XVIII
Сашу ударили по лицу. Резко, холодной ладошкой. А потом принялись вливать в рот что то вязкое и теплое. И противное – такое обычно настаивают старухи, иногда из трав, иногда из пауков, иногда из мухоморов, а чаще из всего сразу.
– Пей, пей, мать тебя сейчас быстро на ноги поставит, – услышал Саша мужской богатый бас. Того, кто говорил, Саша не видел – в глазах стоял туман.
Спустя несколько минут перед глазами начала проявлять картинка. Как будто кто то пультом настраивал резкость изображения. Медленно, но всё чётче и чётче становились предметы, лица, ярче становились цвета…
Наконец, Александр смог оглядеть помещение, в которое вошел. В большой просторной комнате стоял большой стол, заставленный салатами, нарезкой, пельменями, холодцом, а также тарелками и рюмками. Бутылки вина, водки и одна бутылка шампанского – уже пустая, стояли почему то у дивана, на котором Александр и расположился. За столом сидело ещё четыре человека, слева от него развалилась Екатерина. С другой стороны – незнакомая девушка, которая чем то походила на Катю, но была моложе на несколько лет и гораздо красивее. К тому же – брюнетка, глаза аккуратные, маленький курносый носик, губки небольшие, но пухлые. Не девушка, а кукла! А фигура! Мама дорогая! Она сидела нога на ногу в мини юбке, держа спинку, как опытная танцовщица. Груди её натягивали белую рубашку, и хотя она была в лифчике – сразу заметил Рублев – соски сквозь ткань одежды, все же, просвечивали, оставляя немыслимое раздолье для фантазии…
Справа от нее расположился Шило. Он во что то играл на своем телефоне, но время от времени поглядывал на Рублева. И каждый раз ухмылялся своей тонкой мерзкой улыбкой.
Встретившись с ним прояснённым взглядом, Александр попытался было встать, хотя зачем не понимал, но Катя быстро его одёрнула.
– Ну, давай знакомиться! – сильный голос, оказывается, принадлежал маленькому неказистому мужичку в полосатой рубашке и красной жилетке. Он сидел напротив. Рядом с ним что то нарезала в глубокой тарелке пышная стареющая женщина в цветастом платье. Журналист догадался: эти старики – родители Кати. Но вот кто им Шило? И эта грудастенькая девочка рядом?
– Сан Саныч! – из красной жилетки вынырнула маленькая, но крепкая рука и протянулась в сторону Александра.
– Саша, – рукопожатие совершилось прямо над тарелкой с оливье.
– Ой, тёзки, значит! – обрадовалась цветастая женщина, – а я Алевтина Петровна – мама Ани! Она тоже падала Рублеву руку. На этот раз поздоровались над тарелкой с маленькими жирными пирожками.
– Очень приятно! – сказал он и вдруг понял, что женщина произнесла незнакомое ему имя, – мама Ани? Какой Ани?
– А так меня называют родители, – защебетала быстро Катя, – я тебя забыла предупредить, чтоб ты не пугался! Просто понимаешь, мне не нравится имя Аня, а им нравится, – Катя коротко хохотнула, – я тебе, милый, сегодня хотела рассказать, да ты был не в духе. Но ведь это неважно?
Рублев промолчал, ему бросилось в глаза, как все, сидящее за праздничным столом, начали быстро переглядываться, будто искали другу у друга какой то ответ. А, может, опять ему мерещится всякое…
– Вы не стесняйтесь, накладывайте себе, чего захотите, мы то уже поели, – засуетилась Алевтина Петровна после небольшой паузы, взяла пустую тарелку, вытерла её полотенцем, которое до этого весело на её руке, и подала тарелку гостю.
– Мама! – осекла женщину Екатерина.
– А чего мама? Человек только в себя пришёл, пусть поест! Как Ваше самочувствие, Саша?
Рублёв вдруг осознал, что чувствует себя превосходно, всю хворь как рукой сняло. Чудеса!
– Ой, спасибо, я как новенький! – улыбнулся Рублев, – и чем Вы меня напоили?
– Это у меня старый рецепт, бабушкин, – похвасталась женщина, – потом расскажу! Да вы кушайте, не смотрите ни на кого, мы уже поели.
– Тебе положить нарезку? – спросила Катя, и не дождавшись ответа, полезла за большой тарелкой с колбасой и сыром.
Девушка справа деланно закашлялась.
– Простите, а нас представлять не надо? – голос был похож на Катин, только интонация чуть чуть иная, более стервозная, что ли, – Оля! – представила она сама себя и кивнула головой. Сделала она это также наигранно, но до того мило, что Саша чуть не спросил: «Не Ларина ли?».
Но вместо этого просто ответил:
– Саша, – и улыбнулся. Но откуда такая нежная натяжка взялась?
Все были знакомы, оставалось очередь за Шилом. Но тот молчал. И все молчали. Саша начал снова разглядывать комнату. Она вся как цыганская палатка была в коврах, ковры на полу, на стенах, ковры красные, с ромбиками и кругами по краям, в центре орнамент и узоры… Такие же ковры, вспомнил Саша, когда то висели и в его родительском доме, и в домах всех друзей, да и, наверное, в домах всех советских жителей.
Прямо к коврам были прибиты рамки с фотографиями. На одной стене – портреты дочерей, Оли и Кати, кажется, с выпускных, а напротив – на другом ковре красовалась свадебная фотография родителей, когда то черно белая, но удачно прошедшая попытку реставрации временем – и от того изрядно пожелтевшая.
Ближе к окну вдоль левой стены, там же, где зиял выход из комнаты, гордо стоял сервант. Советский, стеклянно деревянный, полированный. Когда то писк моды, сегодня такие держат скорее как раритет. Да и чего греха таить, он хоть и не удобен в перемещении, зато удобен в использовании. Впрочем, как и всё советское…
Кругом отражалось недалёкое прошлое, Саше квартирка показалась вполне себе уютным очагом. Хоть и маленьким…
– А это – Стас, – подсуетилась мама и разрядила обстановку, – он друг Ольги.
Александр даже не повернулся в сторону Шила и тот, насколько позволяло увидеть боковое зрение Рублева, тоже не посмотрел в его сторону. Ну и ладненько.
– Хорошая у вас квартирка, Алевтина Петровна, – сделал комплимент Рублев.
– Ой, да куда там? Халупа! Все хорошие квартиры то дочкам отдали, а сами вот где живём. Мы с отцом на эти хаты всю жизнь горбатились – Сан Саныч в своем НИИ до седин проработал, а это, знаете, такая нервотрёпка…
– Ну, завелась бабка! Давай ещё пожалуйся тут! – перебил её Сан Саныч, что то прожевал и грозно посмотрел на Рублёва.
– А вы, молодой человек, чем занимаетесь?
– Папа, я же тебе говорила, – встряла в разговор Катя.
– А я не с тобой разговариваю! – прикрикнул на дочь отец. Та залилась краской.
– Я – журналист, – ответил Александр и услышал справа смешок, гнусавый, противный. Ощущения были, будто Рублеву плюнули в ухо. Это Шило отреагировал на слово «журналист».
– Аня говорила - вы из Москвы? В каком издании работаете? И в нашу деревню, какими судьбами?
– По работе, но я сам местный.
– Ой, как здорово, а фамилия у вас какая? Может быть, я знаю кого то из ваших? Город то маленький, давно живём, – снова запричитала Алевтина Петровна и снова была остановлена гневным взглядом мужа.
– А что за работа? Под папика нашего копаете? – продолжил допрос глава семьи.
– Нет, про так называемых RASSOLNIK’ов расследование делаю, слышали про таких? – спросил Рублев, больше адресовывая свой вопрос Шило. Да и ответ тоже ему предназначался, – это те, которые избивают гопоту: шпану всякую, наркоманов.
– Да знаю, знаю, новости смотрим. Чего уж там, и в Интернет иногда заходим – не дураки!
Боковым зрением журналист увидел, что Шило оторвался от своего телефона и теперь смотрел на Рублёва, как полицейский на задержанного.
Сан Саныч, не чокаясь ни с кем и никого не спрашивая, опустошил стопку с водкой.
– Тебе, Саня, не предлагаю, тебе нельзя, а то бабкин яд не подействует! – и сразу за басом вырвался мощный, как раскат грома, смех Сан Саныча. Но раскаты грома резко затихли, и раздалась молния. Для Шила точно.
– А я тебе так скажу, сынок, правильно эти парни делают, только силой надо давать отпор этим подонкам, а подонок у нас каждый второй… Ты посмотри, что творится: на улицу нельзя выйти честному человеку – всё, капут, если не пырнут, то обхамят! А эти сводки криминальные по местным новостям каждый день, как новый сериал: тут убили, тут ограбили, тут изнасиловали. Это что ж такое? У нас такого не было, – Сан Саныч завёл привычную пластинку старика, недовольного поведением молодого поколения.
– Ну ка, отец, уймись, – в этот раз роль останавливать мужа взяла на себя Алевтина Петровна, – кому интересно твои бредни слушать? А вы кушайте, Саша, кушайте. Аня, положи кавалеру ещё салатика.
До этого молчавшая Ольга тихо, почти на ухо Рублеву, спросила:
– Ну и как?
– Что как? – не понял Александр. И как тут поймёшь – говорящая кукла рядом, розовые соски сквозь кофточку, голос нежный, неземной, как будто не спросила, а предложила переспать.
– Как ваше расследование, Саша?
– Ой, там всё очень запутанно, Оля! Там не все так просто, как кажется.
Все даже жевать перестали. Приготовились слушать.
– Понимаете, они не просто так гопов бьют, они, как бы это сказать, советчину выбивают, перевоспитывают, что ли. К новому порядку приучают.
– А зачем? – по детски спросила Ольга.
– Чтобы всё советское истребить и двигаться дальше.
– Ммм, – всё, что смогла сказать Ольга в этот раз. И с любопытством посмотрела в сторону отца.
– Как же перевоспитать, как же истребить!? – громче обычного заговорил Сан Саныч.
Рублёв мгновенно понял, что сказал лишнее, и сейчас на него польётся гнев опытного, битого жизнью совка.
– Да как же их перевоспитать?! Силой? Все равно силой не получиться! – Ох, уж, эти рассуждения пожилых интеллектуалов – сам спросил, сам ответил. Опять спросил, опять ответил. – Слишком уж мы хорошо обработаны, ошкурены советчиной. Силой не получится, нет, тогда как из нас выбить СССР? А? Знаешь?
Вопрос повис в воздухе. Но на него не нужно было отвечать. Ответ знал только один человек – сам Сан Саныч.
– А я тебе скажу! Ты так и напиши: хотите убить всё советское, убивайте советское физически, расстреливайте!
– Ну сказал, дед, тоже, – пробубнила бабка, – опять 37 ой год, что ли?
– Да, дорогие мои, – старик все расходился, уже и рюмки на столе дрожали, – хотите бороться с совком, боритесь их же методами, они истребляли всех, кто мешал им построить Союз. И теперь новым, кто придёт строить свой порядок, нужно уничтожать совдеповских прихвостней. Это я, как совок, говорю. Как человек, который сам прошёл всю эту систему. Потому что порядок этот – он где? Где вся эта система? Она в голове, в человеке! И этот человек не даст развиться другим взглядам, другой системе…
– Хватит, дед, твоих страшилок, – безуспешно пыталась урезонить мужа Алевтина Петровна, – мы ушли на пенсию и не лезем никуда, и другие так же. Кому жалко, чтобы молодые пришли? Никому. А нет молодых то! RASSOLNIK’ов к власти? Так хлеще Берии будут! – не удержавшись, Алевтина Петровна вступила с мужем в горячую полемику. Молодые молчали, иногда переглядываясь, улыбались – вот, мол, стариков понесло. И только Рублев улыбался меньше других. Разговор неожиданно становился для него всё интереснее.
– Это мы, бабка, с тобой ушли, и всё! Пусть всё лесом, моя хата с краю. Мы с тобой ничего не решали и нам не за что радеть, только за молодых, за пенсию в три рубля. А ты нашего шизика возьми с работы, или говномэра нашего! Да куда не плюнь – везде морды эти сучные сидят, уже разжирели все, обнаглели, заросли, как лешие, в своём дерьме, но и сидят – не сдвинешь! И молодым дороги не дают, и сами дальше не идут. Перегородили всё тушами своими. Танком не переедешь.
– Это всё шишки, а простым то пенсионерам чего!
– Шишки знаешь откуда, бабка? Оттуда же, откуда и мы, из пионеров, из комсомола. Саша, а вы знаете кто такие комсомольцы? Это те ещё мерзавцы! Это же раньше был сходняк тупорылых, первых защитников ленинских трудов! Сидели мы, помню, молодые, да красивые, решали, чем других таких же занять, как идеи Ленина передать, как демонстрацию покрасивше провести. Ой, чего там говорить – дураки! По бабам бы ходить и на танцы, как другие, а мы сидим, элита, твою мать, за других всё решаем, тьфу, противно! А теперь, где эти комсомольцы? Они же все по комсомольской линии и пролезли в верхи, кто в начальники баз, кто в гороно, кто в департаменты! Умные то сразу из партий вышли, из этих советов комсомольских, а идиоты, которые раньше либо громче всех орали ни о чём, либо, наоборот, отмалчивались на задних рядах – те сейчас и рулят всем. Так, как их научили. По старому. На иномарку двигатель «жигулей» поставили. К тому же – это теперь не комсомольцы, а воры.
Сан Саныч разошёлся, чтобы остановиться – ему понадобилось две рюмки водки, выпитые подряд.
– Удивительно от вас это слышать! – сказал Александр, когда вторая рюмка вернулась на белую скатерть.
– А я чего? Я такой же старый советский хер. Мы с бабкой на эту систему в нашем НИИ по сорок лет пропахали, по сорок, Саша. И что? На квартиры заработали, да? Но не в этом же смысл жизни? Ты молодой, тебе не понять. Мы пахали ради страны! Чтобы к раю прийти, к коммунизму. А в итоге – в аду оказались, в полной жопе. Кто в этом виноват? Сами мы виноваты. Воспитание наше виновато. Гены наши. Это ж когда интеллигенция советская начала зарождаться? Это же после войны только. А до этого кто был? Всю соль страны, всех порядочных, как скот, под нож пустили, вот и получили – дурак на дураке, дураком погоняет. Что ты! Мне отец рассказывал – начальники комитетов писать порой не умели. Офицеры красные по Чапаеву учились в атаку ходить! Я не щучу. Вот они и отпрыски их, они и навели здесь свой тупой быдлятский порядок. Всё через жопу.
– Успокойся, старый, ну ты чего? – пыталась перебить мужа Алевтина Петровна, но всё безуспешно. Тот только успел во время паузы налить очередную рюмку и быстро опрокинуть её в себя.
– А другие что в это время делали, спросишь ты? Другие пахали, мало кто верил на самом деле во весь этот коммунизм, но больше верить не во что было, Бога то не было. Вот и пахали все по восемнадцать часов на заводах да в полях. Их же ещё и расстреливали. По плану так надо было, чтобы вера крепче становилась. Страх – он ведь укрепляет веру. И пахали, значит, не роптали, да и кому роптать? Мозгов то ни у кого не было, откуда у крестьян или у пролетариата мозгам взяться? Вот и получилось: те, кто успел наверх проскочить, стукануть на кого нибудь вовремя или подлизаться – тот пролез. Кто не успел – остался. Но все они, вся эта масса была одинаковая, тупая, бестолковая, запуганная масса.
– Ну, скажешь тоже! А родители наши? Царство им небесное, вон нам всего сколько дали!
– А вот такие, как наши, из умных, из интеллигентов, они хоть сами голоса не подавали, но нам, детям, рассказывали, учили, пробивали дорогу. У меня батя вовремя смекнул – куда, как и через кого можно меня пристроить. Сначала в цех танковый, а потом в институт рекомендацию мне выписали. В Москве учился, батя же и помог поступить, не в смысле взятку дал, а своими знаниями помог. Потому что того, что в школе давали, хватало только чтобы станком управлять, да в своём районе не заблудиться. А ты думал, сынок. Так и зарождалась эта советская интеллигенция. У кого родители не обделенные умом были – те детям помогли. А кто нас в институтах то учил?! Вот это была школа! Те, кто ещё при царе учили – умнейшие люди, они хоть и были красными, но дело свое хорошо делали, потому что по другому не умели. Сейчас уже нет таких профессоров!
Уже вторая бутылка водки за короткую, но пламенную речь, подходила к концу. Беленькой больше не было. Немного поразмыслив, Сан Саныч решил заканчивать и с лекцией.
– Короче, Саша, я много говорить могу, но я хочу сказать – я из интеллигентов буду, тех, которых в СССР ненавидели, хотя за счёт нас – учёных, музыкантов, писателей – выезжали везде, нами хвастались перед Западом. Я хоть и совок, но я всё понимаю, поэтому так тебе и говорю, имею право. Я все понимаю, как и все из наших, прошедших унижения и тюрьмы, но отдавших себя стране! И все мои друзья, все видят, что со страной делается и почему так делается. Я тебе говорю, Саша, никогда эти красные начальники не уступят вам, молодым, они вцепились в своё как мухи в говно, суки, и не слетят с кучи, пока не сдохнут. А им ведь и правда терять нечего уже, они так и так в говне сдохнут. Или их в этом говне прихлопнут! Все, Саша, я молчу, – Сан Саныч хитро улыбнулся, будто только что открыл государственную тайну, но на этом, конечно, не остановился. Трудно остановить стариков, когда задеваешь их за живое.
– Так это я к чему? К тому, что RASSOLNIKI эти, про которых ты пишешь, по своему молодцы, но пока только сами в говне мажутся, хотя шпану – эту пацанву дворовую, они правильно мутузят, больше всё равно не кому.
Шило совсем не ожидал, что русло столь высокой (ему, впрочем, непонятной) беседы вдруг так резко повернет в сторону дворовых пацанов. Он, бедняга, даже икнул от такого интеллектуального скачка.
– Попей морсика, Стас, – заботливо предложила ему Алевтина Петровна. И тут же с упреками обрушилась на мужа, – что ты, старый, наговорил глупостей, молодым это вот надо слушать? Интеллигент сраный, эх ты, давно ли стал так себя называть, интеллигент, ещё лет десять назад не ты ли орал, что я не интеллигент, а советский учёный!? Не тебе судить своих же. Грех это. Мы своё дело сделали, мы, по крайней мере, вон какие танки, какие пушки придумывали с тобой, всё полезное дело! А до остальных – это не наше. Нас всех рассудят, и без нас рассудят. Ты не переживай даже.
Алевтина Петровна так кротко и так трогательно это говорила своим тихим и, кстати, тоже красивым голосом, что Александру захотелось расплакаться. Или хотя бы перекрестить её. Господи, какеи женщины эти русские? Всё всем простят! Даже дьявола к черту не пошлют и чёрта к дьяволу запретят другим посылать! Есть в этом что то настоящее, русское, непонятное никому другому… Да и самим русским понятное лишь на метафизическом уровне. Но ведь именно на этом уровне душа и Бог. Русская женщина, вообще, наверное, ближе всего к Богу. Думая о женщине и Боге, Саша глазами поискал в комнате иконы. Не было икон.
Но разве это доказывало обратное, противоречило Сашиной теории? В СССР и церквей то не было, а когда пленные немцы шли по улицам, русские женщины плакали и подносили им хлеб и варёную картошку.
Весь остальной вечер Александр молчал. И даже тост за здравие Сан Саныча не поднял. Всё думал о чём то высоком, наверное, болезнь опять возвращалась, или это разговор со стариками Кати так подействовал на Рублева? Про Шило он забыл, тот тоже всё время сидел себе тихо, даже курить, вроде, не выходил.
Единственный раз Саша попытался что то сказать, когда в своей руке ощутил клочок бумаги. Он сразу не понял, что это записка, и по дурости поднял её над столом, и чуть было не прочитал вслух. Пришлось сообразить тост за знакомство, за хороших людей, мол, набросал экспромт пока сидели. Выставил, в общем, себя дураком, хотя женщины остались довольны.
Записку передала Оля. Ровным красивым почерком с завитушками было написано: «Позвони завтра». И номер телефона. И даже бровью не повела, не подмигнула, будто не она писала, а Шило…
Саша долго ещё украдкой всматривался в её черты. Особенно приятно это было делать, когда за окном совсем стемнело, и Алевтина Петровна зажгла свет и зеленый большой абажур, стоящий у дивана. Свет падал на Ольгино лицо, зажигал её глаза и губки, по щекам разлетались световые перья и тени, будто ангелы сидели на абажуре и махали крыльями. И такой завораживающей была эта игра теней со светом на её детском лице! Александр не мог оторваться от него. Неужели опять влюбился!?
От влюблённости и от всех прочих мыслей Рублева отвлекла эсэмэска от Ведова. «Надо срочно встретиться с одним нужным человеком, без которого не обойтись. Встреча в сауне. Где тебя подобрать?».
Пришлось снова вмешаться в разговор и спросить адрес.
– А ты куда? – испуганно спросила Катя.
– В сауну! – честно ответил Александр и только потом понял, что в данный момент правда была во вред. Все уставились на него, как на дурака. Дурак и есть.
– Ой, шутит, Саша, наверное! Мы со своими разговорами уже надоели вам? – попыталась спасти ситуацию Алевтина Петровна, – вы идите, Аня, домой, а то, правда, поздно уже.
Это было на руку Рублеву. Он мог вывести Катю в коридор и все ей объяснить. И все спросить у неё.
Но в коридоре одних их не оставили. Все пошли провожать, Ольга загадочно улыбалась, специально оказавшись в опасной близости от Александра. Засобирался и Шило:
– Пойду, покурю заодно!
«Интересно, Ведов успеет подъехать? Вроде написал, что через десять минут будет», – подумал Рублев, понимая, зачем выходит покурить Шило. Пока одевались, пока прощались, пока выходили, вот, кажется, десять минут и прошли.
Когда спускались втроем вниз – молчали. Про срочные дела при Шиле не скажешь. На втором этаже Александр увидел в подъездное окно, как у дома, прямо напротив подъезда, остановился жёлтый «запорожец». Теперь надо действовать быстро. Но что именно делать? Ступенек оставалось всё меньше, вот уже и выход, дверь железная, вся во льду. Сердце начало бешено стучать, желание вмазать этому дегенерату все росло. И как быть, что говорить, как отвязаться от обоих сразу? Как отделаться от любимого человека и от человека, которого успел возненавидеть?
Ведов стоял у запорожца, едва увидев Рублёва на выходе, затрещал:
– Саня, Саня, мы дико опаздываем, пора ехать. Саня, быстрей, – и только разглядев, что Рублёв не один, и поняв, что вышедшие с ним люди не случайные прохожие, он замолчал.
– Сань, а ты посмотри, какой фрукт нарисовался! – Рублёв кивнул в сторону Шило. «Фрукт» явно был застигнут врасплох, такого поворота он не ожидал, один против двоих, да ещё в машине кто то сидит. Поворачивать назад тоже глупо. Хорошо хоть сигареты не забыл взять. И Шило, как ни в чём не бывало, закурил, сохраняя спокойствие, как борец на ринге. Но выдержки хватило ненадолго.
– Ну, давай, Сань, нормально посидели! – вдруг обратился он первый раз за вечер к Рублеву заискивающим голосом.
«Ах ты, скотина», – подумал Рублёв и, развернувшись, неожиданно для себя и для всех, ударил Шило в нос. Тот рухнул, как деревянный истукан.
Катя ничего не поняла, но завизжала, как потерпевшая.
– Не ори, дура, – вырвалось у Рублёва, – не ори, я сказал.
– Ты чего? Это же ухажер Олькин, он за ней уже год бегает! – визжала Катя. Шило валялся, прикладывая снег к носу, кровь брызгала фонтаном.
– Уроды, вам конец, отвечаю, порву всех! Молитесь, падлы, – приговаривал гопник, давясь снегом и кровью одновременно.
Екатерина всё не могла успокоиться. И что то орала, колотила Рублёва по пуховику.
– Отстань, дура! Я с тобой тоже потом поговорю, Анечка моя, твою мать, или как там тебя по настоящему то зовут, а? – заведённый Рублёв тоже орал на нее, вместо эха от их криков в вечернем морозном воздухе раздавался треск, – значит так, иди к своим и сиди там, я в сауну! Да не ори ты, курица! И этого петуха оставь здесь, узнаю, что ты ему помогла подняться – убью. Поняла?
Екатерина визжала все сильнее, прыгала, как бесноватая на месте. Причитала нераздельные слова.
Александру захотелось быстрее скрыться отсюда, он резко вскочил в машину и захлопнул дверь. Пообещал себе – не буду смотреть на неё, но не удержался и увидел, что Катя все таки не оставила Шило, вертелась возле, что то смахивала с его лица. В этот момент Рублев признался себе в том, в чем боялся признаваться – Катя такая же гопница, как и этот Шило, как и её Колян, как и почти все обитатели этого города. И как я мог с ней трахаться? – зло спросил сам себя Александр.
– Познакомься, Саш, это Сёма Тихонов, из основы человек, он у нас за бюджет отвечает. – Перебил мысли Рублева Ведов.
Только сейчас Александр увидел на заднем сидении «запорожца» человека. Парня лет тридцати в очках, без шапки. Короткая стрижка, гладкое лицо, дорогая оправа. Настоящий бухгалтер!
Семён руки не подал, только кивнул головой. «Мутный какой-то – подумал Рублёв, – но раз Ведов с ним знакомит, значит, нормальный парень, просто, как и все бухгалтеры, скромный. Наверное».
– Короче, едем к одному из наших спонсоров. К нему в сауну. Деньги на выборы обещал дать, – рассказал о целях поздней вылазки Ведов, кратко, без деталей. Рублёву и не нужны были никакие детали. Ему не до чего уже не было сегодня дела. Надо лицом посветить на ночь глядя? Непонятно где, непонятно кому? Хорошо. Сделаем. Только не грузите ничем. Без вас тошно.
XIX
Этот сон уже снился Саше, и вот опять. Он забегает на Лисью гору, долго смотрит на город, собирается бежать вниз, но отрывается от земли и летит.
Лисья, или как её ещё называли – Лысая, гора уже не одно столетье считалась символом этого города. Ну, это и не удивительно. Мало, где есть такое чудо. Равнина, равнина и опа! Аккуратная такая гора в центре города. Как прыщ на гладкой коже. Как будто вулкан посреди поля разразился. На вулкан часто и грешат местные, мол, иначе никак такой высокой горе на ровном месте не появится. Говорят, этому потухшему вулкану уже десятки миллионов лет.
Лисья всегда использовалась как наблюдательный пункт, с её вершины смотрели – не идут ли татары, или башкиры, не горит ли где то что то… Не зря вершину горы вот уже не одно столетие украшала башенка.. Её по сей день называют – Сторожевая башня. Она тоже раздолье для краеведов – говорили, что внутри её богатые люди когда то устраивали обсерваторию, другие утверждали – там издревле было место для молений и жертвоприношений. Вогулы язычники, староверы, никонианцы – все успели попользоваться столь удобным местом.
Саша всегда, когда поднимался на Лисью гору, чувствовал какую то волшебную энергетику. Будто попадал туда, где пересекаются часовые и временные пояса, где история лежит пластами и где плетутся новые вехи будущего!
С вершины виден почти весь город. Его разделял на две ровные части пруд, растелившийся широким ребристым ковром от подножия горы до самого горизонта. Над прудом, словно подхваченный силой времён, магией язычников, Рублев не раз взлетал в своих фантазиях, а последнее время и во снах. Он летел над ним и над всем городом. Летел над частными одноэтажными домами, красивыми, но строгими сталинками, новыми высотками, дворцами и парками, совковыми кинотеатрами и клубами, старинными заводиками и фабриками, пролетал и над заводами мощными, отстроенными в тридцатые сороковые годы, с километровыми трубами, домнами, с клубами дыма…
О, этот дым! Если стоять на вершине Лисьей горы, то можно ясно увидеть, что весь горизонт, сразу оттого места, где исчезает пруд, заставлен заводами, раскрашен дымами. Баррикада цивилизации и культуры. Баррикада света.
Горожане каждый час, каждый день – всю жизнь видели дым. С любой точки. Он то туманом покрывал районы, то узкими вулканами устремлялся в небо. Город невозможно представить без столбов дыма, так же, как и без Лисьей горы. Неудивительно, что почти на всех рисунках местных детей на тему «Моя малая родина» можно увидеть пёстрый дым и зелёную гору с маленькой башенкой наверху.
Вот сегодня во сне Александра уже не первый раз гора, дым… И его полёт над городом. Вот он снова взлетает над прудом, устремляется к корпусам и трубам завода. Летит!
* * *
Рано утром, когда не успели еще куранты на городской администрации отбить шесть раз – на главную городскую улицу выехала вереница машин. Они растянулись по всей дороге, и когда главная машина кортежа – жёлтый «запорожец» - просигналила протяжно и жутко, все остальные автомобили в шахматном порядке припарковались по обе стороны дороги. Они остановились у магазинов, кинотеатров, торговых центров, гостиниц, ларьков – на главной улице всего хватало…
«Запорожец» снова подал сигнал. Из машин в один миг повыскакивали крепкие парни в капюшонах. Уличные фонари высвечивали в их руках баллончики, биты, арматуру. И в один миг в воздухе раздался треск, звон, шипение баллончиков. Капюшоны крушили всё на своём пути: выбивали стёкла, ломали двери, переворачивали ларьки. Звон стоял, как будто на складе стеклянных бутылок рушились полки и лопались ящики с тарой.
Происходящее в эти секунды, напоминало средневековье. Так поступали варвары, когда врывались в город, который им приказано было уничтожить.
* * *
Александр летел над центральной улицей. Она начиналась почти от Лисьей горы. По этой улице можно чертить линию времени. Отсчёт начинался с восемнадцатого века. Вот эти двухэтажные боярские дома с расписными ставнями, с башенками, с дугообразными окнами, а вот – дома повыше, заводские управы, апартаменты заводчиков, магазины. Их выстроили в веке девятнадцатом, они тоже вроде бы с претензией на стиль, но какой именно – непонятно. Всё смешалось. Александр летит дальше и видит уже дома века двадцатого. Пяти, шести, семиэтажные «сталинки». Длинные длинные, как крепость. И все утыканы тысячами окон, покрыты прямыми крышами, украшены колонами. Причем колонны вырастали не с фундамента, а с этажа третьего, а вместо крыш они подпирали небольшие, специально выстроенные, площадки на уровне пятого этажа. В итоге, колонны больше походили на ручки, которые для удобной переноски приделывают к тяжёлым коробкам, или ящикам… Только сталинки никто не уносил.
Александр летел дальше и упирался в высотки. У этих коробок не было ручек, на них вообще ничего не было, кроме окон. И эти миллионы прорезей в стене – единственные украшения, единственный орнамент новостроек. Не мудрено. Саша давно понял - чем дольше живёт человечество, тем больше оно теряет вкус. Чем дальше в будущее, тем всё проще.
В конце улицы и вовсе возникали заводские трубы, они извергали дым и огонь. Сверху это выглядело дико, будто улицу кто то прикуривал.
Кислород всегда сопротивлялся выбрасываемой в воздух гадости. Оттого то всё дымило, горело, шипело…
* * *
Словно тысячи разгневанных змей, шипели на улице баллончики с краской. Яд влетал в стены магазинов и распылялся по трафаретам.
Секунд через десять трафареты отваливались от стен домов, и фонари зажигали одно и то же слово: «RASSOLNIKI». Многие молодчики на этом не останавливались и добавляли к буквам цифры, автографы и даже свастики.
* * *
Долетев до края улицы сигареты, Александр не полез в пекло, он повернул в сторону пруда и, набирая скорость, стал приближаться к Лысой горе. Вода Рублева не отражала, она вообще не отражала ничего. Словно мазут растекся, а не пруд. Даже волн не видно – жижа, болото. Глядишь, вот вот вынырнут водяные. И вся водная гладь, стоит только выйти луне из за туч, начнет переливаться разными красками, как лужа, в которую пролили бензин.
Александра охватил неожиданный ужас. До содрогания души. Ему представилось, что он может не долететь до горы, упасть в пруд, где его затянет в трясину. И он не выплывет, он не сможет! Какая глупая и страшная будет гибель! Лучше лететь по берегу!
* * *
А между тем центральная улица города сверкала разбитыми стеклами, свежими надписями, зияла дырами в стенах, хрустела под ногами, дымилась от дымовых шашек, раскиданных вдоль улицы, заброшенных в магазины и офисы, стонала воплями побитых сторожей и охранников и, наконец, запела полицейскими сиренами. Сначала одна, потом две, потом с разных концов ещё по одной мигалке выехали на улицу и остановились, фары зажглись дальним светом и тут же выключились, будто испугались увиденного. Снова зажглись и снова выключились – не поверили. Что это? Землетрясение? Война? Или сон?
* * *
По набережной пруда, мимо фонтанов, смотровых площадок, свисавших над водой, мимо цирка и Парка культуры Саша ходил тысячу раз. Ходил с друзьями, девушками, знакомыми… А теперь летит. Сколько эти аллеи повидали романтических свиданий! Особенно ранней осенью, или поздней весной! Сколько миллиардов следов оставлено только им одним зимой, и сколько шарканий от его сандалий здесь прозвучало летом! Правду говорят его земляки – нет роднее места в этом городе, чем набережная. И красивее места нет. Так волнительно лететь над ней сейчас! Хочется опуститься и снова пройтись здесь задумчивым горожанином. Но ветер несет обратно к горе. Еще пару минут, и он снова почувствует под ногами родную землю.
* * *
А вандалы ещё до приезда первого патрульного экипажа разъехались по улочкам, нырнули в прилегающие дворы, оставили там машины и тенями в темноте рассосались по подъездам и домам. Отступление было спланировано заранее, продумано до мелочей, как и сама акция. Никого никому никогда не вычислить. Разгром улицы останется загадкой и страхом нависнет над горожанами.
* * *
Александр проснулся от шума за окном. Мимо его дома в центр города мчались, судя по звуку сирен, все экстренные службы. «Что, теракт? – подумал было Александр, – хотя кому надо что то здесь взрывать? Только сон спугнули. Даже приземлиться не дали!».
С надеждой долететь, чтобы не зависнуть над городом, Александр закрыл глаза, но уснуть больше не смог. На часах - около семи. Это сколько он поспал? Четыре часа! Только в три его привезли домой.
В голову Рублева ударило током, так бьют неприятные воспоминания. Ещё бы. Ничего хорошего этой ночью не случилось. По телефону окончательно разругался с Катей, послал её на все четыре стороны вместе с родителями, тоже что то кричавшими в трубку. Вроде бы осуждали за избиение «такого прекрасного парня». Но самое главное разочарование ночи – встреча со спонсором. Нет, денег он, конечно, дал, но вся проблема была в том, кто этот человек! Встретились с ним в сауне, перед тем как пройти внутрь, их два раза обыскали. Внутри в одном из предбанников за столом в окружении голых баб и мужиков сидел толстый человек кабан. Кабан – кажется, так его сначала и назвал Ведов. Да, точно, он сказал: «Привет, Кабан, вот и мы». Кабан жестом приказал всем своим выметаться. Потом он нахмурил брови, оглядел из под них гостей.
– Саша, ну я же тебе говорил, что Кабан в прошлом, сейчас я просто Валентин Петрович, Хозяином меня ещё зовут в этом городе.
– Да ладно, Петрович, не парься, а то никто не знает! – сказал Ведов и протянул ему ладошку, – лови краба! Как жизнь?
– Да сложная жизнь, сам знаешь, сколько дел ворочаю! Устал. А это твои опричники? – головой Кабан, он же Хозяин, он же Валентин Петрович махнул в сторону Рублёва и Тихонова.
– Да, это вот Сёма, ты с ним знаком.
– А, Сёма! Не узнал, богатым будешь, – словно извиняясь, сказал Кабан и заржал, как конь.
– А это – Саня, наш кандидат. Его и будем двигать..
– А, Александр, знаем знаем, читаем иногда! Как же, земляк, уважаем! – он как то чересчур крепко пожал руку Рублеву, – садитесь, мужики, выпьем. Хера ли нам не выпить за встречу, – и Кабан опять заржал.
Сейчас в постели вспоминая весь вчерашний разговор, Александр корчился и ежился, будто лежал на иголках. Это ж надо, до чего дошёл Ведов, чтобы у местного криминального авторитета деньги на выборы брать! До чего же противно! Фу, блин…
– Эх, парни, парни, – развалившись на стуле, говорил авторитет, – вы же знаете, я вас всегда поддерживаю, мы люди правильные, мы сами мочим всякую шантрапу, которая у детей и бабушек сумки дёргает, и хачей неправильных, и нарколыг долбим. Нет, вы чёткое дело мутите! Я вот как на это смотрю, – Петрович выдержал паузу, покачался ещё на стуле и сел прямо, – Ведов знает, что у меня на самом деле три образования! Три, парни, и одно философское, так что я жизнь знаю. Я сам, если хотите, в жертву себя принёс, потому что кто, если не я? Если бы не Кабан, то город бы опрокинули. Да, умазался я в говне, пока здесь всё в свои руки брал, ну и что, а как без этого? Я, парни, умный, я знаю – не испачкавшись, землю не выроешь. Вы тоже, парни, умные, вы всё это понимаете.
Кабан, как все философы и авторитеты, обычно много не говорил, а душу изливал только тем, кого считал себе равными. И Ведов это знал, знал с детства, так получилось, что когда то они с Петровичем жили в соседних подъездах. И мальчишке Ведову Петрович не раз рассказывал то, чего не рассказывал своим сверстникам.
– Вот ты, Саня, знаешь, что я тебя с детства люблю, если бы это было не так, то я бы тебя кончил давно – мне на тебя много чего капают, ну не прямо на тебя, а на вашу банду! Это ведь я знаю, кто ты! Я, как помнишь, сам догадался.
– Да уж, ты, Петрович – без базара – мужик умный, – польстил Ведов.
– А ты думал! – Кабан прищурился, приглядевшись к Тихонову, – а это твой бухгалтер? Помню, но чо ему тут сидеть? Пусть идёт, деньги считает. Эй, кто там есть, – только позвал Кабан и в комнате сразу материализовался амбал под два метра, – дружище, отведи вот этого господина наверх к Уксусу, тот его ждёт. Иди, дружок, там мой человек всё тебе выдаст, там договоритесь с ним обо всём.
Тихонов встал и, не сказав ни слова, вышел. Для Рублёва Семён вообще был человеком загадкой. Он за всю дорогу обронил только пару дежурных фраз, несколько раз хихикнул на шутки, которыми сыпал Ведов, и несколько раз тяжело вздохнул, как министр на приёме у президента. Вот так же тяжело сейчас вздыхал Рублёв, глядя в потолок, из которого доставал всё новые и новые реплики авторитета Петровича. Человека, тело которого заплыло жиром, но ум оставался ясным.
– Я вам, парни, вот что скажу. Вам не выиграть эти выборы, вы нашего голову никогда не сместите, даже если убьёте. Я бы его сам застрелил, да толку! Таких, как он, знаете, сколько в правительстве? Все! А всех не отстрелишь. Вот сижу, жду, когда они всё сами сдохнут. Ясно, что не дождусь. Вот вы – другое дело. Вы увидите, как новые правильные люди будут строить новое правильное государство. Да сами и будите строить. Но пока они сами не сдохнут, ничего не будет. Я знаю, что говорю, – он опять по-философски помолчал, взвешивая следующую порцию мудростей, – я не хочу сказать, что вы рано начали говно выгребать. Вы тоже нужны, в истории всегда перед сменой вех были потрясения. Вот вы сотрясаете воздух, не более, но это тоже дело. Тоже важно.
– Ты как для себя объясняешь свою нам помощь? – вполголоса спросил Ведов.
– А кто вам ещё поможет? Директор завода, что ли? Или мэр? Сами знаете – хер! А мне не жалко, я то знаю, что этого не избежать. И ваше появление в этом городе на стыке, если хотите, двух эпох, двух, если хотите, стран вполне закономерно, так сказать, предрешено. Не слишком умно я выражаюсь? – вопрос этот Кабан, конечно, задал ради смеха, сам и поржал. Долго и во всю глотку, – к тому же, надо же кому то работу опричников делать, кому то надо народ пугать, быдло по углам гонять.
Мне не жалко на это дело. Вы же меня не трогаете, ребят моих не трогаете. Порядочных людей тоже стороной обходите, зачем тогда мне противиться? Хоть все моё бабло забирайте! У меня завтра ещё будет.
Рублёв спросил Ведова, когда они возвращались, почему же они не трогают бандитов Кабана? Ведов сказал, что эти бандиты покультурнее многих не бандитов будут. Что весь их криминал лишь в том, что дань собирают с чиновников и с бизнеса, а что в этом плохого? Либо они, либо менты. Уж лучше пусть они собирают и нам отдают, чем менты. С точки зрения RASSOLNIK’ов эта мысль была вполне логична, но после этих слов Рублёву не захотелось больше разговаривать с Ведовым. Так и ехали молча, а Тихонов и вовсе на заднем сидении не дышал.
На прощание Кабан начал сыпать пророчествами.
– Вот ты, Саша, умный человек, ты всё равно уедешь обратно в столицу, получится у тебя здесь или нет. Вот ты, Саня, – обратился он уже к Ведову, – ты один хрен здесь останешься и здесь сдохнешь, как и я. Вы оба разные, но вы вместе и это хорошо! Мне бы такого напарника!
Он что то ещё говорил, однако больше всего Рублева поразила его странная просьба. Хотя сейчас, утром, он ясно понимал, что ничего в ней удивительного не было. Авторитет просто боялся за себя. Или за них? Или он хотел им так помочь?
– Но я что хочу сказать, давайте вот о чём договоримся, или даже совет вам дам. Вы на время выборов успокойтесь, не трогайте никого. Но перед этим погуляйте, напугайте всех, а главное, свинью этого, мэра и друзей его из администрации, которые все магазины в центре держат. Их напугайте, что нибудь такое громкое. Чтобы, ух! А потом тишина.
– Да, это правильно, – отреагировал Рублёв на предложение Кабана, ему очень понравилась идея прекратить насилие, – а что касается акции устрашения, то на неё просто уже не осталось времени: избирательная кампания начнётся утром в понедельник. То есть через несколько часов после нашего с вами разговора. Так что запугать можно будет после выборов, а сейчас мы угомонимся.
– Ну и правильно, в страшилки потом поиграете! – и Кабан снова заржал конём.
За окном опять ревущие сирены пролетели в сторону центра.
Чтобы там не возомнили себе Кабан или Ведов со своими шестерками, сам Рублёв для себя решил всё. В выборах он поучаствует, пусть даже на деньги авторитета. Он будет продвигать лозунги RASSOLNIK’ов. Да, будет. Но не ради того, чтобы спровоцировать побоища и гражданскую войну в городе. Нет, он пойдёт с другими словами, он сделает всё, чтобы совки ушли по доброй воле. А для этого надо встать над ними. И всех вымести поганой метлой. Так эффективнее, чем всю жизнь гонять гопников. Да и сколько молодых людей последует его примеру! Разве ради этого не стоит рискнуть!?
А вот то, что Кабан попросил Ведова пока ничего не делать, это он как будто мысли Рублёва прочитал. Рублев и сам хотел Ведова об этом попросить и даже целую теорию придумал на этот счёт, чтобы убедить. Но Кабан его опередил, и это прекрасно. Его он скорее послушает, ведь Кабан бабло даёт. Да и Ведов всё понимает, он же неспроста в политику пошёл. Хотел бы бойни – устраивал бы бойни, мочил бы по углам гопоту. Молодую и старую. А он пошёл в политику. И взял туда Александра.
«Как же Ведову удалось так меня зомбировать? – мучился совестью Рублев, – так обработать? Что я на всё согласен? Очень просто удалось! Хитро! Продумано! Ну и ладно, не особенно я этому и сопротивлялся, чего греха таить. Хоть и болезненно всё это переживал. Но теперь надо встать на ноги, идти вперёд, быть глашатаем, играть до последних сил и не петь под дудку Ведова! Не петь! Будет в ближайшее время на что посмотреть, о чём написать тоже будет, о чём пожалеть и чему порадоваться – тоже, наверняка, будет!».
Рублёв достал из под подушки телефон. Меньше всего он хотел увидеть там пропущенные от Кати звонки, эсэмэски с извинениями. Однако он их увидел!
И сам отправил эсэмэску. Только не Кате. Оле. «Встречаемся в кафе на Ломоносова, у школы, в пять, потом едем ко мне. Саша». В то, что Оля придёт, он не сомневался. И в то, что он останется следующей ночью с ней – тоже. А про Катю, или Аню, кем бы она ни была на самом деле, надо скорее забыть. Падать так падать.
Конец второй части.