Давайте после драки
Помашем кулаками,
Не только пиво-раки
Мы ели и лакали,
Нет, назначались сроки,
Готовились бои,
Готовились в пророки
Товарищи мои....
Борис Слуцкий
Всем честным людям своего поколения и не только,
всем им, живущим в разных странах, с разными взглядами и судьбами,
с надеждой, что когда-то они, наконец, поймут друг друга,
объединившись против бесчестия, злобы и успокаивающей сытости,
посвящает автор эту книгу.
ДУРНОЙ СОН. ПРОЛОГ.
1
Самолеты были явно не свои, новейшей конструкции, но летели, как в старых советских фильмах про Великую Отечественную, очень медленно, ничего не опасаясь, на небольшой высоте и окрашены в темный цвет хаки.
Возглавлявший воздушный клин огромный бомбардировщик, конфигурацией чем-то напоминал петляковский ПЕ-2, но значительно превосходил его своими размерами и мощью. Истребители сопровождения, силуэты которых были плохо различимы, перемещались с той же медленной и завидно постоянной скоростью, что и бомбардировщик, соблюдая неизменной дистанцию, как между собой, так и своим ведущим. Вся эта эскадра, издававшая невыносимый всепроникающий вой, была бы похожа на какой-то несвоевременный, не приуроченный ни к чему воздушный парад, если бы не общий фон в виде тяжелого, нависшего низко над землей свинцового неба.
Но что больше всего поразило и буквально заставило остолбенеть Школьникова, так это подвешенный под фюзеляжем бомбардировщика стеклянный, на две трети заполненный темно-зеленой жидкостью, сосуд в форме старинной «четверти», в которых раньше в крестьянских домах, как правило, держали самогонку, а его бабушка Фрося уже в шестидесятых делала вишневую наливку. Диаметр сосуда в три раза превосходил диаметр фюзеляжа бомбардировщика, поэтому сквозь прозрачные стенки даже с земли было видно, как заполняющая его жидкость тяжелой волной переливается от одного края к другому. Создавалось впечатление, что нестерпимый вой бомбардировщика объясняется именно непосильной тяжестью несомой им ноши.
- Да нет, это просто учения, - сказал, ни к кому не обращаясь, стоявший рядом со Школьниковым человек в светлом плаще и шляпе, продолжавший неотрывно, как и все, смотреть в небо и откровенно сомневающийся в своих собственных словах.
А вслед за уходящими вдаль самолетами уже появился новый монстр в виде баллистической ракеты, плывшей строго горизонтально на той же небольшой высоте и с такой же небольшой скоростью.
В отличие от авиации, пролетев над головами наблюдавших с земли зрителей, ракета неожиданно резко развернулась и поплыла в обратную сторону. При этом от нее отделилась задняя часть примерно в одну четверть длины корпуса.
- Задняя ступень, - опять проговорил человек в плаще и шляпе.
Однако отделившаяся ступень никак не удалялась от ракеты, а удерживалась рядом с ней общим металлическим каркасом, опоясывающим весь корпус и эту отделившуюся часть. Та же, в свою очередь, болтаясь внутри каркаса, то и дело соударялась и терлась своими боками то о каркас, то о корпус самой ракеты, издавая дикий лязг и скрежет.
Пролетев какое-то время в обратную сторону, ракета снова развернулась на сто восемьдесят градусов и от нее вновь отделилась такая же ступень, как и первая, также удерживаемая общим каркасом. Лязг и скрежет усилился.
Все продолжалось до тех пор, пока весь корпус ракеты не разделился на четыре равных части с конусным наконечником впереди. Издаваемый этой конструкцией сплошной стон и грохот стал уже просто невыносимым…
Школьников открыл глаза.
Светало. Настенные часы показывали без пяти минут пять.
Вставать в такую рань не было никакой надобности. Тем более, он чувствовал, что не выспался, так как лег уже далеко за полночь, провожая Галину Николаевну на ночной поезд.
Константин Федорович отключил будильник, выставленный на половину седьмого, сам не веря, что может еще заснуть. Укутавшись в одеяло, он повернулся на левый бок, чтобы сну не смогли помешать, начинающие светлеть стекла балконных дверей. Одна из дверей была открыта, поэтому в спальне, даже с учетом необычно теплого в этом году марта, было достаточно свежо.
Несмотря на раздражение от дурного сна, а еще больше от сознания, что выспаться вряд ли уже придется, лежать было тепло и уютно. Сквозь опущенные ресницы виднелся угол прикроватной тумбочки и слабо различимый рисунок ковра на полу. Чистое постельное белье, заботливо постеленное женой перед отъездом, приятно ощущалось кожей при каждом самом незначительном движении и вместе с чистотой убранной комнаты, проглядываемой в предрассветной тишине, создавало атмосферу спокойствия и уюта.
Сознавая, что уже не уснет, Школьников высунул из-под одеяла ногу, закрыл ею балконную дверь, полежал еще минут десять, потянулся во весь рост и встал. Константин Федорович понимал, что причиной его плохого сна вообще и того дурного сна, что приснился, как и причиной его сегодняшнего раздражения является вчерашний разговор с Ягодиным.
2
Витька Ягодин, теперь уже Виктор Петрович, институтский друг Школьникова, позвонил ему по скайпу примерно за два часа до того как они с Галиной Николаевной собрались выезжать на вокзал.
Ягодин с конца восьмидесятых годов прошлого века жил в Москве. Все это время занимался всякого рода бизнесом. Начинал, как и большинство, с продажи компьютеров, в чем достаточно быстро преуспел и с середины девяностых уже торговал московской недвижимостью и ценными бумагами.
Крах наступил в августе-сентябре девяносто восьмого, когда он с семьей отдыхал в Испании. В дождливую Москву Виктор Петрович, по его же словам, «вернулся практически нищим», сохранив за собой лишь четырехкомнатную квартиру недалеко от центра и шикарный «мерседес», который через два месяца разбил о бетонное ограждение, не вписавшись в пьяном виде в поворот, чудом сохранив при этом жизнь. Еще два года постоянных загулов, закончились разводом с женой и значительным охлаждением отношения к нему со стороны двух дочерей. Оставив квартиру семье, Ягодин поселился в подмосковном Раменском, в однокомнатной «хрущевке», принадлежащей его какому-то партнеру по бизнесу. Занимаясь не очень успешно оптовой торговлей строительными материалами, он продолжал серьезно пить и опускаться.
В какой-то степени встать вновь «на путь истинный» ему помог Школьников, когда Виктор Петрович примерно две недели гостил у него на даче в Крыму в октябре 2003года.
Собственно это была не дача, а небольшой сельский дом с девятью сотками земли под Судаком, который Школьниковы приобрели по достаточно сходной цене в конце девяностых, когда крымская недвижимость, как впрочем, и всякая иная в Украине, стоила очень дешево. Той осенью, получив отпуск, Константин Федорович, наконец, решил как-то облагородить свой участок. А поскольку жена и дети были заняты работой и учебой, то он пригласил к себе Ягодина, который давно выражал желание посмотреть на его «поместье». С детства привыкший к деревенской бане, Школьников начал свое облагораживание со строительства таковой на участке. Приехавший к нему через несколько дней Ягодин был для него весьма хорошим помощником.
Ягодин, несмотря на свое чисто городское происхождение, также как и Школьников, любил простой физический труд, выполняя любую работу с умением и сноровкой. Этим они оба отличались от третьего своего институтского товарища Владимира Дмитриевича Дацюка, который к тому времени уже заведовал лабораторией в Институте проблем прочности в Киеве с ученой степенью доктора технических наук.
Отличие это проявилось сразу же, в строительном отряде после второго курса, когда получив, как и все, лопату для рытья траншеи под фундамент здания, Дацюк долго донимал всех вопросом о целесообразности столь значительной ее глубины. А затем, жалуясь на нещадно палящее солнце и нацепив на голову носовой платок, скрученный по углам узелками и вызывающий насмешки со стороны окружающих, то и дело ходил к стоящей в тени деревьев, специально привезенной для них бочке с питьевой водой.
Впрочем, Володька Дацюк в тот же вечер получил и моральную сатисфакцию, проявив себя настоящим рыцарем без страха и упрека на фоне двух вначале оробевших своих друзей, когда они, выйдя вместе из магазина с двумя бутылками портвейна, встретили группу местных из четырех лишенных какого-либо интеллекта лиц. И хотя драка была недолгой, поскольку все трое быстро сообразили, что это не тот случай, когда надо доказывать свое превосходство и умнее будет просто убежать, они долго со смехом потом вспоминали о разбитой Дацюком бутылке портвейна о голову одного из аборигенов.
В ту крымскую осень Дацюк ежедневно названивал им по мобильному телефону, когда они сидели вечером после работы за бутылкой вина, и каждый раз высказывал свое сожаление, что не может к ним присоединиться.
Работа спорилась. Так что через неделю они уже парились в не до конца еще построенной бане. И все время говорили…
Говорили обо всем. О женщинах, детях, политике, жизненных ценностях, о том, что поменялось с годами, а что осталось прежним в их мировоззрении и мироощущении, о том, о чем, как правило, говорят мужчины не лишенные какого-то образования, жизненного опыта, и тех, в общем-то, неизменных моральных установок, унаследованных еще из своего детства и юношества.
Подробностей этих двухнедельных разговоров Константин Федорович уже не помнил, но спустя несколько лет Ягодин уверял, что именно Школьников и именно в разговорах той осенью смог заставить его вновь поверить в свои силы и, если не начать жизнь заново, то поставить перед собой новые цели, а главное, достичь их.
Какие цели перед собой поставил тогда Витька Ягодин, Константину Федоровичу было неизвестно, но через три года Виктор Петрович купил себе двухкомнатную квартиру в Москве, у него более-менее наладились отношения с детьми, и появилась постоянная женщина моложе его на десять лет, проживающая с ним в одной квартире. И хотя Виктор Петрович практически в каждом разговоре со Школьниковым жаловался на отсутствие развития в своем бизнесе, по-видимому, вспоминая «шальные девяностые», и порой опять уходил в запой на несколько дней, жизнь его однозначно налаживалась.
С Ягодиным они поддерживали связь через скайп, разговаривая примерно раз в неделю.
За последний год из-за противоположных взглядов на «крымский вопрос» и на события на Донбассе эти разговоры происходили значительно реже, особенно после того, как по той же причине Школьников полгода назад прекратил всякое общение с Дацюком. Ягодин тоже знал об этом, поэтому оба в разговорах по молчаливому согласию пытались обходить больную тему, а поскольку тема эта была животрепещущей, разговаривать долго о чем-то другом не хотели. При этом оба, каждый раз выходя на связь с друг другом, втайне надеялись, что произойдет чудо, и что взгляды собеседника за то время, пока они не общались, наконец-то, поменялись на противоположные, а значит, вновь совпадают с их собственными взглядами.
На этот раз, услышав звонок и включив видеосвязь, Константин Федорович увидел Ягодина благодушно развалившимся в кресле перед компьютером. В прошлом кандидат в мастера спорта по легкой атлетике, Виктор Петрович почти на голову был выше Школьникова. Подтянутый, обладавший красивой атлетической фигурой в молодые годы, а сейчас значительно пополневший, с лицом, напоминавшим о его прошлом и настоящем эпикурействе, Ягодин имел соответствующий своей комплекции тучный, приближающийся к басу голос.
- Что, сынку, помогли тебе твои ляхи? – вроде бы не к месту пробасил Виктор Петрович спокойным, благодушным голосом сразу после взаимных приветствий.
И хотя Школьников сразу сообразил к чему эти слова, не желая выказывать первым готовности к немедленному спору, также спокойно переспросил:
- Ты это о чем?
- Не любишь «Тараса Бульбу»? – снова задал вопрос Ягодин.
- Что значит «не любишь»? Какого «Тараса Бульбу», Гоголя или Бортко?
- А какая разница? Текст-то один к одному.
- Ну «Ревизора» уже сто пятьдесят лет ставят с одним и тем же текстом. А разные режиссеры - и разные спектакли.
- А, по-моему, и хорошая повесть и хороший фильм, - продолжал развивать тему Виктор Петрович.
- А, по-моему, не самое лучшее произведение Гоголя и не самый лучший фильм Бортко, - в унисон ему проговорил Школьников.
- А какие лучшие? – не унимался Ягодин, сохраняя благодушие, но уже с неким подобием ехидства.
Разговор начинал раздражать Константина Федоровича. Зная своего друга не один десяток лет, он с первого же его вопроса понял, куда тот клонит.
В фильме Владимира Бортко «Тарас Бульба», как впрочем, и в повести Гоголя, многие запорожцы гибнут в неравной борьбе с польскими завоевателями со словами « Пусть вовеки живет и процветает православная Русская земля!». Но в своем фильме Бортко придал этим сценам такое основополагающее, сакральное значение, что выходило, будто запорожские казаки, в принципе не признающие никакого государства, гибли не за Русскую землю, а за Великую Россию. Украинской критикой это было воспринято как надругательство не только над вольными запорожцами, но и над Николаем Васильевичем Гоголем, который если и не особо ненавидел, то уж точно не испытывал любви к Государству Российскому.
Кроме этого Владимир Бортко год назад поддержал аннексию Крыма и неоднократно потом на различных российских телеканалах выступал как активный сторонник политики Путина в отношении Украины.
В декабре 2014 года с формулировкой, что фильм "Тарас Бульба" "искажает исторические события, фальсифицирует и дискредитирует украинскую национальную идею и вообще является вопиюще антиукраинским, ставит под сомнение само существование украинского народа", он был запрещен к показу в Украине. Запрет вызвал в России очередную бурю осуждений «националистической антироссийской политики киевской хунты, которую не устраивает даже историческая правда, изложенная собственным классиком».
Сейчас, вызывая Школьникова на этот разговор, Ягодин однозначно хотел опять таким образом доказать, что «бацилла национализма» не миновала и Константина Федоровича. Понимая это, Школьников, подавив возникшее раздражение, абсолютно спокойно проговорил:
- Ну, если о Гоголе, то это «Мертвые души» и «Ревизор». А если о Бортко, то - «Собачье сердце» и «Единожды солгав».
- «Собачье сердце»? Да, вещь достойная! А «Единожды солгав»? Я недавно, наконец-то, посмотрел по твоей рекомендации. Очень слабый фильм. Пожалуй, самый слабый фильм Бортко! - заключил Виктор Петрович.
- Даже слабее «Блондинки за углом»?
- Ну… «Блондинка за углом»… Нашел, с чем сравнивать! Но фильм слабый. Очень слабый! - опять подвел итог Ягодин.
- Каждому свое, Витя, - не желая продолжать обсуждение беспредметной темы, обронил Константин Федорович.
Но у Ягодина сегодня было бойцовское настроение. Поэтому пропустив мимо ушей слова Школьникова, он опять с ехидством продолжал:
- Кстати, о «Мертвых душах»…! А зачем он их там скупал?
- Витя, ты что, хочешь проверить меня на знание школьной программы? – начиная снова раздражаться, поинтересовался Константин Федорович.
Замечая это раздражение, Виктор Петрович продолжал дальше:
- Да я просто забыл.
И выждав некоторую паузу, наблюдая за молчавшим Школьниковым, снова проговорил:
- Так почему скупал? Ну, я действительно забыл!
Понимая, что все это лишь игра, уже не сдерживая себя, Константин Федорович произнес раздраженно и очень быстро, не давая Ягодину вставить не единого слова, если бы тот этого захотел:
- Витя, год назад, когда Путин заявлял на все телекамеры, что в Крыму никаких российских войск нет, ты, вот точно с такой же кривой ухмылкой, слушал меня, когда я говорил, что Крым оккупирован российскими войсками! На днях Путин, перед телекамерами во всеуслышание заявил, что аннексия Крыма – это заранее спланированная и реализованная операция российских спецслужб. И вы все, и ты в том числе, глотаете все это как должное! При этом, с той же кривой ухмылкой выслушиваешь меня, когда я говорю тебе, что на Донбассе воюют российские военные!
- Костя! Костя! Ты слышишь себя? Ты – россиянин такое говоришь! Ведь ты всех предал, Костя! Мне жалко тебя! Опомнись, Костя! Опомнись! – взорвался Ягодин, весь подавшийся вперед к экрану компьютера.
- А кого я предал, Витя? – уже совершенно спокойным тоном спросил Школьников.
- Да ты предал всех и вся! – снова прокричал Виктор Петрович и отключил связь.
Еще несколько минут после разговора Константин Федорович, молча, сидел у компьютера. На душе было тяжело и пусто от вдруг нахлынувшей безысходности.
- Сто раз тебя просила не разговаривать с ним на эту тему! – тоже с раздражением проговорила слышавшая весь разговор Галина Николаевна.
- Галя! – вскричал Константин Федорович. – С кем еще я должен разговаривать на эти темы? С кем еще, если не со своими друзьями?
- Ну, и что из этого толку? Опять не будешь спать всю ночь, - услышал он уже успокаивающий голос жены, уходящей на кухню.
3
Март 2015 года выдался очень теплым в Привольске. Днем температура воздуха порой подступала к отметке двадцать градусов по Цельсию. Солнце было уже скорее майским, нежели мартовским. На улице иногда встречались смельчаки, одетые сверху лишь в одну футболку. Прошедшие десять дней назад праздники, связанные с женским днем, с множеством первых весенних цветов, замечательно вписывались в эту общую теплую атмосферу.
Возвращаясь после традиционной утренней пробежки в парке и проходя мимо цветочного базара, где самые ранние торговки начинали расставлять свой товар, Школьников, вспомнил, что уже менее чем через две недели день рождения Леры, и что надо подумать о подарке. В голову пришла часто повторяемая ее фраза: «Да, мы с тобой еще те подарки! Ты – новогодний, я – первоапрельский», и он улыбнулся.
Но думать о подарке сейчас не хотелось. Тем более, что из своей венгерской командировки Лера должна была возвратиться только через неделю. Не хотелось заниматься никакими физическими упражнениями, поэтому повиснув на перекладине и подтянувшись, он, в этот раз не готовый себя «насиловать» дальше, тут же спрыгнул и пошел домой. Все-таки сказывались и полубессонная ночь, и плохое настроение.
Уже приняв душ и готовя на кухне завтрак, Константин Федорович, включил стоявший на холодильнике телевизор. Пролистывая центральные новостные каналы, он, уже привыкший к всякого рода неприятностям, не без удовлетворения отметил, что за ночь не произошло ничего экстраординарного, а главное не было жертв среди военнослужащих и гражданского населения на Донбассе. Установившееся после второго этапа Минских переговоров хрупкое перемирие, а скорее всего его видимость, пока сохранялись.
На одном канале два эксперта продолжали толковать о полученном недавно первом транше от международного валютного фонда, который остановил падение гривны. На другом – пресс-секретарь Рады нацбэспэки и обороны монотонным голосом перечислял населенные пункты, обстрелянные за прошлые сутки противником из артиллерии и минометов. На третьем – премьер Яценюк, в присущей ему решительной манере, убеждал собравшихся журналистов, «что если бы, как заявляют некоторые, его правительство на самом деле не проводило никаких реформ, то Украина никогда бы не получила очередной кредит от МВФ».
Все эти новости были вчерашние.
Листая каналы дальше, и перейдя уже к местному телевидению, Школьников остановился, увидав на экране вроде бы знакомое лицо. Спустя некоторое время он узнал в говорящем начальника Привольского управления СБУ генерала Крутько. Повторяли, по-видимому, вчерашнюю вечернюю передачу, где генерал рассказывал сидящей напротив него девушке-корреспонденту об итогах работы управления за последний год, о раскрытых его оперработниками террористических группах на территории области и изъятых у них автоматах и гранатомете. Отметив для себя, как раздалось лицо генерала за те несколько лет, что они не виделись, Константин Федорович выключил телевизор и сел завтракать.
С Крутько он познакомился шестнадцать лет назад, когда работал заместителем губернатора области. Тогда губернатор Литовченко, пользующийся особым доверием Президента, получил от последнего карт-бланш на рекомендацию своих кадров в руководство силовыми структурами области в связи с предстоящими в октябре президентскими выборами. Только что назначенный накануне этого заместителем начальника управления СБУ полковник Крутько, видимо знавший о давних и тогда довольно близких отношениях Литовченко со Школьниковым, случайно познакомившись с последним, используя любые ситуации, буквально навязывался к нему в друзья.
Понимавшему все Константину Федоровичу полковник был более чем неприятен.
В результате, когда скорый на решительные поступки Литовченко расставил везде «своих людей», Крутько поехал на такую же должность, но в другую, «с меньшим объемом» область. В Привольск он вернулся только через восемь лет, уже начальником управления, и через полгода получил генеральские погоны. Случайно встретившись тогда на каком-то мероприятии с уже ушедшим с государственной службы Школьниковым, генерал сделал вид, что его не узнал. Но давно привыкшего к таким перевоплощениям чиновников Константина Федоровича все это лишь позабавило. Тем более что в то самое время по Привольску ходили слухи о сыне Крутько от второго брака, который будучи студентом-второкурсником, просадил в казино какую-то огромную сумму денег.
Уже после того, как пять лет назад Крутько «ушли» на пенсию, Школьникову рассказали, что генерал через свою жену и сына владеет рестораном на набережной, боулинг-клубом и контрольным пакетом акций местного масло-жир комбината.
И вот в начале марта прошлого года новое «послемайдановское руководство» Украины вновь назначило давно перевалившего за свой шестидесятилетний возраст Крутько начальником управления СБУ в Привольской области.
Тогда, много чего повидавшего за свои пятьдесят шесть лет, но так и не потерявшего веру в справедливость Школьникова, такое назначение, после многочисленных жертв на Майдане, повергло в некоторое оцепенение. Однако последовавшие в течение нескольких дней другие кадровые назначения, как в Киеве, так и в Привольске быстро его отрезвили и окончательно расставили точки над «i».
- Да, мой дурной сон приснился не этой ночью, а длится уже как минимум год, - думал Константин Федорович, доедая яичницу и анализируя еще раз все, что за этот год произошло, в том числе и увиденное сейчас интервью с Крутько.
Звонок мобильного телефона прервал его мысли.
- Гриша…. Ты смотри, словно в воду глядел! - опять подумал Школьников, увидав, кто ему звонит.
Звонил его старый товарищ Гриша Замковой, с которым они были знакомы давно, еще с тех пор, когда вместе работали инженерами в одном отделе на заводе здесь в Привольске, а теперь периодически созванивались друг с другом, чтобы узнать как дела и поболтать. Сейчас этот звонок был, что называется, в руку, потому что Гриша знал Крутько еще до того, как с тем познакомился Школьников.
С восемьдесят седьмого по девяносто второй год Замковой служил в Привольском управлении КГБ-СБУ и уволился оттуда по собственной инициативе в звании капитана. После этого Гриша перепробовал различные виды самостоятельного бизнеса, которые его не обогатили, но позволяли, по его же словам, «ни от кого не зависеть».
Последние десять лет Замковой жил в Киеве и, как частный предприниматель, занимался книгоиздательством и книготорговлей, но сейчас дела у него шли плохо.
- Костя, привет! Чем занимаешься? – услышал Константин Федорович в телефоне знакомый голос.
- Слушаю по телевизору твоего «друга» Крутько, который рассказывает, как он нас защищает от российских диверсантов.
- Да, этот подонок защитит! Чтобы потом продать подороже! Лучше бы у меня книги купил.
Несколько лет назад, когда Крутько уже стал генералом, Гриша рассказал Школьникову интересный эпизод из молодой жизни своего бывшего коллеги.
- Его первая жена, прямо скажем не очень привлекательная женщина, работала в управлении кассиром, зарплату выдавала и была какой-то дальней родственницей одного нашего полковника, тогдашнего зама начальника управления, - рассказывал тогда Гриша. – Вот его и взяли на хозяйственный склад, прапорщиком. Когда он заочно окончил институт, ему дали младшего лейтенанта и перевели на оперработу в райотдел. А когда я пришел в управление он уже был старшим лейтенантом в отделе, который «ментов» курировал.
- По работе мы не соприкасались, сказать ничего не могу, но дружбы он ни с кем не водил. Когда начались первые кооперативы, всякая индивидуальная трудовая деятельность, жена его из управления уволилась и открыла на центральном рынке книжный киоск, где торговала очень дефицитной продукцией. Ты же помнишь, что тогда означала хорошая книга – это же была конвертируемая валюта!
- А потом кто-то раскопал, что он с одним майором из ОБХСС «нарыли компру» на начальника облкниготорга, и, шантажируя этим, заставили поставлять книжный дефицит в киоск жены Крутько. Разгорелся скандал, Крутько собирались увольнять со службы, но он все валил на жену, что та якобы это делала втайне от него, а жена со всем соглашалась. В итоге его снова отправили в райотдел, а когда все успокоилось, он с женой развелся. К тому времени ее родственник – полковник уже на пенсию ушел.
- Так что кадр еще тот! Кстати, его первая жена вместе с его же дочкой от этого брака до сих пор на базаре книжками торгуют. А он - владелец «заводов и пароходов», и генерал!- закончил тогда Замковой.
- Гриша, в отличие от тебя он давно не занимается книгами, - вспомнив сейчас этот рассказ Замкового, усмехнулся Константин Федорович.
- Ну, и в рот ему потные ноги, - выругался Гриша. – А чего это его вдруг показывают?
- По-видимому, в связи с предстоящим праздником.
- Каким праздником?
- Гриша, ты что забыл, в какой день написал рапорт на увольнение из этой организации?
- А-а…. Нашел тоже праздник.
- Ну, для тебя может и не праздник. А вот для него…. Опять же повод покрасоваться перед камерами.
- Костя, в этой жизни хоть что-то когда-нибудь изменится? – скорее риторически, чем ожидая ответа, спросил Замковой.
- Само – думаю, нет. А вот если, как твой Паша Бибиков, что-то делать…. Тогда может и изменится.
- Так что, пойти и погибнуть за этих уродов? Чтобы они дальше воровали!
- Не знаю, Гриша. Не знаю.
4
Уже по дороге на стоянку Школьников вспоминал тот мартовский вечер девяносто второго года, когда в квартиру к нему, тогда тоже оставшемуся без работы, ввалился возбужденный Гриша Замковой с двумя бутылками водки и сообщил, что он «подал рапорт на увольнение».
Замковой был на три года младше Константина Федоровича. Когда он, очень деликатный, симпатичный, голубоглазый блондин после окончания мехфака университета появился на заводе в их бригаде расчетов на прочность, не было ни одного человека, которому бы Гриша не понравился. Старательный и исполнительный он с удовольствием принял негласное кураторство более опытного Школьникова и через год относился к тому уже как к старшему брату.
Причем отношения эти были взаимными. Константину Федоровичу трудолюбивый Гриша импонировал какой-то своей почти детской искренностью и моральной чистотой. Поэтому, когда через три года Замкового пригласили на работу в органы госбезопасности, у Школьникова были сомнения, как бы эти личные качества Гриши не повредили ему в его новой профессии. С другой стороны, Константин Федорович был убежден, что именно такие честные и порядочные люди и должны работать в подобных структурах.
Через год, после окончания специальной учебы в Киеве, Замковой возвратился в Привольск и приступил к работе в областном управлении КГБ. При этом они оба продолжали поддерживать свои дружеские отношения. Но до того мартовского вечера Гриша никогда не рассказывал Школьникову ни о своей работе, ни об обстановке в его новом учреждении.
- Костя! Не могу я на всю эту мерзость больше смотреть, - говорил уже захмелевший Гриша, когда Константин Федорович высказал свои сомнения «не поспешил ли он с рапортом». – Не могу, и все!
- Да, что я! – воскликнул Замковой через минуту. – Вот я тебе сейчас расскажу о человеке!
И Гриша рассказал о своем старшем товарище Павле Бибикове:
«У нас «опера» по двое в кабинетах сидят. Я, как только после окончания учебы пришел на работу в управление, меня к Паше в кабинет определили, там место было свободное. Бибиков тогда еще капитаном был, но уже старшим опером. И он как-то сразу стал меня опекать. Ну, как ты меня на заводе. Только он старше тебя на два года и до меня уже шесть лет в отделе проработал.
И с отделом мне повезло. Чистая контрразведка. Элита. Все как в фильме «ТАСС уполномочен заявить…»! Никакой там антисоветской агитации и пропаганды или выяснений, кто и почему в неположенном месте «башмак» на рельсы поставил. И начальники нормальные, интеллигентные.
Нам преподаватели на курсах, когда мы выпускались, одного желали, «чтобы вам повезло с начальниками». Вот и здесь мне тоже повезло. Конечно, спрашивать за несделанное тоже умели, не то, что на заводе - все-таки военная организация, но без унижения. Одним словом, мне вовсе не стыдно за то, что мы делали. Жаль только рассказывать нельзя!
А Паша – это опер от бога! Я у него многому научился. И все равно удивляюсь, как он, казалось бы, в безвыходной ситуации, решение находил! Когда я пришел на работу, он уже через свою агентуру из числа иностранцев в оперативной игре со штатовскими спецслужбами участвовал, которая на контроле в Центре была. К нему раз в полгода полковники из Москвы приезжали и разговаривали с ним как с равным.
И вот когда в «Огоньке», «Московских новостях» начались появляться статьи, критикующие не прошлое, а уже нынешнее КГБ, да и вообще, когда пошел раскол на «левых» и «правых», кто за Яковлева, а кто за Лигачева, и у нас в управлении все это тоже началось. Только так, подпольно. Те, кто за «левых» открыто это не высказывали.
Наш начальник управления генерал Федоров свою службу еще при Сталине начинал, и «сталинист» был еще тот! И всю эту, по его словам, «скверну» требовал «каленым железом выжигать». А людей через хребет ломать он умел!
И вот получилось так, что почти весь наш отдел, даже начальники - за «левых» и «демократов», естественно не в открытую. А отдел, занимающийся «борьбой с идеологической диверсией», – за «правых» и за «незыблемость ленинского учения». И те естественно «стучат» на нас и генералу, и в партком. Мы же все члены партии! А Федоров на учете в нашей парторганизации состоял. Отдел-то - основной! У нас и парторганизация называлась – «парторганизация №1».
Так это еще те партийные собрания были! Федоров посидит сначала, послушает, а потом выходит на трибуну и понеслось…. Пол-отдела по очереди каждого поднимет, и «отдерет по самое не хочу»…!
А Паша его не боялся! Выходит на трибуну и высказывает свою точку зрения, только подкрепляет ее цитатами из Горбачева, Ленина или Дзержинского. Федоров только скулами из стороны в сторону водит, а что сказать не знает. И, главное, по работе к Бибикову не может придраться, показатели самые лучшие, в отчете управления за год всегда в первых рядах. Тогда он после каждого собрания начальника отдела к себе приглашает и «дерет» того, чтобы он на Пашу повлиял. Тот наутро Бибикова - к себе и просит: «Паша, помолчи!».
Апофеозом этого противостояния стало общее партийное собрание всего управления по поводу статьи в «Советской России» Нины Андреевой, помнишь такую даму?
До этого никаких общих партийных собраний в управлении не было, только оперативные совещания. А тут вдруг всех собрали, даже секретарей-машинисток. Сначала выступил секретарь парткома подполковник Щербак, этот лизоблюд генеральский, да ты его тоже должен знать! Потом еще человек пять заранее заготовленных, в конце сам Федоров подытожил. Все в один голос, что статья Нины Андреевой – это программный документ для всех коммунистов, и особенно нас, чекистов – политических бойцов партии. Что мы сейчас, как никогда, должны сплотить свои ряды перед всякими псевдодемократами, неформалами, ну и так далее….
И вот когда собрание уже шло к своему логическому завершению, встает сидевший в конце зала Паша и просит слова. Щербак, понимающий, что сейчас будет какой-то скандал, ему в ответ: «Бибиков, так мы ж, дескать, уже черту подвели»! Но из зала зашумели: «А чего? Пусть выступает!»
Еще когда Паша шел через весь зал к трибуне, я заметил, как у Федорова скулы задвигались. А когда он начал говорить…. Собственно, он на самом деле ничего особенного и не говорил, простые здравые вещи. Но тогда, в том зале – это была крамола чистой воды! Говорил, что нам - органам КГБ тоже необходимо перестраиваться, что если у кого-то, у тех же «неформалов» складывается неверное представление о том, чем мы занимаемся, то можно пригласить их к нам в управление. Чтобы они в общении с простыми работниками увидели, что мы никакие не последователи тех, кто когда-то эти органы скомпрометировал, а нормальные люди, занимающиеся очень важным и нужным для нашего государства делом. Ну и так далее….
Тут Федоров подхватывается со своего места и уже кричит:
- Кого в управление пригласить? Этих антисоветчиков! Может еще и Черновола в управление пригласить, чтобы извиниться?
Черновола тогда с другими бывшими диссидентами уже из заключения выпустили.
А Паша генералу с трибуны спокойно отвечает:
- Ну, если нужно, то давайте и Черновола пригласим.
Тут его уже почти весь зал не поддерживает, гул такой пошел….
Только ведь тогда мы все быстро образовывались! Информации столько ежедневно вываливалось на голову. Да и события в стране. Съезд народных депутатов и все вокруг него...
Одним словом, через год Бибикова, уже майора, почти единогласно тайным голосованием избрали секретарем нашей парторганизации №1. И это притом, что когда его вносили в список для голосования, Федоров кричал:
- Что вы делаете? Он завтра в стенах управления Народный фронт Латвии создаст!
После этого, как только Бибикова не пытались переделать! И в райотдел в самое последнее село сошлем, и в подразделение по противодействию неформалам на «перековку»…. А он в ответ:
- Я – военный человек и готов служить, где прикажете.
Только и он и те, кто его пугал, знали, что дело, которое на контроле в Центре только он сможет продолжить.
И вот наступил этот понедельник, когда ГКЧП объявили! Только мы на службу пришли - весь оперсостав в большой зал на совещание! Все одеты, как обычно, в гражданское. И появляется Федоров – не просто в военной форме, а в сапогах, в портупеи, и говорит:
- Ну вот и пришел наш час. Пока никому из управления не отлучаться, потому что ждем команды, и как только она поступит – пойдем наводить порядок!
А он с того понедельника по путевке в Кисловодске должен был отдыхать, у него отпуск начался.
Никто же толком ничего не знает, а тут – генерал в военной форме! Сразу поняли – дела нешуточные, и каждый может стать их «вершителем». Все же военные, присягу давали! Одним словом настроение – хуже не придумаешь!
Ну, и многие к нам с Бибиковым в кабинет заходят и у Паши спрашивают: «что делать будем?». А он им отвечает, что у каждого своя голова и свой пистолет, а если автоматы раздадут, то и автомат свой будет, вот каждый в отдельности и будет решать, куда этот ствол направить. И говорит все это так, что ни у кого сомнений относительно того, куда он свой ствол направит, не возникает.
Так мы тогда этот первый день и просидели в неизвестности, а на следующий, когда радиоприемники принесли и начали «Голос Америки» и «Радио Свобода» слушать, поняли, что в Москве все не так гладко у «гекачепистов» получается. Конечно, настроение приподнялось!
И вот когда вся эта «мутата» шла к завершению, когда Федоров, Щербак и все их сторонники ходили уже с кислыми лицами, Паша мне говорит:
- А я не собираюсь ему этого прощать! Ты представляешь, что бы началось, если бы он получил команду, которую так ждал? Его из партии надо исключать!
Это он о Федорове.
И вот мы с ним на большом листе ватмана написали тогда объявление, что сегодня в 18.15, состоится открытое партийное собрание парторганизации №1 с повесткой дня о текущем моменте и о коммунисте Федорове, а внизу - докладчик, секретарь парторганизации Павел Бибиков. Повесили на доске объявлений, и пошли обедать.
Еще и десяти минут не прошло, в столовую прибегает с перекошенной мордой Щербак и орет:
- Бибиков! К руководству!
И вышел Паша от того руководства только через часов семь, а то и больше, темно уже было. Естественно, наше объявление и пяти минут не провисело! А на следующий день, когда Горбачев уже в Москву из Фороса прилетел, объявили департизацию органов КГБ, и уже никакого партийного собрания не было. И Федоров в управлении больше не появился, в свой отпуск отбыл, а потом сразу на пенсию.
А вот Щербак, которому еще до пенсии служить да служить, вначале вроде не у дел оказался, а потом начальником отдела стал, а месяц назад заместителем начальника управления назначили. Представляешь! Это того, кто с трибуны кричал «с партией навеки», и «националистов - в тюрьмы»!
А сегодня мы присягу на верность Украине принимали, вчера же закон о СБУ приняли! И вот, стоят они со своими лоснящимися харями, новый начальник – тот, который, замом был и Пашу семь часов воспитывал, и Щербак…. Первые, как и полагается, присягнули, и знамя поцеловали, которое они еще полгода назад на дух не выносили. И такие счастливые, будто всю жизнь только об этом мечтали! За ними начальники отделов, а потом весь оперсостав по алфавиту стали вызывать.... Трех человек вызвали и до Бибикова очередь дошла. И когда его фамилию назвали, Паша встал и говорит:
- Я уже одну военную присягу в своей жизни принял. Вот мой рапорт на увольнение.
Кладет на стол рапорт и из зала пошел.
Пока он шел, тишина гробовая стояла.
Потом Щербак подхватился, видно вспомнил свое парткомовское прошлое, начал говорить о том, что страны, которой мы все раньше присягали уже нет, поэтому никто из нас свою честь новой присягой не марает, а Бибиков, он всегда невыдержанным был и дальше в этом роде.
Щербак это говорит, а почти все сидят с опущенными головами и в пол смотрят. Он еще не закончил свою речь, а я встал и тоже из зала вышел. Стыдно мне, Костя, стало! Понимаешь?
А рапорт свой я уже у себя в кабинете написал».
5
Тогда, двадцать три года назад, вслед за Бибиковым и Замковым из зала ушло еще четыре офицера. И праздник принятия присяги в Привольском управлении СБУ вышел не праздничным. Об этом узнали в Киеве, и через месяц был снят со своей должности начальник управления, тот самый полковник, так и не ставший генералом, назначенный на эту должность только полгода назад, и который в августе девяносто первого вместе с Щербаком более семи часов «воспитывал» Павла Бибикова, не дав ему тем самым провести то партийное собрание. Полковник был направлен в другую область заместителем начальника управления, где и закончил свою карьеру.
А вот Щербак уцелел.
Школьников помнил, как в середине девяностых Щербак, уже генерал и начальник управления, вот также как сегодня Крутько, выступал по телевизору накануне своего профессионального праздника. Тогда на явно заготовленный заранее вопрос журналиста, «не является ли нынешнее СБУ наследницей печально-известного КГБ», Щербак доказывал, что «у них нет ничего общего с той преступной организацией». Константин Федорович помнил, как резануло его тогда заявление, что «СБУ еще на этапе своего создания решительно избавилось от тех сотрудников, которые в советское время скомпрометировали себя нарушением прав и свобод граждан». Тогда, вспоминая все, что рассказал ему Гриша, Школьников мысленно произнес:
- С кем же вы там остались, если избавились от таких как Бибиков и Замковой?
Сейчас, шагая на стоянку за своим автомобилем, Константин Федорович знал ответ на тот свой вопрос:
- Тогда они остались с такими как Щербак и Крутько!
В этом его убеждали события годичной давности в Крыму и на Донбассе, где никто из действующих сотрудников Службы безопасности Украины, присягавших защищать суверенитет и территориальную целостность своего государства не пошевелил пальцем, когда они были действительно нарушены.
- Да, этот дурной сон длится уже не один десяток лет! - снова подумал Школьников.
Но если судьбы и поступки таких как Крутько и Щербак его ничем не удивляли, то дальнейшая судьба Павла Бибикова казалась ему удивительной и по-данковски феерической. О ней он знал из рассказов того же Гриши Замкового, который продолжал поддерживать связь с давно покинувшим Привольск Бибиковым.
Тогда, уволившись с военной службы, Бибиков с семьей - женой и дочерью, уехал в Смоленск, откуда оба супруга были родом. Там он – историк по образованию работал учителем в средней школе. Десять лет назад Павел защитил кандидатскую диссертацию о Наполеоне Бонапарте и его походе в Россию, в которой разрушал многие сложившиеся стереотипы, продолжая и после этого работать простым учителем.
А в мае прошлого года, когда начались военные действия на Донбассе, уже пятидесятивосьмилетний Бибиков, ничего не сказавший Замковому, оказался в составе одного из украинских добровольческих батальонов.
Он погиб через два месяца от выстрела снайпера, когда тащил на себе раненого товарища.
В феврале прошлого года, когда только в Крыму появились «зеленые человечки» с бронетехникой, захватывающие стратегически важные объекты, и возникло предчувствие, что не сегодня-завтра начнется полномасштабная война с Россией, Школьников тоже пошел в свой военкомат. До этого не испытывающий особых патриотических чувств к Украине, он был возмущен вероломными и беспардонными действиями Российской Федерации на территории его страны.
Никогда не служивший в армии Константин Федорович был, тем не менее, майором запаса. Это звание ему присвоили, когда он работал заместителем губернатора.
После окончания института и военной кафедры их, уже инженеров, отправили на три месяца в военные лагеря, где они на практике постигали свою военную профессию – командир взвода зенитной артиллерии. Тогда они все очень быстро научились приводить свои орудия в боевое положение, захватывать и вести цель на экране радиолокационного комплекса, продемонстрировав очень хорошие показатели во время учебных стрельб, как по воздушным, так и наземным целям. Школьников почему-то был уверен, что тот недолгий опыт еще может послужить ему на военной службе.
Встретивший его в военкомате еще достаточно молодой, но лысоватый, с толстым задом и такими же ногами подполковник был явно удивлен приходом Константина Федоровича. Полистав его военный билет, подполковник произнес:
- Так Вы же год назад сняты с воинского учета по возрасту. Сейчас я Вам отметку поставлю.
Сам подполковник очевидно ни с кем воевать не собирался и, по-видимому, об этом даже не задумывался.
Пока он ходил куда-то ставить отметку, Школьников уже пожалел, что пришел, что он, человек, по возрасту значительно старше этого много лет перекладывающего здесь свои бумажки подполковника, наверняка выглядит в глазах последнего чудаковатым, если не смешным. Еще большее смущение ему придавала сидевшая за столом в этом же кабинете девушка – сотрудница военкомата, слышавшая весь их разговор. От этого Константину Федоровичу было не по себе и он хотел как можно скорее уйти.
Школьникову стало не по себе куда больше, когда вернувшийся с военным билетом подполковник, сунув ему свою пухлую руку, пафосно произнес благодарственные слова за его патриотические чувства.
- Костя, с кем ты собрался воевать? С профессионалами? – говорил ему насмешливо в тот вечер Дацюк, когда Константин Федорович рассказал ему по телефону о своем походе в военкомат. – Неужели ты до сих пор не понял, что Украина – это несостоявшийся проект? Не могут люди, никогда не имевшие своего государства, создать что-либо путное! Мы – объект в игре тех, кто реально правит миром! Не надо было отказываться от ядерного оружия! А сейчас наша судьба – либо вернуться в лоно России, как это было на протяжении трехсот пятидесяти лет, либо стать колонией американцев и европейских «демократов», которые разожгли весь этот майдан, и на котором уже погибло больше ста человек. И поверь мне, они положат еще тысячи, прививая нам свои «европейские ценности»! А надо будет и побомбят, как Югославию! А эти ни на что не способные их «марионетки», пришедшие после майдана к власти, через полгода снова пересрутся между собой, как это уже было при Ющенко, и только ускорят развал страны!
Несогласному с большинством из этих выводов и расстроенному Константину Федоровичу не хотелось ни спорить, ни возражать.
Тогда, словно в подтверждение этих слов, и как считал Школьников, не без настойчивых советов «западных партнеров», высшее руководство Украины без единого выстрела сдало Крым, унизив и опозорив многих честных военнослужащих украинской армии, которые, как могли, защищали свои части, так и не дождавшись приказа о переходе к решительным действиям.
Теперь, уже сидя в машине и прогревая двигатель, Константин Федорович пытался понять, что заставило этого далеко немолодого честного и смелого человека, Павла Бибикова приехать воевать за Украину, когда они сами, здесь живущие не так просто принимают подобные решения. Школьников был почему-то уверен, что Бибиков рассматривал это не только как борьбу за независимость Украины, но и борьбу за ту Россию, в которой он хотел жить, и хотел, чтобы жили его дети.
Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать –
В Россию можно только верить.
- Да, опытным царедворцем был Федор Иванович! - подумал Школьников, мысленно прочитав это стихотворение Тютчева. – Как всем российским самодержцам должны были нравиться эти строки! Ведь они одновременно и объясняют и оправдывают буквально все! Что-то нынешние кремлевские пропагандисты их не часто вспоминают в своей словесной борьбе с «тлетворным Западом». Явное упущение! А вот тем смоленским школьникам, которым историю преподавал Павел Бибиков, однозначно повезло!
Размышления его прервал телефонный звонок жены. Она сообщала, что уже в автобусе, выезжает из Винницы в Хмельник и как только разместится в санатории, сразу перезвонит.
Галине Николаевне на заводе выделили льготную профсоюзную путевку, что уже было большой редкостью в последнее время, и как раз по профилю ее заболевания. И хотя ей не хотелось уезжать туда одной, рационализм взял верх над нежеланием.
6
Проезжая автовокзал, Школьников увидел молодого парня в пятнистой военной форме, видимо только что поднявшего руку для «голосовки» идущим ему навстречу автомобилям. В предметах его обмундирования, а также в степени потертости последнего безошибочно угадывался боец АТО – антитеррористической операции, как украинское руководство, прежде всего для своей выгоды окрестило ту войну, которая шла уже почти год на востоке страны.
Участников этой войны порой, когда происходила их ротация, было достаточно много в Привольске, находящемся в двухстах километрах от зоны боевых действий.
- До «Тополя» не подбросите? – спросил боец, приоткрыв дверь его машины, когда Константин Федорович остановился.
- Садись.
«Тополем» назывался район Привольска, где были размещены несколько воинских частей. Школьникову это было не по пути, надо было делать «крюк» километра четыре. Но он всегда, если выпадала такая возможность, хотел хоть чем-то помочь этим молодым ребятам, многие из которых были моложе его собственного сына и которые испытывали сейчас то, что когда-то испытал его отец, и не пришлось испытать ему самому. А еще, любые такие контакты Константин Федорович использовал для получения пусть субъективной, но живой и правдивой информации о том, что происходит в зоне боев, настроениях и условиях существования этих ребят.
Вот и сейчас, как только боец разместился, справа от него на сиденье, Школьников спросил:
- На фронт или с фронта?
- Да получается и с фронта и на фронт, - как-то немного смущенно улыбнулся боец. - Дома две недели был, в отпуске.
- А сам откуда?
- С Андреевки. Автобус опоздал, теперь я в часть опаздываю.
- Из самой Андреевки, или из района?
- С самой.
Андреевкой был районный центр примерно в ста километрах от Привольска.
- А в каких войсках служишь? – задал свой новый вопрос Константин Федорович.
- Национальная гвардия. Раньше внутренние войска назывались.
- И давно воюешь?
- Да получается уже больше года, - опять смущенно ответил парень.
- Как больше года? – удивился Школьников.
- А я в октябре тринадцатого только контракт подписал на три года, а тут этот майдан! Нас туда бросили. Там сначала стояли!
Боец все время смущался, отвечал коротко и односложно. На вид ему было не больше двадцати. Высокий, худой, но явно крепкий симпатичный парень.
- Так ты, получается, с двух сторон уже успел повоевать? – продолжал свой допрос Константин Федорович.
- Получается, что да, - опять смущенно улыбнулся боец.
- И что на майдане среди вас были пострадавшие?
- Двоих очень сильно «коктейлем Молотова» обожгли. Потом в госпитале долго лежали.
- А здесь?
- А здесь…. В бригаде шестеро убитых. Все наши - привольские! Ну, а раненых…. Не знаю сколько. Скорее бы уже они там наверху договорились...! Надоело уже все...! Главное - местные все и во всем нас виноватыми считают. "Оккупантами" называют..., – уже не смущаясь и не улыбаясь, проговорил парень.
- Да ты что? – удивился Школьников. – А где же вы сейчас стоите?
- Под Мариуполем.
- А нам по телевизору показывают, как жители Мариуполя «все как один готовы выступить на защиту родного города».
- Ну, в Мариуполе может и действительно готовы, - поправил сам себя боец. - А мы чуть дальше, под Широкино, практически в самом пекле! Там от одного села, где мы стоим, уже ничего не осталось. Местные считают, если бы мы не пришли месяц назад, то и по селу бы с той стороны никто не стрелял. Может, поэтому и кричат нам: «Убирайтесь отсюда!».
- Да, жизнь…, - проговорил Константин Федорович, вспомнив любимую фразу своего родственника, уже умершего контр-адмирала, слова которого, сказанные по разному поводу ему, тогда еще только вступающему в жизнь молодому человеку, он сейчас часто вспоминал и переосмысливал с позиции своего нынешнего возраста.
Какое-то время ехали молча.
Школьников вспоминал, как в августе прошлого года, он, вот также как и сейчас, впервые подвозил участника боев на Донбассе.
Тогда это был житель Привольска тридцатидевятилетний уже с проседью в волосах младший лейтенант – артиллерист. В отличие от сегодняшнего его попутчика, тот был разговорчив и с удовольствием делился тем, что видел и знал. Лейтенанта призвали еще в самом начале, одним из первых. Он когда-то окончил электротехнический техникум, потом отслужил в армии и после дополнительного обучения получил погоны младшего лейтенанта. В Привольске, до призыва он работал, по своей специальности, хорошо зарабатывая. У него была семья – жена и шестнадцатилетний сын.
Рассказывая о тяготах фронтовой жизни, плохом обеспечении украинской армии, о том, что против них воюют кадровые военные Российской Федерации, которых он лично видел неоднократно, лейтенант был, тем не менее, оптимистичен.
- Главное, - говорил он тогда Константину Федоровичу, - что среди этих «защитников ДНР и ЛНР» практически не осталось идейных, все воюют за деньги! Это мы видим по пленным. Идейных, кому голову забили, уже нет. Только «бабки», вот и вся идея. А за «бабки» они долго не продержатся!
Тогда этот оптимизм лейтенанта передался и Школьникову. Он поспешил поделиться им с Владимиром Дмитриевичем Дацюком, ярым сторонником «русского мира», чтобы в очередной раз попытаться переубедить того в его неправоте, что и послужило причиной разрыва их отношений.
- Костя, зачем ты мне это все рассказываешь? Зачем ты меня злишь? Ты хочешь, чтобы я сказал тебе, что ты дурак, предатель и подонок?! - неожиданно для себя услышал Константин Федорович в телефоне раздраженный голос Дацюка, до этого молча слушавшего его рассказ о младшем лейтенанте.
- Можно ли осуждать не очень-то грамотных и однобоко информированных жителей того села, дома которых разрушены артобстрелами, - думал сейчас Школьников, - если мой друг Володя Дацюк, человек, безусловно, порядочный и честный, живущий в абсолютно «проукраинском» Киеве, работающий с его докторской степенью в системе Академии наук Украины, «свихнулся» на «русском мире»!
Константин Федорович помнил так же как в ноябре прошлого года в Привольск из Донецка приезжал его приятель еще по заводу Александр Владимирович Шершавин с супругой.
Александр Владимирович был на пять лет старше Школьникова, и, будучи пенсионером, продолжал преподавать в Донецком техническом университете, где он давно работал доцентом. В Привольск тогда Шершавины приезжали, чтобы переоформить свои пенсии, которые им перестали выплачивать в находящемся под контролем боевиков Донецке.
Сидя вечером за столом в квартире Школьниковых, они рассказывали, как жестоко 13 марта, еще до провозглашения ДНР, была разогнана проукраинская демонстрация жителей Донецка, состоявшей в основном из интеллигенции:
- Представляете, идут спокойно люди с украинскими флагами. И тут налетают эти молодчики с металлическими цепями, палками. Это был ужас…! Столько крови…! Били всех подряд, без разбору, и мужчин и женщин, и молодых и старых! А наряды милиции стоят и наблюдают, не вмешиваясь! Конечно, после все уже боялись что-то даже говорить «за» Украину. А в действительности очень многие не хотят никакой «федерализации»....
Сейчас, вспоминая все это, Школьников поглядывал на сидящего с ним рядом совсем юного бойца Национальной гвардии, которому пришлось за год пережить против своей воли много, наверное, еще более страшных событий.
- А ты чего тогда, в октябре контракт-то свой подписал на три года? Работы не было? – снова спросил он у парня.
- Ну, да…. Может, повезет, дотяну до конца. Ведь уже почти половина срока прошла, - опять как-то виновато улыбаясь, посмотрел на него боец вопросительно.
Чтобы не заострять внимания на том, о чем только что вероятно подумал этот юноша, Константин Федорович снова поинтересовался:
- Зарплату-то хоть платят?
- Да, зарплату регулярно платят! А все остальное…. Если бы не волонтеры, то и не знаю, что бы было! - махнул рукой боец, а потом, протянув ее вперед перед собою, проговорил:
- Вот тут у киоска мне остановите, пожалуйста!
- Сколько я Вам должен? - спросил он, повернувшись к Школьникову, когда тот остановил машину, и их взгляды встретились.
И от этого взгляда Константину Федоровичу стало сразу не по себе. Он вдруг почувствовал личную вину в том, что этот мальчик, пытаясь убежать от безработицы и безнадеги в своем райцентре, попал в еще большую передрягу. Во многом и от того, что такие как он, Школьников, образованные, обеспеченные и сытые дядьки, сидящие по своим теплым квартирам и кабинетам, не могут между собой договориться о языке, символах и прочих второстепенных, по сравнению с жизнью и здоровьем этого мальчика вещах.
- Иди…. Храни тебя господь! - неожиданно для себя, произнес, не особо отличающийся верой в бога, Школьников.
- Спасибо! - уже совершенно смутившийся и покрасневший от этого смущения, неуверенно протянул ему свою руку боец.
Константин Федорович понял сразу, что и это «спасибо» и протянутая парнем рука относятся не к тому, что он подвез его бесплатно, а в благодарность за те неожиданные для него самого, произнесенные им на прощанье слова.
7
Направляясь в свой офис, Константин Федорович продолжал думать об этом парне.
Он вспомнил, как в сентябре вместе с женой отдыхал в Трускавце и оттуда они ездили на балет в Львовскую оперу.
В тот вечер зрители заполнили только партер и несколько лож первого яруса. Перед началом представления, когда уже должны были погасить свет, над сценой засветилась бегущая строка, сообщающая, что на спектакле присутствуют воины, принимавшие участие в боевых действиях в зоне АТО. Тогда весь нарядно одетый зал встал и, повернувшись к ним лицом, долго рукоплескал вот таким же молодым, как этот парень, бойцам. Их было семь человек, одетых в пятнистую форму, смущенно сидевших сзади на совершенно пустом балконе. Было видно, как они, не ожидая такой реакции зала, не знали то ли им встать, то ли продолжать сидеть под эти аплодисменты.
- Как ты думаешь, у нас в Привольске так бы аплодировали? – спросила у него Галина Николаевна.
- Конечно! - нисколько не сомневаясь, ответил ей тогда Школьников.
Сейчас Константин Федорович уже испытывал некоторые сомнения на этот счет, встречая, пусть и не часто, людей, называвших войну на Донбассе «карательной операцией».
- Тем, во Львове, хотя бы достались аплодисменты благодарных зрителей, а этому - только крики «убирайтесь отсюда!" - теперь мысленно говорил сам с собою Школьников, думая о своем сегодняшнем попутчике и уже открывая дверь офиса.
Представительство украино-словацкой компании «Континэкс», которое возглавлял Школьников, как и сама компания, принадлежало его старым приятелям Олегу Сенченко и Геннадию Мухину, с которыми он вместе в начале девяностых начинал этот бизнес.
Но через шесть лет Константин Федорович ушел на государственную службу.
Расставание было непростым, но абсолютно честным, без взаимных претензий, с выплатой Школьникову в течение полугода его доли заработанных ими совместно денежных средств.
Через десять лет Сенченко и Мухин, развивая свой бизнес без какой-либо сторонней поддержки, выкупили половину акций небольшого завода в словацком Кошице у тамошних бизнес-партнеров, а еще через год переехали на постоянное жительство в Словакию. Тогда, оставшемуся в очередной раз без работы Школьникову они предложили быть их представителем в Украине.
Три года назад Константин Федорович с женой гостили в течение недели у своих приятелей в Словакии. Они жили в утопающем под шапками блистающего на солнце снега коттеджном городке в Татрах. Их стоящие рядом дома, сделанные с большим вкусом, обставленные дорогой мебелью, с множеством тех мелких бытовых удобств, характерных и обыденных для европейцев, и незнакомых для большинства жителей СНГ, казались сказочной реальностью.
- Вот видишь, мы тоже могли бы так жить, если бы ты тогда от них не ушел, - говорила Галина Николаевна, когда они уже возвращались самолетом из Братиславы в Киев.
И спустя несколько минут молчания, держа голову на подголовнике кресла и повернувшись к нему лицом, снова произнесла:
- А ты знаешь, я им нисколько не завидую…. Я так счастлива, что у меня есть ты, наши дети, наша Леночка!
Леночкой была их единственная внучка от дочери Кати и ее мужа Вадима, живущих в Привольске.
Тогда в самолете, глядя в глаза жены, повлажневшие от переживаемых ею чувств, Константин Федорович молча приблизил к ее растроганному лицу свое лицо, и они поцеловались на виду у сидящих рядом пассажиров.
Секретарша Школьникова, и его единственный сотрудник тоже Лена, Елена Владимировна Павленко, как всегда, была уже на работе.
Симпатичная, с голубыми глазами на фоне темных волос и пышными формами женщина, она была моложе его на два года. С перерывами они вместе проработали уже двадцать шесть лет и по давно установившимся между ними правилам, Константин Федорович называл ее только по имени, а она его - по имени и отчеству. Лена когда-то была немного влюблена в Школьникова. Он это замечал, но никогда не подавал виду, соблюдая субординацию и чисто деловые отношения. Работником Елена Владимировна была дисциплинированным и толковым, являясь хорошим помощником для Школьникова.
Вот и сейчас, как только Константин Федорович переступил порог приемной, где сидела Лена, та сразу же после взаимных приветствий сообщила:
- Звонили с «Эмальпосуды»! Просят пересмотреть цену на нашу продукцию, доставленную им вчерашней машиной. Объясняют это снижением курса доллара за время между последним согласованием и датой поставки.
Школьников только разместился в своем кресле за столом, когда вновь услышал в трубке ее четкий, выработанный годами голос:
- Константин Федорович, вам звонит Ивановская Валерия Всеволодовна!
- Привет, это я! – весело произнесла Лера, когда их соединили.
- Привет! А почему сюда, а не на мобильный?
- Угадай с трех раз!
- Телефон в гостинице забыла, - усмехаясь, проговорил Школьников.
- Ты же знаешь, моих мозгов всегда не хватает на мелочи. Могу тебя обрадовать, мы возвращаемся через два дня, уже билеты заказали! Как там у нас обстановка?
- Да вроде бы нормально. Во всяком случае, без жертв за последние сутки.
- Ну, и хорошо! Здесь, в клинике многие местные врачи, когда узнают что мы из Украины, выказывают недовольство, что их премьер Орбан из-за скидки цены на газ заигрывает с Путиным, и что россияне будут достраивать у них атомную электростанцию. Боятся повторения Чернобыля! Галя уже звонила?
- Да. Сейчас едет из Винницы в Хмельник.
- Вот, и замечательно! Надеюсь, она проведет эти три недели с пользой для себя, - опять весело проговорила Лера. - Ладно, не буду злоупотреблять служебным телефоном в личных целях, а также гостеприимством наших венгерских коллег. Мы обе «отзвонились», целы и невредимы! Теперь можешь работать спокойно! Вечером звонить не буду, в этом роуминге деньги со счета просто улетучиваются. Позвоню завтра утром. Целую.
Валерия Всеволодовна, для Школьникова просто Лера, кандидат медицинских наук и доцент кафедры урологии медицинского университете сейчас находилась в командировке в Будапеште. Туда ее с собой пригласил заведующий кафедрой профессор Пархоменко, с которым они когда-то вместе учились на одном курсе мединститута и были любимыми учениками ныне покойного отца Пархоменко, тоже профессора-уролога. Младший Пархоменко очень ценил Леру, прежде всего как практикующего врача и великолепного хирурга. Поэтому когда в Венгрии у родившегося год назад мальчика обнаружили какую-то, доселе не встречавшуюся в медицинской практике, сложную патологию мочеполовой системы, и профессора пригласили туда для консультации, он взял с собою и Леру.
Сейчас Школьников, решивший из тактических соображений не звонить первым на «Эмальпосуду», вспоминал опять того бойца - своего утреннего попутчика и рассказ Леры еще об одном двадцатилетнем привольском пареньке, воевавшем в зоне АТО.
Парня звали Игорем. Его привезли летом прошлого года в отделение урологии областной больницы из военного госпиталя с очень тяжелым ранением в пах. Стоял вопрос не только о жизни и смерти, но и о том сможет ли Игорь после операции иметь детей и жить полнокровной жизнью, как мужчина. Операцию делала Лера, и она прошла успешно.
После операции Валерия Всеволодовна еще неделю сама, колдуя над сокровенными частями тела Игоря, обучала медсестер, как надо правильно менять бинты, марлевые повязки и ставить катетер для отвода мочи в этом далеко нестандартном случае. Вполне естественно, что выздоравливающий Игорь проникся доверием к своему доктору, рассказывая подробно о себе.
Родом он был из небольшого села, откуда его и призвали сразу, как только начались военные действия. Ранили его под Артемовском и в госпиталь доставили уже в бессознательном состоянии. Родители Игоря фермерствовали, держа несколько коров и всякую другую более мелкую скотину. Его мать, первый месяц после операции неотлучно находилась в больнице рядом с сыном, что ей было позволено, крестя каждый раз спину Леры, когда та появлялась в их палате.
Несмотря на то, что послеоперационный период протекал стандартно, Игорю при выписке из больницы в связи со сложностью ранения было рекомендовано, через четыре месяца вновь приехать на обследование, чтобы окончательно убедиться в отсутствии каких-либо осложнений. Когда же он в положенное время появился у Валерии Всеволодовны, то также откровенно, как и раньше, рассказал ей о своих мытарствах уже после выздоровления.
Вначале Игоря, перед тем как демобилизовать, заставили заплатить за утерянные неизвестно где бушлат и каску, когда его в бессознательном состоянии доставляли в госпиталь, а также за уже разрезанные там наспех медперсоналом залитые кровью военные брюки. Потом ему дважды за свой счет пришлось ездить в находящийся где-то в четырехстах километрах от его села отдел военной контрразведки. Там не намного старшие его по возрасту сотрудники подозрительно допытывались, «чем он может доказать, что это не самострел?». По-видимому, Игорь не смог им доказать, что не сам себе выстрелил не в ногу или руку, а именно в пах, если они так и не передали свое заключение относительно его ранения куда-то по инстанциям. В результате парень не получил положенное ему денежное вознаграждение за ранение в бою.
- Скоты! Везде одни и те же скоты! – почти кричала Лера, рассказывающая все это Школьникову. – Ты можешь себе представить! Забрать сына у матери, сделать его почти калекой и требовать за это еще и деньги! Ну, натуральные скоты! А эти, суки!!! Пацан сам себе выстрелил именно в то место! Ну, конченые же суки!!!
Потом, уже успокоившись, она снова проговорила:
- Если моему Кириллу придет когда-нибудь повестка, я сделаю все, чтобы его «отмазать». Никогда не отдам его этим сукам!
Уже женатый, двадцатипятилетний Кирилл, инженер-программист, был единственным ребенком Валерии Всеволодовны.
Вся семья Ивановских, включая и ее супруга, была настроена очень патриотично. Ее муж Евгений Викторович дважды обращался в военкомат. Потом записался в созданную в Привольске «территориальную самооборону». Но побывав там пару раз на каких-то собраниях, назвал «все пустой болтовней» и дальше ходить перестал. В последнее время он высказывал идею записаться в какой-нибудь добровольческий батальон. Зная все это, Школьников тогда произнес:
- Лера, но кто-то же, должен воевать.... Иначе эта война может докатиться не только до Привольска, но и до Киева!
- Знаешь, все мы так рассуждаем, пока оно не коснулось тебя самого! Я думаю, ты сознаешь, что твоего Колю не призовут никогда! - сказала ему тогда Валерия Всеволодовна с неким раздражением.
Сын Школьниковых Николай, которому исполнилось уже тридцать пять, был ведущим различных развлекательных шоу на центральном телевидении. Как и его родители, он окончил Харьковский авиационный институт, но еще студентом стал активным участником популярной тогда харьковской команды КВН. После получения диплома инженера по своей специальности он не работал ни одного дня, занимаясь шоу-бизнесом.
Занятие сына никогда не нравилось Школьникову. Об этом он неоднократно пытался говорить с ним ранее.
- Пап, ну что ты прямо, занятие как занятие! - возражал ему Коля. – Ты тоже после окончания института недолго по своей специальности проработал. Думаешь все-это так легко, как ты в телевизоре видишь? В конце концов, где бы еще я мог зарабатывать такие деньги!?
Именно от того, что все это «нелегко» и сознавая, сколько Николаю приходится отталкивать локтями других, желающих занять его «денежное» место, Константину Федоровичу и не нравилась профессия сына.
Никогда не любивший все эти заполонившие телевидение бесконечные шоу Школьников, считал показ их сегодня, в условиях войны, просто аморальным действием. Из-за этого у него часто происходили мелкие ссоры с Галиной Николаевной, которая не пропускала ни одну передачу с участием сына. Мысль о том, что в то время, когда его Николай, жизнерадостный и успешный, красуется перед телекамерами, менее успешные молодые ребята калечатся и гибнут на войне, приводила Школьникова в ярость.
- Ну, знаешь…! Кроме Коли у меня есть еще и Вадим, который мне не менее дорог! - ответил он Лере с обидой тогда.
Константину Федоровичу иногда действительно казалось, что и своего зятя Вадима, и сына Леры, Кирилла он любит больше, чем собственного сына.
Вот и сегодня утром, когда Школьников прощался с молодым бойцом, который завтра снова окажется в пекле войны, ему было стыдно не только за себя, но и за сына.
8
Мысли о сыне, о вчерашнем разговоре с Ягодиным, а еще больше о размолвке с Дацюком вновь повергли Школьникова в плохое расположение духа, но вскоре обычная кутерьма рабочего дня отвлекла его от этих тягостных раздумий.
Когда же вечером он вернулся в опустевшую после отъезда жены квартиру, то вновь ощутил эту, постоянно сидевшую внутри него, душевную горечь и переживания, что его сегодняшние взгляды настолько разнятся с взглядами людей столь близких ему, людей, давними дружескими отношениями с которыми так дорожил. Вспоминая подробности этих размолвок, обвинения его в «предательстве», высказанные Дацюком и Ягодиным и, ощущая от этого ком обиды, подступивший к горлу, Школьников неподвижно сидел на диване перед телевизором, включенным лишь для того, чтобы таким образом отвлечься от своих мыслей.
Нет, это не была обида на незаслуженные обвинения и на произнесенные полгода назад Дацюком просто скабрезные слова «дурак» и «подонок» в его адрес. Слишком давно Константин Федорович знал своих друзей, чтобы принимать за чистую монету все сказанное ими под воздействием собственных эмоций. Он был уверен в том, что ни один, ни другой о нем так в действительности не думали и не думают. Более того, он был уверен, что и сами они теперь переживают за произнесенные в пылу гнева слова. Обиду вызывало именно столь значительное и все увеличивающееся с каждым днем удаление взглядов Дацюка и Ягодина от его собственных взглядов. В этом он усматривал предвестника возможного полного разрыва их отношений в будущем, что ранее не могло ему присниться даже в самом страшном и самом дурном сне.
Никак не желавший этого разрыва Школьников, сейчас пытался найти причину столь значительных и уже мировоззренческих расхождений. Если в отношении вечно занятого своим бизнесом и вопросами, прежде всего, своего материального благополучия и благополучия своих детей Ягодина у Константина Федоровича такое понимание уже почти сформировалось, то с Дацюком все было значительно сложнее.
Школьников был уверен, что живущий в Москве Ягодин, несмотря на постоянно присылаемые ему по скайпу выдержки и цитаты различных авторитетов, которые, по его мнению, должны были убедить Константина Федоровича в чем-то, сам большинство информации черпает из российских средств массовой информации.
Будучи известным ученым в области исследования теории удара и распределения ударных нагрузок в различных механических системах Владимир Дмитриевич Дацюк регулярно выезжал в научные командировки в европейские страны и даже имел там своих учеников. Он всегда, помимо своей профессиональной деятельности, интересовался вопросами истории, литературы, философии, религии, высказывая иногда довольно интересные суждения на этот счет. Школьников до сих пор помнил сделанный Дацюком лет пятнадцать назад любопытный вывод, с которым сам он был согласен полностью.
- Знаешь, Костя, - сказал ему тогда Владимир Дмитриевич, - я думаю, что если загробная жизнь все-таки существует, то там обязательно должны быть свои герои и свои подлецы!
И вот, этот человек в последние годы все чаще и чаще говорил о «ведущей в никуда самозагнивающей и саморазрушающейся европейской демократии», о конспирологической теории «золотого миллиарда, в число которого мы - славяне не входим»; о сохранившейся «еще только у нас духовности». При этом восхищался мудростью Сталина, «вовремя открутившего головки всем пустобрехам, мешавшим ему в построении великого государства, государства, которое бы все боялись и уважали».
Понимая, что в любой мировоззренческой теории есть свое рациональное зерно и своя правда, Школьников, тем не менее, не мог согласиться с такими выводами. Тем более, что чисто теоретические рассуждения Дацюка, сегодня, по мнению Школьникова, во многом были философской доктриной тех, кто разжег на востоке Украины войну. Отголоски таких рассуждений в последнее время Константин Федорович фиксировал и в высказываниях Ягодина, который также плотно общался все это время с Дацюком.
Школьникову все это было особенно обидно из-за того, что сам он, действительно наиболее русский из них троих по происхождению, был уверен, что Россия именно сейчас переживает одну из самых бесславных и позорных страниц своей истории. Он также был уверен, что детям и внукам сегодняшних россиян придется еще долго извиняться и каяться за сегодняшнюю политику Российского государства.
Телефонный звонок прервал размышления Константина Федоровича. Звонила его дочь Катя.
- Папуля, привет! Что, скучаешь там без мамы? – услышал он в трубке.
С детства очень домашняя и ласковая Катя любила поболтать с родителями, находя для этого время и после того, как сама пять лет назад стала матерью. Вот и сейчас она подробно расспрашивала обо всем отца и также подробно рассказывала о себе и своей семье. Потом телефон был передан внучке Леночке, которая также поведала «дедуле» о своих новостях за этот день.
Довольно продолжительный разговор с дочерью и внучкой переключил Школьникова с его невеселых раздумий на иной, лирический лад.
Уже сам, не желавший вновь возвращаться к тому, о чем сегодня думал весь день, Константин Федорович подошел к книжным полкам.
Плохо спавший из-за беспокоящих его мыслей предыдущей ночью и решивший сегодня выспаться, он глазами выбирал томик стихов, который в данную минуту наиболее способствовал бы поскорее достичь этого желания.
Взгляд его остановился на лежащем в самом низу толстом темно-коричневом переплете семейного альбома. Школьников уже не помнил, когда он последний раз открывал этот альбом. Решив, что просмотр семейных фотографий не в меньшей мере, чем стихи будет способствовать его релаксации перед сном, Константин Федорович потянул тяжелый фолиант на себя….
Картинки из интернета
продолжение
http://www.proza.ru/2016/01/29/870