Не помню, что именно я делал, прежде чем вернуться в гостиницу. Бродил, наверное, по улицам и пытался привести в порядок собственные мысли. Было холодно, холодно и как-то по-особенному страшно, словно я гулял в ожидании собственной смерти; хотя, может, так оно и было… Я чувствовал, как желание жить медленно исчезает, по частям, по крупинкам. Тоска постепенно поглощала мою душу, я сам вводил себя в состояние мучительной депрессии, мне хотелось пойти в какой-нибудь лес и повеситься, именно так, как тот парень на картине; тогда бы я, наверное, обрёл долгожданное спокойствие.
Я стал участником чудовищной игры, затеянной лишь для того, чтобы Дмитрий Александрович повеселился. Мой идол, смысл всей моей жизни, человек, ради которого я готов был даже пожертвовать своей волей и судьбой, человек, которого я считал самым благородным человеком из всех, кто мне когда-либо встречался, на самом деле убийца, да ещё не просто убийца, а предатель, воспользовавшийся моими лучшими чувствами, сделавший это из… трусости? Я был раздавлен, уничтожен, разбит и задыхался.
Брат, мой брат, всегда бывший для меня родным братом, как оказалось, и вовсе мне чужой. Второй человек за всю мою жизнь, проявивший ко мне дружелюбие и сочувствие, Марк, делал это совсем не из искренних побуждений, а лишь потому, что так ему сказали. Вторая иллюзия, второе жёсткое разочарование. Я остался абсолютно одинок во всём городе безмолвия, да к чёрту, я остался один посреди всего мира, всего человечества — один, с почти что невыносимой болью и желанием покончить с собой. Один. Без всякой помощи, поддержки. Наедине с подкравшейся депрессией. Ступор, оцепенение, полная растерянность — всё это спешно возвращалось, намереваясь окончательно поглотить меня в свою чёрную шипящую пучину, сбросить в глубокую, глубочайшую пропасть, обречь на верную смерть.
Я не должен, я попросту не должен жить! Это крах, величайший крах, это настоящая трагедия!..
На меня целой всепожирающей волной накатило отчаяние; перед глазами расплывались знакомые пейзажи, почти полностью скрытые в ночной темноте, но всё же мне не нужна была хорошая видимость, чтобы увидеть их. Я вспомнил, как любил всё это, как были дороги и приятны моему сердцу открывавшиеся предо мной виды… душа моя буквально горела, я это чувствовал. Ощущение просто невыносимое, несравненное по своей болезненности, разрушающее, невероятно тревожное. Жизнь кончается. Всё. Это финиш.
Начать жить? А зачем?.. Все мои надежды, все мои планы, всё, на что я только ни уповал и ни рассчитывал — всё рухнуло. Разве имеет смысл начинать всё заново, если можно покончить с болью раз навсегда и больше не утруждать себя яркими, почти что живыми, но совершенно лживыми иллюзиями?
Быть может, кто-то другой на моём месте поступил бы иначе, но я так больше не мог. Не справлялся со страданиями, буквально рухнувшими на меня откуда-то с небес, секунду за секундой проявлял уныние и слабость характера — да не всё ли равно, если возможность самоубийства есть, если спасение вот тут, совсем рядом, только руку протяни?
И я твёрдо решил, что докажу. Докажу всем, кто кто-либо знал меня, докажу Дмитрию Александровичу, докажу Антону, которому, по всей видимости, уже давно на меня на плевать, докажу Марку, подлому лжецу, что я способен на такой поступок, как самоубийство — что у меня есть силы, что я тоже что-то чувствую, что все их действия не остались без последствий! Я должен сделать это хотя бы для того, чтобы обо мне подумали, чтобы на меня наконец обратили внимание. Я мог бы, наверное, перетерпеть эту боль, начать всё с чистого листа, стать совершенно другим — но вот нужно ли это, когда им глубоко всё равно, что со мной, когда все забыли обо мне как о чувствующем человеке? Нет-нет, совсем не нужно. Так почему бы и не покончить с собственными страданиями, убив, так сказать, двух зайцев одновременно?
Да. Это будет логичным концом моей жалкой жизни.
… И тогда подул лёгкий, холодный ветер. Возможно, погода вообще в тот день была ветреной, но я в силу определённых обстоятельств попросту этого не заметил и обратил внимание лишь тогда, когда роковое решение было принято. Этот порыв ветра ничем не отличался от миллиардов других, которые мы можем чувствовать довольно часто, и уж точно не оказал бы такое влияние на какого-нибудь другого человека. Конечно, он не сделал бы этого и со мной, будь я в обычной ситуации, скажем, шёл в магазин. Но тогда… тогда я мгновенно погрузился в огромный шок, был потрясён и встревожен, и в то же время почувствовал какое-то странное для своего состояния облегчение. Я вдруг понял, как свежо этой ночью, как тихо, как спокойно. Понял и… расслабился.
Эти пейзажи были дороги мне, я уже упоминал. Я бродил где-то в районе своей первой гостиницы, сам не заметив, как там оказался, а потому меня (когда я, естественно, очнулся) вдруг охватило прекрасное и одновременно грустное чувство ностальгии, отчаянное желание вернуться в те времена, когда я ещё не знал всех страшных секретов своего пребывания здесь и стремился начать наконец жить, жить так, как никогда ещё не жил, жить по-настоящему.
Оглядываясь назад, я подводил страшный итог.
Мир мой, несомненно, разрушен. Я полностью разочарован во всём, кроме города безмолвия.
Город безмолвия!..
Я что, правда собирался умереть, совершенно позабыв о единственном, что меня не предало и не обмануло, что всё это время было со мной и служило мне лучшим утешением? Как же я могу уйти из этой жизни, оставив позади восхитительные пейзажи, тихие узкие улицы, пятиэтажные дома порой с изрисованными граффити стенами, просторную главную площадь, уютную набережную, череды деревянных домишек, подлесок, бурные реки?.. И всё это я собирался покинуть? Я выкинул это из памяти? Я посмел выкинуть это из памяти?..
Нет, ни за что! Я начну, начну жить, и пусть они все подавятся моим отчаянием, моей непередаваемой тоской и болью, пусть они будут делать что угодно, только оставят меня и город безмолвия в покое, в одиночестве! Да!
***
Каким-то волшебным образом я дошёл наконец до гостиницы и тут же рухнул на кровать, но заснул лишь спустя некоторое время. Мои нервы были расстроены, порой я беспричинно и совершенно безумно хохотал, и, уж конечно, я всё ещё пребывал если не в тяжёлых, но всё равно в волнительных раздумьях. Что бы я ни решил, как бы ни хотел продолжать своё существование, сколько бы надежды ни горело в моём сердце, новая жизнь всё же начиналась, стояла на пороге, намереваясь вот-вот войти в мою дешёвую тёмную комнату, и старые устои мои были окончательно разрушены.
Я чувствовал приближение чего-то нового, нового и неизведанного, вероятно, несущего неожиданности, разочарования, потери, но главное — я снова стал свободным. Будто вышел на прогулку после длительного заключения в мрачной сырой башне. И хотелось верить, что всё действительно налаживается, что внезапное потрясение не сломало меня, а, наоборот, сделало сильней; я этого пока не знал.
Проснувшись, я не вскочил, как обычно, на ноги и не подошёл к окну, словно к жизненно необходимому лекарству, а полежал ещё немного. Я выспался и, кажется, был счастлив, счастлив сквозь вчерашнее ещё страдание. Солнечные лучи били прямо в лицо, но меня это не раздражало, а заставляло улыбаться; на редкость тепло для ноября в городе не с самым тёплым климатом. Я почувствовал на себе вольное дыхание ветра и наконец встал, понимая, что выспался, и совсем не ощущая усталости.
Я всё же позволил себе кинуть взгляд на маленькое грязное решётчатое окно и даже немного улыбнулся. Погода была поистине хороша: на голубом небе ярко светило утреннее солнце, освещая водную гладь реки своими ослепительными бликами; деревья стояли голые, но не замёрзшие, а какие-то даже весёлые (в то время я как будто забыл, что это всего лишь деревья), и весь мир словно ожил, очнулся от мрачного сна и теперь простирал свои дружеские объятия всему человечеству.
Мне было хорошо и… легко? Никто более не имеет надо мной власти. Но в душе своей я всё равно старался всеми силами как-нибудь оправдать Антона, выставить его в наиболее выгодном свете и вообще продолжал верить в него. Однако прежней зависимости, прежнего поклонения уже не было, оно исчезло; я не привык к такому. Было весьма и весьма необычно стоять вот так вот и понимать, что ты ни от кого не зависишь, что живёшь скорее для себя; необычно, но и приятно в какой-то степени.
И всё же я просто не мог продолжать наслаждаться жизнью. Взгляд мой незаметно упал на низкую полку рядом с кроватью, на которой, что было внезапно, лежало письмо. Небольшой измятый клочок бумаги, исписанный корявым почерком. Я, удивившись, взял его и принялся читать.
«Здравствуй… наверное, глупо писать такие подобия писем, если можно просто встретиться с человеком и поговорить. Но да плевать, мне нужно объяснить тебе свои действия, прежде чем я окончательно порву с этой жизнью и исчезну из твоей. Знаю, я наделал достаточно бед, которых вполне можно было бы избежать, и не прошу за это прощения. Прошу только прочитать всё, что я тут написал, и постараться понять мои мотивы.
Тебе, вероятно, хотелось бы узнать, зачем мне вообще нужно было убивать наших бывших одноклассников. Понимаешь, я просто трус, жалкий и к тому же подлый трус, который не смог справиться даже с прошлым, с проблемами, уже давно переставшими таковыми быть, и подставил ни в чём не повинного человека. Я не отрекаюсь от своей вины. Но и ты подумай: весь этот конфликт в том коллективе здорово истрепал мои нервы, я потратил на него все силы и вложил в него всю душу, и в конце концов это начало ломать меня. Я устал, устал бесконечно, но в то же время осознавал — пока я не расправлюсь с прежними противниками, мне не будет покоя. Мало того — мне не будет жизни.
Я, пожалуй, говорю не лучше какого-нибудь сентиментального подростка с юношеским максимализмом. И, к тому же, здорово противоречу себе, ведь я утверждал совершенно искренне, что стыжусь своих откровений пред тобой. Но сейчас посвятить тебя в эту свою тайну — мой долг, мой священный долг, исполнением которого я, конечно, не заглажу свою вину, но ты хотя бы не будешь оставаться в неопределённости.
Знай: я никогда не желал тебе зла. Просто… просто тот конфликт невероятно ослабил меня, и я не нашёл в себе силы остановиться.
Символично, что книга всей моей жизни (я сейчас про «Бесов») стала фактически моей погибелью.
Однако теперь всё закончилось. Дедушка сказал, что я должен уехать отсюда (он знает меня всего, так что его следует послушать) и начать новую жизнь, полностью забыв старую. Он говорит, так будет лучше прежде всего для меня. Мне начинает казаться, что он знает про все эти убийства, просто замалчивает этот факт как нечто само собой разумеющееся. Я не хочу даже думать о том, как ты оказался на свободе, всё это меня не касается; я вообще не должен вторгаться более в твою жизнь.
Я уеду. Не знаю куда. Быть может, в другую страну… главное — как можно скорее покинуть этот город.
Я не забуду того, что ты не выдал меня, хотя, я уверен, прекрасно понимал, из-за кого тебя арестовали. Повторюсь, я не прошу у тебя прощения, а лишь надеюсь, что ты правильно осознал всё вышенаписанное; больше я тебя не потревожу; считай, у тебя нет и никогда не было столь подлого и неблагодарного брата.
Антон».
… Однажды во время драки меня хорошенько приложили головой о стену, так, что я чуть ли не потерял сознание. И, читая это письмо, я вдруг понял, что ощущения от подобного удара и от столь неожиданного шока чем-то схожи между собой.
Итак, брат решил объясниться предо мной, а потом навсегда оставить город безмолвия; значит, я никогда больше его не увижу и не услышу. Он убийца и предатель, из-за него я, ни в чём не виновный человек, едва не попал за решётку, и он теперь не просит прощения, а просто уведомляет меня о мотивах, побудивших его совершить всё, что он совершил. Так, по-видимому, говорят факты.
Но что же я чувствую, что говорит моё сердце?
А сердце моё верит в извечного идола, не хочет осознавать так называемые факты, и при одном лишь упоминании о предательстве Антона рвётся на части. Но умом-то я понимал, понимал, что всё не так радостно и солнечно, что я, по сути, проявлял слабость духа, что всем без исключения давно на меня наплевать, точно так же как и мне должно быть наплевать на других!
Здравый голос разума или болезненное, истерзанное почти сердце? Мне предстояло сделать страшный выбор, от которого зависело всё моё дальнейшее существование.
Я до боли сжал кулак, в котором было письмо, и сделал два глубоких вдоха и выдоха. Успокоиться. Продолжать жить прежним идеалом, в то время как открываются новые горизонты, как минимум безумно и вовсе нелогично, но, с другой стороны, это же Антон, мой брат, тот, кто несколько раз спасал меня от окончательного падения в пропасть, и я столь многим ему обязан!.. Что же делать, что выбирать, куда идти дальше? Как разрешить эти внутренние противоречия?..
Я снова потерялся. День, начавшийся так хорошо, омрачился и тут же утерял своё непередаваемое очарование. Идол ушёл из моей жизни навеки, окончательно, и никогда более не вернётся; ему не нужно моё преклонение, не нужна вся эта вера в него. Скорее всего, он даже про неё и не догадывался.
Но какая разница, если я не для него это делал, а просто потому, что искренне восхищался этим человеком, восхищался почти что до невозможности, быть может, так, как ещё никто никем не восхищался? Я же прекрасно знаю, что для существования мне нужен идеал, а жить для себя я смогу максимум несколько лет. А дальше, дальше что? Не буду ведь заставлять себя искать новый идол. Да и не заменит мне никто Антона.
Мне вспомнилась строчка из какого-то стиха, который мы изучали в школе (не знаю, понятия не имею, как я её запомнил, учитывая то, что я достаточно плохо учился): «Тьмы низких истин мне дороже нас возвышающий обман…»*. Да, эти слова точно меня характеризуют. Плевать, кем стал Антон после школы; главное — он по-прежнему остаётся моим братом, человеком, которого я безумно уважаю и без веры в которого уж точно не смогу прожить. Пускай он уедет, пускай мне уже не суждено его выслушать. Я сумею с этим справиться. Он заживёт новой жизнью, гораздо более счастливой, и, я уверен, добьётся всего, что пожелает — с его душевной силой и отвагой ему удастся многое. Я же останусь здесь, в драгоценном моему сердцу городе безмолвия, и попробую начать всё заново — кто знает, быть может, и мне улыбнётся удача?
Но я никогда не забуду то, как Марк, единственный человек, которому я, по сути, открыл душу, оказался всего лишь игрушкой в руках Дмитрия Александровича. Больше я никому не стану доверять — это моё первое правило, и я пронесу его с собой через всю свою новую жизнь.
Я ещё раз посмотрел в окно, на огромное ясное небо так любимого мной города. Всё только начиналось. И я, кажется, верил, что теперь у меня всё будет хорошо.
***
На следующий день я узнал, что мой дедушка скончался; всё своё наследство, кроме небольшой части, обещанной мне, он переписал на имя Антона.
______________________
*Цитата из стихотворения Пушкина "Герой"