Что делать, если в дальнем космосе возникла нештатная ситуация? При полёте в слабоизученном секторе корабль попал в мощнейшее поле квазара, и вся автоматика вышла из строя. Затем сгорела силовая обмотка индуктивной защиты реактора, и плазма вырвалась на волю, превращая в газ конструкции корабля. И когда добралась до кассет с водородом, корабль превратился в яркую звезду. Удивительно, но все члены экипажа были на рабочих местах, как и положено по инструкции в дальнем космосе. Но система аварийного покидания срабатывает за одну секунду, а этой секунды и не было. Первой уходит капсула радиста, второй — бортинжинера. От перегрузки у радиста Иннокентия Петрова чуть порвались щёки. Но это не беда — живой! Живой? Капсула обычно остаётся болтаться в космосе до прибытия спасателей. Но пока сигнал из этой точки дойдёт до базы, пока спасатели прилетят — пройдёт два года. А запас системы жизнеобеспечения — шесть месяцев. Впрочем, капсула высадит его на ближайшей планете — там даже сносная атмосфера есть. Но поверхность её — один голый камень, россыпи камней, валуны.
— Итак, жить осталось шесть месяцев, — подвёл невесёлый итог Иннокентий, сидя на камне. Звезда стоит в зените, прогревая воздух. Почти Земля, только в сутках — пятьдесят часов. Штурман от ожогов умер ещё в капсуле, и теперь его могила сложена из камня. Остальные даже и не сели — видимо, капсулы вышли из строя совсем.
— Жив останусь — никаких гор! Только песок, чернозём и тундра, — сказал тщательно сложенному дольмену радист. — Спи, Игорёк, спокойно. Мне-то валяться, пока спасатели не прилетят. -
От работы ныло всё тело. Руки были в пыли и в царапинах. Теперь надо было решить, чем занять себя оставшиеся полгода жизни.
— Идиотские же фильмы снимают! — в сердцах сказал Иннокентий. — Заболел человек смертельной болезнью. И за оставшуюся неделю надо на море посмотреть. А мне-то сейчас ни моря, ни гор не надо. Ни тайги, ни пустыни. Ни миллиона долларов, ни секса с двумя женщинами. И вообще никакого секса. Теперь мне вообще ничего не надо… А делать-то что? -
Что делать? Извечный русский вопрос. Испытания, которым подвергают космонавтов, весьма полезны. И Иннокентий вспомнил сурдокамеру. Как он, чтобы умом не тронуться, стал писать стихи и рассказы. В каждой спасательной камере предусмотрен карандаш и блокноты для записей — толстые такие. Надолго хватит. Очень мудрый человек додумался, как специально для таких случаев. Но радист тщательно пересчитал страницы, определил дневную норму.
И начал так: «В то время Борис работал пилотом на тяжёлых трёх- и четырёхвинтовых вертолётах, летая с платформы на берег, на планете Земля. Платформа была маленькой — квадратный километр площади, поэтому на неё могли садиться лишь вертолёты да лайнеры вертикального взлёта. И Борис уже получил диплом пилота такого лайнера, и собирался остаток дней провести на платформе, где родился и вырос, но ему предложили поступить в космический институт. Счастье? Да, он об этом и мечтать не смел. Но за любое счастье надо платить...»
Шли дни, недели. Три местных месяца — так для этой планеты год, а по земным счислениям — шесть месяцев...
— Определённо мне повезло, — обратился Иннокентий к гробнице штурмана. — Не очень холодно, не очень жарко. Если бы пришлось всё это время в скафандре бродить. Или — упаси Господь! — торчать в капсуле… -
И продолжал писать. «В дальнем космосе Борис часто вспоминал детство. Тогда детей купали прямо во дворе, в тазиках, и он всё лето ходил по дому голый, и трусы надевал только в дальние поездки, на берег. Так это и называлось на платформе — »на берег". Дети плескались в море голыми лет до четырнадцати, и никому до этого дела не было. Не то, что сейчас..."
А срок неумолимо приближался. Но Иннокентий был всецело поглощён работой. «Только теперь до Бориса дошёл смысл бытия — надо вложить в дело свой талант, чтобы получить отдачу. Он понял вовремя — теперь ему хватит оставшихся дней, чтобы не уйти в вечность с пустыми руками.»
На последней странице последнего блокнота этими словами и был закончен роман о жизни Бориса. Вода и еда закончились. Умирать в капсуле не хотелось. Иннокентий смотрел на звёзды.
— Салтыков-Щедрин, ты — злодей! С голодухи не только булки на дереве привидятся. И орден съешь. Все ордена… Железяки! -
Мучительное головокружение и боль прошли. Желудок отпустил. Наступила удивительная ясность.
— В падающем лайнере атеистов нет! -
Радист удивился и встал. Легко. Никакой отвратительной слабости. И штурман здесь… Да весь экипаж в сборе!
* * *
— Скоро я стану искусствоведом, — заметил один из спасателей. — Сколько раз к трупам поспеваем, так и весьма неплохой шедевр. Почитай-ка этот роман! А в прошлый раз целая картинная галерея была. А ещё нотные партитуры были, а ещё и песни, на диктофон записанные. -
— Ты ещё не напомнил, как мы десять лет назад скульптуры вывозили — у несчастного под рукой инструмент оказался, и камни подходящие. А нам сколько мороки было! Впрочем, я скоро стану учёным-энциклопедистом — мне ж достаётся читать монографии по литературе, математике, биологии, юриспруденции… А что, может, людей специально сюда забрасывать, чтобы свои труды творили? -
— Я бы предпочёл немного помягче, — заметил первый спасатель. — Чтобы люди творили свои труды, сидючи дома, без этого экстрима. Может, что и больше бы сделали, если б прожили подольше. -
— Что-то сидючи дома и без экстремальных условий они вообще ничего не творят! — проворчал второй. — Кстати, уже принято решение создать музей смертников. В науке-то их работы давно в ходу. И авторские платить не надо… -
— А как заплатишь? — спросил первый. — Авторы-то сами нашему миру давно не принадлежат. А в каких условиях творить легче — определять не нам. -
И он выразительно посмотрел на потолок. Хотя в космосе крайне тяжело определить, где же небеса, а где земля под ногами.