Непобедимый быт брал своё. Привычно жаловалась жена, пригоршнями глотая таблетки; надоедно балбесничал внук, сутками не вылезая из интернета; осточертели поддаватели-шабры, с утра до вечера гуртующиеся у магазина и клянчащие трёшки и пятёрки…
Ну сколько можно?! Так рвался в отпуск, надрывал душу эротическими фантазиями (быть вдвоём на лоне природы!) – и почти всё сорвалось. .. Да, он набегами обихаживает сад, скрепя сердце блюдёт домашнее хозяйство, даже по-мужицки готовит из-за нездоровья жены, – но всё это вроде подневольно, в пол -руки и в пол -сердца. Сколько можно?! И к душевным добавились муки телесные: неделю подряд июль невыносимо печёт – на термометре – за тридцать!..
Мужчина просто-напросто сбегал. К чёрту полусонная окраина с курами и собаками; катитесь куда подальше запылённые дома и домишки; глаза б не глядели на старомодных шабров, в жидком тенёчке играющих в лото: «барабанные палочки»… «дед семнадцати лет»… «туда-сюда»…
К чёрту! Ни туда и ни сюда! Угодил физиономией в стену… Будь что будет, а там посмотрим… Так растерянно размышлял немолодой человек приятной наружности – высокий, подтянутый и загорелый, отчего коротковолосая седина отливала серебром, а белки серых глаз были почти по-негритянски яркими.
Безутешный человек нервно ходил по урезу воды вдоль пустынного речного пляжа. Дул жаркий северо-западный ветер, река была исчерна-фиолетовой и кипела пенистыми волнами; прибрежный ивняк резко кланялся и серебрился; древесный откос, нависавший над песчаными террасами, шевелился от ветровых шквалов, будто огромное животное.
А мужчина всё ходил взад-вперёд , то подталкиваемый в спину, то с трудом протискиваясь сквозь воздушный напор. Он не растерян, скорее разбит и сокрушённо недоумевал: как сумел вляпаться в позорную ситуацию? Он, зрелый мужик, а не прыщавый юнец; каким образом он, немало поживший и видавший всякие виды, получил категоричную оплеуху, от которой не может опомниться?..
В отчаянии бросился в воду и остервенело поплыл навстречу волнам, плюющимся пеной. Он с юности любил противостоять водной стихии, и чем грознее она бывала, тем неуступчивей противоборствовал он; и теперь казалось насущным: кто кого? Река бросала вверх и вниз, он начинал захлёбываться, наотмашь битый волнами, но упорно плыл, теряя силы. Вот и выход: опусти руки – и нет проблем!.
Тяжко дышавший, обессиленный, он кинулся на песок. Сжимая кулаки, клял себя за малодушие, за бесовский соблазн расквитаться за всё. «И что за дурь! Из-за бабы?! Из-за этой?..» И осёкся, мысленно представив её – статную, с гордо поднятой головой и волнующим телом. Это полувидение не отпускало которую неделю вопреки тому, что он расстался с ней, сломив себя и разыграв вяловатого мужика. Занятого делом и которому не до бездарных амуров.
И действительно пора кончать с помрачением – нестерпима «зубная боль в сердце»! Точно окрестил любовь некий остроумец: ноет денно и нощно и не отпускает. Бессильны доводы ума, какой он ни есть, – и ни утешения, ни послабления, будто вся суть мира в единственной женщине, то ли дьявольски, то ли божественно властной. И видится она почему-то перевозбуждённой от его ласк, стонущей и ненасытной; а он, мучительно дорвавшийся, жарко изливается в неё, мягкую и алчущую…
«Эк меня разморило! – укорачивает он себя. –Тоже мне сексманьяк-заочник!..» И нервно смеётся, поднимаясь с раскалённого песка, поросшего скрученными лопухами мать-и-мачехи. С разбега кидается в кипящие волны, далеко от берега выныривает и, ослеплённый солнцем, ненароком глотает захлестнувшую воду, закашливается, потом поворачивает назад.
Водно-ветровая купель немного отрезвила. Быстро, почти не задыхаясь, он поднимается по крутой тропе, хватаясь за придорожные кусты. Экстремальное купание и резвый подъём разогрели мышцы, они молодечески гудели, поди, как у боксёра перед финальным гонгом…
Да, он побывал в нокдауне, но поднялся, хотя и раскис к стыду своему. А суть-то, если прикинуть, выеденного яйца не стоит! Ну случайно познакомились за приятельским покером, ну спрыснули это сухоньким, ну прогулялись пару раз, поговорили по душам, обменялись одиночеством: она – своим печально женским, он – своим семейно неустроенным. Ничего особенного, даже банально: никаким романом и не пахло, мало-мальских поводов ею не дадено… Тогда отчего он по-юношески воспылал?! На каком основании размечтался? Седина в бороду, а бес – в ребро?
Да, его понять можно: монотонное супружество, отягощенное непрестанными болячками жены, перезрелые отношения на грани зевотного отчуждения. Да, полухолостяцкое прозябание без женских ласк, скудное отдохновение за наскучившими картами и однообразными разговорами. Да, подспудная хандра с алкогольными выпадениями… Но кто ж виноват, кто кинул его в это подобие болота?
А тут она – свежая, эффектная, свободная, как птица, такая компанейская и, казалось, доступная… Ему словно серпом по причинному месту полоснула весть, что она отдалась случайному партнёру по картам в первый же вечер, когда его увидела. Боже, этому пузатому, пошловатому Владику, экс-кэвээнщику с потной лысиной! Непостижимым нюхом почуяла самца или скоропостижно влюбилась?
Увидев её через несколько дней, наш страдалец, едва сдерживаясь, чтобы не ударить, сквозь дрожащие губы выдавил: «Не ожидал от вас. Кого предпочли – примитивного мужлана!» – «Я женщина свободная и не потерплю вторжений в личную жизнь. Если хотите общаться, выкиньте дурацкую ревность из головы. Я вам ничего не обещала...»
Это верно – обещаний не было. Обещаний словесных. А прогулки вдвоём? А совместные купания, лежание бок о бок на июльском пляже? Разве это не посулы?
«Ни черта не понимаю в женщинах. Чего им надо, что их прельщает? Чертовщина, дремучая химия, коварная игра природы, против которой не попрёшь? Да и я хорош гусь: воспылал на пустом месте, потерял голову, размечтался. Но как перед Богом – не секса ради; нет, и для него, конечно, – к чему себя обманывать? – и всё же ради другого, скорее душевного, чем телесного. Сгоряча показалось, помечталось… А что именно, толком не ясно – что-то лёгкое, светлое, почти как в юности. Это в пятьдесят-то с хвостиком?!»
Выходя на проспект, оказался в рутинной стихии. Бесконечная, бешеная, рычащая густота машин, то с присвистом летящих, то скопом спотыкающихся у красного светофора; озабоченные, взаимобезразличные толпы пешеходов; пыльные деревья, то затенённые, то мгновенно освещённые, и зной, зной!..
Неторопливо шёл пешком, и по мере перемещения к окраине этажность снижалась, а растительность возрастала и густела. Пошли приземистые, безархитектурные хрущёбы, инкубаторски крашеные в блекло-жёлтое, неподстриженные, растущие врастопыр кусты сирени и акации, сентиментально плакучие берёзы, осанистые, начинающие желтеть тополя. За хрущёбами последовали частные дома и домушки – всякий со своей физиономией и статью, по-разному украшенные, а то и аскетично оголённые, с цветастыми палисадами или без – с вытоптанной полянкой, по краям заросшей крапивой или репьём…
Он замедлял шаг , невольно отмечая сокровенное копошение воробьёв или разнеженное возлежание кошек; на его шаги захлёбисто реагировали собаки; видя его, загодя разлетались окраинные голуби и вороны и только высокие стрижи, лёгкие небесные пилигримы, стремительно сновали под облаками, пронзительно свистя.
Он шёл и помалу отрешался от жгучей обиды – за что? На кого? На одинокую, свободную женщину, гордо ищущую понимания, надёжного мужского плеча? Да-да, надёжного, которого мнимый обиженный, увы, предложить не может. И она как проницательная искательница почувствовала это – женскую натуру не проведёшь!..
Всё в природе было на своих местах. Даже соседская компания игроков в лото, что устроилась под старой вишней; три старушки и старик как сидели два часа тому, когда он вырвался из дома, так и сидят в том же порядке, будто время остановилось; старик в выцветшей рубашке с мешочком в руках, старухи в застиранных халатах с длинными номерными картами. «Барабанные палочки»… «стульчики»… «дед»… «А ему без малого семь лет…»
Жизнь сполна вызрела и неторопливо длится в обретённых рамках, ничуть не тесных. Что же ты, растак твою, заметался, забегал, уязвлённый шутником Амуром? Сейчас ступишь за порог, а жена сквозь беспросветные недуги свои невольно упрекнёт: «А я жду-жду, тревожусь, не утонул ли – вон какой ветрище на дворе!..»
2012