Из сборника «Страна, которую мы забыли»
Глава 1. Обрывки
1.11. Оброк, барщина и другое
Ярем он барщины cтаринной
Оброком легким заменил…
А.С.Пушкин
Феодальные повинности из школьных учебников по истории благополучно перекочевали в нашу жизнь. Пусть и в несколько модернизированном виде.
В пионерском возрасте оброк взимался эпизодически. Его размер был, можно сказать, символическим. Время от времени каждый ученик в школе должен был вступить или в добровольное общество озеленения, или в какую-то организацию под благородным флагом красного креста и такого же полумесяца. Бумажная книжечка и марка годового взноса обходились в 30 копеек или около того. Причем, каждый раз надо было вступать по новой, так как никакой другой деятельности, кроме такого разового сбора, членство не подразумевало. То есть, заплатив минимальную сумму оброка, можно было забыть о существовании этих организаций до следующей кампании. Никакой закономерности в их проведении не наблюдалось. Забавно было бы подсчитать, сколько бравых озеленителей я воплощал в своем единственном лице. Но упущенного не вернуть, так как книжечки, естественно, никто не сохранял.
Тогда никто не задумывался, что пионерский галстук – это тоже разновидность контрибуции. Мода на фанатскую символику еще не дошла до нашей страны. Коммерция ограничивалась пионерским галстуком за рубль двадцать и комсомольским значком за пятнадцать копеек. Само собой разумеется, любые суммы приходилось просить у родителей. Поскольку эксплуатация детского труда была запрещена, самостоятельного дохода никто из нас не мог иметь по определению. Таким образом, за школьников оброк все равно платили взрослые. Однако, в сравнении с былой подпиской на облигации госзайма, когда гражданский долг обходился родителям в месячный оклад, такие незначительные суммы, казалось бы, можно было не принимать во внимание. Тем не менее, когда в пятом классе ребята вскладчину покупали самый дешевый футбольный мяч (он стоил около 5 рублей), далеко не все имели возможность внести свою лепту. Да и фруктовое мороженое по 7 копеек за бумажный стаканчик было обязано своей популярностью отнюдь не только своим якобы непревзойденным вкусовым качествам.
Подписка на газету «Пионерская правда» приветствовалась, но не навязывалась.
В комсомольском возрасте ставки постепенно росли. Поначалу сумма членских взносов составляла символические 2 копейки в месяц. На этом фоне гораздо серьезнее выглядела настоятельная необходимость выписать какое-нибудь комсомольское печатное издание. Здесь безусловным предпочтением пользовался ежемесячный журнал «Комсомольская жизнь». При цене один рубль двадцать копеек за полугодие (6 номеров) он явно выигрывал по сравнению с ежедневной газетой «Комсомольская правда» за шесть рублей в год. Предпочтение понятное, но неутешительное. Ведь мой отец был главным редактором «Комсомольской жизни». Я знал всех сотрудников редакции и то, как они отчаянно старались сделать журнал интересным, живым, избавить официозный комсомол от казенщины и показухи. Однако к этому времени подобное ярко выраженное донкихотство могло вызвать только сочувствие, но никак не воодушевление.
Нельзя сказать, чтобы комсомольцы не хотели читать прессу. Но почти все издания, на которые они были бы готовы подписаться действительно добровольно, были недоступны. Это были так называемые лимитированные газеты и журналы. На них у государства не хватало бумаги, несмотря на то, что все они приносили издательству «Молодая гвардия» немалую прибыль. Недостающую бумагу можно было увидеть в большом количестве в газетных киосках после очередного пленума ЦК КПСС. В такие дни даже дефицитный в обычное время «Советский спорт» в неограниченном количестве лежал невостребованный на всех прилавках. При весьма обширном объеме партийных документов на спортивные новости места в газете уже не оставалось.
В институте для тех, кто не получал стипендию, ставка по-прежнему составляла две копейки. Но кроме комсомольских, возникали еще и профсоюзные взносы. Долгое время, дабы соблюсти видимость добровольности, профсоюзные взносы собирались по той же методе, что комсомольско-партийные: профорг, вооруженный ведомостью и печаткой со словом «уплочено», вылавливал всех по очереди, как древний сборщик податей. Однако со временем, по многочисленным просьбам трудящихся, эта процедура была весьма разумно упрощена: взимание профвзносов было повсеместно возложено на бухгалтерии, где они автоматически вычитались из дохода на стадии расчета зарплаты. Чтобы это так и происходило, каждый из нас написал соответствующее заявление. Поэтому фраза «по многочисленным просьбам трудящихся» ничего общего с ерничеством не имеет. В результате из окошечка кассы советский труженик получал уже некую сумму нетто. Действительно, к чему лишние сложности, если поголовно все граждане являются членами профессионального союза?! Это был практически пожизненный оброк. Не до гробовой доски, но до пенсии. Поэтому с оговоркой «практически».
По-настоящему пожизненными, без оговорок, предполагались партийные взносы. Комсомольские - в соответствии с уставом ВЛКСМ – следовало платить до 28 лет, то есть до истечения комсомольского возраста. Но некоторые наглецы, вроде одного моего бывшего одноклассника, при устройстве по окончании института на работу или при переходе из одной первичной комсомольской организации в другую, отрицали свою причастность к орденоносному ВЛКСМ. Объяснить, как советский человек умудрился поступить в вуз и окончить его, не будучи комсомольцем, было не просто. Но доказать обратное, то есть разоблачить подпольного комсомольца, было тоже нелегко. Недаром в нашей компании в то время в ходу было ироническое присловье: «Советская власть сильна системой учета».
Другое дело начальственные комсомольцы. Они, даже перешагнув критический возраст, имели право оставаться членами организации в течение всего срока своей выборной руководящей работы. И даже быть одновременно членами ВЛКСМ и членами КПСС. Вероятно, именно это вдохновило автора популярной песни на фразу, ставшую благодаря рано облысевшему Кобзону поистине крылатой: «Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым!».
Величина оброка с возрастом становилась все ощутимее. Так что самым страшным грехом, за который можно было поплатиться партбилетом, было не заплатить партийные взносы в полном объеме, то есть со всех доходов. Отсюда вопрос к армянскому радио: «Должен ли настоящий коммунист платить взносы с суммы взяток?» В первой версии этого анекдота, то есть при его рождении, еще предполагался (и выглядел вполне уместным) ответ: «Настоящий коммунист взяток не берет». Со временем такой ответ стал звучать смешнее, чем вопрос.
Не до смеха всем стало, когда в 1989 году заместитель Артема Тарасова, одного из первых кооператоров, эпатажно заплатил партийные взносы с трех миллионов рублей. Но пока шли дискуссии на тему, может ли настоящий коммунист честным трудом заработать миллион, партия, к нескрываемому восторгу почти двадцати миллионов своих членов, приказала долго жить.
Конечно, мне удалось вспомнить далеко не все формы оброка. В скрытом или явном виде они были весьма разнообразны. Чего стоит навязывание билетов самых разнообразных государственных лотерей, доходы от которых предназначались на благие цели? Или «добровольные» отчисления в загадочный Фонд мира? А забылось многое, как это ни печально, именно потому, что любой оброк безропотно воспринимался в качестве вполне естественного явления. Впрочем, на то он и оброк!
Барщина, будучи, с точки зрения теории, экономически менее прогрессивной формой, большинством граждан воспринималась веселее. Может, потому, что не надо было добровольно-принудительно отдавать свои кровно заработанные. Жертвоприношение в форме личного времени воспринималось гораздо спокойнее. Ведь конвертировать свободное время в деньги советская власть все равно не позволяла. Кроме этого, барщина хороша тем, что всегда можно найти лазейку, чтобы использовать жертвенное время себе на пользу. Наверное, по этой же причине она неэффективна экономически.
Самые веселые воспоминания сохранились у меня от сбора металлолома. В пятом-шестом классе, то есть в 10-11 лет, ученики, как муравьи, расползались по окрестным дворам, обшаривали все закоулки и гордые возвращались с добычей к школе. Как-то раз, когда мы облепили здоровенный кусок рельса, обнаружилось что до грузоподъемности муравьев нам все-таки далековато. Наудачу какие-то ремонтники неподалеку колдовали с газовой сваркой и, понаблюдав за нашими потугами, разрезали рельс на две части. После этого мы сдюжили.
Еще веселее поначалу проходил сбор макулатуры. Разбившись на пары, мы обходили не запиравшиеся в те годы подъезды. В большинстве квартир на наши звонки отзывались и выносили старые газеты и журналы. Но этот романтический этап довольно быстро закончился. В старших классах каждый ученик должен был просто накапливать бумагу у себя дома и в означенный день принести свою пачку макулатуры в школу. Пачки даже взвешивались, результаты учеников каждого класса суммировались, в стенгазете объявлялись победители и отстающие.
Смертельный удар по коллективизму в сфере сбора макулатуры нанесла новация под названием «Стимул». Сначала в пунктах сбора макулатуры за определенное количество использованной бумаги выдавали талон на «дефицитную» книгу. Специально для этой цели издавались «Три мушкетера», «Анжелика», «Женщина в белом» и т.д. и т.п. Впрочем, подробный перечень сам по себе мог бы представлять немалый интерес с точки зрения характеристики предпочтений «самой читающей страны в мире».
Между прочим, никакие книги в качестве макулатуры не принимались. О причинах не трудно догадаться. Также как не трудно представить список авторов, произведения которых рисковали быть обменены на талоны. Ну и конечно, опустели бы и без того небогатые полки в библиотеках.
Со временем талоны обособились от макулатуры, стали продаваться сами по себе, получили самостоятельное хождение и даже приобрели статус параллельной валюты. Их дарили на день рождения, использовали в качестве взятки. В магазинах под вывеской «Стимул», предъявив талоны, можно было купить определенное количество туалетной бумаги, импортных лезвий для безопасной бритвы и другие нужные мелочи (см. «1984» Оруэлла).
В общем, можно считать, что сбор макулатуры перестал быть принудительным. Но став добровольным, он одновременно стал совершенно бессмысленным, поскольку инфляция, будучи явлением универсальным, не обошла стороной и талоны. Их стали печатать значительно больше, чем книг и товаров, доступ к которым они были призваны обеспечить. «Отоварить» талоны становилось все труднее. Так они и умерли, ненадолго опередив рубль в его деревянной ипостаси. Пачку «деревянных рублей» я сохранил для будущих коллекционеров, а также, чтобы использовать для наглядного объяснения экологического прозвища этой купюры.
Наиболее одиозной была барщина на овощной базе. Она прославлялась не только в одах, но и в произведениях других жанров. Кроме этого, благодаря своей сельскохозяйственной составляющей, она была, пожалуй, наиболее близка к своей классической российской форме. Главным источником юмора была очевидная бесполезность такого труда, когда кандидаты наук из одного НИИ перебирают загнивший лук или капусту, складывая оставшийся кондиционный продукт в новую кучу и тем самым подготавливая фронт работ для докторов наук из следующего НИИ. Самые продвинутые сатирики намекали, что подобное использование наиболее квалифицированной рабочей силы, мягко говоря, не рачительно. Однако аргументы такого рода могли найти отклик только среди этих самых кандидатов и докторов наук. В общем, глубоко неправы были сатирики, когда на полном серьезе призывали трудящихся уважать труд заведомых бездельников. Другое дело по-настоящему полезный труд. Вот почему самым распространенным объявлением на всех дверях было: «Вытирайте ноги! Уважайте труд уборщицы!»
Попав на овощную базу, многие с удивлением обнаруживали, что там хранятся не только вполне приличная морковь, картофель, свекла, капуста, но также апельсины и экзотические бананы. Удивление объяснялось тем, что в магазинах ничего этого не было. Вопрос «почему?» повисал в воздухе без ответа. Зато из уст в уста передавались рассказы о том, как однажды приятеля одного знакомого чьего-то коллеги «поставили на бананы», и он не только полакомился сам, но и прихватил кое-что с собой. Однако воочию такого счастливчика никто никогда не видел. Также как и арбузов в марте месяце. По легенде их однажды доставил из Вьетнама военный ИЛ-76, перевозивший в братскую страну оружие и затаренный на обратном пути арбузами.
Мой бывший одноклассник и нынешний сосед Лешка Талалай не так давно проезжал мимо овощной базы в Хлебниково, где ему доводилось солить капусту в период активной научной деятельности. По его словам, база существует до сих пор, и прекрасно обходится без научных сотрудников. По крайней мере, судя по толпе жаждущих подработать выходцев из Средней Азии, которые осаждали вход. Как ни странно, уничижительный термин «овощегноилище», который был широко распространен в пику официальному овощехранилищу, теперь уже не в ходу.
Далее привожу дословно рассказ своего приятеля:
«В памяти осталась яркая картина, как сотрудник нашего отдела, набрав полный рюкзак яблок, которые мы разгружали, нагло выносил их через проходную овощебазы. Бдительный страж его остановил, но затем произошло нечто странное. Злоумышленник был втянут в кабину охранника, и все происходящее стало возможно наблюдать только через окно. Крепко сцепившись, оба мужика упали на пол и скрылись из вида. Секунд через 5-10 оба поднялись, уже разъединившись, и мой коллега вышел на волю с похудевшим рюкзаком. Когда я спросил, что произошло, он пояснил, что вахтер открыл люк в полу кабинки и начал споро ссыпать туда яблоки из рюкзака, а владелец рюкзака несколько препятствовал этому, следя за тем, чтобы оставить себе не меньше половины добычи. В общем, они совместными усилиями претворяли в жизнь лозунг "Берегите социалистическую собственность!" Действительно, эти яблоки уж точно не сгниют.
Другой мой друг, Леша Бондаренко, на пять лет младше меня и моих одноклассников. Поэтому в нашей компании его переименовали в Лешу Маленького. Разница в возрасте вроде бы не столь значительна, но в оценке овощной эпопеи он гораздо более категоричен: «Реально работать на овощебазе никогда практически не доводилось - пьянка начиналась сразу, незамедлительно».
По мере дряхления системы и ее руководителей барщина начала терять свое экономическое содержание. Студенты с удовольствием ездили на картошку, где можно было пьянствовать и развратничать вместо того, чтобы просиживать штаны на скучных лекциях. Отбывавшие рабочий день от звонка до звонка в различных конторах работницы, изнывавшие от безделья, отягощенные семейными неурядицами и получавшие по сути дела не заработную плату, а пособие по безработице, были всегда рады «за отгул» отправиться на овощную базу, получив, таким образом, возможность в будущем уделить время домашним заботам.
В обмен на отгул, то есть на свободное время, оплаченное государством, нетрудно было найти желающих записаться в добровольную народную дружину (в этом случае она становилась действительно добровольной) или встретить партийно-правительственную делегацию из братской страны. Маршрут дорогих гостей из аэропорта Внуково в Кремль пролегал по Ленинскому проспекту. Поэтому все фонарные столбы были здесь пронумерованы. Райком партии выдавал разнарядку, сколько каждая парторганизация должна делегировать восторженных трудящихся. В качестве места для ликования указывался столб под соответствующим номером. Таким образом, нумерация обеспечивала и равномерное распределение встречающих масс.
Даже при возможности получить отгул не все формы барщины были одинаково привлекательны. Или безобидны. От деятельности так называемых агитаторов поначалу требовался конкретный результат. Во-первых, надо было сверить списки избирателей, и не дай бог в день выборов обнаруживалось несоответствие. Затем следовало обеспечить стопроцентную явку на выборы. Это было совсем не просто, так как заблаговременный отказ явиться на избирательный участок некоторое время служил довольно действенным рычагом воздействия рядового избирателя на местных чиновников. Конечно, не таким действенным, как жалоба в ходе прямой линии президента, но шанс добиться с помощью предвыборного шантажа ремонта лифта или прохудившейся крыши немного возрастал.
На память о политических баталиях того времени в моей трудовой книжке почему-то в разделе «Сведения о награждениях» красуется запись, сделанная от руки: «За активное участие в подготовке и проведении выборов в Верховный Совет по Ленинскому избирательному округу объявить благодарность». Вообще-то в этот раздел должны были вноситься «сведения о награждениях орденами и медалями, о присвоении почетных званий». В отличие от раздела «Сведения о поощрениях», который был предусмотрен для сведений «о поощрениях, связанных с работой на предприятии, в учреждении или организации». Для таких случаев, чтобы облегчить труд работников отдела кадров, были предусмотрены резиновые печатки. По моему опыту их существовало как минимум три разновидности: «За хорошую работу объявлена благодарность», «За хорошую работу и активное участие в общественной жизни объявлена благодарность», «За хорошую работу объявлена благодарность и выдана денежная премия».
Ограниченное количество заготовленных штампов не могло отразить всего многообразия бурно-застойной жизни. Поэтому иногда часть необходимого текста приходилось в конце оттиска дописывать от руки: «… и вручить грамоту». Могу похвастаться и такой забавной ручной записью из своей коллекции: «Занесен на Доску почета МГИМО МИД СССР». В итоге все «поощрения» оказались равномерно распределены приблизительно в равной пропорции между двумя упомянутыми разделами без какой-либо бюрократической логики.
Почему-то не получила должного отражения в фольклоре такая форма барщины, как ежегодная «демонстрация трудящихся» 1 мая и 7 ноября. Впрочем, ЦК КПСС регулярно выпускал к каждой из этих дат так называемые призывы. Сегодня они лучше любых фольклорных изысков дадут представление о характере праздничных мероприятий.
Для участника демонстрации главная задача заключалась в том, чтобы не оказаться держателем какого-либо казенного транспаранта, в особенности закрепленного на постаменте с колесами. Ведь пройдя по Красной площади, тележку еще надо было дотолкать до места сбора наглядных проявлений верноподданнических чувств. Когда все рядовые демонстранты наперегонки пускались бегом по Большому Москворецкому мосту к ближайшей станции метро, эти несчастные угрюмо завидовали, стоя в очереди сдающих инвентарь соратников.
Мне не раз приходилось сталкиваться с людьми, которые очень хотели пойти на демонстрацию. Родственники и знакомые, которые, приехав в Москву из других городов, останавливались у нас дома, просто мечтали пройти по Красной площади и воочию лицезреть на трибуне мавзолея руководителей партии и правительства. Однако взять их с собой на демонстрацию или послать вместо себя было невозможно, так как все участники строго выверялись по заранее составленным спискам, и каждый правофланговый в шеренге отвечал за персональный состав своей шестерки. Неорганизованные проявления даже самых правоверных чувств никогда не приветствуются. Тем более после того, как из толпы у Боровицких ворот какой-то психически неуравновешенный гражданин стрелял в космонавтов.
Когда главенствующим принципом в жизни стала формула «они делают вид, что платят, а мы делаем вид, что работаем», барщина окончательно из экономической категории превратилась в исключительно политическую. По крайней мере, в МГИМО.
Наиболее ярко это проявлялось во время ленинских коммунистических субботников. Студенты, аспиранты и преподаватели помоложе, вооружившись метлами и лопатами собирали в небольшие кучки мусор, накопившийся за зиму на близлежащих улицах. Кучки, оставленные вдоль бордюров в ожидании приезда грузовика, потом еще долго разгонял ветер.
Не могли остаться в стороне от изъявления благонадежности и те, кому в силу возраста не пристало оперировать не то что лопатой, но даже пыльной тряпкой в библиотеке. Убеленные сединами профессора, явившись при полном параде в праздничном костюме и при галстуке, считали необходимым продемонстрировать солидарность с трудящимися массами. Критический пенсионный возраст подразумевал, что будет не лишним накануне очередной кадровой чистки напомнить окружающим о своей многолетней политической лояльности.
В общем, ленинский субботник – это было поистине святое мероприятие. Даже те, кто позволял себе кощунственные высказывания, все равно были вынуждены приходить и отбывать номер. Мой знакомый, работавший в одном из многочисленных НИИ, наблюдал, как наивный комсорг пытался всучить лопаты барышням из своей лаборатории. В ответ на это томная девица предъявила на всеобщее обозрение холеные пальцы со свежим маникюром и с неподдельным возмущением заявила: «Такими руками член держать, а ты мне лопату суешь!»
Впоследствии политически грамотные бандиты, крышующие подпольные бордели, стали цинично называть субботниками дни, когда проститутки бесплатно обслуживают свою «охрану».
Москва, сентябрь-октябрь 2015