Тучи, осевшие на широкие улицы,
оказались туманом.
Чайки галдели в воздухе пряном,
в воздухе свежем, немного болотном.
Тихо. Скоро её поведут на расстрел.
В кровати ещё тепло,
над нею картина Гогена - виолончель
и усатый мужчина, игрались грустные ноты.
Рядом открыто окно. Он курил:
"Не смог сберечь! Не смог защитить!"
И видел её у бетонной стены:
хрупкую, бледную как фарфор.
Видел всё ясно и чётко -
родинки-звёздочки, вены-деревьица,
даже два шрамика на локтях.
Комиссары в очках смотрели
в курки, ухмылялись, бросали окурки.
И топтали, топтали траву,
на которой так мало стояли.
Но внезапно вокруг расцветала сирень,
и манило прохладой пространство.
И отец, её мать оказались вокруг колыбели.
и кричал их ребёнок в сердце тридцати -
летнего тела,
запелёнутый в правила нового мира,
и противился им, точно знал:
его смерть наступит однажды,
точно знал всю трагедию горестной жизни,
но, борясь, цеплялся осинкой за почву.
Верил в чистое, светлое и непорочное...
Прострелили ей грудь. И прошла чрез неё
стая птиц, черных и грустных,
и закапала кровь, землю украсив,
где вырастет роз багровых букет,
а его похоронят однажды.