Я перебрался в новую гостиницу, находившуюся на другом краю города, немного дальше от главной площади и прочих мест, к которым я уже привык, но зато и дешевле. Последнее, как я уже говорил, было самым важным пунктом. Несмотря на то, что, благодаря Дмитрию Александровичу, у меня было много денег, я отнюдь не хотел их тратить и стыдился этого, так что вторым моим временным местом жительства стала ещё более бедная комната. Готов поспорить, один её вид вселил бы в прежнего, скажем, Новацкого тоску и уныние, а также непреодолимое желание сбежать оттуда. Но мне, сироте и нелюбимому внуку, понадобилось совсем немного времени, чтобы привыкнуть.
Уже сидя за маленьким деревянным столом при тусклом свете некого подобия лампы, я принялся писать письмо дедушке. О сне я решил умолчать. Обо всём остальном я рассказал, насколько помнил, ничего не утаив и не преувеличив, какими бы постыдными для меня ни были эти подробности. Я закончил свой рассказ упоминанием о смене гостиницы и о планах на ближайшее будущее, а именно: я собирался наконец узнать, кто живёт в том доме. Я был почти уверен, что меня снова что-то отвлечёт, но всё же надеялся на лучшее.
… Ну-у, надо сказать, задумка эта почти удалась. Для начала я вышел из гостиницы и решил по пути осмотреть окружавшую меня теперь местность, здорово отличавшуюся от привычной. Слева текла широкая полноводная река, справа был небольшой приветливый подлесок; его вид привёл меня в настоящий восторг. Вообще, этот отдалённый маленький город поистине удивителен. Столько красоты, столько уединения, столько всего родного мне — и это один маленький город…
Я одёрнул себя и поспешил к тому дому. Расстояние было достаточно большое, чтобы торопиться — шутка ли, от одного конца города в другой. Но я был даже рад такой отдалённости: во-первых, наконец изучу город безмолвия, а во-вторых, я теперь жил далеко от места, где меня задержали. Не хватало ещё дурной славы во всём городе и на глаза свидетелям попадаться. Словом, плюсы есть, но отвлекаться более было нельзя, и я пошёл как можно быстрее.
Я уже проходил мимо типичных для города безмолвия улиц, то есть, находился где-то в центре, как вдруг… натолкнулся на Антона. Сказать, что это было неожиданно — ничего не сказать. Я прямо-таки обомлел, уставился на него непонимающим взглядом, долго приходил в себя и лишь потом смог в полной мере осознать, что натолкнулся именно на него, что он тут, рядом со мной. Когда я это понял, я, конечно, обрадовался, но по традиции промолчал.
Он увидел, что я окончательно пришёл в себя, выждал паузу, собираясь с мыслями, и наконец начал:
— Помнишь, после первой или второй нашей встречи здесь я сделал вид, что не знаю тебя? Я стыдился. Такие откровения, такая честность мне не присуща, я стыжусь этого, стыжусь самого себя, ничтожнейшего человека, могущего только говорить красивые речи да придумывать себе проблемы из ничего! Я даже сейчас откровенничаю и стыжусь этого. Но я не могу по-другому, я слишком искренен для этого! «Я не умею молчать, когда сердце во мне говорит»*. А в последнее время оно не просто говорит — оно кричит, надрываясь, — он поморщился. — Ненавижу откровенничать. Ненавижу себя.
Я снова оказался повергнутым в шок. Разумеется, от этого человека можно ожидать чего угодно, но стыдиться меня… меня, уже привыкшего жить с мыслью о брате, никогда его не осуждавшего, того, кто всегда радовался встрече? Да разве можно меня стыдиться? Разве есть что-то такое, что сделало бы это возможным?.. А может, он стыдится как раз таки искренности, а не меня лично? Ну нет, он прямо дал понять, в ком тут дело.
Очевидно, слушал я Антона с весьма рассеянным вниманием и полностью сосредоточиться на его словах не мог. Моя паническая какая-то боязнь потерять его расположение, стать ему ненавистным возымела контроль над моим разумом, и всё это переросло чуть ли не в паранойю. «Он. Стыдится. Меня», — билось в голове назойливым стуком, сознание помутилось, взгляд застилала ярость, такая ярость, какую я испытывал разве что тогда, когда видел, как бьют моего идола (что случалось редко, но всё же случалось). Я понял, что в таком состоянии смогу лишь усугубить положение, не более, и что я абсолютно бесполезен сейчас. Я пробормотал нечто невразумительное и ушёл, оставив недоумённого брата в одиночестве.
***
Странные вещи происходили со мной в то время. Мне было невероятно горестно, а на душе словно лежал огромный камень, от которого никак нельзя было избавиться, но в то же время я вспоминал Антона и становилось намного легче. Меня буквально разрывало на части, я не мог определиться, меня тянуло от одной крайности к другой, и вдруг я, совершенно того не замечая, ударился в воспоминания об одном крайне мрачном и неизведанном периоде моей жизни, — о нескольких годах после окончания школы — и неожиданно захотел напиться. Чтобы хоть как-то расслабиться и временно избавиться от всей этой бесконечной тяжести на душе и какой-то даже боли.
Я остановился и взглянул на бескрайнее молочное небо; погода была поистине загадочной — солнце спрятали пока не совсем видные тучи, но тем не менее не чувствовалось холода. Лишь одуряющая свежесть и несильные порывы ветра, постепенно дувшие всё чаще и чаще. Чудесные виды города безмолвия вновь помогли мне оправиться от шока, как бы смыть с себя дурное настроение и немного отвлечься. Молчаливые ряды домов смотрели на меня будто осуждающе.
Мне, честно говоря, стало абсолютно всё равно. После того, как я понял — Антон стыдится меня и моего стремления выслушать, мне становилось уже совсем безразлично, что происходит вокруг и что я снова схожу с ума, полагая, что здания, по определению не могущие мыслить, что-то там обо мне думают. Я всматривался в белое полотно над собой и пытался забыть всё, что услышал от брата, не торопясь вернуться и взять деньги на выпивку. Я не мог сдвинуться с места: вид был слишком прекрасен.
А нужно ли мне вообще жить?.. Я не знал ответа на этот вопрос — не был в состоянии понять, нужен ли хоть кому-то в этом мире, об Антоне уже боясь заикаться. Может, пойти и утопиться в реке, текущей рядом с гостиницей? Мой идол найдёт себе нового слушателя, у Марка наверняка много приятелей, и получше, чем я, а больше мне ни с кем более-менее тесно общаться и не приходилось. Никто ничего не потеряет, если я уйду из жизни. А жить исключительно для себя — это жизнь весьма и весьма жалкая.
Антон стыдится меня. Человек, который на протяжении стольких лет неосознанно останавливал меня от самоубийства, воспримет мой уход как избавление. Какого чёрта я вообще дышу воздухом, которым дышат нормальные люди, люди без многочисленных комплексов и проблем, люди, в которых действительно нуждаются? Зачем я нужен? И вправду, не проще ли пойти и утопиться? Отличное ведь место для смерти — почти родной полюбившийся город, в пределах которого уже вряд ли сможешь жить.
Но я вовремя одёрнул себя. Если я того захочу, то у меня будет вся жизнь впереди, я ещё успею стать кому-то нужным, смогу принести настоящую пользу, смогу стать нормальным человеком. Вопрос лишь в том, хочу ли я этого.
Как бы там ни было, мысли о самоубийстве я всё же решил отложить на потом. Я же так отчаянно желал начать жить, я даже начал жить, так что же изменилось? Нет, я не настолько слаб, чтобы вся моя любовь к жизни исчезла из-за каких-то слов, которые не остановили бы ни одного человека, которого я ставлю в пример. Неужели у меня никакой силы воли, неужели я сдамся просто так, неужели я не смогу жить без того, чтобы быть нужным Антону?
Что бы ни случилось, как бы я ни решил, сначала — дело, а после — жизнь. Потом можно делать всё что угодно, потом вновь наступит этап мрачной вседозволенности, в течение которого, возможно, мне удастся что-то поменять, но пока — дело, дело необычайное по своей важности, дело, во время выполнения которого мне не следует отвлекаться на собственные проблемы. Дело и только дело. И точка.
С остальным я обязательно разберусь потом. А пока что нужно вернуться наконец в гостиницу — скоро стемнеет, а в этой местности я и так ориентируюсь достаточно плохо. Напиваться я всё-таки передумал, вспомнив, в какое животное превратился прежде во всём безупречный Новацкий; не хотелось следовать его примеру, быть хоть в чём-то на него похожим.
***
Кажется, я всё рассказываю и рассказываю ни о чём, в каком-то порыве постоянно опуская самое важное. Всё чувства да эмоции, эмоции да чувства, а здравого смысла в моих действиях и нет. Я пошёл к дому, встретил человека, расстроился, остановился, изменил свои планы, задумался, снова их изменил, пошёл обратно, в гостиницу — вот и весь мой путь в тот день, абсолютно бесцельный и бессмысленный. Я только и могу, что жаловаться постоянно, грустить, разочаровываться, давать самому себе обещания и не выполнять их; на большее я попросту не способен. Но всё-таки у меня ещё оставалось дело, которое жизненно необходимо закончить, оставалась хоть какая-то цель, оставались примерные ориентиры. Значит, я всё ещё был нужен здесь, в этом мире и в этой жизни; значит, во мне нуждались.
Проснулся я довольно поздно, часов в одиннадцать, в необычайном волнении, странном даже для меня. Я вскочил с неприятно жёсткой, скрипящей ужасно кровати и подошёл к окну, взглянув на мрачное небо, непривычно серое с утра. Казалось, вот-вот наступит ночь, и это, честно говоря, угнетало — на меня тут же навалился весь груз прошедших событий, вся моя усталость от бесконечных разочарований и много другого. Но я поставил самого себя перед выбором: либо идти в тот дом сейчас, либо не сделать этого никогда и пребывать в мучительном неведении и дальше. Откладывать было уже невозможно.
Я умылся, оделся, привёл свои растрёпанные волосы в относительный порядок и вышел к реке. Царила необыкновенно приятная свежесть, такая, какая бывает только после сильного дождя; в такие моменты весь мир кажется чуть светлее и лучше, а люди в нём — приветливее. Сквозь тяжёлые тёмные тучи начинают пробиваться первые лучи солнца — робкие, тонкие, но такие яркие… а потом снова наступает день, и всё надеешься на что-то, на что угодно, но главное — надеешься. В этом вся прелесть подобного дня.
Я приказал себе не смотреть по сторонам и не оглядываться, а идти вперёд и только вперёд, пока не дойду до пункта назначения. Правда, я всё равно нет-нет, да и кидал любопытный взгляд то на могучий раскидистый дуб неподалёку, то на прояснившееся небо, то на небольшое здание, похожее на жилой дом — всё мне было в этом городе интересно: каждая тропинка, каждый камень; во всём находил я что-то близкое и даже родственное. Странно ли это? Пожалуй. Лично я никогда не думал, что буду жить в действительно полюбившемся мне месте, а не там, где я вынужден буду находиться.
Внезапная встреча с Андреем Филипповым мгновенно испортила моё радостно-мечтательное настроение. Я весь собрался, напрягся, вмиг надел маску и уже чувствовал себя гораздо уверенней, но страх всё же зарождался внутри меня, который я, правда, ещё мог контролировать. Вдох. Выдох. Вдох-выдох. Успокоиться, перестать бояться — всё нормально, это всего лишь бывший одноклассник, каких я в городе безмолвия видел предостаточно. Это закончится совсем скоро — нужно просто пройти мимо, как ни в чём ни бывало, даже не посмотрев на него, чтобы не растеряться и не сдать позиции. Пройти мимо, сделать несколько шагов. И всё.
Сжав кулаки, я пошёл вперёд, упёршись взглядом в какую-то мрачную пятиэтажку с граффити, нарисованным вдоль всей стены. Не смотреть налево, только не смотреть налево…
И тут я, конечно же, сделал то, за что тут же возненавидел себя. Я оглянулся. Не знаю, что управляло мною в то мгновение, но ведь разумом я прекрасно понимал — нельзя смотреть, категорически нельзя, иначе последствия могут быть самыми непредсказуемыми! Будьте же вы прокляты, ребячество и гадкое любопытство!.. Всё бы ничего, но увидел я… мягко говоря, не того, кого ожидал увидеть.
Я-то думал, что встречу того же грозного лидера, самоуверенного и наглого, полного гордости, развязности и собственного достоинства, а кого встретил на самом деле?.. Затравленного, запуганного, полубезумного… труса? Андрей — трус? Андрей — запуганный? Признаться, вначале я даже подумал, что перепутал этих людей, что передо мной стоял, задумавшись, какой-то незнакомец, не имеющий с Филипповым ничего общего, однако предположение это оказалось ошибочным. Что же стало с этим человеком? Что стало также с Артуром, с Антоном? Какие события, какие перемены укрылись от моего внимания в их сердцах и в этом городе? Что вообще происходит?
Увидев и узнав меня, он неожиданно расхохотался, но в хохоте его звучали нотки истинного отчаяния, какой-то даже надрыв.
— Когда-нибудь придёт и моя очередь, — казалось, одноклассник специально переменил выражение своего лица на задумчивое. — А потом и твоя. О, ты тоже станешь жертвой, хотя вечно прятался за его спиной!..
Я не готов был к такому. Страх постепенно разрастался где-то в груди, сердце колотилось просто ужасно, будто вот-вот разорвётся на части, лоб покрылся испариной, а сам я еле мог стоять на ногах. В какой-то миг я понял — далее смотреть в глаза этому человеку, слушать его сумасшедшие речи попросту невозможно. Следует убежать отсюда поскорее.
И я побежал.
… Он что-то кричал мне вслед, я помню. Что-то о моей полной беззащитности перед осуждающим, о том, что мы (не знаю, о ком именно шла речь) — осуждённые. У меня подкашивались ноги и сбилось дыхание, но я всё равно продолжал бежать, пока окончательно не выбился сил; тогда я упал прямо на холодную землю, усыпанную сухими жёлтыми листьями, и зарылся в эти листья, тщетно пытаясь успокоиться и привести в порядок многочисленные бешеные мысли.
Я видел это: он был красив и ухожен, но во взгляде, в походке его угадывались трусость и абсолютное бессилие. Это нереально, немыслимо. Я отказывался в это верить.
Казалось, моё громкое прерывистое дыхание слышал весь город безмолвия, настолько я его сбил и волновался в ту минуту. Выждав немного и чуть восстановив силы, я поднялся и, растерянно осмотрев длинную улицу, на которой очутился, пошёл куда глаза глядят в надежде сориентироваться как-нибудь потом.
Разумеется, всё оказалось не так просто, как я предположил в силу своей наивности. Петляя по многочисленным узким улицам, полностью отдавшись своим мыслям и лишь периодически «просыпаясь», чтобы в очередной раз осмотреть местность, я заблудился. Но вот в чём парадокс: я знал, я чувствовал, что нахожусь не на окраине города, а где-то ближе к центру — об этом мне говорил сам вид улиц, такой типичный для города безмолвия, и немалое количество пятиэтажных домов, которые составляли в этом городе исключительное большинство.
Итак, я совершенно потерялся во всех этих дорогах, перекрёстках, улицах и принял этот факт как нечто должное, уже свершившееся и неизменное. Я даже не подумал о том, что с такими обстоятельствами могу и не попасть в тот дом. Что-то заставило меня поднять голову посмотреть на небо: я увидел, как оно вновь затягивается тучами и, теперь глядя только вперёд, поспешил.
Было холодно и как-то по-особенному тихо, так, как никогда ещё ни было в городе безмолвия. Не могу назвать эту тишину абсолютной — довольно сильный ветер колыхал листья деревьев, оставляя шум, — но всё же было в ней что-то такое, что сразу привело мои мысли в порядок и даже подняло настроение. Наверное, заметно, сколь я чувствителен, так что такая ситуация совершенно неудивительна для меня; во всей природе в тот день было нечто словно успокаивающее. Я помнил свою цель и шёл к ней, стараясь хоть сколько-нибудь разобраться в дороге.
Что я скажу, когда (если) доберусь до места? Нормально ли вообще идти в дом к незнакомым людям неизвестно с какими целями? Можно ли как-то этого избежать? Что мне со всем этим делать, боюсь ли я того, что ожидает меня в этом доме?
Вопросов было много, как сами видите, а ответов слишком мало для того, чтобы не растеряться. Я не понимал, зачем всё это делаю, но, тем не менее, продолжал идти, пытаясь отыскать нужную дорогу, и уже не обращал внимания на все эти вопросы, словно они никогда не могли сбить меня с пути.
Помощь пришла неожиданно, с той стороны, откуда я совсем её не ждал.
… С Алисой Чеховой, одной из своих бывших одноклассниц, нейтральной, я буквально столкнулся лицом к лицу. Мы оба были ужасно рассеяны и задумчивы, так что ничего удивительного в нашем внезапном столкновении нет. Тем не менее, мы всё равно удивились. И — вздохнули с огромнейшим облегчением, правда, по совсем разным поводам.
Лично я уже заранее знал, что если с кем-то встречусь, то это, несомненно, будет кто-то из класса, один из этих кошмарных призраков прошлого. Впрочем, конкретно Алиса всегда, насколько я могу судить, относилась ко мне с некоторым сочувствием. Естественно, помочь затравленному изгою и перейти на нашу сторону она, как и все девушки у нас, не спешила. Но она, надо отдать ей должное, никогда не смеялась при очередной драке, в которой они одерживали верх, и явно не поддерживала наших противников.
Внешне Чехова довольно миловидная, но назвать её красивой я, пожалуй, не смогу. Лицо её отличалось какой-то даже мягкостью, покладистостью, но вместе с тем в нём проглядывала честность; в общем, было видно — этот человек уступчив, хотя имеет свои определённые принципы. Помню, она была не слишком общительной, но имела пару подруг; часто улыбалась, но не из весёлости характера, а скорее из вежливости и иногда невероятной смущённости — улыбка у неё была соответствующей.
Я расписываю всё это, во-первых, потому что хочу как можно подробней описать тот день, сыгравший роковую роль в моей истории, а во-вторых, из-за того, что мне всегда нравилась эта необычная, но добрая и прекрасная душой девушка. Да, я тысячу с лишним раз говорил и буду говорить, что класс этот мне ненавистен, но симпатия к Алисе немного осветила мрак вокруг меня.
Итак, теперь, спустя несколько лет, мы снова встретились. Не знаю, о чём она подумала, увидев меня, но на лице её чётко отобразилось, как я уже упоминал, облегчение. Вероятно, она сначала испугалась, но потом, поняв, кто перед ней, расслабилась; а может, она действительно была рада меня видеть?..
От этой мысли я невольно улыбнулся. Прежняя симпатия осталась, но в связи с чередой шокирующих событий в городе безмолвия (и не только) совершенно вышла из головы, забылась, как с течением времени забываются воспоминания из детства. Эх, многое, многое стирается из памяти, многое из того, что ещё могло бы изменить жизнь к лучшему!..
— Федя, это ты! — она заметно повеселела.
И тут же замолкла, словно постыдившись своего веселья. Она была жутко стыдлива — я уже упоминал?
— Послушай…
Мне было чрезвычайно сложно говорить, не надевая так называемую маску, но я старался изо всех сил, борясь с собственными же чувствами — знал, что Алиса не потерпит притворства и я мгновенно потеряю её расположение. Только этого сейчас не хватало.
— Как пройти на… площадь? — я уже ненавидел себя. — Я.. з-заблудился.
Она смотрела на меня, не отводя, быть может, чересчур любопытного взгляда, и создавалось впечатление, будто она не знала о невежливости столь пристального рассматривания (а возможно, и вправду не знала). Я ужасно смутился; в этом мы едва не одинаковы: уверен, будь Чехова на моём месте, она бы смутилась, и точь-в-точь как я.
— Конечно, — она говорила совершенно простодушным тоном. — Пойдём, я провожу.
… За всё время мы не сказали друг другу ни слова более. Мне было интересно, как она оказалась в этом городе; ей, думаю, то же самое. Вообще, нам, как одноклассникам (учитывая последние события), было о чём поговорить, но мы, оба мечтательные и оба стеснительные, всё молчали. Наконец, я увидел знакомые очертания сквозь подкравшуюся к нам тьму и, пробормотав Алисе нечто невразумительное, быстро пошёл по уже знакомой дороге, оставив одноклассницу в одиночестве. Признаюсь честно, мне было жаль с ней расставаться, но это следовало сделать ради достижения моей первоначальной цели. А в цели своей, несмотря на некоторые сомнения, я не разочаровался и по-прежнему хотел воплотить её в жизнь. А для этого требовалась спешка.
Я шёл. Небо стремительно темнело. Ветер усиливался. Меня уже буквально сдувало этим ветром, я хотел поскорее добраться до дома с окнами разных форм и избавиться от страшной тревоги, только увеличивавшейся с каждым шагом.
Чтобы отвлечься от угнетающих мыслей, я думал о том, что будет, когда закончится вся эта история с моим жизненно важным делом. Разумеется, абсолютно всё зависит от его итогов. Если я смогу после этого существовать, то я, пожалуй, пойду работать, несмотря на обещанное мне наследство (бездельничая, я попросту сойду с ума). Ну, или буду целыми днями гулять по городу безмолвия, изучу каждую улицу, каждый уголок и каждое здание. Но будет ли тогда смысл в моей жизни?..
И я подумал о том, что могу создать семью, по крайней мере, теоретически. Могу влюбиться, влюбиться безумно и до беспамятства, так, что пойму сразу – без неё я попросту не стану жить. Влюбиться до невыносимой боли и в то же время до величайшего счастья. Влюбиться так, как влюблялись только книжные герои.
Могу ведь!..
Поток моих мечтательных мыслей прервал вид знакомого здания. Я вздрогнул, лицо моё наверняка перекосилось от нахлынувшего на меня страшного волнения. Собраться, надеть маску, сделать несколько глубоких вдохов и выдохов. Успокоиться. Всё нормально, это всего лишь дом. Решается судьба? Да брось, если ты захочешь, то никакой дом не помешает тебе жить при любом исходе. Успокойся. Сделай шаг вперёд. Так, правильно, а теперь — иди, иди навстречу будущему и не давай слабости побороть твою волю.
Примерно так я успокаивал себя, находясь возле пункта своего назначения. Дули холодные порывы ветра, растрепавшие мою и без того не самую аккуратную причёску, и я почувствовал в себе силу (что было довольно неожиданно); быстро подошёл к воротам, полный странной для себя уверенности.
Итак, звонок. Я нажимаю на кнопку и делаю глубокий вдох, стараясь прогнать вновь возвращавшуюся тревогу. Скоро всё закончится.
___________________
*Цитата из повести Достоевского "Белые ночи"