Я шла по деревенской улице и испытывала такое чувство, как будто никогда и не уезжала отсюда, всегда ходила по этой центральной дороге, что идет мимо нашей школы. И все здесь такое родное, и никуда от меня не уйдет, ждет меня всегда, каждую минуту…
Невольно улыбалась я тому, что со мною здороваются все встречные. Вряд ли помнят, кто я такая, а здороваются. Желают здоровья…
И на душе теплеет… Сохранилась в деревенских людях мудрость поколений, та, что утрачена городскими жителями, растерявшими себя в больших, многоликих городах. Дух деревенский навсегда остается в человеке, взращенным деревней. Нет в городе той непосредственности и искренности. Вежливое «Вы» не дает перешагнуть разделяющую людей грань. Многоэтажные, многолюдные дома – суетливые человеческие ульи, не внушают чувства надежности и уверенности.
Деревенские умеют общаться. Прямодушные, любопытные, задают много вопросов, испытывая искренний интерес к собеседнику. И их рассказы – жизненные, порою чуть приукрашенные, что вполне объяснимо и простительно, но какие-то уютные и захватывающие…
Вот и сейчас, вспомнив вчерашний разговор с Галиной, моей ровесницей и землячкой, улыбаюсь… Слушать Галину – огромное удовольствие. Она обладает особым чувством юмора, что дано не каждому. У нее просто талант смешно рассказывать.
Отец Галины слыл человеком покладистым и очень добрым. Работал он лесником, и никогда не возвращался домой без гостинца «от зайчика» для любимой дочери. Галка была уже большенькой, понимала, какой такой «зайчик» гостинцы передает, но все равно с удовольствием их принимала. Чувствовала, что эти немудреные подарки отцу не меньше радости доставляют, чем ей. Так уж хотелось ему угостить вечером дочку конфеткой или кусочком пирога, оставленным от обеда, сказать, что ушастый зайка очень просил передать гостинец именно ей, Галке, за то, что она такая умница…
А разговорились мы о том, что во многих деревенских семьях было нормальным явлением, когда муж поколачивал жену. Слушая рассказ Галины о ее отце, я предположила, что в их семье ничего подобного наверное не было, на что Галина, задумавшись на минутку и как-то загадочно улыбнувшись, ответила:
- Ну почему же… И моя мать иногда по лбу получала…
Взглянув на мое удивленное лицо, она, рассмеявшись, рассказала:
- Был у отца дальний родственник, Илья Горелов. Во время войны перешел к немцам, полицаем стал. В деревне об этом прознали. Конечно, позор несмываемый на всю семью лег, казалось, каждый чувствовал на себе это клеймо – предателя.
Мой отец в то время ребенком был. Он-то в чем виноват? Ни в чем. Умом-то это все понимали, а вот сердцем…
У матери на фронте отец погиб. И бывало, как праздник какой, сходят отец с матерью в гости, выпьет она рюмочку-другую, и начинает моего отца родственником попрекать.
Вернулись они однажды с гулянки, отец достал бутылочку с молоком, с стали мы с ним ягненка поить, которого он из сарая занес.
А мама полезла на печь и задернула за собой ситцевую шторку. Стало понятно: назревает скандал.
Минут через пять шторка отдернулась, показалась растрепанная голова матери. Она просто вынула из волос шпильки, и густые, рассыпавшиеся пряди закрывали лицо.
- Ты! Илюшка! Фашист!!!
Шторка задернулась.
Отец покосился на печь, промолчал.
Цветастая занавеска опять отлетела в сторону.
- Молчишь, да? Сказать нечего? Фашист! Гитлер! Гитлер капут!!!
- Маруся, перестань, - тихо проговорил отец, придерживая бутылочку, в которую ягненок тыкался своей кучерявой мордочкой.
За шторкой наступила тишина.
Мы с отцом гладили ягненка, который уже опустошил бутылку. Отец стал снимать с нее соску. И тут снова из-за занавески появилась голова матери. Убирая с лица мешавшие пряди волос, она, мстительно сощурившись, выкрикнула:
- Ишь, затаился! Гитлер! Адольф Гитлер!!!
«Гитлер» было у нее самое ругательное слово и самое оскорбительное для отца.
Что отец сделал в следующий момент, мне кажется, он и сам не понял. Потому что с удивлением смотрел на бутылку, которая, описав дугу, сначала с тупым шлепком врезалась в лоб матери, а потом упала на тканый половик, крутнулась и успокоилась.
И мать тоже как-то сразу успокоилась.
На следующий день она, управляясь по хозяйству, вышла на улицу в низко повязанном платке. Отцу, уезжающему в бор, молча собрала сумку с едой. Туда же поставила бутылку молока.