Гробы -- это мое призвание.
Одна преклонных лет дама заказала у нас гроб заранее, обосновав тем, что желает сама выбрать для себя драпировку ее бордового гроба. Бордовый -- темно-розовый цвет -- излюбленный у ее поколения, -- не зря в гроба, обитые такой тканью, укладывали, провожая, деятелей коммунизма.
Экстравагантных вкусов дамочка живет уж много лет спустя, а в свой эксклюзивный гроб уложить кости и не надумывает.
Столь стародавним стал обычай заколачивать гвоздями гроб: вот и все, ты больше никогда не увидишь любимого покойника; теперь же обыденность погребения обретает все большую гуманность и сострадание. Ныне на красиво обитых атласом и отороченных рюшками гробиках -- защелки. Этот еле заметный щелчок урезал суть трагизма прощания, но людишкам лишь оно и надо -- не чувствовать вины: Ты жив, а Он (покойник) -- нет, но мы ведь и не слышим звука фатального расставания. Значение утерялось, осмысленность утонула.
Забрякал допотопный мобильник. В трубке зашуршал голос тембра исцарапанной виниловой пластинки.
-- Да, конечно. Где труп? Какое кладбище? Алло... А, Троекуровское.
Заказы бывают и в семь, и в восемь вечера, -- и даже позже, когда мы мирно спим в своем общежитии веночников и грободелов. Никто не знает достоверно, когда кто-то умрет. Мы всегда наготове.
-- Да, разумеется, все будет готово к завтрашнему полудню. Два венка и гроб, обивка синяя, хорошо, конечно. Надписи на лентах уточните. Записываю... Ага, благодарю, доброго вечера, до свидания.
Умирать в наше время невыгодно, -- но можно похорониться в кредит, что еще более невыгодно. Поцелуи с клубьями могильных червей оплачиваются бегущими процентами за дно в земле, за атрибутику, за скрепки в гробовой обивке, за клей в венках, -- да, хоспади! -- за все подряд, что ничего по сути и не стоит, -- а кабальным прощание будет для отпрысков или родичей, если они есть (или же, если успеешь уболтать на проводы в иной-тот-самый-мир, предугадав мгновение апофеоза Смерти). Кто-то же, оставаясь бесхозным хламом, попадает в выгребную яму или же спешит на кадаверическую утилизацию.
Предсказания безутешны.
Подыхать -- дорогое удовольствие. Похоронные оркестры столь чудовищно подорожали, что от них вовсе отказались, положив не один и даже не два на (пост-)советские обычаи прощальных церемоний.
В милом, обетованном незнамо какими силами, земном храме хибарки на Каширском шоссе, невдалеке от МКАДа, мы сопровождаем в светлое дивное мертвых. Покойничков мы практически не касаемся, -- лишь при авральных ситуациях к нам поступают трупики на визаж.
Прическа симпатичная, посмертный грим, одежда, поза приглядная, -- необходимые составляющие для зелья выгодного содружества с убивающимися от скорбей родственниками, швыряющими тебе и вам деньги так, словно собаке кость.
Только заткнись, только успокой, сделай все за них.
Знаете, а ведь никому неинтересно вовсе своих хоронить. Нелюбимых: "Да поскорее, уж как-нибудь", а любимых: "Да побыстрее, что забыть и отпустить". Лишь бы разземления не видеть. Отрыва от земли, прощания, времен сведения счетов. Смертное прощание -- не счет в ресторане, -- чаевые не заплатишь, не откупишься за испачканный вином в лихом телодвижении-винорасплескании диван.
* * * * * * * * *
Мелкий бес-баламут, воспевающий звезду-полынь, -- бездны земного нутра выползыш, будь он неладен. Мы разделяем с ним сигаретное переживание. Любимая дрянь, сволочь с поцелуями.
Изумрудный блеск, непроглядная тьма, яркая вспышка, Der Kleine Tod. Мерзко-ледяной пол прильнул к спине и не только, -- холодно и противно. Обморок, да, обморок от поцелуя, -- беда мне, беда, -- забираю свои картины и лучшие веночки в мир Иной, -- ах-хах-хах, а ведь... К гробу багажник не приделаешь, -- не улитки, -- домик с собой не носим. Розы, лилии, еловые ветви, ленты бумажные... тканевые-прощальные... Проволочные каркасы, оплетенные искусственными цветами, с приклеенными тычинками, и степлером прикрепленными детальками-бантиками. Работа идет быстро, а времени мало. Покойник ждать станет, а живые -- мертвеца -- да не в жизнь... Ждут, ждут, не мерещилось бы как.
-- Эй ты, подбери ее.
Губы в неприятной улыбочке, зеленовато-шоколадный коктейль ядовитого взгляда сверкнул, -- погас, воссияв язвительно, в то время как Эф, щелкнув пальцами указал вниз и вверх, а после удалился, растворившись в степном тумане, маячив своим траурным силуэтом в серой дымке улицы. Спиртовой и горький до многолапой жути взгляд.
Терпким быстрорастворимым кофе цвета неприятной бездны (с переизбытком сахара) меня воскресили. Стаканчик обжигал пальцы своей одноразовостью, но горькое содержимое делало свое дело. Мало-помалу кровь разливалась поспешно по венам, изображение прояснялось, возвращался утраченный спектр чувств.
-- Что с тобой сделал этот Врубелевский демон, спившийся с жизненного пути? -- моя соседка амбивалентно воспрошала: и заинтересованно, и с отвращением.
Соседка по комнате, одна из многих, какая-то с верхних этажей кроватей. -- Я тебе кофе из автомата для посетителей налила, чтоб побыстрее. Сорок рублей вернешь? Так что там у тебя с Эфраимом Аристарховичем?
-- Мы говорили, я принимала поставку: материалы на венки пришли, ткани, доски и кое-какая мелочь, -- он курировал, как всегда. Дафна, ничего такого--
ты чего чудишь?
Мертвецы любят сладости, -- они ведь и самые сладкие. По аромату, по определению. Их главарю драгоценности привычны, сам он проживает на Изумрудной улице в другом конце города. У него глаза уставшего наркомана...
И что, и что? Люби того, кто безнадежен, грешен и мерзок. Единственного в степно-мертвенный отравленной толпе.
В суровые времена гибельного современия радуешься и объедкам поминальным пирогов. Как-то душно на душе, не могло быть иначе, но радует наличие сдобы и напитков, ненужно скучающих после разгульных прощальных обедов-ужинов. Самовары, конфеты, печенье. Побирушки..
Эфраиму же хватает на вичуганские шмотки, за него и пояснять не надо. Разрядился так, что хоть катану бери, окольцевав пальцы ободками из титана, скрываясь от солнца янтарного, выглядя как староста синагоги с мимическим расстройством, -- всего лишь шагая по ступенькам веночнического хостела с плесневеющим ковром, -- имидж здесь не столь уж необходим, казалось бы...
Вам когда-нибудь казалось, что мир прекрасен? Мир со всей его мерзостью людской, сыростью улиц, грязью и хламом, давкой и толпой, растущими ценами и понижающимися зарплатами? Казалось ли вам все вокруг чудесным только из-за того, что черными перьями окрыляла вас любовь, сводя с ума и унося из-под ног землю? Проявления этого расстройства растуманиваются быстро, но маниакальная окрыленность сеет злые плоды.
Прихорашиваться на свидание с женихом необходимо у расколотого зеркала, треснувшего узорчатой сетью позднелетних-предосенних паучков. Своеобразно и странно выглядит марафет в этой богадельне, но девушкам престало в любом клоповнике выглядеть красиво и маняще, неправда ли? В лазарете, ночуя на автобусной остановке, или же хороня котят, подобранных на улице, принося им на могилки свечки, собранные на человеческих кладбищах.
* * * * *
Джарум и странный дешевый аромат чего-то дорогого.
Наша комната уныла! За ее пределы выйти --счастье, -- сама себя поздравляю, каждый раз покидая перенаселенные покои. Запахи, чувства, явность и суровая реальность всего лишь есть обычный набор правильных вещей.
Не имею возможности пригласить в ближайших жизненных реалиях своего любимого и неблаговерного на бутылочку дорогущего зелененького с жареным павлином... но если у нас была бы дочь, я назвала бы ее Меланхолией, -- это точно, совершенно точно.
Он будет петь, пока вы подыхаете заживо, разлагаясь и улетая осколками в вечность. Покуда он поет погребальные гимны, лишь я люблю его, ведь я делаю
это всерьез. Он должен лягушкой липкой застрять внутри меня без права на покидание, остаться во мне, ценой утери своего главного, утонуть в моем липком болоте, свернуться калачиком, проникнув в мою суть, там и уснуть , там же умереть. Я найду тогда свой утерянный дом, мой дом -- как пристанище перед смертью, туда и уйду, с болью внизу живота и вывернутым-всем-наизнанку, пронзенная вечным, лишенным тела, костостоем.
В действительности я не могла бы причинить живому существу боли, даже самой себе. Извращенное неутоленное желание порождает дикие и придурошные фантазии из разряда недопустимого. Мы многое "будто бы" ненавидим лишь потому, что для нас это невозможно, а мы мечтаем, грезим, жить без этого не можем, -- самоуничтожаемся, рассуждая подсознательно об этой убивающей несбыточности, -- отрицаем радость, предаемся Тьме, желая Света, Счастья, Радости, Гармонии.
Тем не менее, Тьма неотъемлима была бы и при любой другом раскладе, но при другом раскладе и Тьма была бы Иной. Любою она может быть, всесторонне являться, но ты будешь моим извечным Фенриром, поедающим Солнце, милым и нежным волчонком, владеющим жизнью всего пока-еще-живого.
Если Солнце умрет, -- то будет его (рук? лап? клыков?) дело. Ведь многие лета воспрошают: "Когда умрет Солнце?/Как Солнце убить?". Настанет то время,
когда в темно-нервных водах аукнется угасающий предсмертно луч, воссияв, провожая Землю в Вечный Мрак. Говорят, что жизнь Светила равна тринадцати миллиардам лет. А не угаснет ли Солнышко через тринадцать дней?
Солнце падает в обморок, когда Эфраим выходит в светлые часы на улицу, -- воспаряется туман. Глаза змеи в серой дымке, глаза змеи, зеленовато-карие, вдохновляющие на суицидальные танцульки с распоротыми венами. Расскажи же: твоя ли моя душа? Чья она, где потерялась, куда улетела?
Солнце погибнет, а от планеты останется лишь огарок, огнем воспылает расколотое небо, закровоточат густо облака.. .С древнейших пор Человек встремится уничтожить Солнце, но еще никогда сие не было столь простым достижением мечтания уничтожения, как в наше беспокойное суматошное время.
* * * * * * * *
Небрежная кудель улеглась на столе, липковатом, -- но недавно его мыли, усердия не хватило на все столы, -- пухлая и кривая, смотанная кое-как в комок.
Пропитанные свиной кровью нити торчат во все стороны, походя на гигантскую карминовую каракулю. Увеличенная мазня из тех, что рисуют на полях газеты, болтая по телефону, вокруг пустые бокалы и полные рюмки с прозрачной жидкостью, тарелок не было, только блюдца-урночки под пепел.
Мой Эф-собеседник сложил губы в печальною мною воспеваемую противную линию, а это значило одно: наступила пора хоронить мотыльков, пока их не затоптали тракторной подошвой трендовых ботинок.
"Что с тобою, милая? Что тебе сделали?"
Ах, я и забыла, на столе свечи догорали в горлышках из-под винных бутылок, возвышаясь огоньком на верхушке парафиновых гроздей. Я воззрилась на них, -- мне же в горло гвозди забили, без шуток. Ни звука, ни слова, ни мысли, -- нечто непонятно по-дурному кружило, что нельзя было выловить ртом, как яблоко из ржавого (или нового, без этой коррозии) корыта.
Хэй, нау, хэй, нау-нау!
Кот Черныш думал о труповозках и выползашах Ада.
-- Верно. Гадание на кудели дало знать, что Вы заспите нашего ребенка, ну -- удушите собой во сне. Ляжете с ним вместе неаккуратно, отрубитесь насмерть и
не заметите, что-то такое. Темно было, не все понял.
-- И ради этого Вы мне голову морочили, выжидая нужное для принятия решения солнцестояние?! Твою мать--
-- Тихо-тихо, -- он занес руку в полу-ударе-пресечении, -- я не буду твоей мужчиной. Случаются в жизнях нелепости...
Попыталась я этот его жест перехватить.
-- Одна последняя просьба: уж хоть разочек послушайте, прислушавшись.
* * * * * * *
(Пре)подобно кокшу -- невесомая. Неосторожный глоток воздуха -- все, рассыпалась-разлетелась. Кристаллические снежные крупицы не собрать в изначальную горсточку. А он зашикал, замахал руками, страшными и одуревшими глазами вперяясь в то невидимое, что пытался прогнать.
За окном ветер издевается над ветхой от недавнего дождя афишей на столбе, выползая из неба оттенка грубочувственного влечения, -- грязной малины.
"Ваше Темнейшество, что до Вашего ума говорить, уже и мясо Ваше пошло радугой. Мне и пригоже понимание Вашего разложения, но... понимать -- не значит -- потакать. Господин мой хороший, --
Я стала тенью, полупрозрачной и недолговечной, растворяющейся бестелесным туманом в унылом московском воздухе, резво-мрачным мороком и страшным чудом, -- далеким и неправдивым. Ничто, увязшее в карамели и жженом сахаре какого-то нигдешного мира в никудышной и никогдашной Вселенной, сотканной из сонной одури старых алкоголиков и кошмаров инфантильных девчонок."
-- Нет, даже не думай, -- ты мне очень дорога, -- нееет, я даже зарплату тебе не повышу, но -- сплети мне венок?..