В квартире, на медицинской, функциональной кровати, лежит, после инсульта, моя жена, Бабуленька моя. Она, правой ручкой, почесала левое бедро…
– Ещё чево там? – Спросил я её.
– Чешется, папа, – ответила она, голосом, берущим за Душу …
– Песни пой, не будет чесаться – подбадривающе, сказал я ей…
– Негде взять столько песен, – возразила она мне, всхлипывая. – Всю войну, пели мы песни, всю войну …
– Пойте ещё… Ещё пойте, – попросил я её. Жена продолжала всхлипывать…
– А это, не надо, – попросил я её …
Помолчав немного, жена, всхлипывающим голосом, начала свой рассказ:
– Это было…– Она передохнула. – Всю войну пели мы, песни мы, а сейчас у нас снова война, и будем снова песни петь мы… от темна до темна…
– Да…, торопливые столбы, – напомнил я ей, строчку из песни …
– Столбы, это что… Это было в начале жизни, совсем…– и замолчала…
– Ну говори…, говори, – поторопил я её. – Рассказывай что-нибудь ещё…
– Папочка, а рассказывать-то чево? – проговорила она, всхлипывая. – Как корову немцы нашу угнали… Это была хозяйки нашей… корова …
И передохнув, Бабуленька моя, продолжила:
– Они сказали: "урусь Ас" и мы все упали на крыльце, под скамейку головы засунули, а жопки оставили на улице, на улице… Они наставили на нас ружьи свои, крикнули: "урус Ас". И мы молчали все, молчали все…
А корову-то увели, убили её, мясо взяли себе, а нам отдали телёночка внутри, и мы съели его, и нас всю ночь несло, и мы бегали везде, теряли каки свои…
Ну ничего, пронесло, очистились мы, как здесь говорят: обосрались мы. А жили мы, в окопе одном, в окопе, в земле, в снегу, а там лежала солома, толстая и было нам тепло…
Раз два три четыре, нас было четверо в окопе, было нам тепло, мы вспотели там, а утром встали мы, а деревня вся горит, огонь кругом, все избы горят…
А нам, деваться-то некуда, у нас была изба, где мы у хозяйки жили, она сгорела тоже…
И мы пошли по дороге большой, на посёлок большой, пошли, я закуталась шёлковым отрезом каким-то, был у нас отрез шёлка на платье дорогого, но не до этого было сейчас, была зима, и был мороз, и я укуталась в этот шёлк, и шла, укутанная шёлком, как платком…
Но слава Богу, дошла, Мороз не тронул меня (она всхлипывает), мы дошли километров было там… двадцать идти…
Мы пришли, а там стоял… офицерский полк, в одном доме, мы туда, ну нас взяли туда, была комната большая там, мы расположились там, а вещи-то все на себе…
А у нас, перина была, мы её везде стелили везде, и ложились все на ней, и вот этим мы спаслись от морозной зимы…
А потом, приехали ещё одни вербовщики, завербовали нас, в Башкирию нас повезли, нам дали транспорт, дали…
Нас долго везли, по железной дорогое, а потом в поезде нас туда долго везли, до целинградской области нас…
А там мы вышли в одном месте, и был там большой колхоз, мы начали работать у них, они были довольны нами, что мы делали там всё, и кормили нас наубой…
А потом нас повезли, на волах, на телегах больших, посадили всех нас, и нас везли на волах, а у них: "цоп-цабе" было, цоп – это вперёд, цабе, это – назад…а они были очень упрямые, не слушались нас…
И мы долго ехали, и доехали, на Дону, до города Се-рафимовича, и были там мы долго, стояли там на берегу, и вдруг, налёт был сверху, самолётов немецких была тьма, и начали они… бомбить переправу через Дон, бомбили они, а мы ждали пока её кончат бомбить…
А потом, мы ушли из этого дома, где стояли мы, а оказалось, что в дом-то этот, бомба попала, и она бы убила бы нас, но она не убила нас…
Мы поехали дальше, на волах, а потом, когда нас взя-ли на переправу наши солдаты, они сказали, (а там паром), они сказали:
– Если утонем мы, не виноваты будем мы…
Через Дон, вобщем, мы плыли через Дон, волы, телега, там много было ещё, военных много было, они боялись, что утонем мы…
Понтоны были под нами, они рвались без конца,…но мы-то плыли, и мы доплыли, мы переезд переплыли…
А там, на той стороне…, был артиллерийский отряд, и дениски были там, в берёзовой роще, и мы остановились там…
А там солдаты говорили: куда вы, куда вы, разве можно сюда, сейчас здесь будет обстрел…Но мы не послушались тогда, остались в берёзовой роще…
А когда кончилось всё, мы оттуда выехали, нам дали машину, грузовую, погрузили нас туда, и на машине уже, нас повезли…
Это был – город Серафимович там, и нас увезли, повезли дальше, повезли… А потом повезли далеко, в Башкирию…
А там было тоже, тихо, спокойно, ни бомбили ни стреляли ничего, а мы ехали…
Звонок телефона…
– Там кормили всегда хорошо, лапшу давали нам, молочную лапшу, – продолжала жена...
Голос в телефоне: что там Ритка говорит? Я ответил, что рассказывает о себе…
– Ну давай, я послушаю, – смеётся в трубку …
– Давай, слушай, – ответил я ей, и передал трубку жене…
– Кто там? – спросила она меня, беря трубку …
– Рассказывай, – заторопил я её.
Но жена, повторяла, рассматривая клавиши на трубке,:
– Так, так…
Голос в трубке:
– Рита! Приветствую тебя! Узнала, нет?
– Нет, не узнала, – ответила она, и сосредоточенно, смотрит на трубку. – Потому что я пока не вижу буков-ки ничего…, там кто это – телефон? Я не слышу, кто го-ворит…
Голос в трубке:
– Почему?
– А кто это? Марина? – спрашивает жена...
Голос в трубке:
– Марина…
– Марина, я песни перепела все. Больше песен нет, только Окуджава…,– говорит жена, глядя на трубку. Её перебивает голос в трубке:
– Теперь пиши новые, если все перепела, что с тобой сделаешь? Ты умеешь сочинять, сочиняй …
– Нет. Ну а как же, – возразила ей жена. – я музыку-то не сочиняю сама, – и помолчав попросила:
– Марина, ты ко мне не приедешь, совсем?...
Голос в трубке:
– Нет! У меня сейчас дел столько…, у меня сейчас ремонт…
– А Лиду не привезёшь ко мне? – настаивала моя жена …
Голос в трубке, задержался:
– Я… обязательно, перед отъездом, приду… Обязательно приду…
– А ты далеко уезжаешь, а куда? – Спросила жена.
– Я семнадцатого числа, уезжаю в Евпаторией,– ответила она …
– А-а. Ты уже говорила это мне, – сказала жена…
– Вот… Ну до этого, я приду, – пообещал жене голос в трубке.
– Это же детский курорт, – продолжила жена, не слушая её.
А голос её в трубке, перебивает её и смеётся:
– У меня даже унитаза, простите, нету…
– А-а, но это у меня, сколько лет жила без него, прожила, ничего, – сказала жена …
– Без унитаза? – Голос в трубке, смеётся
– Да, – ответила ей жена.,
Голос в трубке:
– Вот так что…, – но жена перебивает её, и смотрит на ведро, стоящее около её кровати. – Это сейчас у меня, тазик стоит…
Голос в трубке, перебивает её:
– На этой недели, я приду к тебе, – говорит он…
– На этой недели придёшь? Хорошо, – обрадованно отреагировала моя жена, и покачивая трубку перед ртом, сообщила ей, шевеля губами, как бы лузгая семечки:
– Картошки мы купили мы. Будем картошку в мундире есть…
Голос в трубке, не слушая её, что-то говорил…
– А вот дальше, – говорил он, – завтра, на дачу ехать, там тоже ремонт, там свет проводят…
– Ну, хорошо…,– сказала жена.
– Вся в хозяйстве…чёрт возьми, – и голос в трубку, смеётся.
– Я тоже, Марина, – сказала жена, – в хозяйстве вся. Ну вот я лежу, а рядом стоит тазик, на стульчике стоит, пописать надо, ну пока не могу я, пока люди здесь есть, а дед мой, пописать мне поставил тазик, рядом с крова-тью…
Голос в трубке, перебивает её, и смеётся:
– Какие люди? Кроме Кузнецова?...
– Чево? – Не поняла её жена…
– Какие люди? Кроме Кузнецова? – Повторил голос в трубке.
– Да, какие-то ещё есть, – ответила ей жена. – Тут вчера, был народ, я не могу тебе сказать, кто ещё здесь…
– А почему, секрет? – спросила трубка.
– Нет, не секрет, – ответила ей жена, и пояснила:
– Мы находимся в медицинской палате такой, где может быть медицинская сестра, за стенкою она там, она меня вчера обрабатывала…Ну и всё, а завтра будет ещё…
Помолчав немного, жена продолжила:
– Марина…, я чешусь, – сказала она…
– Всё чешется, да? – спросила Марина.
– Да, Марина, – ответила жена. – Не знаю как быть, от этого как спастись…У тебя нет лекарства никакого такого…, на па-мя-ти? – протянула она…
– Да нет. – ответила она. – Сама чешусь, Рит, всё время, сама чешусь …
Жена:
– Тоже да? А ты-то от чего?
– Я давно уже чешусь,– ответила она. – И не знаю что делать…
– Вот и я также, – сказала жена…
– Даже ежели и моешься, – сказала Марина, – всёравно, чешется, ещё больше становится…
– Да. Мы керосином мажемся тут, – сказала жена…– Да, Марина, так вот…
– Наверное на нас грибы какие-нибудь напали поэтому всё чешется, – перебил её голос в трубке.
– Да. Наверное, Марина, – сказала жена, не отводя трубку ото рта. – Слушай, а что делать-то нам, ты в Евпаторию хоть поедешь, там ты отмоешься в море, это тебе будет хорошо, если бы была рядам где-то я бы к тебе прилипла… и может быть уехала бы тоже с тобой...Ну так я не могу …
– Но я тебя, даже так не довезу, – голос в трубке, – я тебя не довезу… Ну ладно, что делать…У каждого своя судьба…
– Да, Марина, да, – согласилась с ней жена, – А песня песнями, а чешется – чешется…
Голос в трубке:
– Чешется, это – не песня...
– Да это – не песни, – соглашается с ней жена. – Мы вчера, мы тут песни не пели мы…
Голос в трубке, перебивает её:
– Вокруг меня все стихи пишут
– Чево?. – не поняла её жена.
– Вокруг меня, все стихи пишут, – повторил голос в трубке.
– А я бы тоже писала, – сказала жена. – Если, бы она не чесалась у меня, а стихи-то…
Голос в трубке, перебивает:
– Как она чешется, напиши…
– А я вспомнила один стих, – продолжила жена, не слушая её. – Помнишь, вы приехали подруги мои, приехали в Артём, а я иду со своими отдыхающими рядом, и вдруг увидела вас, Каминская была, вы такие красивые шли, нарядные шли …
– Это разве не Каминская была в Артёме, – перебива-ет её голос в трубке. – Ты разве была?
– Я была…, – ответила жена, невозмутимо.
– Я думаю, мы с тобой к Каминской приезжали, – настаивал голос в трубке:
– Да нет, – спокойно ответила жена. – Она там, не была…
– Совсем не была да? – Добивался голос в трубке.
– Я была там, – спокойно повторила жены.
– А-а…– протянула трубка.
– Она… Вобщем, были красивые, нарядные, – продолжила жена. – Я громко вскрикнула, а мои попутчики, глаза таращили на меня: что это – баба орёт?
А я от счастья была… ¬хороша…Не поняли тогда они меня, вобщем так…, я тогда стихотворение тоже написала тогда…
Голос в трубке перебивает её, и что-то говорит:
– Ему одна дамочка, сочинила стихи… "Помнишь тогда заморскую культуру, что-то ещё те-те-тете, шкуру …
– Ну это совсем, – сказала жена, и отвела ото рта трубку, и сосредоточенно глядит на неё. – Ну это совсем он, – Повторила она…
– Это был Михалыч, – продолжал голос в трубке. – А он, чесался всё врем… какой-то штукой с длинной ручкой…Вот так что…чесались мы все, почему-то…
– Но мы были а Артёме, – не слушая её, сказала жена, поднося трубку ко рту. – Я почему это не забыла, я вчера ещё вспоминала, сосед мой по столу, у него был день рождения ..
Голос в трубке прерывает её, слышится звонок:
– Подожди, Рита, секундочку. я дверь открою…
– Давай, – сказала жена, потряхивая трубкой и сосредоточенно глядя на неё.
Помолчав немного, она продолжала:
– Вобщем так: сидели мы за столом, а у товарища одного, был день рождения…И он мне говорит: а вот ты мне напиши стихотворение. Я взяла ручку…
Голос в трубке, перебивает её:
– Это Ирка пришла…
– А-а-га, – протянула жена. – Я вспоминаю её, у неё красивые стихи…
И я написала этому, открытку, написала такие стихи, прями по ходу: "Прощай приветливый Артём, пора домой, мы полюбили твой уют, и твой покой, и будем дол-го вспоминать мы, со слезами вспоминать, как бродили мы тут, среди берёз, по аллеям парка"…
Голос в трубке: что-то говорит и перебивает её, а жена, продолжает говорить:
– Среди берёз… Было у меня удачное, по случаю, нужное было…Он, конечно, доволен был, что ему, посвятили в день рождения, стихотворение…
На этом, исповедь моей жены, моей Бабуленьки, и её подруги Марины, закончились…
Была вторая половина дня. Жена устала. И я спросил её:
– Кашку будешь?
– Какую? – спросила она, для проформы, хотя, как обычно, знала, что будет овсяная каша…
– Овсяную, – ответил я, делая так же, для проформы, ударение на "у"…
– А как же? – ответила она. – Это моя любимая каш-шка, – и для проформы, протянула букву "ш"…
И я накормил свою Бабуленьку, каш-шкой, после чего, она – задремала…
10 октября 2015 года.