Любит – не любит.
Летнее утро. Открывается дверь одного из подъездов многоэтажки. Из неё степенно выходят две женщины, довольно далеко перешагнувшие за «бальзаковский возраст». Первая – светловолосая (поэтому и сединки почти незаметны). Она явно не имеет избыточного веса, ( а если таковой и имеется, то «не в избытке»). А дополняли её облик глаза, обыкновенные, карие, просто глаза, а не очи. Но глаза эти сразу привлекали ваше внимание живостью, подвижностью и какой-то светлой улыбчивостью.
Вторая женщина была темноволосой, с очень «пышными» формами и, вероятно, в силу этого отличалась тяжёлой поступью. Она казалась старше своей спутницы, хоть, попристальнее вглядевшись, вы бы поняли, что они примерно одного возраста.
За женщинами из подъезда появились двое мужчин, вероятно, их «благоверные». Оба были убелены сединой. Да и фигуры обоих давно утратили юношескую стройность. Как по команде они оба разом плюхнулись на ярко окрашенную скамейку с перилами (хвала ЖЭКу).
Первая из женщин, светловолосая, повернулась к ним, Улыбка расцвела на её губах, и она мелодично-протяжно проворковала: «Не скучайте, мы скоро!» И молодые весёлые искринки, неожиданно откуда-то появившиеся в её карих глазах, заплясали в них задорно и весело.
Вторая женщина только слегка повернула голову в сторону мужчин и невыразительно, без тени улыбки, слегка кивнула.
Мужчины молча подняли правые руки в знак прощального приветствия, отвечая на воздушный поцелуй блондинки. Но глаза обоих мужчин почему-то оставались тусклыми или даже откровенно печальными, невзирая на прекрасное утро, на благоухание цветов на клумбах (опять же всему причиной ЖЭК и новая дворничиха Гавриловна, необыкновенная любительница цветов).
Некоторое время мужчины молчали. Потом один из них прервал молчание: «Вот смотрю я, Василий, на твою Ингу - и такая тоска берёт! Вот это жена! Не жена – солнышко! Да будь моя Галка хоть наполовину такой, я бы всегда улыбался, у меня крылья бы выросли, я бы в спортзал стал ходить жир сбрасывать, чтобы ненароком не разлюбила, я бы... Эх, так хочется любви! Ведь теперь самое время любить, пожить для себя… Детей вырастили, на ноги поставили. Разлетелись они по белу свету и радуют нас добрыми вестями и внуками. Но моя Галка – не твоя Инга. Какая с нею любовь! Вечно надута как сыч. И то ей не так, и это не этак. А если захочу ласки, то и по морде могу схлопотать, а рука у неё тяжёлая. Нет, не любит Галка меня. Да и в молодости не любила. Просто терпела»…
После этих слов Фёдор надолго замолчал, удручённо глядя себе под ноги и, вероятно, продолжая молчаливо жаловаться на безрадостно уходящую жизнь, жизнь без такой желанной ему нежности, жизнь без ласки, жизнь без любви…
Молчал и Василий, тоже обдумывая что-то, и это «что-то», по-видимому, тоже таило скорее печаль, чем радость… Наконец он откашлялся и вполголоса начал: «Вот слушал я тебя, Федя, слушал. А в толк не возьму. Ну на что она тебе сдалась, любовь эта самая? Ты что, молодой? Тебе двадцать? Или семнадцать? Да права твоя Галка! Наша песенка спета. Теперь молодые пускай любятся! А нам что-нибудь смастерить, сытно поесть, сладко поспать… Ты вот любуешься моей Ингой. А знал бы ты, как достала она меня своей нежностью и любовью! Да я уже по горло сыт её ласками! Без конца липнет со своими объятиями и поцелуями. Обхватит мою шею своими ручонками нежными. И вроде тоненькие, а не оторвёшь! Я ей: «Хватит! Хорош! А то точно к другой, нормальной, сбегу!» А она мне: «Не убежишь Василёк! Ведь я тебя так люблю!!! А от любви никто не в силах убежать!» Эх, если бы моя Инга была как твоя Галка, я был бы самым счастливым мужиком на земле!»
На этом печальный диалог прервался.
Соседи молчали, погрузившись в свои невесёлые раздумья «любит – не любит», что лучше?