11.1
Бэнч и хаос микровселенных
http://www.proza.ru/2016/01/27/2359
В глубоком подземелье, за дубовой дверью, запечатанной сложным магическим уравнением, находился Архив Сказочных Происшествий. Тысячи папок, талмудов и истинных фолиантов пылились на стеллажах, увешанных канатами и лесенками. По ним, словно паук, ловко передвигался архивариус Ус — щуплый старичок с пышными усами и фонариком на лбу.
Однажды, после того, как он, гремя ключами, отправился на ночлег, от стены со скрежетом отделился кирпич, и из образовавшейся дыры выглянула старая крыса. Она повела носом и грузно спрыгнула на каменный пол.
- Сегодня, крошка Бэнч, ты, наконец, отведаешь вкус приключений! - оглянувшись, сказала она.
- Бабуина!!! Ты самая лучшая на свете! – с восторгом подпрыгнул полосатый крысёнок и подёргал бабушку за усы.
- Выбирай книгу и давай-ка, напишу тебе волшебные слова, которые выручат в любой беде и вернут тебя домой. Что, страшно?
- Не-ее, просто у меня хвостик дрожит.
- Ерунда, это от любопытства! – улыбнулась крыса и вывела угольком на ладошке внука: «лакустра-лафанжа»
Бэнч взбежал по лесенке на самый верх и стал изучать книжные корешки - «Сны горных привидений», «Дело о похищенном водопаде», «Лягушачий дворцовый переворот», «Хаос микровселенных»…
- А что такое хаос?
- Хаос – это полнейшая неразбериха, ты ещё мал для этого.
- Мал?! Мне уже целый год! Да я в два счёта из неё разбериху сделаю! Бабуина, ты обещала, что я сам выберу!
- Я не думала, что ты вскарабкаешься под потолок! – воскликнула бабушка и добавила: - Тут внизу есть потрясающие истории про винегретный хор, про бал глиняных тыковок, про фруктовую азбуку…
- Это всё для малявок, а мне нужны вселенные! – Бэнч схватил потрёпанный томик и, скатившись вниз, звонко пропищал:
- Лакустра-лафанжа!
Ветхая книга, как будто, ждала этого целую вечность. Она со стоном облегчения зашелестела страницами и сделала глубокий клокочущий вдох. Ураган букв, запятых и многоточий в один миг затянул под книжный переплёт весёлого крысёнка Бэнча, а поднатужившись, и его упитанную усатую бабушку.
* * *
На лесной поляне, в кругу заснеженных елей и приветливых снеговиков, стоял двухэтажный деревянный домик с мансардой, чердаком, скворечником и антенной. К его порогу и свалились неизвестно откуда - длинноносая старушка в серой лохматой шубе и таком же капоре, и мальчик в полосатом меховом комбинезоне. Сидя в сугробе, они какое-то время любовались вертящимся флюгером на крыше, а потом одновременно встали, отряхнулись и дёрнули колокольчик над дверью.
Тотчас на порог выскочила растрёпанная краснощёкая хозяйка. Её руки и лицо были в муке, на фартуке блестели брызги соуса и масла, а из кармана торчали венчик и пучок морковки.
- О, наконец-то! Я ничего не успеваю! Тоб, Фаж, Бель и Рик свалились с крыши прямо на Лу, Рей, До и ещё дюжину малышей! Я их всех уложила в постели… Бер, Дин, Ло, Нид и Флой побежали на ледяную горку. Спустя час на их поиски отправились Рос, Жан, Брю и Точ… до сих пор не вернулся никто! Праздничный ужин ровно в семь, но три торта уже подгорели, потому что Тоб, Фаж, Бель и Рик, прежде чем свалиться с крыши, включили духовку на полную мощность! Просто голова кругом! Вы из Бюро Домашних Услуг? Я – Джемма, а вы.....
- Бабуина и крошка Бэнч, - сказала старушка. – Что за праздник? И сколько у вас детей?
- Детей – триста шестьдесят пять, соответственно триста шестьдесят пять Дней рождения в году! Я их всех так люблю, так люблю!!! Сегодня именинник – Бер! - она указала на енота, макающего печенье в чашку с молоком. - Вчера именинницей была ежиха Хлоя, позавчера – бурундук Тоб, а завтра - лягушонок Лу. Каждый раз я пеку торты и кексы, кому - с шоколадом, кому - с колбасой, и с пшеном, и с сушёной речной ряской – на любой вкус!
Джемма поставила ладошку козырьком, и грозно сведя брови, прокричала:
- Я всё-всё вижу! Слезьте с дерева и перестаньте есть снег!
Она, улыбнувшись, развела руками и пригласила гостей в дом. На тусклой хрустальной люстре чистили пёрышки синицы и удоды, на ступеньках лестницы, ведущей на второй этаж, спали разноцветные коты, на затоптанном блеклом ковре дремали пять доберманов, улыбались пудели и храпел королевский дог. В аквариуме на всю стену, сквозь липкие следы носов, языков и лап, сверкали радужные рыбы и улитки. В тазике с водой плавала, словно сшитая из ослепительных шёлковых лоскутков, утка мандаринка. У окна стрекотали сороки, на оборванном ламбрекене качалась мартышка, поросята гоняли по коридору кукурузный початок, а белки раскладывали орехи по баночкам.
- А где же хаос микровселенных? – растерянно пробормотал Бэнч.
- Каждый дом, каждая семья, каждый из нас и есть – микровселенная, - ответила его мудрая бабушка. – А хаос? Он вокруг нас, посмотри по сторонам. Я займусь уборкой, а ты иди, познакомься со всеми!
* * *
Спустя час люстра засверкала, как новенькая, к коврам вернулись яркие краски, ламбрекен заструился фалдами, а стенка аквариума, будто вообще перестала существовать! Кроме того, Бабуина легко привела с горки гусей - Бера, Дина, Ло, Нида и Флоя, а также индюков, отправившихся на их поиски - Роса, Жана, Брю и Точа.
- Как же ловко вы со всеми управляетесь! - восхищалась Джемма, не подозревая, что милая старушка в минуты гнева становилась похожей на крысу и даже могла укусить за непослушание. - Приходите к нам и завтра! Я спеку совсем другие торты и пирожные, и, как всегда, вслух прочитаю какую-нибудь сказку – дети их обожают!
- Они такие разные, и совсем не похожи на вас, - заметила старушка, накрывая на стол и поглядывая на дикобраза, сойку и ящерицу, играющих в лото.
Джема побледнела и заговорила шёпотом:
- Ещё три года назад всё было иначе — муж работал егерем и у нас росли три маленькие дочки. А однажды, из чащи выскочил нам навстречу разъярённый вепрь-секач. У мужа был арбалет и он выстрелил. Но, как только стрела коснулась зверя, тот превратился в гигантский камень, а рядом на снег упала раненая олениха. Сама - белая, низ живота серебристой шёрсткой подбит, рога – будто сучья заснеженных деревьев, вымя гладкое, как груди женщины-кормилицы, а глаза полны слёз. Сказала она по-человечьи: «Тяжело рожать да растить, а убить – легче лёгкого. И мои, и ваши детёныши отныне могут принять облик любого зверя, птицы, рыбы… если отыщете их всех и вырастите в любви и заботе, то в положенный срок всё станет как прежде» В тот же день наши дочки бесследно пропали. Ближе к вечеру, разыскивая их повсюду, обнаружила я в обгоревшем дупле трёх обессиленных бельчат, а муж подобрал раненого лиса. С тех пор, найдёныши находят у нас приют, и мы, любя их всей душой, верим, что и наших девочек оберегает чьё-то большое, доброе сердце.
- Возможно, это был не вепрь, а злой лесной дух, питающийся страхом! – Бабуина нахмурилась. – Нужно отыскать тот камень и выстрелить в него стрелой с хрустальным наконечником. Своим многогранным сиянием такая стрела приумножает Добро, а вот Зло дробит на мелкие осколки.
- Камень давно исчез с того места. И где нам взять такие наконечники?
- Ваша люстра ждёт своего звёздного часа! Среди детей есть бобры?
- Роб и Боб, мы их нашли в прошлом году совсем крошками…
- Пусть сойка снимет пару подвесок с люстры, а вы объясните бобрам, как их нужно обточить. Поторопитесь, дорогая Джемма, времени у нас не много, а я пока расчешу свою шубу и капор - не люблю выглядеть лохмато.
* * *
А в это время, вокруг Бэнча собрались все обитатели лесного дома.
- Сегодня последний день зимы, - сказал он. - Давайте построим снежную крепость, а вокруг дома проложим дорогу и пустим по ней санный поезд…
- Последний день зимы был вчера – двадцать восьмого февраля, и мы ели вишнёвые маффины на Дне рождения Хлои. А сегодня, первого марта — мой День рождения, - непрерывно жуя печенье, заметил енот.
- А вот и нет, - возразил Бэнч. - Этот год високосный, он бывает раз в четыре года и в нём триста шестьдесят шесть дней. Сегодня двадцать девятое февраля – единственный день, в который вы никогда не праздновали День рождения. Так давайте устроим праздник для вашей мамы! Пусть она почувствует, как вы её любите! Я уже придумал, что мы сделаем, для этого нам понадобятся воздушные шары, глина, фрукты и, возможно, винегрет!
* * *
Снегоход мчался по лесу, бесстрашно рассекая тьму и метель, а потом вдруг закашлялся, забуксовал и заглох. Джемма спрыгнула в снег и направила луч фонарика перед собой: на пригорке чернел силуэт гигантского вепря — с горящими клыками и взъерошенной гривой на спине.
- Он жив!! - ужаснулась она и глянула на свою спутницу.
Та, подняв воротник и натянув капор на лицо, менялась на глазах - нос стал ещё длиннее, лицо вытянулось и покрылось шерстью, а туловище в серой шубе раздалось настолько, что ни рук, ни ног уже не было видно. Она повела носом, чихнула и, окончательно превратившись в крысу, помчалась на кабана с оглушительным воплем «лакустра-лафанжа!»
Джемма дрожащими руками схватила арбалет и, натянув тетиву, выпустила волшебную стрелу. Раздался звериный рёв, хрустальный звон тысячи осколков и зловещий силуэт вепря рассыпался чёрными обугленными головешками, потом они превратились в пепел, потом – в прозрачные льдинки…
Джемма покачнулась, упала на снег и увидела, что над ней стоит олениха – белая, низ живота серебристой шёрсткой подбит, рога – будто сучья заснеженных деревьев…
- Вот и пришёл срок. Теперь всё станет, как прежде! – тихо сказала она и шагнула в метель, а два белых оленёнка побежали за ней.
* * *
В доме пахло сдобой. Джемма открыла глаза – вокруг, словно планеты, летали надувные шары, на столе - цветущие крокусы, а из фруктов были вырезаны буквы: «Маме с любовью».
На каминной полке лежали, вылепленные из глины, тыковки – круглые и ребристые, длинные и грушевидные, жёлтые, оранжевые, красные. Тыковки покачивались, и казалось, что они танцуют на своём, никому неведомом, балу. Но самое удивительное оказалось в тарелке – оттуда доносилось еле слышное, изумительное хоровое пение! Джемма склонилась над ней – там пел винегрет!!!
Она рассмеялась, вышла из спальни и спустилась в холл: муж чинил санки, три их маленькие дочки сидели на ярком ковре посреди комнаты и плели друг другу косички, а стены были увешаны чудными фотографиями. На них были изображены белки, ящерицы, енот, лиса и радужные рыбы, пять доберманов, удоды, стая канареек, гуси, индюки и два смешных бобра. А ещё – дикобраз, бурундук и большая серая крыса в обнимку с полосатым крысёнком.
- Девочки, давайте-ка, я почитаю вам волшебную сказку! - предложила Джемма и, уже подошла к книжному шкафу, как вдруг, от стены со скрежетом отделился кирпич, и из образовавшейся дыры выглянул щуплый старичок с пышными усами и фонариком на лбу.
- Не пугайтесь, душечка. Бабуина и крошка Бэнч столько о вас рассказывали! Именно такой я вас и представлял! – архивариус Ус приложил указательный палец к губам и, прежде, чем исчезнуть, шепнул: - Никому ни слова, «лакустра-лафанжа»!
11.2
Все сказки когда-то были былью... сокращённое
http://www.proza.ru/2016/01/19/2118
В канун Нового года снегопады накрыли город. На белые тротуары цветочной пыльцой осыпАлся мандариновый свет фонарей, шуршали шинами машины, перекликались морзянкой домофоны, а к мусорному баку на перепутье дорог приближались два кота. Один – с пристальным взглядом и поступью чёрного кугуара, другой – толстяк с пышным хвостом и енотовой маской на мордочке. Приблизившись нос к носу, они издали утробное «уу-ааа-а-у!» и запрыгнули наверх.
Гора пакетов, пронзённая их когтями, задышала плесенью, прелой бумагой, гнилой капустой и ещё бак знает чем. Коты принюхались, но не двинулись с места - приступать к «раскопкам» до того, как погаснут фонари, было не положено.
Вытянув шеи и вглядываясь в небо, они увидели, как снегопад сгущается в призрачную завесу, как искрят, переплетаясь, жёлто-фиолетово-багряные нити людских эмоций и как кружит в танце дивная птица сновидений.
От взмаха её крыльев разлетелся осколками фонарь на перепутье дорог, а мусорный бак сложился карточным домиком, разбросав по снегу всё своё содержимое.
Чёрный кот согнулся в три погибели и превратился в молодого человека – с пристальным взглядом и гладко зачёсанными чёрными волосами. На нём были джинсы, лайковый пиджак, дорогие туфли, а в руке – последняя модель айфона.
Второй же, крутнулся на одной лапе, и предстал в виде пожилого полного мужчины с седыми бакенбардами и тёмными кругами под глазами. Одет он был в рубаху, мятые брюки и вязаную полосатую жилетку, под мышкой – реликтовый чемодан.
- Афанасий, – представился брюнет и протянул руку.
- Модест Альбертович, - толстяк скрепил рукопожатие кивком, и достал из консервной банки два напомаженных окурка. – Хоть и не ахти, но дымить будут, пока не наговоримся.
Они сели на корточки, прикурив от огненно-парчовой бретельки, выуженной из кучи тряпья. Вокруг валялись серпантины картофельной кожуры, рваные упаковки от парфюма, побитые молью береты, сломанные куклы, ржавые, но всё ещё живые, пальчиковые батарейки…
Старик глубокомысленно затянулся:
- Новенький? Как старожил, введу тебя в курс. Видишь ли, людям свойственно допускать ошибки. Мелкие часто сходят с рук, а вот за чьи-то растоптанные надежды и разрушенное счастье мы здесь и отбываем срок. Система котоколонии проста: у каждого из нас семь жизней, значит и семь попыток исправить свои огрехи. Главное – разглядеть в новогоднюю ночь среди мусора нужную метку. Удастся – вернёмся в привычный мир, нет – закончим земной путь бродячими котами. Я вот, например, пять жизней уже использовал – не те артефакты... Ну, рассказывай о себе, разговоры тут - уроки историй.
Афанасий, прищурившись, сплюнул струйкой сквозь зубы:
- Начну с главного - работать я не привык. А вот с дамами мне везло, они души во мне не чаяли, правда, всё больше - бальзаковского возраста, кустодиевских форм, с рокфеллеровским состоянием. Избаловали меня, приучили к беспечной и безбедной жизни. И продолжалось бы это, наверное, бесконечно, но… я увидел Нинон! Мечтательная, в струящемся платье, она играла на виолончели в органном зале кафедрального собора.
Звучал ноктюрн Шопена, я на мгновение перенёсся в эпоху, вдохновившую композитора и везде видел лишь Нинон: на фоне старинных церквей и мостов, в фиакре, запряжённом липицанерами, среди комедиантов, возле «штопальщицы», латающей господский сюртук. Я любовался ею в толпе карнавального шествия, у реки, у трактира, в крытом пассаже и на людных улицах.
Мне казалось, что я знаю её тысячу лет и люблю столько же. Когда музыка стихла, я понял, что без этой девочки и её чарующего волшебства больше не смогу жить и сказал ей об этом.
Но жена губернатора не хотела меня отпускать. Она пригласила Нинон выступить на юбилее своего мужа, подбросила в её сумочку бриллиантовое колье и обвинила в краже. Не помогли ни адвокаты, ни суд присяжных, приговор – тюрьма.
Догадавшись, кто за этим стоит, я побил все окна в доме у озера, исписал забор последними словами и сжёг её яхту на причале. Откуда же мне было знать, что на ней постоянно жил старик-сторож? Скрываясь от полиции, я залёг на дно, а однажды в зеркале увидел вместо себя - чёрного кота.
В воздухе повисла тишина. Друзья по несчастью какое-то время, молча, попыхивали окурками, пахнущими одновременно и помадой, и шпротами, а потом Модест Альбертович воскликнул:
- Вот беда! Да, тюремная камера – не место для ноктюрнов! Благодарю за откровение, дружище! А я, знаешь ли, - художник. Рано овдовел, дочку Риточку сам растил, прививая любовь к живописи. В двадцать два выдал её за ректора художественной академии, там же она стала преподавать историю искусств. Всё бы хорошо, а она возьми да и влюбись в студента своего, итальянца Флориана - худого, длинного, больно весёлого, к тому же - с сомнительной манерой писать этюды. Ну, где это видано – чёрным фломастером мир изображать? Я назвал его бездарью и велел дочке не дурить, к мужу вернуться.
Вскоре он уехал и всё слал и слал ей письма, а я их прятал на антресоли, в старом чемодане. А Рита всё бросила, поехала за ним в Италию, да только не нашла. Работает гувернанткой, учит рисовать пастелью девочку из русской семьи. Эх, с горя я даже запил! Что стоило поговорить, разобраться? Сидел как-то, тосковал, глядь, а в зеркале - физиономия кота! С тех пор чемодан с письмами всегда со мной - на всякий случай.
Он всхлипнул и часто-часто заморгал.
- Спасибо за урок, Мольбертыч!
- И тебе спасибо, Альфонсий! Нам пора!
Они бросили окурки наземь и, запустив руки в мусор, стали пристально изучать выброшенные кем-то ключи, визитки, блокноты, буклеты, пивные банки, битые чашки…
И старый художник, и молодой жиголо, перебирая в памяти знаковые события своей жизни, надеялись, что каждому из них удастся изменить её полярность с минуса на плюс.
Птица сновидений провела над ними крылом, и поток искрящегося снега увлек за собой - и Афанасия со сломанным смычком в руке, и Модеста Альбертовича с чемоданом и верёвочной лестницей под мышкой.
* * *
В переулке между площадью Сан Марко и мостом Риальто, торопливо шёл человек в старомодной жилетке. По сторонам сияли витрины с венецианскими масками и вазами из муранского стекла, слышны были возгласы туристов и песни гандольеров.
У кофейни он несказанно обрадовался белой кошке в красном колпачке и даже сказал ей «мрр-рр», потом юркнул в тёмную улочку и остановился под слабо освещённым полукруглым балконом.
Модест Альбертович, а это был именно он, закинул край верёвочной лестницы на консоль, закатил брюки, и, кряхтя, добрался до цели. Балконная дверь была приоткрыта, и он заглянул внутрь.
На узкой кровати спала девочка-подросток: вздёрнутый нос, веснушки на щеках, длинные каштановые кудри. На столе - альбомы для рисования, мелки пастели и книга с фломастером вместо закладки. Старик открыл её и прочитал выделенную чёрной галочкой, цитату: «Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык!»
Модест Альбертович отодвинул край шторы – на подоконнике цвела белая маргаритка. Он сорвал один цветок и, словно пазл, приложил к фломастеру – тонкому, длинному - совсем, как Флориан.
«Фло-мастер и маргаритка» - подумал он. – Может, Флориан, действительно, мастер своего дела, а моя Маргарита любит его настоящей, верной и вечной любовью?»
Он пожал плечами, и на цыпочках вышел на балкон. Огненный круг луны сиял над Венецией, словно вырезанный из известной парчовой бретельки. Лёгкий невесомый снег ажурными волнами засверкал над лагуной, а потом налетел вихрем и окутал Модеста Альбертовича призрачной завесой.
Девочка села в кровати и отрешённо глянув на пустой заснеженный балкон, сладко зевнула. Плюхнувшись на подушку, она обняла её и пролепетала: «Что это за жёлтый чемоданчик там стоит?» Потом заулыбалась и, прежде, чем снова погрузиться в сон, подумала: «Завтра с синьориной Ритой заглянем в него – вдруг там новогодний сюрприз? И к чему снятся чудаки в полосатых жилетках?»
* * *
Закат окрасил румянцем спальню с видом на озеро. Его алые блики пробежали по зеркалам и мебели в стиле ампир, и даже тюлевый балдахин над кроватью наполнился закатными лучами, словно прозрачный графин клюквенным морсом. Тут и там стояли напольные вазы с розами, струился шлейф духов, коньяка и сигарет. Дверь распахнулась и в комнату, цокая каблучками, вошла полная женщина средних лет – синеглазая, с пухлым ротиком и короткой стрижкой цвета платины. Будучи неглиже, она легла на шёлковую постель и прижалась к полуобнажённому мужчине:
- Мой карамельный, просыпайся!
- Зая, я всю ночь играл в покер.
- Афанасий, сегодня в варьете новогоднее шоу! А через час я надену бриллиантовое колье, и мы поедем в органный зал слушать фуги Баха и ноктюрны Шопена!
Услышав слово «ноктюрн», Афанасий вскочил и, слабо отбиваясь от ласк, обхватившей его, Заи, вспомнил, что в верхний ящик комода ночью спрятал сломанный смычок. Ему казалось, что он подобрал его на помойке, но это было абсолютно невозможно, ведь возле покерного клуба не может быть никаких помоек! «Ноктюрн» заставил его быстро собраться и уже через час глазеть на витражи, кариатиды и лепные своды кафедрального собора.
- Я отойду ненадолго, - тихо сказал он и чувственно сжал белый локоток своей спутницы.
Оббежав коридор и, заглянув за каждую дверь, Афанасий, наконец, обнаружил подобие гримёрной. На вешалке висели жакет и шляпка, а в углу стоял карбоновый футляр для виолончели! Словно под гипнозом, он терпеливо расстегнул все семь замков, вынул из держателя лакированный смычок и сунул под стол, а сломанную копию положил на его место.
Вскоре он уже сидел на своём велюровом месте в первом ряду и слушал взволнованную речь ведущего:
- Уважаемые дамы и господа! По техническим причинам в нашей программе произошли изменения. Вместо виолончели и ноктюрна Фредерика Шопена, вашему вниманию предлагается «Escala Palladio» Антонио Вивальди в исполнении скрипки и органа.
Новогодняя ночь подошла к концу, и птица сновидений засобиралась в самую гущу самого тёмного леса, ведь на свету её оперение выгорало, а разноцветные сны теряли краски. От взмаха её крыльев склеился и зажёгся фонарь на перепутье дорог, а мусорный бак вновь стал целёхоньким и переполненным до краёв. На рассвете к нему подъехал мусоровоз и освободил от прошлогоднего хлама.
Впереди маячил первый день Нового года, в котором обязательно будут: и новый мусор, и новые встречи, приключения… и новые уроки историй, при условии, что старые уроки благополучно усвоены.
Спустя пару дней возле мусорного бака вновь сидели два кота. Один – с пристальным взглядом и поступью чёрного кугуара, другой – красно-рыжий, с опаленными усами. Они дымили кубинскими сигарами и беседовали по душам. Чёрный делился сокровенным:
- Начну с главного - работать я не привык. А вот с дамами мне везло… избаловали меня, приучили к беспечной и безбедной жизни. И продолжалось бы это, наверное, бесконечно, но… я увидел Софи! Мечтательная, в струящемся платье, она играла на скрипке в органном зале кафедрального собора.
Звучал «Палладио» Вивальди, я на мгновение перенёсся в эпоху, вдохновившую композитора и везде
видел лишь Софи: на фоне церквей и мостов… в фиакре… среди комедиантов…