Глава написана в соавторстве с Нептунием (http://ficbook.net/authors/615504)
Блондин на протяжении всей истории, прищурив глаза, косился на кузена. Он предвкушал его реакцию по завершению своего рассказа. Желал, чтобы тот прослезился и попросил его, великодушного братика, прекратить рассказывать такие жуткие истории. Но парень сидел, молча глядя на костёр. Казалось, что ему вовсе всё равно, а история на него не произвела толком никакого впечатления. Акио до последнего надеялся, что брат просто держит все переживания внутри, поэтому заговорщицким голосом с ноткой самодовольного ехидства обратился к нему:
— Ну, что? Поджилки затряслись?
— Да как-то не особо… слабоватая история, у Нобуо поинтереснее была.
— Да-да рассказывай мне тут. То, что ты отрицаешь, лишь свидетельство тому, что ты жутко напуган.
Киёши перевел на него безразличный взгляд. Ему даже отвечать было лень, и так понятно: что бы он не ответил, неразумный кузен это всё равно оспорит. Пытаться до него что-то донести – бесполезно. По скромному мнению юноши, Акио настолько же глуп, как те блондинки, о которых столько анекдотов в интернете.
Наоки чувствовала нарастающее напряжение, поэтому поспешила вмешаться:
— Что ж, пожалуй, настала моя очередь рассказывать страшную историю.
Через тёмную зелень крон многовековых деревьев светило закатное солнце. Была такая тишь, что Осаму, останавливаясь, слышал только собственное дыхание. Темнело быстро, и парень едва ли мог разглядеть лесную гущу в десятке метров от себя. Очевидно, что в таких условиях бесперспективно заниматься поисками, но Осаму не думал останавливаться. Пока его не хватились, нужно было закончить. Они считают его сумасшедшим, и если обнаружат, что он сбежал, решат, что он пойдёт на необдуманное и опасное. Опасное — да, но вот думал об этом он уже очень долго.
Прошло уже около полугода с тех пор, как Осаму впервые увидел птицу. Он шёл из школы с одноклассниками, когда заметил тёмное пятно на крыше. Птица сидела неподвижно, свесив голову почти к черепице, лишь поблёскивающие глаза то и дело метались из стороны в сторону. Она походила на орла, но была смоляно-чёрной и с более вытянутой шеей. Осаму не смог хорошенько её разглядеть: заметив его, птица вспорхнула, раскрывая удивительно широкие крылья и оставляя за собой ворох перьев. Пролетая над головой юноши и заслоняя солнце, пронзительно крикнула. Крик её напомнил вороний, но срывающийся и оттого пугающий.
Одноклассник толкнул приятеля в плечо, спрашивая, чего тот застопорился.
— Что это за птица сейчас пролетела? — поинтересовался Осаму, смотря ей вслед.
— Какая птица?
— Большая и чёрная. Она же только что у нас над головой пролетела.
— Не знаю, о какой птице ты сейчас говоришь, я ничего не видел, — угрюмо буркнул насупившийся парнишка. Он жаловался другу на проблемы в отношениях со своей девушкой, а тот, оказывается, его вовсе не слушал.
Помутнение рассудка — так, по крайней мере, говорили в будущем врачи — происходило медленно. Осаму временами чувствовал навязчивые взгляды из ниоткуда, из тени. Он мало придавал этому значения, но вскоре явственно стал ощущать, как кто-то буквально прожигает ему спину — взгляд забирался под самую его кожу, заставляя нервно оглядываться.
Не могли не прибавить паранойи и перья, которые Осаму стал обнаруживать вокруг себя. Чёрные, лоснящиеся, местами облезлые, жёсткие на ощупь и едва ли могущие парить в воздухе, они находились рядом с юношей на улице, в школе, а потом — и в собственном доме. Прямо на его подушке. Когда Осаму решил продемонстрировать их кому-то, от них не осталось и следа. Он сохранил несколько в ящике стола, но вместо них обнаружилась лишь сажа.
По большей степени человеческий страх — от непонимания. Нечто иррациональное, лишённое логики, которую можно анализировать, всегда наводит опасение и даже ужас. И Осаму был напуган. И нервозен. Среди ночи он просыпался, слыша отдалённый призрачный птичий крик, и подолгу не мог успокоиться, сидя в освещённой комнате, уперев взгляд в окно, чтобы не поворачиваться к разверзнувшейся за ним тьме спиной.
Обычных чёрных воронов он стал обходить стороной, а вскоре — и людей сторониться, которые не могли понять его беспокойства, причину коего он не мог даже внятно объяснить.
Весьма скоро его тревожность стала преобладать над всеми иными чувствами и переживаниями, и парень надолго засел дома, болезненный и слабый от добровольного истощения разума нескончаемой настороженностью и тела вечным недосыпанием.
Родители уже не считали его положение лишь юношеской максималистской прихотью поэтического ума, но озаботились в первую очередь физическим состоянием, так что внимающего слушателя Осаму так и не нашёл.
Слух его обострился, и в ночные часы не давал покоя. До него доносились то далёкие крики, то взмахи крыльев над головой, то стук клюва в стекло. Осаму однажды проснулся от такого, и за зашторенным окном увидел силуэт изогнувшейся в немыслимой позе птицы, прижимающейся к стеклу и раззевающей кривой свой клюв. В тот момент ему казалось, что связь с реальностью совершенно потеряна, и он, тихо погибая под плотоядным взглядом маслянистых глаз, недвижимо лежал в постели до самого рассвета, когда птица, словно усмехнувшись напоследок, спорхнула вниз.
Та ночь будто выжгла в нём остатки разумности.
Осаму сидел в гостиной на диване, а вокруг вскрикивали птицы. Разных тональностей и выражений, крики полнили комнату. В последнее время и так ставшие весьма частыми, теперь они едва ли не лились единой песнью — нескладной, жуткой и сумасбродной. А мать спокойно вышивала, то и дело поправляя съезжающие к кончику носа очки; отец, деловито листая утреннюю газету, морщил лоб; сестра, нелепо улюлюкивая, игралась с куклами на полу. Мать спросила его о чём-то, но Осаму не расслышал. Он переспросил, выходя из прострации. Птицы кричали. Мать покачала головой, откладывая вышивку. Птицы надрывались, терзая его перепонки. Она спросила ещё раз, и отец закрыл газету. Птицы вопили, привлекая в хор и Осаму. И он не выдержал.
— Заткните! Заткните их, молю! — Он свалился на пол, закрывая уши руками. — Боже, спасите меня! Они кричат, и кричат, и кричат!
Тяжёлые руки опустились на плечи, птицы умолкли, и Осаму мог слышать свои всхлипы и причитания матери, уводящей плачущую сестру прочь.
Но они не могли спасти его. Они повели юношу на обследования. Осаму знал, чем всё закончится. И он не желал мириться со своей участью, поэтому, улучив момент, сбежал, прихватив с собой лишь канцелярский нож.
На весь лес раздался птичий крик, который юноша не смог спутать ни с каким иным, из-за чего Осаму тут же сменил направление, двинувшись напрямик через кусты, боясь потерять ориентир. Он нетерпеливо отодвигал колючие ветки. Не шёл, а практически летел сквозь заросли. Зацепившись носком кроссовка о какой-то сучок, Осаму выпал из кустов у кроны старого дуба, хорошенько расцарапав подбородок и щёку об мелкие, но удивительно острые камни.
На спину плавно легло что-то тёплое и небольшое. Вздрогнув, парень медленно перевёл взгляд к источнику. На него смотрел одноклассник, выражая взглядом укор и беспокойство. Осаму облегчённо выдохнул, принимая помощь в поднятии.
Удалось избежать долгих объяснений: друг Осаму, Хиро, не собирался переубеждать или силой тянуть назад юношу, но рассчитывал в кратчайшие сроки воротиться вместе домой. Юноша понимал, как Осаму целеустремлён, и то, что пока не получит своего — не успокоится. В какой-то степени даже разделял его увлечённость, хоть и не совсем понимал природу его нынешнего состояния. Когда так сильно чем-то одержим, слишком болезненно отказываться. Увы, другие не понимают, поэтому так старательно пытались промыть мозги увлёкшемуся парню. Но чего в конечном итоге добились? Что он полностью отгородился от них? Сознательно ушёл в себя?
Какое-то время парни шли молча, лишь изредка переглядываясь. Жуткое место, и как Осаму дёрнуло одного идти сюда? На его месте Хиро и шагу не ступил бы в этот лес: уж больно много слухов нехороших о нём гуляет в народе.
Снова, поначалу на расстоянии, но всё ближе, раздались крики. Птичьи голоса гоготали. Они смеялись над ним. Над его глупостью, над тем, что ему хватило смелости явиться сюда.
— Что они разорались, как бешеные, — морщась от громкого звука, проворчал Осаму.
— Кто? — непонимающе спросил приятель, удивлённо смотря на друга. Ведь в лесу стояла на редкость глухая тишина. Даже ветерок не шелестит листвой. И животное не проскочит, хрустя ветками.
— Птицы, кто же ещё, — недовольно пробубнил в ответ мальчишка, но тут же горько вздохнул. — Ты же их не слышишь?
— О чем ты говоришь? Тут тихо как в могиле, и от этой неестественной тишины меня жуть берёт.
Как будто повинуясь Хиро, все птицы разом замолкли. И раздался снова тот, хриплый, похожий на вороний, крик. Высоко в небе появился силуэт чёрной птицы, что медленно приближалась к ним, плавно взмахивая своими огромными крыльями. Осаму замер на месте, глядя на неё и сжимая в руке нож. Птица, как ни странно, была хорошо видна на ночном небе, словно цвет её перьев был даже темнее самого мрака. Она опустилась перед друзьями, складывая крылья и издавая очередной вскрик — словно приветствие. Осаму, побледнев, вперил в неё взгляд, ощущая, как телом овладевает дрожь. Хиро всматривался вперёд, пытаясь понять, что среди темени разглядел одноклассник.
Птица чуть прошлась мимо Хиро, оценивающе оглядывая Осаму. Одобрительно каркнув, она вдруг кинулась на него, раскрывая вновь крылья и сшибая с ног. Осаму коротко вскрикнул и завалился на спину, выставляя перед собой зажатый в кулаке нож. Хиро, на мгновение опешив, бросился было к нему, но нечто преграждало путь. Осаму тщетно царапал перья птицы на груди, пока она прижимала его когтями к земле и не переставала вопить — яростно, продлевая крик настолько, что он превращался в надрывный выдох. Она наконец запротивилась Хиро, отмахнув его крылом, и Осаму извернул руку, чтобы вонзить нож в опаляюще чёрный глаз птицы. Та отшатнулась, истошно вереща — вовсе не по-птичьему, и Хиро увидел, как над грудью Осаму сгущается тьма, принимая осознаваемую форму. Чётко очерченный клюв взметнулся к небу, исторгая хрип, и тут же рванулся вниз, к победно улыбающемуся юноше. Один миг — и птица снова подняла голову, но держа в клюве полыхнувшее алыми брызгами ещё бьющееся сердце.
На последних словах Наоки ткнула сложенной «клювом» ладонью сидящего рядом Акио в грудь, от чего тот дёрнулся, не сдерживая нецензурного отклика. Она же усмехнулась, оглядывая публику.
— Ну, как вам эта сказочка?