Глава 27.
Шло наступление, в очередной раз. Каждый раз по новому, с надеждой, что победа будет быстрой и без жертв, но все повторялось из раза в раз,из года в год. Нескончаемая война. Я устала. Только письма от моих стариков и детей переносили меня назад в то счастливое лето 41 года. Затем война, будь она неладна
Николай даже не пришел проститься домой. Его сразу призвали в армию. Иначе и быть не могло. Он еще раз позвонил в сельсовет рыбсовхоза и приказал мне прибыть в столицу. Разговора опять не получилось. Николай холодно сообщил мне, что до Москвы я доберусь на самолете, и через три дня мы должны встретиться на вокзале. Так и получилось. В Москве меня тянуло в мою квартиру, но попала туда только после проводов Николая в действующую армию. Я проводила его на вокзале, не скрывая слез,а ведь знала, что больше не увидимся. Хотя кто он мне? Всего лишь нелюбимый человек, давший мне спокойствие и уверенность в завтрашнем дне, закончившиеся так скоро. Я передала ему Санькин платочек, что она вышивала папочке ко дню рождения. Николай с благодарностью взглянул на меня. Или мне тогда показалось? Народа на вокзале много, звуки гармони, слезы, вскрики. Поезд тронулся, многие побежали за ним, чтобы в последний раз уловить взгляд любимых глаз, но не я. Я прислушалась к себе. Вот я стала свободна, но не чувствовала освобождения. Видно прикипела сердцем или уже тогда знала, что больше Николая не увижу.
Московская квартира была пуста, то есть не совсем. Просто там никто не жил. Евдокия, моя соседка встретила меня равнодушно. Но за мои продуктовые подарки охотно сообщила, что после моего приезда в прошлый раз Аглая испугалась, а затем пришли из домоуправления, из милиции и в их семье начался кошмар. За эти три прошедших после моего появления месяца, от Павла ушла жена, его самого забрали в армию, а Аглая попала в больницу с инфарктом и до сих пор находится там. От Паши было получено два письма, но отнести в больницу некому. Сама Евдокия далеко не выходит и собирается отправиться в богадельню, если они еще работают.
Ехать в Свердловск оказалось невозможным, поезда работали в военном режиме. Точного расписания не было. Потолкавшись на вокзале среди таких же бедолаг, как и я, было понятно, что ехать в приютивший меня город не зачем, и правильным будет уйти на фронт. Прямо на вокзале был приемный пункт военкомата.
В небольшом, сером коридорчике толпились люди. Молодые, еще совсем дети, бородатые мужики пенсионного возраста, девушки, только, что окончившие школу и постарше, стояли, ожидая своей очереди. Я заняла очередь. Пожилой мужик, стоявший впереди меня, осматривал всех с любопытством. Очередь двигалась медленно. Мужик, уставший от стояния, решил поговорить хоть с кем ни будь. Он пересказывал сообщения информбюро, которые все знали наизусть, мужик не обращал внимания на безразличие окружающих, трепал за рукава очередного собеседника, хотя говорить с ним никто не хотел. Людей страшила неизвестность. Был страх не вернуться домой. Но более страха за свою жизнь был страх за свою семью и свою Родину. И это не пустые слова. Враг был страшен и опасен. Та, ужасающая скорость захвата им нашей земли, торопила людей принять решение о необходимости оградить близких и родных от кошмара оккупации. Мужик обратился ко мне и все спрашивал, зачем мне молодой и красивой идти на фронт. Что я могла ответить? За своих детей, за память о своих родных, за Родину. За себя, что бы не было стыдно перед ними и собой, за свое одиночество.
В маленькой закуренной комнатушке сидел уставший военный с двухдневной щетиной, он то и дело потирал колено, еще болевшее после ранения, и принимал заявления добровольцев. За его спиной висел портрет Сталина и плакат «Ты записался добровольцем?».
Шло наступление, в очередной раз. В который? Да кто их считал? Я была санитаркой, прикреплённой к пехотной части. После курсов меня отправили на передовую. Сначала мы отступали, дойдя до Москвы. Затем наступали. И все эти годы пронеслись передо мной, как одна большая лента кровавых бинтов. Нож, чтобы разрезать одежду раненого, фляжка с водой и бинты, бинты, бинты. Затем путь назад в медсанчасть. Ползком, собирая в складки одежды грязь от проливных дождей, снег в воротнике и рукавах, сапоги до краев наполненные землей. Слышу стоны, рев орудий, чувствую холод, жару, жалость и страх не доползти. Страх не донести, не добежать, не спасти. Передаешь одного, ползешь, добегаешь до другого. Слышишь крик, матерщину, стоны, визг. Тебя ругают и просят: «Сестричка, спаси, помоги!» И я спасаю и молюсь: «Господи, помоги!» Сколько их таких спасенных и погибших, я не считала.
Они лежали втроем, раскиданные по земле, все в крови. Паша, Гриша и Николай. Мои трое мужчин. Я санитарка военчасти приползла к ним, как только взрывы нашей артиллерии немного поредели. Что меня толкнуло ползти именно к ним? Но пригибаясь от свиста снарядов и зарываясь в снег вперемешку с землей, я приближалась к ним. Большое пятно крови от троих раненых торопило.
Пашка умирал. Я дала ему спирта, он же посмотрел на меня и сказал: «Тоня, ты где? Забери меня отсюда!» Я плакала, размазывая грязь по лицу. Паша умер, но возле него лежали другие и я повернулась к ним. Внезапно артобстрел закончился и в этой пугающей тишине нас было пока еще трое живых.
Первым, после Паши я увидела Григория. Он смотрел на меня и не видел. Смерть то же кружилась над ним, не зная забирать ли его следующим. Я начала осматривать Гришу, слезы застилали глаза. Мой любимый был в бреду и звал меня. Я решила оттащить его в сторону, чтобы не касаться другого раненого. Гриша очнулся от боли, увидел меня, и тихо сказал: «Не трогай меня, не надо! Не тяни, мне больно и … страшно.». Я растерялась. Стон еще одного раненого меня привел в чувства. Я подползла к нему. На меня смотрел Николай. Лицо его было сердито, как бы отчитывая меня, за то, что пришла поздно, или еще за что ни будь, мне не ведомое. Я уже не задумываясь о последствиях, стала поочередно тащить обоих. Они оба были в беспамятстве. Меня все время подгоняла одна мысль: «Успеть! Спасти!». Резкий свист летящего прямо на меня снаряда оглушил. Сверху на меня что-то навалилось, но осколок снаряда успел впиться в ногу. Я закричала от боли и потеряла сознание. Ко мне уже спешили люди.
Я очнулась после операции. Таисия, моя верная подруга с которой мы вместе прошли ад мира и войны, сидела рядом и протирала губы влажным куском марли. Я пошевелила пальцами рук и от этого движения она встрепенулась.
- Живая, моя девочка! Очнулась наконец! – Верная подруга радостно улыбнулась.
- Что со мной? – все тело нещадно болело, даже глаза и уши наливались непонятной болью, правда постепенно, боль уходила, давая телу отдых.
- Ничего страшного, самое главное, что жива, до свадьбы заживет! – Тася улыбалась, смотря мне в глаза – Коля твой умер, не успели, умер прямо на столе. Царствие ему небесное! – в душе все перевернулось, нет у меня Коли, и он ушел.
-Не верил он в Бога!
-Так все равно, перед ним отвечать будем. Ты знаешь у него в руках была твоя фотография, порванная вся. Да ладно, главное, что ты жива!
-Тася, а как второй, что я тащила, он жив? – спросила я.
-Не знаю. Если не сильно ранен, то его могли сразу вывезти в другой госпиталь. Тебя то же переведут, а кто он, знакомый?
-Да так, показалось может – стало грустно и виновато, если бы я тащила одного, то быстрее добралась до медсанчасти.
Меня после госпиталя комиссовали. В госпитале сослуживцы накрыли стол. Тушенка, хлеб, фляжка со спиртом, кружки с чаем, вот и все, что собрали для прощания. Мы сидели за столом и после первых двух тостов, как-то само по себе все замолчали. Я думала о встрече с детишками. Вспоминалась наша дорога в теплушке вместе с Тасей и детьми, и я попросила подругу спеть ту колыбельную, что слышала не раз по дороге в Астрахань. На память пришли слова из песни, и я стала подпевать Тасе пока не рассмеялась. Пришлось рассказать мой диалог с милиционером, где я выдавала себя за цыганку. Так проходил вечер прощания, где каждый рассказывал веселые и не очень истории из своей военной и мирной жизни. Иваныч, мой напарник, разлив последний спирт, сказал, что вытащил меня из той каши, не надеясь увидеть меня живой, и если бы Николай не закрыл бы меня собой, то не с кем было бы прощаться. Да! Вот так бывает, значит он спас меня, а я оказывается не знала своего мужа. Сослуживцы разошлись, по своим дела, только мы с Иванычем остались в комнате госпиталя. Иваныч сидел у печурки, подкладывая полешки в топку, курил, пуская дым в веселые язычки пламени, я смотрела на него и думала о муже.
-Что, думаешь о мужике своем? – спросил меня мой спаситель.
-Да, он спас меня, хотя и не любил никогда.
-А он не тебя спасал, Таню какую-то. Все кричал пока не замолк. Про Таню то знаешь?
-Да, знаю –ответила я, сразу осознав, что та Таня была сестрой Гриши, о которой он много рассказывал.
Я была рада, что война отошла от меня. Получив свои документы, я села в поезд до Москвы.