На южном приморском вокзале в сезон всегда многолюдно. Когда же прибывает очередной поезд с отдыхающими, то человеческое море точно закипает, приходит в движение, пеной выливаясь на перрон. Потоки встречающих, носильщиков, таксистов, владельцев жилья, сдаваемого в наем, и прочих страждущих сталкиваются с покидающими тесные вагоны пассажирами, закручиваясь в немыслимый водоворот. Шумные цыгане пестрою толпой создают свои омуты вокруг доверчивых туристов: поначалу их и не видно вовсе, но стоит только цепкому взгляду ухватить жертву, как ее обступают со всех сторон и уже ни за что не отпустят, если только на горизонте не замаячит форма постового или неброская фигура местного линейного оперативника.
Вот из вагона на перрон выскакивает маленькая девочка в розовом сарафане, ее коротенькие косички торчат в разные стороны, а большие карие глаза с интересом глядят вокруг, изучая окружающих. За ней появляется миниатюрная молодая женщина в джинсах и футболке, ее светлые волосы туго стянуты на затылке в хвост. Берет девочку за руку и что-то ей строго выговаривает. Девочка в ответ опускает взгляд и виновато тушуется. Мама и дочь.
Спустя минуту выходит мужчина чуть выше среднего роста. Туристические штаны с бездонными карманами, сандалии на босу ногу и просторная хлопковая рубаха, ворот которой едва охватывает мощную шею. В правой руке у него спортивная сумка, левая тащит за собой чемодан на колесиках. Отец. Девчушка точная копия папы.
Они весело обмениваются репликами, моментально утонувшими в гомоне толпы, прощаются с проводницей, которая еще долго смотрит им вслед улыбаясь, и направляются к зданию вокзала. Сумка поставлена на чемодан, потому девочка держит обоих родителей за руки, идет вприпрыжку, что-то весело щебеча. Впереди их ждет солнце и море, и как хочется скорее очутиться на пляже, слышать плеск волн и подставлять лицо бризу.
Недобрые глаза безошибочно выделяют из людской массы счастливое семейство с приличным достатком, спешащее предаться беспечному отдыху, и вот уже многоопытная цыганка, позвякивая золотом браслетов, умело лавирует между движущимися в различных направлениях людьми. Подходит к главе семейства и уверенно берет его за руку, начинает заговаривать, не давая опомниться.
- Ай, красавец! Дай погадаю… Про все расскажу. Про жизнь, про удачу. Про доброе для твоих красавиц…
Мужчина не сопротивляется.
- …Про невзгоды и завистников. Скажу, кто плохое замыслил. Где счастье сыскать. Где внимательным быть, чтоб складно все в семье получалось…
Цыганка решительно разворачивает его руку и глядит на открытую ладонь.
- …Позолоти руку, все узнаешь…
И тут она меняется в лице. Лихая удаль и задор сменяются страхом. Губы дрожат, дыхание сбивается, глаза из медовых становятся цвета темного янтаря. Их переполняет неописуемый ужас. Цыганка смотрит на улыбающееся беззаботное лицо мужчины и сквозь зубы шипит:
- Смерть! – она тычет пальцем в его могучую грудь, где на черной нити висит деревянное распятие. – Ты сама смерть!
Через мгновение ее цветастые юбки уже затерялись в толпе.
Мужчина и женщина недоуменно смотрят друг на друга, пытаясь понять, что это было, затем женщина крутит пальцем у виска, проверяет, не испугалась ли необъяснимого поведения цыганки дочь, и они продолжают свой путь.
Нелепый инцидент быстро стирается из их памяти. Впереди отпуск на берегу теплого моря.
...Что это, сон или воспоминание? Сердце бешено колотится в груди, гулко отдаваясь в висках. В душе пустота. Ничего. Ни тревоги, ни спокойствия. Будто кто-то в мозгу щелкнул неведомым тумблером, отключив эмоции и чувства.
Лязгнул железный засов. Дверь со скрипом отворилась.
- Волин, на выход! Руки за спину!
На запястьях защелкнулись холодные наручники.
Его повели по коридору, освещенному белыми люминесцентными лампами. Крашенные в грязно-синий цвет стены, пол застлан видавшим виды коричневым линолеумом.
Плечи сковало холодом. Или его просто бил озноб?
По лестнице, проход на которую открывался магнитным замком, поднялись на второй этаж. Вновь коридор, но уже отделанный дешевыми пластиковыми панелями «под дерево». Свернули за угол, остановившись возле одной из множества дверей. Открыв, конвойный подтолкнул его в спину.
Зарешеченное окно, исключающее возможность побега. Посередине прикрученный к полу стол, четыре стула. На удивление чисто, но чистота совсем не радующая взгляд. Комната для допроса. Спертый воздух, буквально вибрирующий от происходящих здесь событий, напитанный самыми низменными из человеческих пороков.
Не произнеся ни слова, конвойный удалился. Предоставленный самому себе, Волин подошел к окну и глянул во двор, где под холодным октябрьским дождем сиротливо жались друг к другу служебные автомобили со специальной светографической раскраской.
Его оставили одного. Дали возможность подумать над сложившимся положением. Оценить шансы на спасение. Одиночество под гнетом неминуемого наказания, прежде всего, рождает желание поговорить по душам. В камере прием не сработал, соседу не удалось вытянуть из него ни слова. Решили попробовать снова. Изолировали, чтобы побудить к откровенности.
Время тянулось медленно, надменно взирая на него из вечности. И несмотря на то, что его рубашку, всю перепачканную кровью, изъяли как вещественное доказательство, позволив одеть дома первую попавшуюся футболку, он до сих пор видел кровь на себе. Он знал, что это их кровь – последнее, что осязаемо связывало его с семьей. Прикрыл глаза, воскресшая в мыслях образы жены и дочери. Волосы, глаза, улыбку, тепло их взаимной любви. Едва осязаемый аромат отношений и биение близких сердец. Совсем недавно они были единым целым. Теперь ничего этого нет. И не будет…
Впереди – вечность. Вечное пространство одиночества. И неужели кто-то думает, что, заперев на час в комнате для допросов, его можно сломать?
Ударами пульса отсчитывая мгновения, Волин видел под прикрытыми веками искаженные гримасой ужаса лица самых дорогих ему людей, дьявольски блестящее остро отточенное лезвие занесенного над ними ножа, слышал крики о помощи, чувствовал жадное дыхание беспощадного зверя.
Он должен был быть там! Но его не было. И когда невыносимым гортанным криком жизнь покидала их тела, ничто не шевельнулось в его душе, находившейся всего в четверти часа пути от дома.
Впервые горечь предательства раскаленной иглой вонзилась в сердце. Он предал самых дорогих и любимых. Оставил беззащитными перед лицом страшнейшей опасности…
Прерывая ход горестных мыслей, щелкнул хорошо смазанный замок. В комнату вошли двое. Первого, пониже, Волин уже видел – местный опер, кажется, Найденов. Второго, высокого, почти одного с ним роста, ранее не встречал. Оба уверенные в себе, даже немного надменные.
Найденов присел за стол, чувствуя себя хозяином положения, положил перед собой бланк протокола допроса и предложил Волину сесть напротив. Высокий занял место возле окна. Наблюдатель. На какое-то время воцарилась тишина.
- Моя фамилия Добров. Подполковник Добров. Мой коллега – майор Найденов, - на удивление, начал разговор высокий. Говорил он легко, без пренебрежения.
- Мы уже знакомы, - в противовес коллеге майор недобро улыбнулся.
Добрый и злой. Банально.
Волин поерзал на стуле. Заведенные за спину руки в наручниках не располагали к комфорту. Ничего не ответил. Не считал нужным, только отрешенно смотрел на оперативников. Казалось, для себя они давно все решили и в уме уже поставили галочку за раскрытое преступление. И их встреча в допросной – лишь бюрократическая дань уважения УПК.
- Итак, начнем. – Найденов взял в руки шариковую ручку и принялся записывать. – Фамилия, имя, отчество?
Молчание.
- Дата и место рождения?
Молчание.
- Род деятельности?
Молчание.
- Хорошо. – Найденов отложил ручку и сдвинул протокол в сторону. – Оставим формальности следователю и поговорим по душам.
Майору уже столько раз приходилось сталкиваться с подобным, когда подозреваемый прятался за стеной бессловесности. Все кичатся собственной неприступностью, прикидываясь гранитной скалой. Начинают за здравие, а кончают… По-разному бывает, но нужного результата он добиваться умеет.
- Твоя личность тайны не представляет: Волин Денис Евгеньевич, 38 лет, военный пенсионер. Думаю, по выслуге. Сейчас – обычный офисный клерк. Женат… хотя, нет. Вдовец. Детей нет. Уже нет!
Волину показалось, что ему выстрелили в сердце. Слово ударило больнее пули, пробило грудную клетку, разорвав на куски внутренние органы, молнией пронзив нервные окончания. Взгляд метнулся к сыщику, но тут же угас.
Доля секунды. Но Найденов ощутил, что в этот миг взглянул в глаза разъяренному хищнику, с которым остался один на один посреди бескрайнего поля. Когда некуда бежать и негде спрятаться. Кровь отхлынула от лица, и на лбу непроизвольно выступила испарина страха.
В комнате воцарилась тревожная тишина. Стало слышно, как под плинтусом копошатся тараканы.
Доля секунды! Но она отчетливо показала, что перед ними волк в человечьем обличии. Зверь, способный разорвать на куски, переступив через жизнь, а значит, они на верном пути.
Медленно досчитав до десяти, Волин выдохнул и прикрыл веки, ожидая, продолжения абсолютно бесполезного действа. Ему не хотелось говорить, не хотелось доказывать невиновность. Не хотелось ничего. Совладав с сиюминутной вспышкой гнева, он расслабился и представил себя плывущим по воле волн. Зачем все это? Ради чего продолжать, когда все уже в прошлом?
- Давайте внесем ясность, - подполковник Добров оставался подчеркнуто вежливым. – Денис Евгеньевич, вы понимаете, что происходит? Вы обвиняетесь в убийстве с особой жестокостью.
Молчание. Ни один мускул не дрогнул на лице Волина. Глаза прикрыты, плечи расслаблены, на сколько позволяли заведенные за спину руки.
- Вам есть что сказать?
Добрый и злой полицейский. Совсем не оригинально. Какое это имеет отношение к следствию, если они рыщут далеко от места, где покоится истина?
- Двойное убийство. Одна из жертв – ребенок. Вам грозит пожизненное. До конца дней сидеть в клетке и ходить согнувшись. Стоит ли молчать?
В ответ – тишина.
- Нам пока не ясны детали, но, в общем и целом, картина понятная, - вмешался Найденов. – Получим из военкомата твое личное дело и тогда с точностью до дня восстановим трудовую биографию. Только учти, былые заслуги, даже если есть, учитываться не будут… Я бы таким, как ты, лоб зеленкой мазал, а не оставлял небо коптить в «Черном дельфине» или Соликамске.
- Денис Евгеньевич, не закрывайтесь в себе, сбросьте камень с души, - в голосе Доброва, казалось, завибрировали нотки сострадания. – Сделанного уже не изменишь, но вам станет легче, поверьте.
Звучало неискренне. Хотя Волина мало интересовали слова. Он всегда находил в себе силы для преодоления трудностей, что бы ни случилось. Но сейчас оказался бессилен. Опер прав в одном: случившегося уже не изменишь.
- Двадцать лет в армии. Вычтем первые пять на военное училище – остается пятнадцать. Сколько у нас было горячих точек за последние пятнадцать лет? – Майор уверенно гнул свою линию. – Думаю, тебе с лихвой хватило. Одна Чечня чего стоит! Ты был там?.. По глазам вижу, что был. Что ты там делал? Стрелял? Убивал?.. – Голос становился все громче, Найденов разгонялся, как самолет при взлете, слова сливались в нарастающий, давящий на психику гул. – Убивал. Видел, как чехи нашим русским пацанам головы отрезали. О смерти не понаслышке знаешь, а в глаза ей смотрел. Знаешь, что испытываешь, когда адреналин зашкаливает. Нравится ощущение? А когда сам убиваешь – это чистый адреналин. Так ведь?.. Чувствуешь себя почти Богом.
Оперативник вперил взгляд в Волина, но, не получив ответа, продолжил.
- Я сам был на Кавказе. До сих пор помню, иногда в холодном поту просыпаюсь.
– Говорил уже тише, но не менее властно. – Для всего этого у нас хорошее определение придумали – контртеррористическая операция, восстановление конституционного порядка. Будто оправдали весь бардак, который там творился. За терминологией реальные жизни забыли. А я видел, как от запаха смерти у пацанов… да что там, у видавших виды мужиков, офицеров «крышу» срывало! Может, ты из них?
- Денис Евгеньевич, возможно, вам нужна помощь? – действительным или мнимым сочувствием подполковник Добров оправдывал свою фамилию.
Добрый и злой.
Едва приподняв веки, Волин посмотрел на уверенных в своей правоте полицейских, и искра интереса угасла в его глазах, не успев разгореться. Помощь? Что позволит вернуть к жизни жену и дочку? Какой маг и чародей способен вырвать из памяти воспоминания о былом, задорный смех его девчонок?
Кто сможет вернуть вчерашний день?
Нет, он не псих и не маньяк. И с головой у него полный порядок.
Пока Найденов продолжал говорить, Волин отрешился от мира, погрузившись в воспоминания. Их первая встреча. Леночка, молодая и неискушенная студентка, и он, бравый офицер Вооруженных Сил. Зимние прогулки рука об руку на промозглом ветру и скоротечные попытки согреться в теплом кафе, когда денег хватало только на горячий чай с лимоном. Предложение руки и сердца, от которого ее щеки зарделись румянцем, и он, старомодно приклонив колено, видел радостный блеск девичьих глаз. Свадьба. Белое платье невесты, в котором Лена казалась ему принцессой. Тосты и поздравления, пожелания долгих лет семейной жизни, терпения и взаимопонимания. Медовый месяц на Байкале – Турцию или Европу позволить себе не могли, потому что он - невыездной. Известие, что у них скоро будет малыш. Эмоции, которые невозможно описать, когда он впервые взял на руки маленький, почти невесомый орущий сверток. Машенька. Его плоть от плоти. С рождением дочери жизнь перевернулась. В те редкие моменты, когда бывал дома, его невозможно было оторвать от ребенка. Первый осмысленный взгляд. Первое «агу». Первый шаг. Сначала «ма», затем слово «мама», а потом и радостно сказанное по слогам неуверенное «па-па». Ночные бдения возле постели, когда температура переваливала за 39, а жаропонижающее не спешило действовать. Первые слезы потери, когда Машеньке показалось, что, отдав ее в детский сад, родители от нее отказались навсегда. Долгие уговоры вечером, что папе с мамой надо на работу, а ее работа – ходить в садик. Радостный визг, когда, вернувшись из очередной командировки, он, а не мама, забирал дочь из сада. Завидев его издали, Машенька срывалась с места и неслась навстречу, разведя руки широко в стороны. Взаимные объятия. Ревность в глазах жены, потому что, возвращаясь домой, он сначала целовал дочь. Неистовые ночи любви, когда уложив ребенка, они с Леной могли дарить себя друг другу. И вновь далекие командировки и длительная разлука.
Счастье!
Неведомый убийца перечеркнул счастье взмахом ножа. Бесчеловечно расправился с беззащитной женщиной и беспомощным ребенком. Зверскими истязаниями поставил кровавую точку в жизни целой семьи. Но зверь этот – не хищник, а падальщик. Трусливый шакал, найти которого, Волин вдруг осознал это совершенно четко, сотрудники полиции не в состоянии. Не потому что они плохие сыщики, а потому, что ослеплены собственным триумфом, уверовав, что взяли преступника по горячим следам.
Ощутив прилив сил, заполнивших недавно опустошенное скорбью тело, Волин выпрямил спину и расправил плечи, с вызовом взглянув на оперативников.
Он принял решение!
- …Ты у меня не заговоришь, а запоешь. Соловьиными трелями. – Найденов без устали сыпал словами, опасаясь в присутствии сотрудника Главка применить к задержанному привычные и более эффективные методы допроса. – Нож где?.. Не скажешь? Сами найдем… Да я и без ножа тебя закрою. У меня три эпизода менее чем за год. Совершенные с особой жестокостью. Три женщины. В последнем еще и ребенок. Серия. Город уже на ушах стоит. Ни сегодня – завтра, дело окажется на контроле на самом верху. Да я в лепешку расшибусь, чтобы убийцу посадить.
Волин облизал пересохшие губы.
- Ну, так разбегись и разбейся о стену, - посоветовал он.
Услышав обращение в свой адрес, Найденов подался вперед.
- Заговорил, мразь!
- Чтобы убийцу поймать, тебе жопу порвать придется. – Волин смотрел прямо в глаза оперативнику, выдержал паузу, а затем произнес почти по слогам, чтобы смысл сказанного дошел до адресата. – В момент убийства я был в трех кварталах от дома. И тому наберется с полсотни свидетелей.
Шариковая ручка, зажатая между пальцев, хрустнула, переломившись пополам. Найденов откинулся на спинку стула, побледнев. Тяжело выдохнул, точно получив мощнейший удар под дых. И напоследок сказал только одно слово:
- Проверим.
Громко и решительно. Чтобы всем стало ясно: он проиграл схватку, но не войну.