Как ни блистательна зима, как ни знаменита русскими морозами, уж слишком докучает она своей монотонной долготой. И больше всего в затяжные непогоды.
Но стоит уняться метелям — пусть не надолго, всего на день,— и уже не по-зимнему светит солнце, пахнут снега, поют воробьи. И становится невмоготу от дразнящей весенней близости, чутко замирает душа на пороге скорого обновления. А погожие деньки, будто подзадоривая, аж затоплены плавной голубой дымкой, и переродился солнечный свет — по Пришвину, настала «весна света»: солнце поднимается много выше и оттого дни стали дольше, ярче, просторнее. Если постоять где-нибудь в укромном безветрии, то легко ощутишь нарастающий солнцегрев — не зря тут же, за домом или забором, сгрудились стаи воробьев, густо усыпав принагретые ветки, и пронзительно митингуют по случаю наступающей весны...
Застенчиво греет солнышко, слепят снега и звенят птицы — вот-вот грянет оттепель. Ах, скорей бы, скорей!
Дубенки и Щелоковский Хутор, Кузнечиха и Анкудиновка — эти с детства милые окрестности приютили меня на время весеннего отпуска. А я, чуть ли не хмельной от ключевого воздуха, часами скитаюсь в снеговых далях и всюду вижу радостные перемены.
Еще только середина марта, а снега заметно поосели, все вокруг залито сладковатым туманом, и так бережно хранят чуткие просторы даже маломальский звук, так чист и гулок голубой окоем! Наверное, настала весна звука, но сполна ощутить ее можно только на селе или здесь, в пригороде...
Вот в недальнем перелеске гортанно горланят птицы, это с чужбины вернулись грачи и, вместе с воронами тучами обрушиваясь на деревья, натужно кричат, вытягивая шеи, и учиняют первобытный гвалт, одурманенные мартовской страстью. От зари до зари пронзительно звенят зинзиверы (по-научному, большие синицы); далеко-далеко разносятся их немудреные песенки, и в первовесенние дни они много дороже майской соловьиной трели — столько в них ликующей радости, предчувствия тепла и света.
Какие ясные дни! Такое чувство, будто нет и в помине пресловутого «груза лет» и ты молод и чист, как молода и чиста эта легкая весенняя земля, от которой ты просто неотделим. Потому-то, воистину позабыв о времени, хочется брести и брести лесом или полем и уж если не раствориться в природе, то хоть прикоснуться к ней своею оголенной душою, зорче вглядеться, «внюхаться» в нее...
Приосевший сиреневатый снег уже не поскрипывает с визгливым присвистом, как в лютоморозье, а шуршит сухим, расслабленным шелестом. Широко покрывает оснежье серебристая затейливая корочка, оседающая на свету с легким звенящим шорохом.
В Дубенках, Кузнечихе и Анкудиновке запели петухи. Так к лицу этим блестким денькам домовитое пение. Еще вчера в округе недоставало чего-то исконно русского, изначального, но вот запели петухи и настала полноценная весна.
Хорошо пройтись приоттаявшей деревней, угостить «Примой» местных мужиков, которые скидывают с крыш снег или пробивают вокруг домов водоотводные канавки. Неторопливо затягиваясь, щурясь на солнышко и слепящие снега, они поблагодарят и, не в силах удержаться, покачают головой, ошалело выдохнув: «Хорошо-то как!..» А ты улыбнешься и пойдешь себе по раскисшей улице мимо улыбчивых женщин, гуляющих с детьми, мимо угревшихся собак и кошек; пойдешь, умиротворенно вдыхая запах навозца и вкусного печного дымка, смешанный с озонным привкусом снеготала.
Занятно наблюдать за выпущенными из сараев курами. За зиму отвыкнув от солнца, они сперва ошеломленно жмутся к проталинам, но, постепенно освоясь, начинают копаться в сырых островках земли, а потом, окончательно ободренные петушиными распевами, смело исследуют окрестности, деловито расшвыривая лапами кучки печной золы, опилок или навоза...
А вон в блесткой лужице плещется стайка воробьев. Трепыхая крылышками, они окачиваются водой, окунаясь брюшками, но вот испугались, вспорхнули и — фрр-р-р! — сели на ближайший тополек.
Легко в эти дни в лесу! Пронизанный нежным светом, он словно парит над снегами — так расслабленно золотятся оттаивающие стволы, так плавно тянутся ввысь веерные кроны, утопая в звонкой синеве.
Именно сейчас появляются первые проталины, и чудо! — на этих махоньких островках откуда-то из-под сырой, блеклой листвы медленно выползают полусонные божьи коровки, потом замирают на вершинках сухой травы, принимая солнечные ванны. Подумать только, вокруг снега и снега, по ночам заморозки до пятнадцати градусов, а жизнь все равно берет свое — смело тянется к солнцу!
А оно встает рано. Выйдешь из дома около семи — восток уже залит желто-оранжевой зарей. Шагаешь по мерцающему снегу, похрустывает дорожный ледок, а ты с удовольствием вдыхаешь сладковато-снежный воздух, а сам поглядываешь в сторону восхода, где над мутно-фиолетовыми далями уже выплывает краешек солнца — и вот янтарно засветились стены домов, оранжево заблистали окна, зажглись червонным золотом тополя, зарозовели березы.
Наступил еще один бездонный день весны, полный птичьего гомона, хруста льда, переливчатой капельной звени и журчания вод. И ничуть не утомит его праздничная суматоха среди проталин, ручьев и черных обочин, не прискучит пение птиц, лай собак и радостные детские крики, ибо в иные, высокие тона окрашена вседневность: отныне это и есть та самая бесценная жизнь под ласковым небом, которой мы счастливо одарены, жизнь среди помолодевших, воспрянувших людей и пробудившейся Природы.
Нынче, 22 марта, гостил у кузнечихинской бабушки Тони. После чаепития долго сидели на лавочке и беседовали. «Сегодня по старому Сорок великомучеников,— говорила бабушка,— потому до крепкого тепла будут еще сорок морозов... Бывало, в этот день жаворонки прилетали».
И как бы в подтверждение древней приметы о холодах к вечеру с северо-востока, откуда-то со стороны вятских лесов, подули студеные ветры, загромоздив небо тяжкими тучами. Проталины, лужи и ручьи сразу же прихватило морозом, умолкла капель. Нет-нет да замельтешат белые мухи, но проглянет солнце — и след их простыл. Весна есть весна, и стоит развиднеться, как нестерпимо засияет снеговой наст и пронзительно засквозит березняк. Сперва несмело выблеснут тонюсенькие ручейки, затем, полнясь, зажурчат в колеях и канавах и побегут жидким серебром в какую-нибудь ямину или овражек.
А детворе и дела нет до похолодания. За домами, в тепле и безветрии, где уже подсох и затвердел клочок земли, она поскакивает по расчерченным квадратам, толчками продвигая вперед коробочку из-под ваксы или леденцов. А чуть поодаль кучка самых отчаянных пацанов выжигает линзой то на деревянной стене, то на расческе, то на рукоятке перочинного ножа. Заговорщически сблизив головы, пацаны фокусируют лучик до жгучей точки — и вот она уже тонюсенько дымит, запахло паленым...
И все-таки самая любимая забава этих дней — гонки корабликов. Наверное, испокон веку вот так же бегали по Руси звонкоголосые ребячьи толпы вдоль весенних ручьев, криками подгоняя свои палочки да щепки, вертко летящие в студеных струях, преодолевая пенные водовороты и водопадики...
Сорок не сорок, а уж с пяток морозов отошло. Сперва остудно задувало с севера, потом грянули сырые ветры с Балтики, и так всю неделю: то заморозки, то полуснег-полудождь. Не иначе, за десятки километров над нашими головами сошлись в кромешной сшибке зима с весною, схватились не на живот, а насмерть — и взвыли над землею немыслимые циклоны, закружили атмосферные вихри, закуролесили над материками и, верно, обрушили кое-где небывалые снегопады. Отбушевали, отгулеванили, а нынче — стихли...
И вновь ласково засветило солнце, кротко заголубели небеса и еще неистовей после непогоды запели птицы. И вот что удивительно: пока ярилось ненастье, земля-то исподволь обновлялась! В округе заметно прибавилось сорочьих, вороньих и грачиных гнезд, раздались вширь проталины, потеснив погасшие грязновато-серые снега, а на совхозных полях, меж Кузнечихой и Анкудиновкой, уже радуют глаз островки оттаявших зеленей. И пускай не слыхать жаворонков (знать, непогодь их отпугнула), пусть широки еще снега, но уже задымились набухающими почками леса, громче зажурчали ручьи. Арбузно пахнет талицей чуткий простор, час от часу растут и подсыхают проталины, упруго полнятся водами потоки и напористо бегут по рытвинам и колеям. Ведь нынче, по старинному календарю, Алексей – божий человек, а в этот день, как говорят в народе, «с гор – вода, из улья – пчела».
Окрыляет апрельская новь! Видать, тем-то и бесценна весна, что оттачивает наше восприятие, омолаживая душу.
В эти дни на вешнем просторе я впервые ощутил необъятную протяженность земли. Оглядывая с детства знакомые места, я всем существом почувствовал, что за ними — новые дали, за теми — иные, за иными — третьи, перетекающие в такие пределы, где я никогда не бывал. Окрестные стороны света каким-то чудом разрослись до неоглядного юга и севера, запада и востока, с тысячами сел и деревень, с сотнями городов. И просветленно думалось: не я один обласкан живительным светом весны, вместе со мною радуются ему и мои современники. Распахнулась «малая родина» до могучей Родины большой, перевоплотилось абстрактное «население» в живых людей, вот сейчас, сию минуту где-то идущих или стоящих под тем же солнцем, что согревает меня...
Многое увиделось по-иному.
К слову сказать, стало окончательно понятно, с каким трудом сквозь чудовищную атмосферную мешанину пробивается тепло в наши северные широты...
Вот и сегодня: серый, неуютный день; низкое, набухшее небо — все целиком — уносится куда-то, моросит и моросит колючий дождь, разъедая грязные лоскутья снегов.
Но стоит уйти в лес, и на его проталинах увидишь заветные крапинки зелени: это сквозь истлевшую листву, даже на краю проталин (почти из-под снега!), пробилось зубчатое четырехлистие крапивы, овальные листики земляники и круглые, глянцевитые — какой-то безымянной травы. Именно здесь появились первые, совсем еще белесые побеги мать-и-мачехи и медуницы. Опушенные серебристой шерсткой, как беззащитны и тонки они,— но как упорны и бесстрашны, как жадно ждут солнца!
И взошло оно, долгожданное!
Хлынули теплые ветра юга, развеяли непогоду, и утвердилось над землею светостояние. Горячий, лобовой солнцепек в два дня согнал снега. Наконец-то ощущаешь под ногой не блесткую зыбь, а первородную земляную твердь. Хорошо пройтись приоттаявшей тропкой, смачно впечатывая сапоги в душистую весеннюю грязцу, но еще лучше стоять на лесной поляне, пахнущей теплой прелью, и наблюдать, как среди трогательных петелек побегов оживают и расползаются во все стороны паучки и божьи коровки, как вылетают из-под жухлой листвы пушистые шмели и, басовито жужжа, обследуют трепетную лесную глубину в поисках первоцветов.
Выйдешь в талые луга, и тебя обновленно пронзит незапамятная песнь жаворонка. Встанешь, прикроешь глаза, и покажется, будто тихо растворяешься в этом текучем, серебристом звукоплетении. И словно вторя жаворонкам, по лесам, пусть вполголоса, вразнобой, запевают влюбленные зяблики и зарянки, пеночки и горихвостки, а по окрестным деревням уже слышны страстные посвисты скворцов. Так набирает силу вещая Песнь земной любви...
Удивительно ли, что теплыми, благостными вечерами, когда особенно густ и сладок воздух, звонка небесная синь, сочны звезды, а набухающие деревья как-то по-звериному волосаты,— удивительно ли, что в это время ты до дрожи полон предчувствия любви? И невозможное возможно, и душа несказанно добра и чутка, и пронизано все существо единым нетерпением: ну когда же, когда?
Все окрестности пропахли прелью и почками. Если взглянуть с кузнечихинской горы Крутушки на плавные распадки Щелоковского Хутора, то леса увидятся как легкое ошерстие, осенившее землю разноцветными волнами: коричневатыми — березняка, красноватыми — липняка, зеленовато-желтыми — осинника. Если же ступить в лес, можно увидеть целые россыпи мать-и-мачехи, над которыми мелькают первые бабочки лимонницы. Именно сейчас, во второй половине апреля, первобытно весеневеет земля, мощно прут из ее лона побеги, а во встрепенувшихся деревьях гудит растительный кровоток.
Настала пора сокоберезья. Мало того что стар и млад приторачивают к стволам разнокалиберную посуду, везде на розовых сокоподтеках лакомятся мухи, муравьи и стайки бабочек.
Стоишь в теплой лесной тишине, прислушиваешься, а тебя отовсюду обступает слабое, полуразличимое, однако непрерывное потрескивание — шелестение. Что это? Откуда? Может быть, не сразу, но догадаешься: да это же новые травы выпирают из прогретой почвы, протыкая прошлогоднюю листву и раздвигая прелый валежник!
И внезапно осенит чувство извечной неистребимости живого.
А вот и первая весенняя гроза. Так несхожа она с полновесной летнею: ни тяжких лиловых туч, ни томящей духоты — сама свежесть и невесомость. Земля еще безлиственна, и, не в пример летней, апрельская гроза светла и тихоструйна — в дождевом шелесте недостает шипящего плеска листвы. И до чего же высоки небеса! Кажется, и дождю-то пролиться неоткуда, но именно там, в серебристо-серой высоте, застенчиво посверкивает молния и баритоном погромыхивает гром. И шелестит, шелестит струистая бело-голубая отвесь, питает алчущую землю, сладко притупляя в ней зуд сосущих корней.
После такой грозы — да жаркого бы солнышка! Враз выстрелила бы из почек листва, лопнули скованные соцветия и приоделась бы даль душистой младенческой зеленью...
В этот раз так и вышло. Уже три дня стоит почти летняя теплынь, зазеленели лужайки и обочины дорог, по лесам поднялся юный подлесок и чуть ли не на каждом шагу посвечивают розово-голубые медуницы. Пьяно пахнет смолой, с каждым мигом набухают распираемые изнутри почки берез и тополей, лип и кленов, а осинник — тот уже волосатится буровато-серыми сережками...
И грянуло «Рождество Листово»! По лесам и огородам выпростала зеленые стрелки черемуха и сквозит, одетая в легкую рябь. Вскоре лопнули почки тополей, усеяв землю хрустящими створками, полупрозрачно зазеленели березы и рябины, принарядились бледно-зелеными пучочками клены, украсился трепетным бисером орешник.
Как притягателен этой порою лес — ясный, чистый, прозрачный, с шелковым подлеском, насквозь пронизанный ласковым светом и раскатистым разноголосием птиц. То ли от нежности солнца, то ли от чистоты песнопений он особенно строен и легок. С замиранием сердца ступаешь под его воздушную сень, и кажется, будто становишься таким же стройным и легким и превращаешься в единое зрение, слух и обоняние.
О чем вещают тугие, с тонкой картавинкой трели зяблика? Что навевают витиеватые звукоплетения зарянки? В чем убеждают пронзительные всклики зинзивера? О чем вопрошают летучие всплески пеночки?
Все о жизни, о жизни, о жизни.
Всё о любви, о любви...
Радостно рожает земля. В день-два загустели травы, засеребрились, залепетали в ветерках пушистые березы, черемухи и тополя, зарябили зеленью припозднившиеся липы, зажелтели младенческой листвою дубы. Не узнать округи — подзаросла она, закустилась на все лады...
Красота красотой, а на сельчан-земляков надвигаются неотложные заботы: посадка картофеля, лука, тепличных огурцов, а главное — пахота и сев яровых. В Дубенках, Кузнечихе и Анкудиновке, как и в десятках тысяч российских сел и деревень, вынимают из подполий и погребов кормилец картофель, заботливо перебирают его, обрывая бледно-фиолетовые проростки, и в погожие деньки целыми семьями, а то и с подмогой городской родни перекапывают усады, налаживают гряды, латают парники.
А на совхозных полях с зорькой выстроились трактора. Выслушав агронома и возбужденно перекурив, трактористы наконец садятся «по коням», и машины сперва по-мотоциклетному трещат, попыхивая вонькими дымками, потом мерно тарахтят, трогаются с места и расползаются по жирному полю, увлекая за собой стаи грачей, ворон и чаек. Вкусно пахнет кисловато-сладкой землей, множатся и множатся парные борозды, с криками заполняют их клюющие червей птицы — одним словом, свершается вековечный земледельческий труд. Наверное, в каждом из нас шевельнутся-таки древние крестьянские корни, и мы обязательно остановимся хотя бы на минутку, заглядимся на исконную картину, вдыхая первородный земляной дух.
Если ж вы садовод-любитель — того лучше. До чего же хорошо под проливным теплом перекапывать сад, вгоняя лопату в податливую мякоть земли, переворачивать и разбивать душистые пласты, растревоживая жирных красно-лиловых червей! Отсеяв укроп с петрушкой, посадив лук и редис, можно часами разглядывать листики смородины и крыжовника, смахивающие на сложенные веера, рассматривать ожившие бисеринки на сливах и вишнях и представлять, как на днях из этих бело-зеленых крапинок выпростается душистое соцветье и густо загудит шмелями и пчелами.
Но сперва, как водится, зацветет черемуха, на ее ветках уже тянутся навстречу солнцу пупырчатые пирамидки будущих ослепительных гроздьев. Обозначились соцветия и на сирени, а бузина — та фантастически изукрашена бордовыми звездчатыми пучками, так похожими на цветы.
Деньки стоят прямо-таки золотые, вот и долгожданный Первомай пришел с ясным, высоким небом, горячим солнцем и кучерявым пушком зелени по просторам.
Накануне праздника по окрестным деревням выметали и жгли мусор. Почему-то думалось, будто отправляется некая древняя языческая потребность очиститься от всего застарелого и встретить весну-красну обновленно-молодым... И тонули наши Дубенки в голубых запашистых дымах, и теснилась вокруг уличных костров восторженная детвора, на которую уже не покрикивали враз подобревшие взрослые, а сидели на лавочках под легкою тенью и мирно беседовали про житье-бытье.
Не припомню такого погожего, богатого мая. День-день¬ской мощно сияет солнце, на небе — ни единого облачка, и под могучим светом чуть ли не по минутам отрастает зелень.
Уже расцвела черемуха, и куда ни глянь, всюду видишь ее салатовые купола — так сильна она в наших краях! Потому все окрестности пропахли сильным горьковато-медовым духом. По садам и огородам буйно зацвели сливы и вишни, дружно цветут смородина и крыжовник, исподволь набивают бутоны яблони и груши. А на полях озимые отливают матовой голубизною, несмотря на бездождье, проклюнулись всходы яровых — розоватые поля тонко прошиты ярко-зелеными строчками.
Загустели окрестные леса, налилась, уплотнилась их сень, и теперь они уже не лепечут, как бывало в апреле, но широко и полновесно шумят под майскими ветрами. Раскатистей и звонче птичьи хоры, обогащенные сочным чоканьем соловьев и свирельными вскликами иволги...
В полном расцвете весна земли.
1988