Весна только-только заявила о своих правах, а первые певчие птички уже рады приветствовать её приход, не жалея ни голоса, ни времени. Коноплянки, которых я встретил в своём саду, не единственные, кто уже прилетел на летнее поселение. Через несколько дней после открытия дачного сезона, я сошёл с поезда, не доехав одну остановку, чтобы два километра прогуляться нехожеными весенними тропами. По пути находилось давно примеченное жаворонковое поле, и мне очень хотелось полюбоваться весенними токовыми полётами, насладиться журчащими переливами птичьих мелодий. Пеший переход был в радость. Ноги ощущали шаткую пружинистость влажной почвы, но стопа не проваливалась, поверхностный слой успел подсохнуть. Стелились по земле жёлтыми волнами пригнувшиеся под тяжестью вчерашнего снега компактные компании ковыля, овсяницы, других степных злаков.
Железка тянулась по краю Сакмарской поймы, удаляясь от неё, я медленно восходил на увалистое степное плато. Поднимаясь, погружался в сладкоголосое жаворонковое пение. Солнце едва поднялось над горизонтом. Невидимое, оно только угадывалось за неплотной пеленой облаков – низких, ненадёжных, неверных. Было очевидно, что день будет солнечным, и птичьи трели сообщали долгожданные послезимние радости.
Я присел в травку на окраине поля в тени лесополосы и стал наблюдать. Прямо передо мной, практически вертикально, часто трепеща крылами, в токующем полёте поднимался голосистый самчик. Звонкие свисты, трели звучали напористо и вдохновенно. И само пение в этот момент менялось, поднималось выше, делалось пронзительней и откровенней. Не оставалось никаких сомнений, что это обещание единственно возможной, страстной и восторженной, неземной любви. Поднялся медленно и не очень высоко. Когда накал эмоций стал совсем уже нестерпимым, завис в верхней точке, распластал крылья, и серенада тоже достигла апогея, горло закурлыкало металлическими шариками, которые вдруг начали перекатываться в захлебнувшейся песней гортани. Потом плавно начал опускаться. В мелодии появились новые неожиданные темы: неуверенность, просьба, уговоры, всё это вызывало жалость и неистощимое желание утешать. На половине спуска - срыв в стремительное падение, и у поверхности земли - горизонтальный полёт, который издали-то не заметен, скрывает истинную точку приземления, расположение будущего гнезда. У самой земли навстречу кавалеру приподнялась самочка, и они вместе, лавируя среди высокой сухой травы, отлетели в сторону и спрятались от моего взора. Жажда любовной страсти так сильна, что птицы не обращали внимания на сидящего человека. Жаворонок крупнее воробья, любовная прелюдия развернулась близко, я хорошо всё видел, будто сидел в первом ряду партера, наслаждаясь нюансами игры пернатого актёра.
Неподалёку поднимался другой страстный выразитель своего безмерного чувства и третий, и пятый... и вокруг каждого из них невидимым циркулем была очерчена зона, куда посторонним вход запрещён. И право на место обитания свято, и никем не нарушалось. За окраиной поля я видел, как высоко в небе кружилась одинокая неприкаянная птица, которая периодически пыталась приблизиться, но полевые квартиры были уже «распределены», и каждый раз при её приближении местные проживающие усиливали звук своих голосовых инструментов, поднимались в воздух, обозначая собственное исключительное гражданское право. Несчастный опоздал на родимую поляну и никак не хотел с этим смириться. Бывает. Придётся ему всё-таки отыскивать другое пристанище.
Это теперь, на моих глазах всё так распрекрасно распределено, можно сказать, цивилизованно, и даже чужак изгоняется одним только словесным поношением, то есть вполне дипломатическим манером. А совсем недавно здесь происходили самые настоящие гладиаторские бои за каждый клочок земли, так, что перья летели во все стороны, да и за самками кавалеры гонялись не совсем по-джентльменски.
Полевой жаворонок немногим больше воробья, буроватый, с пестринами и небольшим хохолком, который он приподнимает, почуяв опасность. Наряжен скромно, но, на мой взгляд, со вкусом. Различить его в сухой прошлогодней траве трудно, выручал бинокль.
Хорошо помню, как в голодные послевоенные годы на Жаворонки мама выпекала невероятно вкусных «птичек». Я бегал по комнате, подбрасывал ещё обжигающего ладони жаворонка к потолку и кричал:
«Жаворонки, прилетите,
Студёну зиму унесите,
Тёплу весну принесите:
Зима нам надоела,
Весь хлеб у нас поела!»
И, кажется, во всём детстве вкуснее лакомства не было.
А живых жаворонков по-настоящему рассмотрел только теперь.