"Приветствуем день преходящий..."
Промозглый холод пронимал до костей. Чадящий факел, потрескивая, плевался каплями смолы. Отсырел. По каменным стенам непрерывно сочилась вода, несмотря на позднюю весну там, наверху. Ступени уводили, казалось, в Ад. Шаги отдавались глухим шелестом, или это крысы, может и сквозняки. Крыс развелось последнее время очень много, но чем они пропитаются здесь, задумываться не хотелось.
Особая давящая тишина окутывала осязаемой преградой. Само человеческое естество противилось нахождению здесь. Затхлый воздух точил невообразимую смесь запахов. Даже пламя факела еле трепетало, сжатое всей невозможностью происходящего.
Вот и коридор, что я найду там...
"...вручаем себя воле твоей..."
Двор ярко освещён закатным солнцем. Исполненный благодати, колокол взывал к благочестию, созывал к молитве. Над крышами клубилась стая голубей, поднятых в небо глубоким пронзающим звоном.
Так хотелось задержаться ещё хоть на миг, погреться на последних осенних лучах. Ночами спускались заморозки порой столь сильные, что замерзала вода. И ничего удивительного, если бы только она не замерзала в кувшине, оставленном на столе.
Внезапно звон изменился, участились удары била- всех созывали во внутренний двор. Для чего- стало ясно позднее: жалобно скрипя колёсами, в ворота вползала телега с клетью...
"...приимем волю твою смиренно..."
Да, этот самый коридор. Метров сто в длинну, поворот, и ещё метров двадцать. Сколько по нему пройдено. Казалось теперь, не менее жизни. Были и более глубокие подвалы, да только не было в них меня, как не было и этой адовой силы...
Особые шорохи наполняли коридор, будто в беспросветной темени за крепкими дверьми копошились грехи прошлого, как огромные крысы. Стонущие сквозняки разрывали сердце. Только не шуметь, иначе призраки, обитающие здесь, услышат- и тогда...
"...во дни тяжкие уповаем на тебя..."
По коридору, образованному живыми стенами людей, безмолвно двигались обречённые. Это понимали все. И все молчали. Слышались только звон кандалов, тяжёлое дыхание, усталые шаги, да колокол звенел. От запаха давно не мытых тел было невозможно дышать. Мужчины и женщины. Старики и молодые. Оборванные и грязные, даже не поднимавшие глаз.
Удары плетей кровавыми росчерками отпечатались на мужских спинах. Кое- где из- под кровавых струпьев сочился гной. Наверняка, женщинам досталось не меньше, однако, их прикрывали мешковатые балахоны. Сломленные физически, отверженные милостью его, они были похожи на скот.
Вот она- пучина грехопадения...
"...моей веры Скрепы Несокрушимые..."
Вот эта дверь. Теперь назад дороги нет.
Я знал её. Как часто слыша задорный смех, торопил шаг в чертоги святые, где, я знал, увижу её. Лишь недавно перешагнувшая черту, которая отделяет девочку от девушки, она сохранила ещё многие привычки беспечности ребёнка. Глядя в её глаза, я видел Небеса Обетованные. Прикасаясь к её волосам, тонул в хлебах зрелых...
Заскрипев плохо смазанными навесами, дверь отворилась. В нос ударил застоявшийся воздух, тяжёлый от миазмов. Едва не угасающий факел, еле вспыхивая пламенем, почти не справлялся с адовой тьмой этого места.
Запрокинув голову, она смотрела на проплывающие облака, даже не вздрогнув от моего лёгкого прикосновения к плечу. Вечность прошла, казалось, пока она опустила взгляд на меня, и прижалась к моей груди. В спутавшихся волосах алели лепестки мака...
Из угла, звеня цепями, к моим ногам выползло... нечто. Грязные свалявшиеся волосы, бледная кожа, просвечивающаяся через слой грязи и коросты. Искривлённые от неправильно сросшихся костей руки, ноги. Никто теперь и не узнал бы в это создании человека. Едва не выронив факел, я сделал шаг навстречу, и тут же она сделал движение, чтобы отползти.
Последний раз я видел её в начале зимы, когда выводили на допрос. Она была всё так же красива, пусть немыта и истощена. С тех пор, как их привезли, и до сего дня я видел её всего два раза. Не увидел бы и сейчас, когда не болтовня пьяного сторожа.
Изломанная рука с перебитыми узловатыми пальцами протянулась ко мне, как бы защищаясь.
-Только не бейте...
В этом скрипящем сорванном голосе уже нельзя было узнать тот лучащий жизнью, что я любил.
Открыв холщовую суму, взятую в подземелье, я достал кожанную флягу с водой.
- Пей, Анна-Мари. Пей.
Не было сил смотреть на неё изломанную и нагую и знать, что в этом моя вина. Я потушил факел. Сев прямо на грязный каменный пол, взял её голову к себе на колени.
- Я принёс нам свободу...
Я чувствовал её судорожные вздрагивания. Я слышал затихающий хриплый выдох.
Я знал, что костры всегда голодны, так пусть вместо невинного они очистят грешника.