось выбирать между вещью и вещим, стоя в длиннющей очереди на лютой (22 градуса минус) стуже…
И то, что эта очередь извивалась по Дворцовой площади (день предполагался праздничный и посленовогодний, и движения не было) обстановку почти не сглаживало… Ладно, на Дворцовой сейчас действительно холодно, и очередь в Эрмитаж кажется бесконечной, и даже вход сегодня (на праздники) бесплатный, но - должно быть, по причине стужи - очередь (в отличии от обычных, когда за немалую денежку, дней) не слишком произросла…
Впрочем, в стужу или без неё, очередь в Эрмитаж всегда огромна.
Итак, в очередной раз признаюсь, речь идёт обо мне и моей бывшей женщине, перед которой мне бывает нестерпимо (точно так же, как сегодня, студено) стыдно. Почему - объясню позже, пока довольно обычной (то есть всегда - неправды) причины: вины перед женщиной её мужчины… Начну признаваться с того, что (находясь сейчас в этой очереди) я никак не мог бы её в ней встретить!
Просто потому, что я не только не люблю очередей (сопоставляя их со своей собственной кармой, чувствую свою незначительность в этом исполнении должного личного начала: ведь ежели должного не исполнит «один ты», то его обязательно исполнит «другой ты», который о тебе - мятущемся, мыслящем - даже не вспомнит… Я хочу исполнять всё сам, здесь и сейчас.
Ведь для жизни нет никаких оснований, кроме простого я хочу.)
А её не могло быть в очереди в Эрмитаж просто потому, что она там всегда работала в отделе реставрации (или как он там теперь называется, не знаю): занималась металлами, например, скифской бронзой; ей не было нужды в музейной красоте, она почти жила посреди неё и хотела живой красоты, а я этого долго не понимал.
Именно поэтому я не сохраню слова он и она, не избегая я. Потому что теперь я понимаю, что_______(Истинная любовь ничего не признает хорошим, кроме того, что по нраву любимому существу. ______Любовь ни в чем не может отказать любви.) навсегда потерял тот идеал, которого не хотел принять.__________(так что всё во благо).
А к чему, собственно, я рассказываю всю эту не-бывшую историю? Историю встречи, которая не только не могла состояться, но и не состоялась? А к тому, что в ней больше правды, нежели из-мышленной (виртуальной, словно бы мышью на мониторе выведенной) лжи; но раз уж я положил себе находиться сейчас в кармической очереди в Эрмитаж, а так же положил находиться рядом с собой некоей женщине, с которой давно и по своей воле расстался, то продолжу.
Ведь должное будет исполнено вне зависимости от того, кто исполнит его.
(прошу обратить внимание на это определение: кармическая, от него всё не только идёт, но и почти что начало быть, и без него ничто бы не начало быть, что было быть должно)
Познакомились мы абитуриентами при поступлении на Истфак ЛГУ имени Жданова и тогда же стали любовниками. Мне было двадцать пять, ей семнадцать. И не было единства наших пониманий, зачем нам всё это: прежде всего - сама близость, и телесная, и (ежели она вообще возможна или даже - есть) духовная…
Я ещё не определял себя, как трубадура, но уже неосознанно (пожалуй, даже инфантильно) искал себе недосягаемой любви. Впрочем, уже тогда я был глобальным эгоистом и искал недосягаемоего лишь для себя. Впрочем, даже это элементарное делал неосознанно, аморфно и инфантильно; глупость, конечно, тоже дар Божий, и редко осознаётся как дар, скорей, как наказание для окружающих...
Но и то, и это - проходит.
Она же искала вполне достижимого (вот же оно, оно уже здесь, ежели по существу; и она была права) счастья: семьи, материнства… И здесь сразу же возник интересный вопрос: зачем? Что и за чем следует в отношениях и в жизни, мы оба лишь предчувствовали, но права была она, я был не прав, и у каждого была правда нашего (отдельного друг от друга) будущего.
Эта наша отдельная правда и позволяет мне сейчас свести и сверить наши кармы. И очередь в Эрмитаж (пролёгшая сквозь космическую стужу) является отличным местом. Повторю: сейчас, разумеется, в реальной очереди в Эрмитаж моей бывшей подруги не было. Её вообще не было в Санкт-Ленинграде (и не только потому, что она была петербурженка): по слухам она вышла замуж и уехала в Екатеринбург, ей (опять-таки по слухам и моим догадкам) надоело ждать, когда я образумлюсь и составлю с ней счастье нам обоим.
Вот разница: она не хотела счастья для себя (и в этом, кстати, созвучие с куртуазностью: влюблённые относились к чести - а счастья не бывает без чести, хотя и то, и другое лишь части - обоих как к должному). Вот и единство: всё происходит зачем-то, мужчина и женщина сходятся и расходятся, следуя своему представлению о том, чего же они хотят и могут…
___Хотят и могут же они - и хорошие, и плохие - чудовищно малого!
______Все мы заперты в пяти или шести телесных осязаниях: дай нам весь мир, он всё равно останется лишь раздражением этих осязаний, плоским птолемеевым глобусом, покоящимся даже не на трех китах, а на двух ногах…
Всё в человеческих отношениях определяется хотениями: я хочу - для себя (то есть использую другого как вещь) или хочу для нас (признаю существование Духа Божия меж нами, который превыше всего)… _________Все мы заперты!
- Привет, - сказал я ей, замерзшей от ожидания женщине. - Какими судьбами? Что ты собралась в Эрмитаже увидеть?
- Я пришла попрощаться, - сказала она. - Я увольняюсь из Эрмитажа.
Очевидно, вместе с ней в эту кармическую очередь перенеслась и часть её прошлого, ещё до её окончательного отъезда из Санкт-Ленинграда.
- Из Эрмитажа не увольняются, - сказал я, ёжась от холода.
- Да, - согласилась она. - И из Санкт-Ленинграда не уезжают. А я уезжаю в Екатеринбург.
Я оглянулся и увидел: очередь тоже ёжилась. Очередь достигала Александрийского столпа, несколько его (по заснеженной брусчатке) огибая. Очередь в своей наглядности была откровенна, и я был с ней согласен: не лги, и тобой будет невозможно манипулировать.
Я вспомнил: когда-то моя подруга дважды повторила мне, что в Екатеринбурге (она там читала лекции то ли по археологии, то ли конкретно по своим «реставрационным» делам) её зовут замуж.
Я сказал:
- Из Эрмитажа не увольняются. Но решать тебе.
Она промолчала. Я вспомнил:
КОДЕКС ЛЮБВИ XII ВЕКА
1. Ссылка на брак не может служить поводом для уклонения от любви.
2. Кто не умеет хранить тайну, тот не умеет любить.
3. Никто не может быть влюбленным одновременно в двоих.
4. Любовь всегда должна либо возрастать, либо уменьшаться.
5. Никакой нет услады в том, что один из любящих берет у другого насильно.
6. Мужчина обычно любит лишь после наступления полной половой зрелости.
Я считал себя зрелым, но я был слеп: она собиралась умереть для меня. Она решала сейчас, когда я для неё умру, ибо: 7. После смерти одного из любящих другому приписывается вдовство в течение двух лет (она поминала о своём возможном замужестве то ли год, то ли полтора назад).
8. Никто без наличия оснований более чем достаточных, не может быть лишен своих законных прав в любви (моя подруга ездила в Екатеринбург на лето каждый год).
9. Никто не может любить, если он не поощряется к любви (надеждою на то, что его полюбят).
Если моя подруга когда-то любила меня (а она когда-то хотела от меня детей: некоторые определяют любовь именно так), очевидно, считала, что я её поощряю к любви. Но этого не было, с моей стороны (по-началу) имела место наичестнейшая тяга к телесным соитиям... Я никогда не лгал ей, никогда не говорил, что люблю её, и это была правда.
Я был честен с ней, и она не могла мной манипулировать.
Другое дело, что она и не собиралась. Она просто ожидала от меня исполнения должного, в её понимании: она хотела живого счастья и предполагала, что я тоже хочу... А чего же хотел я?
Я хотел недосягаемой любви Прекрасной Дамы, которая (по факту) выше меня и социально, и духовно: тогда я не определял это именно так, но - собирался стать вассалом Донны... А от моей подруги я ждал телесных соитий, искренне полагая, что и она желает того же.
Тогда мы оба ошибались.
Теперь мы оба кармически встретились в очереди на Дворцовой. Мы по прежнему с ней абсолютно несовместимы: она честна и правильна, сейчас таких почти нет. Я же, тогдашний нравственный инфантил, сохранил-таки склонность к недосягаемому, чего в нашем мире опять-таки нет… ___Так насколь же велика наша несовместимость?
_____________Решить это может лишь средневековый суд любви.
___- Так пусть решает! - могла бы сказать она.
- Но это ничего не изменит, - мог бы сказать я.
Всё правильно: решения любовного суда не обязательны, но это дело чести.
Итак, мы стояли рядом и мерзли. Даже Александрийский стол (неподалёку) был в изморози. Очередь почти не двигалась. Я знал, что моя женщина не бежит от меня, но поступает, как ей должно.
Мы почти молчали. О чём говорить?
(Как-то король вошел в свой сад и обнаружил, что все деревья, кустарники и цветы в нем увядают на глазах. Дуб сказал, что умирает потому, что не такой высокий, как сосна. Сосна - от того, что не может давать виноград, а виноград - потому, что не может цвести также прекрасно, как роза.
Лишь один цветок, анютины глазки, был свеж и цвел, как всегда. Король полюбопытствовал, почему же он цветет как ни в чем не бывало. Цветок ответил: «Когда ты посадил меня, то хотел иметь в своем саду именно анютины глазки.
Я принял это как само собой разумеющееся. Если бы ты желал видеть в саду только дуб, виноград или розу, ты бы посадил их. А я, если не могу быть ничем иным, кроме того, чем являюсь, буду стараться быть этим как можно лучше».
"Будь собой".)
- Да, сказала она.
Я кивнул и выдохнул душу вместе с морозным паром.
Она улыбнулась.
Лишённый души (на самом деле лишь ненадолго её отпустивший, дабы она взглянула на всё это морозное действо со стороны) я мог бы почувствовать себя изувеченным в каком-либо серьёзном ратовании (иначе, ристании), но…___И такой еще возник любовный случай. Некоторый любовник, потерявши в отважном бою свой глаз или иное телесное украшение, был отвергнут солюбовницей как недостойный и докучливый, и в обычных объятиях было ему отказано.
______Однако решение оной дамы осуждено приговором госпожи Нарбоннской, которая так об этом высказалась: "Никоей чести не достойна та женщина, которая почла возможным отказать любовнику в любви за единое увечье, столь обычное в превратностях войны и столь свойственное мужественным ратователям. Отваге мужей пристало лишь возбуждать любовное чувство в дамах и питать надолго их любовные намерения. Почему же телесное увечье, сие естественное и неизбежное следствие ратной доблести, должно терзать любовника лишением любви?"
Вот смысл всей этой кармической неурядицы, обусловившей нашу с ней сейчашную (совершенно невозможную и не имеющую места быть в реальной повседневности) встречу: я предъявлял претензии на то самое отношение к себе, от которого сам же и отказался.
Человеческое эго, слишком человеческое.
___И такое еще сомнение было предложено на суд. Некоторый рыцарь, труждаясь любовью к своей госпоже, но не имея довольной возможности с нею собеседовать, по согласию с той дамой обратился к помощи наперсника, через посредство коего всякий из них мог верней узнать намерение солюбовника и неприметней высказать тому свое: так через него могли они править любовь свою в сугубой тайности. Но сей наперсник, доверенный служением посланника, попрал товарищескую верность, приял на себя звание любовника и стал пещись сам о себе; а названная дама недостойным образом отвечала его коварству сочувствованием. Так одарила она его всею полнотой любви, удовольствовавши все его желания.
______Рыцарь, таковым образом возмущенный, объявил о всем случившемся пред графиней Шампанскою и потребовал, чтобы означенный негодник осужден был судом ее и прочих дам. И приговор графини был таков, что не мог не восхвалить его и сам вероломец. Ибо графиня в собрании шестидесяти дам определила делу сему такое решение: "Оный коварный любовник, обретший себе даму, коварства его достойную и не погнушавшуюся столь дурного деяния, да услаждается злополучною их любовью, и она да услаждается по достоинству таким другом. Впредь однако же да будут они отлучены от чьей бы то ни было любови, да и не будет вхож ни тот, ни та в рыцарский сход или в дамский свет, ибо он попрал верность, свойственную рыцарскому сословию, а она попрала женский стыд, позорно преклонясь к любви наперсника"
Так в чём же смысл всей этой кармической неурядицы, обусловившей нашу с ней сейчашную (совершенно невозможную и не имеющую места быть в реальной повседневности) встречу? А в со-отношении в человеке человеческого и божеского. Как они (человеческое и божеское) друг к другу вообще могут отнестись?
Могу ли я отнестись к моей воз-любленной как к Богородице?
Мне для этого следует быть рыцарем и стать её вассалом. Но век ныне не тот, хотя времена всегда одни. Но человек ныне не тот, хотя все мы всё ещё люди.
Любовь всегда боязлива.
Каждое действие любящего заканчивается мыслью о любимом существе.
Истинная любовь ничего не признает хорошим, кроме того, что по нраву любимому существу.
Любовь ни в чем не может отказать любви.
Любящий не может насытиться обладанием любимой.
Я ещё раз выдохнул свою душу. Вместе с морозным паром.
- Это хорошо, что ты уедешь. Мне будет, о чём сожалеть. Несбывшееся всегда представляется прекрасней сбывшегося, хотя суть одно и то же: настоящая жизнь никогда не сбывается.
- Как ты заговорил, - сказала она. - Ты умеешь формулировать пустоту. Я была ребенком, и иллюзии мне казались вещами.
Она имела в виду - тогда, когда мы с ней познакомились.
Нет, она не виноватила меня (как это имеют обыкновение иные женщины, дабы манипулировать партнёром, дабы получить с него что-либо) она констатировала. Но тоже формулировала пустоту.
Мы стояли в кармической очереди, но она (не смотря на космических холод вокруг) почти не двигалась. Я знал, как малы возможности человека полностью обладать чем-либо: у него, у homo sum, всего навсего пять или шесть телесных осязаний, которые легко перенасыщаются.
- Шестое осязание - так называемая интуиция? - молча спросила меня она.
Здесь, в кармической очереди, она не могла быть глупее меня. Как, впрочем, и я не мог быть глупее её. Поэтому оба знали: формулирование иллюзий - и есть жизнь. Потом сохранение иллюзий - тоже жизнь, противоречие распаду, впрочем, вполне бессмысленное, конец известен…
- Самооправдываешься, - молча сказала она.
- Самоопределяюсь, - молча сказал я, понимая: это одно и то же.
Она не сказала мне (да и понимала ли, слишком уж глупо), что я не считал происходящее меж нам жизнью. Полагал какой-то передней жизнью, даже недо-жизнью; когда-то я даже полагал, что все со мной согласны, ибо - само собой разумеется. Разумеется, я был не прав.
Впрочем, лев я тоже не был.
Жизнь - вот здесь!
А мне хочется жить - вот здесь!
И ладонью вот так показать эту весть,
Чтобы длань оказалась далью…
Ты пришла ко мне с этой печалью,
Когда я обернулся не весь!
А какой-то своей властью
Поделился с тобой лишь частью -
Ибо я на тебе споткнулся
На своем воздушном пути!
Ибо жизнь моя - только вот здесь:
Где тебя невозможно найти…
А мне хочется жить - вот здесь:
Где тебя не найти невозможно,
Даже если весь свет обойти!
А потом заглянуть и во тьму
И тебя не отдать никому -
То есть даже себе самому…
То есть нам с тобой по пути!
То есть нам с тобой очень сложно,
Ибо жизнь происходит - вот здесь,
Где она почти невозможна.
- Ты мне этого не читал, - молча сказала она. - Плохие стихи.
Я не согласился.
Всегда примерять на себя небывалое, жить не животом, а вещим над вещами. Всегда считать, что происходящее - не навсегда, что всё всегда поправимо, и каждому даётся второй шанс… Что всегда можно полюбить только прекрасную даму, и она действительно будет прекрасна и милосердна, если ты сам достоин её.
Что мы сами, соглашаясь на меньшее, обретаем своё нынешнее ничтожество.
Поскольку поступаемся честью
- Даётся, но не в этой жизни. - сказала она вслух. Но я даже вслух не стал отвечать.
Я не знал, что теряю настоящее. Другое дело, что это настоящее - не моё, а её. И об этом я (даже не зная этого) знал. Так бывает. Люди живут не просто так, а зачем-то. Или живут - просто так, или вовсе не живут. Каждый выбирает по себе.
Но каждый раз считать, что происходящее - не навсегда, пожалуй, оборачивается преступлением: приходится переступать через. Себя, свою душу, надеясь на следующего себя и следующую душу. Сейчас себя самоё тоже полагая ещё не полным, ещё не настоящим, полагая себя попыткой, иначе перспективой - стать. Увенчается ли такая попытка?
Означает ли это, что сейчас я пользуюсь одной любовью, приуготовляя себя для другой? Разумеется.
Ведомо еще и такое решение. Был некий рыцарь, ни единой мужескою доблестью не отмеченный и оттого всеми дамами отвергаемый в любви; но вот стал он у некоторой госпожи домогаться любви с такой назойливостью, что она ущедрила его обещанием любви своей. И так эта госпожа подобающими наставлениями утвердила его во благонравии, одаряя его даже лобзаниями и объятиями, что через нее означенный любовник достигнул высочайших вершин добронравия и стяжал хвалу за всяческую доблесть. А утвердившись крепчайшим образцом добронравия и украсившись всеми достоинствами вежества, был он настоятельнейше приглашен к любви некоторой другою дамою, всецело предался в покорность ее воле, а щедроты прежней госпожи своей оставил в забвении.
По сему случаю решение было дано графинею Фландрскою. Сказала она так: «Бессомненно всеми будет одобрено, если прежняя любовница своего любовника истребует из объятий всякой иной женщины, ибо никто как она усердием трудов своих возвела его из негожества к высочайшей выси доблести и вежества. Ибо по справедливости и разуму имеет дама право на мужчину, которого умом своим и усердием в трудах из бездоблестного сделала она доблестным и отменным в добронравии».
Она улыбнулась. Всё-таки что-то необычайное есть в несбывшемся Возможность представить, как всё - возможно, если по настоящему, а не по недо-жизни, в которой мы все обретаем друг друга и строим отношения, каких невозможно построить.
Дворцовая площадь прекрасна, а кармическая очередь так медленна.
- Я замерзла, - просто сказала она.
- Я тоже, - просто сказал я.
Сказано было вслух. Но выхода не было. В Эрмитаж очень хотелось.
Коль это недо-жизнь,
То где есть настоящая?
Когда недо-любовь перёдсмотрящая
Не видит ту любовьку под ногами.
И просто не возьмёт её руками
И к сердцу своему не поднесёт,
Чтоб поместить в желудочек предсердия.
Коль это недо-жизнь, то всё её усердие
Заключено в бесплодном ожидании,
Что будет настоящее свидание.
И это хорошо. Я сам таков:
Мне нечего терять, кроме своих оков.
Коль это недо-жизнь, то и она важна
Не просто ожиданием у окна,
А медленным мучительным проростом
С погоста на погост. Я тишина,
Которая едва слышна.
Мне нечего терять. И потому теряю
Предсердие за предсердием, ад за раем.
- Ну не в Эрмитаже же, - сказала она.
- Кто знает? - сказал я.
Оба вслух. О чём молчать, не о безвыходности же? Не выйти человеку из шести осязаний, не выйти из кармической очереди: если должного не исполнит один ты, то его исполнит другой ты… И вот здесь я захотел стать глупее её! Это было бы прекрасно, и она была бы прекрасной дамой, милосердной и дарующей высшее благо.
Но ведь высшее благо не есть пресыщение пяти или шести осязаний…
- Это всё слова, - сказала она без слов.
- Да, - сказал я без слов.
За всё время всей нашей беседы в очереди мы продвинулись… Ну, незначительно, метров на десять. Или слов на десять. Или основ на десять. Впрочем, и для жизни нет никаких оснований, кроме простого «я хочу»… За это «я хочу» мы ещё немного продвинулись.
Кармическая очередь тоже состоит из слов, ведь мир есть речь.
- Ты не дал мне того, что должен был дать: не поступил как мужчина, не женился, не родил со мной детей, - сказала она очевидное… Зачем? Не затем ли, что в виртуальном мире единственная (хотя и временная) точка опоры - нынешнее очевидное…
Главным здесь было: ты не дал мне.
Но и она не дала мне того, в чём я нуждался: недосягаемого идеала.
- А вот и притча о недосягаемом идеале, - молча сказала она:
Голубь, измученный жаждой, увидел картину, изображавшую чашу с водой, и подумал, что она настоящая. Он бросился к ней с громким шумом, но неожиданно наткнулся на доску и разбился: крылья его переломались, и он упал на землю, где и стал добычею первого встречного.
Так иные люди в порыве страсти берутся за дело опрометчиво и сами себя губят.
- В переводе Гаспарова, - сказал я. - Пью здравие Сенеки и Петрония, двух сыновей гармонии.
- В Эрмитаж, чай, стоим, - улыбнулась она.
Я вспомнил:
Русь, ты вся поцелуй на морозе!
Синеют ночные дорози.
Синею молнией слиты уста,
Синеют вместе тот и та.
Ночами молния взлетает
Порой из ласки пары уст.
И шубы вдруг проворно
Обегает, синея, молния без чувств.
А ночь блестит умно и чёрно.
<Осень 1921>
- Да, - сказала она.
И я её поцеловал. Просто потому, что захотел.
- Просто потому, что ты захотел, мы и любили друг друга, - сказала она.
- Я не называл это любовью.
- А что такое, по твоему, любовь?
- Я её и не видел.
- Много у тебя было женщин?
Она не должна была об этом спрашивать. Хотя бы потому, что не могла спросить. Или могла бы?
Любовь ни в чем не может отказать любви.
Любящий не может насытиться обладанием любимой.
Простого предположения достаточно, чтобы любящий начал питать самые мрачные подозрения насчет любимой.
Чрезмерная привычка к наслаждениям мешает зарождению любви.
Истинно любящий постоянно и беспрерывно занят мысленным созерцанием любимого существа.
Ничто не препятствует одной женщине быть любимой двумя мужчинами и одному мужчине - двумя женщинами.
Она должна была отказать себе в этом вопросе. Но не отказала. А ведь я её не любил. Я просто любил наслаждение тела. Или просто справлял нужду юности и зрелости. А теперь мы с ней просто называем вещи по имени, лишая их вещих надстроек (словно бы душа к телу надстроена, а не настроена на слияние с ним).
И вот теперь мы стояли в очереди в Эрмитаж. Мы продвигались медленно. А вовсе не бросались к изображениям жизни. Мы хотели самой жизни, а что в результате получали одно или другое её изображение (за которым в свою очередь - и из своей очереди - наблюдали), так и в этом ничего из ряда вон выходящего не было... Хорошо было бы придумать какой-никакой - куртуазный, что ли? - кодекс, который регламентировал бы наши переживания, но ведь и в этом измышлении нет ничего нового.
- А есть ли какая альтернатива? - она имела в веду альтернативу идеалу.
С высоты своего горького опыта я кивнул.
Она усмехнулась нашему общему высокомерию.
- Ничего нового, - могли бы сказать мы оба... Но не сказали.
- Иные умрут, а мы изменимся - слишком без надежды.
- Ну так покажи мне реальность, от которой ты отказался. Ошибочную реальность.
Она и была моей самой большой житейской ошибкой: насколько возможно, она была настоящей. Но она имела в виду не себя.
- Так ли горек твой опыт?
- Никак не горек. Говорят, цикута оказалась прекрасна Сократу.
- Кто говорит?
- Сократ.
Она улыбнулась на холоде.
- Альтернатива, - напомнила она.
- Изволь.
Наряду с разработкой внутри самой поэзии некоего диффузного любовно-куртуазного мифа, характеризуемого развитой системой ценностей, происходит спонтанное формирование "мифа о поэте", варианты которого приурочены к образам исторических трубадуров. Подобно тому, как возникло представление о никогда на самом деле не существовавшем романе между двумя легендарными фигурами серебрянного века русской поэзии - Ахматовой и Блоком, точно так же мифологизирующие тенденции куртуазного универсума заставили Раймбаута Оранского, совмещавшего в своем лице крупнейшего трубадура и блистательного сеньора (кстати, любившего отнюдь не дам), считаться возлюбленным графини де Диа - трубадурки par excellence (LXIX; заметим, что в другом случае те же тенденции препятствуют супружеству трубадура и трубадурки - Раймон де Мираваль, желая расстаться со своей женой, объявляет ей, что "не желает, чтобы жена его занималась трубадурским художеством, что довольно и одного под их крышей трубадура, и чтобы собиралась она и возвращалась в дом отца своего, ибо мужем ее быть он больше не хочет", LVIII, разо третье). Идеальная устремленность куртуазного сознания получает предельное воплощение в мифе о "дальней любви" трубадура Джауфре Рюделя (V), будто бы полюбившего принцессу Триполи, которой он никогда не видел, и отправившегося на ее поиски. Во время морского путешествия трубадур был поражен смертельной болезнью и умер по прибытии в Триполи на руках у принцессы, которая после этого постриглась в монахини.
- Ты пригласил меня в кармическую очередь затем лишь, чтобы любить меня издали, - сказала она. - Меня следовало любить иначе, вблизи.
Она была права.
- Почему ты не привёл другие примеры: как расчёты меж мужчиной и женщиной уничтожают в обоих душу, например?
- Это слишком обычно. Посмотри вокруг. Вокруг нас не-обычно. Пусть так и останется.
Так и осталось.
p. s. Другая новелла о кармической очереди, которая могла бы служить сюжетом для какого-нибудь рассказа Мопассана, - это жизнеописание Гаусберта де Пойсибота (XXIX). В нем рассказывается, как жена Гаусберта сбежала в его отсутствие с англичанином, который ее вскоре бросил. На пути домой Гаусберту довелось проходить через город, где оказалась и его жена, и он случайно обнаружил ее в публичном доме, куда зашел развлечься. Наутро Гаусберт отвел ее в монастырь, а сам перестал "петь" от горя и стыда. Наконец, упомянем легенду о трубадуре виконте Раймоне Джордане (ок. 1178-1195 гг.), возлюбленном жены одного богатого сеньора из Альбигойской округи, которая, прослышав, что ее любимый погиб в сражении, от горя ушла в общину еретичек-патаринок. Виконт же от раны выздоровел, но, узнав о постриге дамы, впал в такую тоску, что никогда уже больше песен не сочинял (XVII).
p. p. s. МОЙ РЕКВИЕМ
Куст состоял из птиц и из ветвей
Еще безлиственных: душа куста порхала
На крыльях истины моей и крыльях воробьев…
Но ветер дунул, и души не стало -
Вот реквием кусту, не много и не мало!
Я перестану ныть от боли и стыда,
Когда жену свою найду в публичном доме,
Куда зайду развлечься на соломе -
Но не за тем ли и она пришла сюда?
Я стану жить - вот реквием стыду!
Найду я душу как порхание птиц…
Найду я стыд как воздух мироздания…
Мы состоим из тысячи сердец!
Мир состоит из тысячи границ!
Я словно Янус с тысячею лиц.
Постиг и следовал, и совершил - по мере сил:
На дне могилы талая вода…
Но не за тем ли ты пришел сюда?
Так радуйтесь! Разлуки час пробил.
p. p. p. s. А на самом деле волею всё той же кармы я был выведен из реальной жизни в ирреальную: тогда же я стал алкоголиком и был вырван из социальности, не оказался встроен в полис и избег всех корпоративных вериг и сопутствующих любым корпоративным договорам фашистских этик.
А когда волею всё той же кармы я был возвращён в реальность (через невероятные 20 лет) и успешно с алкоголизмом расстался, и почти сумел вернуть потерянные здоровье, привлекательную внешность, любезные манеры и видимый достаток, то вдруг обнаружил, насколь мне оказались чужды эти корпоративные человеческие обязанности…
Но ведь других обязанностей, кроме фашистко-корпоративных, у человека и не бывает, разве что те, что налагает сам Бог; и здесь я вспомнил Аврелия Августина: если Бог будет на первом месте, всё остальное будет на своём.
Так всё и стало:
Господь велел, чтоб Ева и Адам
Не устыдились сопрягать тела
И чтоб любовь такая перешла
Ко всем от них рожденным племенам.
Адам - наш корень. Дерево цветет,
Коли от корня жизнь к нему течет,
И днесь, тела влюбленных сочетая,
Творится воля господа святая!