Философия — сложная тема, не знаешь с какой буквы начать, с какой стороны подступить. Никаких мыслей! Хотя бы одна посетила, нарушила моё затворничество. Лежишь вот на диване и из воздуха вытягиваешь строки, будто прядёшь нити из тягучей пряжи одиночества. Что же из этого состояния можно вытянуть?
Сумерки, окружающие меня, стали сгущаться всё больше и больше, нависая со всех сторон. Они высасывали из меня, словно вампиры, жизненные соки, оставляя одну лишь высушенную оболочку. А главное, мне не хочется сопротивляться, дремота, окутавшая моё тело, спеленала его своими липкими пальцами и не отпускает. Никакого движения, только звук сердца. Тук... Тук... Только течение крови по извилистым руслам жизни. Тук... тук... Стучит сердце, гоняя красные тельца по кругу, омывая и охлаждая клетки головного мозга, заставляя его пошевелиться и дать команду засыпающему телу. А было так хорошо отключиться от реальности, воспарить над самим собой и умчаться куда-то далеко за пределы познаваемого. Вот душа, обретя эфирную легкость, пыталась унестись в абстрактные миры, но ударившись о потолок бытия, вернулась на диван, одевшись вновь в свою плоть.
Нет, так нельзя постигать сей жизни смысл! А как? Есть только один способ многократно проверенный философами всех времён. И стряхнув с себя истомы сладостные путы, я вступил в окружающую меня действительность.
Не хватает полёта мысли! Для разгона необходимо определённое количество горючего. Так что же мы сидим? Вперёд!
На улице осень шуршит под ногами отжившими листьями. В этом шорохе слышится шепот, их последнее дыхание, перед тем как они превратятся в прах. О чём они шепчутся, что хотят нам передать? Я, как и все прохожие, иду и, не задумываясь, загребаю ногами кучи желтой листвы и разбрасываю их по сторонам. Для меня эти облетевшие листья лишь грустные напоминание о ещё одном прошедшем лете. Ещё один год прошёл, облетел листвой с моего древа жизни. И вот уже под ногами не просто шуршит пожухлая листва, а прошедшие минуты, часы, дни, годы! Они опали и лежат под ногами. Свидетели моей вчерашней жизни, они с тоской глядят на меня, нашептывая таинственные слова, напоминая о прошлом. Всё выстроилось в один ряд — лица, события. Горько об этом думать, вспоминать, но без этого нельзя, без прошлого не было бы настоящего. Это оно приводит нас в данную минуту, в данное место, и в данное мгновение решается наше будущее. Делает его таким, каким оно будет! На сей момент, я оказался у дверей в пивную.
Вот он рассадник философской мысли, и родильный дом доморощенных философов. Сколько Сократов, Платонов и Шопенгауэров породили эти стены, и сколько не признанных гениев утонуло в пенистых волнах истины. Здесь на этом островке надежды и уединения, удалившись от серого быта, они обретают себя. Здесь начинается их путь в поисках смысла жизни. Правда, заканчиваются эти поиски у всех по-разному.
Вооружившись необходимым эликсиром вдохновения, в количестве трёх кружек, я стал вглядываться в полумрак зала, желая найти свободное место и возможного кандидата в собеседники. Вон, у окна, самый подходящий столик, и в меру светло, и мирская жизнь за стеклом, как на ладони. Огромные седеющие бакенбарды скрывали часть лица сидящего мыслителя, который с грустью разглядывал проплывавших за окном, как в аквариуме, прохожих. На столе, рядом с полупустой кружкой лежала книга, обёрнутая истрепавшейся газетой.
— Вы позволите нарушить ваше уединение? — и, не дожидаясь ответа, я выставил свою батарею. Мужчина устало взглянул на меня из-под тяжёлых бровей.
— Место не куплено, присаживайтесь. Но, быть может, вы хотите остаться один, или вам неприятно моё общество. Вы скажите, я найду другой приют. Хотя, сказать по правде, это лучший столик в этой забегаловке. Вы только посмотрите — за окном, будто иная жизнь. Все куда-то бегут, спешат, суетятся, а мы с вами уютно сидим здесь и наблюдаем за ними, будто в театре. Да, да у нас с вами билеты в первом ряду, перед сценой, на которой разыгрывается много актовая пьеса под названием Жизнь. Звуки увертюры отзвучали, укрывшись в тяжёлых складках портьер, открывшийся занавес обнажил освещенные театральными прожекторами декорации, и на сцену выступили первые лицедеи. Я приглашаю вас к просмотру пьесы!
У соседа разгладились морщины на его загорелом высоком лбу, он хлебнул из кружки и вопросительно посмотрел на меня.
— Спасибо за приглашение. Я давно не был в театре, тем более, никогда не сидел в первом ряду. Буду рад составить вам компанию. Но мне кажется, я что-то пропустил. Действия на сцене столь стремительны, что без пролога вникнуть в суть пьесы затруднительно. — Ответил я и залпом освободил гранёный бокал от хмельного напитка, ладонью смахнув с губ липкую пену. Неловкая улыбка всплыла на моём лице.
— Вон стоит молодой человек в оранжевой куртке и улыбается прохожим. Он метёт возле лотошников и всем говорит —
«А правда я хорошо делаю?». Это всех забавляет, и они ему всегда что-то дают. Кто яблоко, кто семечек, кто морковку. А он всё лыбится. Он всегда счастливый и живой. Он безобидный и добрый. Он — идиот. Вглядитесь в его лицо, ...тут без вопросов. Это самый счастливый человек. Ему ничего не нужно, он свободен от человеческих предрассудков, и лживых представлений о счастье. Вследствие духовной ограниченности, уменьшились его желания и страхи, а это приводит к ослаблению страданий. Он никогда не ощущает скуки, ибо она ему не ведома, вследствие отсутствия интеллекта и какой-либо тяги к чувственности. Он не испытывает разочарований, так как не ставит перед собой никаких целей. Наша юдоль скорби его не касается. Он живёт в своём мире, от дома до этого места и обратно. Кто-то заботится о нём, научил вежливым словам и тому, что надо сделать, что бы заработать, не просто получить, а заработать хоть какой-то кусок. Я его давно знаю, раньше он не клянчил, просто мёл тротуар и улыбался. Сейчас кто-то его выучил. Вот так его жизнь и течёт плавно без поворотов. Кроткая улыбка заставляет улыбнуться и нас. Как говаривал Гораций: «Он не утомляет свой малый ум вечными вопросами».
Мой собеседник допил своё пиво и покосился на мою кружку.
— Прошу вас, угощайтесь. — Я придвинул ему запотевший бокал и поинтересовался о книге, лежащей на столе.
— О, эта книга о свободном человеке, а этот человек — Робинзон Крузо. Он вкусил все сладости истинной свободы и счастья — ибо был одинок, мог рассчитывать только на самого себя, поэтому был для себя всем. Небо послало ему испытание, ограничив в людском общении, обозначив круг его обитания в пределах острова. Но даровало ему терпение. Он гармонично слился с природой, не беря себе ничего лишнего, ибо чрезмерный достаток только развращает, возбуждая волю, что ведёт к увеличению страданий, а жизнь на острове к нему была строга. Только ежедневный труд помог ему не скатиться до ступени животного, до которого был один только шаг. Труд возвысил его дух и, обретя спокойствие в душе, он победил природу и, в первую очередь, самого себя. Не многие способны на это.
— Да, но ему деваться было не куда... — пытался я влезть в его рассуждения и, подозвав официантку, заказал для продления разговора ещё некоторую порцию материализованной философии.
— Жажда жизни, жизни достойной человека, а не первобытного существа, руководила им. Благодатная земля звала его и, приняв его труд, вознаградила своими дарами. Он сделал всё от него зависящее, и с честью доказал, что он человек! Однако восторженному состоянию духа пришел конец с первыми признаками нарушения его одиночества. Страх вкрался в его душу. Животный страх завладел всеми его помыслами после того, как нашёл на песке человечьи следы. Мир спокойствия был разрушен, годами установленный ритм жизни подвергся агрессии со стороны извечного врага. Страх стал руководить его действиями. С одной стороны, это не так и плохо — устоявшаяся спокойная жизнь становиться однообразна и скучна, она отучает от умственных занятий и обволакивает дух жировыми складками лени. Страх за свою жизнь, заложенный природой глубоко в подсознании, пошёл ему на пользу. Он вновь возбудил его засыпающую деятельность и не позволил захлебнуться в водовороте лживой успешности.
Какое счастье, жил человек вне общества! Благоденствовал, обладал полной свободой! Вдруг бац! Нашёл себе друга — Пятницу. На этом его свобода ограничилась. У них образовалось общество! А раз так, какие-то обязанности друг перед другом. Хочешь не хочешь, а соблюдать их надо. И это зависит от их самих, как они поведут себя сами по отношению друг к другу. Так возникает закон ограничения свободы, зависящий от этических и моральных свойств души, принимающих этот закон. Все законы пишут человеки, и всё зависит, какими качествами обладают эти человеки, кому они служат — мамоне или народу. А какие законы могут писать законодатели, которые дерутся возле трибуны и сквернословят, обливая друг друга помоями, держа свои карманы раскрытыми для мзды. Попади Пятница в руки какого-то Хосе Альвейца или Троекурова, то быть ему рабом, собакой двуногой. Робинзон сделал его равным себе. Хотя, можно сказать, что сделал он это от скуки и одиночества, по человеческому общению, но именно по человеческому, потому он и видел в дикаре равного ему существа, а не безликое животное. Живя в обществе, необходимо самоотверженно отречься от части своих амбиций во благо своих близких и своего окружения, и принять во внимание их жертву, которую они принесли во благо тебе, то есть нести моральную ответственность за свои поступки. Иначе твоё возвеличивание над другими, чаще всего не обоснованное, приведет лишь к вражде и раздорам.
Прочитал я эту книгу и задумался — Правильно ли мы живём? Хотя, сказать по правде, вряд ли автор задавался этим вопросом при написании своей книги. Я же в ней нашел лишь отголосок, звучащей в моей душе под давлением действительности.
Мы ещё долго сидели, разглядывая через стекло прохожих на улице, обсуждая красивых женщин и почтенных стариков. Официантка не раз прибиралась на нашем столе и уходила за новым заказом. Вопреки известному утверждению, о котором нам напоминают психологи, что запоминается последняя фраза, со мной это не произошло. Я не помню не только фразу, но и каким образом мы расстались. В память врезались лишь зачатки нашего знакомства, кои я и поспешил воспроизвести на бумаге.