***

      Константин Рассадин


    ВОСЕМЬДЕСЯТ ПОСЛЕДНИХ СТРАНИЦ РОМАНА
   
     От Чарльза Дарвина к православию

   В больничной палате душно даже ночью при открытой двери в общий коридор. Сергею Ивановичу тягостно, он никак не может заснуть. Рядом похрапывает Борис Мамонов, ему виртуозно подсвистывает также приговорённый к раку лёгких  молодой постоялец кавказкой наружности Мамед Мамедов. Тяжкое роковое заболевание не даёт скидку ни на возраст, ни на национальное происхождение, подкашивает всех  подряд, без выбора. 
   Глупые мысли лезут в голову Игожева: скажем, теперь он залез в теорию о происхождении человеческого рода Чарльза Дарвина: опубликовавшего философский трактат о «Происхождении видов путём естественного отбора», скорее не совсем научного характера, а по характерному признаку гипотез, предположений, фантазий, умозрительных построений, лишенных фактов и, стало быть, явившую миру ещё одну лженауку.
   Но находясь в больнице, где человеку ежеминутно напоминают обо всех органах, составляющий в целом его организм: кишках, желудке, селезёнке и почках, позвоночнике, верхних и нижних конечностях, и совсем не говорят о душе, подразумевая её полное отсутствие, неухоженному Игожеву действительно кажется, что он произошёл от обезьяны. Ничего божественного в нём нет, и его ожидает рядовая естественная кончина, а не бессмертие после смерти.
Но христианину Игожеву не хочется упрощать себя до подвида какой-то человекообразной макаки и утверждать вслед за Дарвиным, что он создан в результате эволюционного развития. Получается, что далёкие-предалёкие предки лежат всяческими неандертальцами  в сырой землице и вопиют из неё: «Мы – бывшие обезьяны, но всё же человеки и уважать нас надо!»
   Более 200 лет дарвинской глупости. Наука на месте, естественно, не стоит: найдено миллионы окаменевших экземпляров животных, стало быть, и людей в том числе, растений из далёкой бытности, и среди них не обнаружено ни одного «промежуточного звена». Теория Дарвина осталась гипотезой.
Дарвинская философия с одной стороны выпрашивает для себя отряд особой сверхразвитой человеческой расы, с другой - подсказывает обратный процесс, когда «человечество озвереет и деградирует до такой степени, какой ещё не знала история, и вернётся к своему прототипу – человекообразным обезьянам».
По крайней мере, Гитлер исповедовал веру в такую эволюцию. Он искренне верил, что германская раса эволюционирована лучше всех остальных народов и на этом основании имеет право уничтожать «недоразвитых».
   Кстати, в таком же обмане мы жили при коммунистах. И уже как следствие этих политических режимов – практическое воплощение в виде Освенцима и Архипелага ГУЛАГа.
   Отгрохать множество церковных храмов, соблюдать церковные обряды и праздники ни есть глубокая вера в своё божественное происхождение, ибо мы остаёмся атеистами, признавая эволюционное развитие мира, то  есть атеизм.

***
   Борис Мамонтов атеист, но и он после посещения  палаты церковнослужителем с молитвами, скорбящими о смертельно больных, заметно погрустнел. Его мучило недопонимание  услышанных молитв, и когда человек в чёрной рясе, благоухающий церковным елеем, покинул их палату, он обратился к Игожеву:
   - Ты разъясни мне, дорогой, как это понимать, что после смерти человек не умирает, правильно ли я понял, что я по сути своей бессмертен? Ты у нас писатель - человек просвещённый, много читающий – и тебе, вероятно, было понятно, о чём говорил батюшка, а я, честно говоря, ничего не понял.
   Сергей Иванович тоже думал об этом.
   - Трудная тема, - откликается он, - Я и сам путаюсь, но то, что вычитал о ней из нашего православия, попробую рассказать.
Жизнь наша была бы бесцельна, если бы она оканчивалась смертью. Какая польза была бы тогда от добродетели и добрых дел? Тогда были бы правы говорящие: « Смерть и есть итог Жизни». Но человек создан для бессмертия, и Христос Своим воскресением открывает врата Царства Небесного, вечного блаженства для тех, кто верил в Него и жил праведно. Когда человек оставляет все свои земные попечения; тело его распадается, чтобы вновь восстать при Общем Воскресении.
Потому что душа его продолжает жить, не прекращая своего существования ни на одно мгновение, и ничего не забывает из того, что сделала в этом мире:  всё помнит по выходе из тела, и притом лучше и яснее…
- И я должен этому верить? – сомневается Мамонов.
- Дело твоё. Я, к примеру, верю.
- Это ты про свет в конце туннеля, про разные коридоры, пройдя которые умершие попадают на светлые, блаженные небеса к Богу. Я тоже про это читал, но полагаю, что это фантастика, не более того.
- Нет, я не об этом, а о духовном видении  умирающих ещё до смерти: известны сотни случаев, когда умирающий начинает видеть почивших друзей и родственников. Так сказать, происходит естественное знакомство с невидимым миром, в который он должен войти. По выходе из тела душа оказывается среди других духов, добрых и злых. Обычно она тянется к тем, которые ближе ей по духу.
Мамонтов ещё больше забеспокоился: две ночи к ряду ему снились почившие родители, младший брат, погибший в Афгане, и даже малолетняя сестрёнка, утонувшая ребёнком в омуте своенравного Карамыша, глубоководной речки на Саратовщине. Снились они ему вполне здоровыми, крепкими, живыми людьми.
Но он не стал прерывать Игожева очередным вопросом. Продолжал слушать.
- Потусторонний мир не будет совершенно чужим для нас, но и не окажется просто приятной встречей с любимыми «на курорте счастья», а будет духовным столкновением, которое испытует  наши души во время жизни – склонялась ли она больше к Ангелам и святым через добродетельную жизнь и повиновением заповедям Божиим или же, путем нерадения и неверия, сделала себя более годной для общества падших духов?
- Нельзя ли как-то поконкретнее, дорогой писатель.
Сергей Иванович поднапрягся, уводя себя в прочитанное и познанное им.
- Первые два дня после смерти душа наслаждается относительной свободой и может посещать на земле те места, которые ей дороги. Она  скитается возле дома, в котором разлучилась с телом, иногда возле гроба, в который положено тело. И таким образом проводит два дня, как у птицы в поиске своего гнезда. В третий день же Тот, кто воскрес из мёртвых, Иисус Христос, повелевает, в подражание Его воскресению, вознестись всякой душе христианской на небеса для поклонения Богу.
- Как же она уходит к Богу? – опять задаёт вопрос Борис Мамонтов.
- По нашему писанию душу усопшего встретят два Ангела и сопроводят её на небеса к Богу.
- Так просто: встретили – проводили…
- Нет – не просто: надо пройти через мытарства.
- Опять непонятка.
- А ты послушай и поймёшь.
«На третий день душа проходит через легионы злых духов, которые преграждают ей путь и обвиняют в различных грехах, в которые сами же они её и вовлекли».
Согласно различным откровениям, существует двадцать таких препятствий, так называемых «мытарств», на каждом из которых оценивается тот или иной грех: если грехи человека при жизни были велики, то ему в Рай не попасть. Пройдя одно мытарство, душа приходит на следующее.
Малозначительные подробности типа и числа мытарств, конечно, второстепенны в сравнении с главным фактом, что душа действительно вскоре после смерти подвергается суду, где подводится итог той невидимой битвы, которую она вела (или не вела) на земле против падших духов.
Чтобы облегчить мытарства души усопшего проходят церковные обряды от начального отпевания до последующих литургий в течение сорока дней после смерти.
Я непроизвольно запомнил некоторые тропари из молитвы отпевания, когда хоронил жену, попытаюсь пересказать тебе их.
Вот одна из них:
«Огради усопшего от козней Воздушнаго князя насильника, Сатаны-мучителя, страшных путей стоятеля и напрасного  словоиспытателя, дай в дорогу Ангела-спасителя, чтобы покинуть эту грешную землю».
Или:
«Святой Ангел отнеси усопшего к священным и честным рукам Владычицы Пресветлой Марии – матери Иисуса – под её благодатный покров, чтобы не видеть ему образов смрадных нечестивцев-бесов».
И вот ещё одно обращение к Матери Божьей, ибо, по повериям, она самая ревностная защитница всех усопших:
«Родившая Господа Вседержителя дай во благо пройти горькие мытарства Его, так как славим тебя во все века на земле, Святая Богородица, и умираем под твоей защитой с упованием на Твоего Сына и Отца его на небесах. От Тебя нам идти к Ним».
Так умирающий православный христианин приготовляется словами Церкви к предстоящим испытаниям, к сороковинам.
Затем,  пройдя через мытарства и поклонившись Богу, душа на протяжении ещё 37 дней посещает небесные обители и адские бездны, ещё не зная, где она останется, и только на сороковой день назначается ей место до воскресения из мёртвых.
Нет ничего странного в том, что, пройдя мытарства и покончив навсегда с земным, душа должна познакомиться с настоящим потусторонним миром, в одной части которого она будет пребывать вечно. Сначала душе покажут красоты рая и только после этого, в течение остальной части сорокадневного периода ей показывают мучения и ужасы ада, прежде чем на сороковой день ей будет назначено место, где она будет ожидать воскресения из мёртвых и Страшного Суда.
Одни души спустя сорок дней оказываются в состоянии предвкушения вечной радости и блаженства, а другие – в страхе вечных мучений, которые полностью начнутся после Страшного Суда.
Игожев устал:
- Давай, Борис, договорим позднее.
Мамонтов согласился, но после вечернего обхода врачей не утерпел и вновь обратился к Сергею Ивановичу:
- Дорогой, не спишь? Дорасскажи мне, пожалуйста, «нашу жизнь после смерти».
- Не знаю, понравится ли тебе, поскольку дальше беседа пойдёт о грустном… Так я продолжаю, или как?
- Продолжай…
- Что ж вникай: молитвы об усопших оставшихся на земле близких людей помогают им обрести вечную жизнь в Раю. Ничего лучшего или большего мы не можем сделать для усопших, чем молиться о них. Это им всегда необходимо, особенно в те сорок дней, когда душа умершего следует по пути к вечным селениям. Тело тогда ничего не чувствует: оно не видит собравшихся близких, не обоняет запаха цветов, не слышит надгробных речей. Но душа чувствует молитвы, приносимые за неё, благодарна тем, кто их возносит, и духовно близка к ним.
Однажды весь этот тленный мир придёт к концу и наступит вечное Царство Небесное, где души искупленных, воссоединенные со своими воскресшими телами, бессмертные и нетленные, будут навеки пребывать со Христом. Тогда частичная радость и слава, которую даже ныне знают души на Небе, сменится полнотой радости нового творения, для которой был создан человек; но те, кто не принял спасения, принесённого на землю Христом, будут мучиться вечно – вместе с их воскресшими телами – в аду.
- Ужас беспросветный! – подытожил Мамонтов.
Игожев продолжил:
- Тут у меня под подушкой книженция затаилась. Называется она: «Точное изложение православной веры». Я зачитаю тебе её заключительную главу в изложении преподобного Иоанна Дамаскина. Он хорошо описывает это конечное состояние души после смерти:
«Верим же и в воскресение мёртвых. Ибо оно истинно будет, будет воскресение мёртвых. Но, говоря о воскресении, мы представляем себе воскресение тел. Ибо воскресение есть вторичное воздвижение упавшего; души же, будучи бессмертными, каким образом воскреснут? Ибо, если смерть определяют как отделение души от тела, то воскресение есть, конечно, вторичное соединение души и тела, и вторичное воздвижение разрешившегося и умершего живого существа. Итак, само тело, истлевающее и разрешающееся, оно само воскреснет нетленным. Ибо Тот, Кто в начале произвёл его из праха земли, может снова воскресить его, после того, как оно опять, по изречению Творца, разрешилось и возвратилось назад в землю, из которого было взято...
Конечно, если только одна душа упражнялась в подвигах добродетели, то одна только она и будет увенчана. И если одна только она постоянно пребывала в удовольствиях, то по справедливости одна только она была бы и наказана. Но так как ни к добродетели, ни к пороку душа не стремилась отдельно от тела, то по справедливости то и другое вместе получат и воздаяние...
Итак, мы воскреснем, так как души опять соединятся с телами, делающимися бессмертными и совлекающими с себя тление, и явимся к страшному судейскому Христову седалищу; и диавол, и демоны его, и человек его, т. е. антихрист, и нечестивые люди, и грешники будут преданы в огнь вечный, не вещественный, каков огонь, находящийся у нас, но такой, о каком может знать Бог. А сотворшая благая, как солнце, воссияют вместе с Ангелами в жизни вечной, вместе с Господом нашим Иисусом Христом, всегда смотря на Него и будучи видимы Им, и наслаждаясь непрерывным проистекающим от Него веселием, прославляя Его со Отцем и Святым Духом в бесконечные веки веков. Аминь».

***
Последующие два дня Борис Мамонов, лежал, не вставая, тихий и улыбчивый. На рассвете третьего он умер.
Сергей Иванович навсегда запомнил предсмертные слова Бориса:
- Я прожитой жизни своей не стыжусь, и ты своей не стыдись, Сергей, и не надо прятаться за чужие имена и фамилии.
Игожев хоть и очень огорчился кончиной старинного  приятеля брата, но лишь подумал, что скоро наступит и его срок, и надо основательно подготовиться.


                Вороны

Через месяц Игожеву исполнится 63 года. Доживёт ли он до этой даты? Очень даже сомнительно. Но сегодня вечером обещалась навестить дочка, и нужно выглядеть соответственно: этаким бодрячком, чтобы у Дашутки не осталось тягостного впечатления от визита к приговорённому к смерти отцу. Скорее – наоборот, чтобы возвратившись к мужу из клиники, она уверила бы Дмитрия в том, что здоровье Сергея Ивановича пошло на поправку, ибо врачи сделали невозможное – спасли, и через недельку другую писателя выпишут, окрепшим, из больницы.
За окнами палаты, в которой уже полтора месяца лежал Сергей Иванович, заметно потеплело к апрелю, заиграло весеннее щедрое солнышко, снег окончательно растаял, и, надо полагать, скоро прилетят грачи, а, возможно, они уже прилетели… просто не к чему им обживать худосочные тополя, растущие на территории клиники. Вольные птицы селится в этом, в принципе, гиблом месте не желали, где страждущие выздоровления люди часто ошибаются в ожидаемых надеждах.
С дочерью Игожев решил встретиться вне больничного помещения на лавочке в тополиной аллее. Незачем ей дышать запахом больничных коридоров и палат, и неизвестно, какие вредные микробы  и вирусы обитают в них… Недолго и нетяжко посудачить о том и о сём в тополиной аллее, и скоренько отправиться с пакетом домашних деликатесов в свою «приговорную палату», вновь тщательно обдумать и взвесить всю личную недолгую жизнь, в которой, как говорится, можно пересчитать по пальцам все её важные события и годы.
Ну что ж судьба – она и есть судьба. Пожил – хватит: будь и этим доволен…

***
- Привет, папуля! – звонким ручейком журчал голосок Дашутки.
Совсем ещё девчонка! Да и как иначе может выглядеть девушка, которой едва перевалило за двадцать? В невесомой курточке, в короткой юбчонке и в сапожках на немыслимо высоком каблуке, она присела на краешек прогретой апрельским солнцем лавочки.
Игожев вгляделся в улыбчивое личико дочери, смутился:
- Я, Дашутка, закурю с твоего позволения…
- Тебе же нельзя: у тебя же лёгкие…
- А… кашу маслом не испортить, - неуклюже юморит Сергей Иванович. – Как у тебя дела?
- Дела – как сажа бела… - в тон отцу отреагировала девушка. – Да всё хорошо: обживаем с Дмитрием наше семейное гнёздышко. Тебе привет от него.
Игожев чувствовал и знал, что не всё ладно в замужестве дочери, но, верный себе, не лез с дознанием почему и как…
- Ну-ну. А у меня, кажется, здоровьишко укрепилось… скоро выпишут.
- Правда–правда?! - и добавила, - кот без тебя вконец извёлся… Прихожу к нему в гости покормить, а он мимо меня в открытую дверь лезет. Я ему: «Савелий, я опять одна пришла… Извини!» Он же жалобно мяучит и ведёт меня в твой кабинет: мол, жду-жду, а хозяина нет. Я даже подумывала кота к тебе на свиданку притащить.
- Не придумывай, дочка, - погрустнел Игожев. – Здесь скорби человеческие, а не кошачьи… Да и мне на «выписку» скоро…
Девушка обеспокоенно взглянула на отца. Игожев принял беззаботный вид.
- Знаешь, Дашка, что тут вороны вытворили вчера на нашем больничном подворье? Чисто случайно я у окна топтался, гляжу, а на этой самой лавочке женщина сидит из пациенток… молодая, красивая баба, верно ровесница твоей матери… и, верно, в онкологию по ошибке угодила.
К ней муж с большущим пакетом съестного притащился.
Так вот. Не успела женщина от очищенного банана кусочек откусить, как две вороватые вороны подхватили клювами пакет с двух сторон и скрылись на бреющем полёте из виду.
… И тут Дарья припомнила: лет десять назад выехали они на карасёвые озёра всем семейством на рыбалку. Отец с мамой пошли карасей вылавливать. Ей же было поручено следить за вещами. Так на всякий случай. Припекало, и девчонка задремала.
- Спишь, доченька. Ай, какая молодец, а кулёк с бутербродами где!? – сквозь дрёму пробился голос отца.
- Ой, и правда, нет. Что же ты нас на завтрак не пригласила? – развеселилась и Галина.
Девочка чуть не плакала:
- Мамочка, я к пакету даже не притронулась.
- Так куда же он делся? – усомнился Игожев.
Для очистки совести Дашутка уговорила родителей поискать злосчастный кулёк, и все трое отправились вдоль берега озера на поиски. В полкилометре от места стоянки обнаружили крикливую стаю ворон. Вороны устроили пиршество, и пакет, весь исклеванный крепкими клювами проказниц, быстро пустел. Отнимать было нечего да и страшновато…
- Папа, а помнишь на рыбалке, когда мама ещё не болела…
- И я про то ж. Время стремительно летит, а вороны прежними остались, и никакие годы изменить их не могут.
Ну что ж, дочка, пора нам расставаться: у меня скоро процедуры… Спасибо, что навестила.
- Зачем ты, папка, так, в самом-то деле!?
- Прости за грубоватость… это я так, к слову. Скоро выпишут, там – и на рыбалку выберусь, и роман нужно дописывать. В голове-то я его давно дописал: и с твоим дядей и братом моим Алексеем Дроздовым разобрался и себя во всей этой истории на место поставил. Теперь надо мысли на бумагу перенести, тебе прочесть. Прежде Галине читал, а сейчас тебе первой слушательницей быть надлежит…
Ну я пошёл.

О брате

В палате Игожев вскипятил себе чаю и погрузился в размышления.
Надо же было вообразить такое, будто не было у него брата, и он - вроде бы плод его писательской фантазии! Если честно признаться, что всё, что касалось Дроздова-младшего, воспринималось им болезненно и с обидой. Причина что ни есть банальная: брату Алексею за книжку стихов посмертно присудили горьковскую премию, тем самым возведя его в ранг поэта-классика. Рассказики же Сергея Дроздова потонули в общем потоке прозаических изысков современности и, вероятнее всего, забудутся, как только он окончательно свёдет счёты со своей жизнью.
Вот и вообразилось, что не было в действительности Алексея Дроздова, а была поэтапно поделённая судьба Игожева: это он жил с неверной первой супружницей, родившей двух сыновей, неизвестного происхождения по отцовству, потом с наивной библиотекаршей, от которой он сбежал, не ведая, что и здесь отметился рождением бесхозного ребёнка, и… последний главный этап его жизни – любящая Галина, боготворившая писателя.
Ан нет! Не могло быть так, поскольку нет у него сынов, никогда не было служительницы библиотечной пыли, и, вообще, он единожды женатый, венчанный в браке человек и у него одна только дочка – Дарья Сергеевна Игожева.
Почему ему хочется притулиться к судьбе Алексея Дроздова, ответ очевиден. Но дело ещё в том, что когда вдова брата принесла в его квартиру клетчатый чемодан с рукописью и дневниковыми записями Алексея, то Сергей Иванович обнаружил совсем небольшую рукопись стихов, из которой можно в лучшем случае смастерить книженцию на семьдесят страниц, не более. Тогда Игожев залез в свои писательские закрома и извлёк из них свои недурственные стишата, написанные им ещё в юности. А накопилось их предостаточно: около двухсот никогда не издававшихся юношеских стихотворений. Прочитав их, он к удивлению нашёл в них почти схожую поэтическую интонацию со стихами брата. После тяжких размышлений он взялся «перелопатить» и свои, и стихи брата, определив их вкупе, как одну целостную рукопись будущей книги Алексея Дроздова. Чисто из соображений личного авторского самоутверждения.
Разумеется, книга в самой незначительной толике принадлежала поэту Алексею Дроздову, она абсолютно игожевская… Рассказать правду об авторстве могла бы бывшая супружница Алексея, но та вряд ли, когда читала стихи мужа: просто принесла их Игожеву для очистки совести перед человеком, с которым долгие годы прожила вместе.
Что же получилось? Игожев удовлетворил свою писательскую амбицию, «не солоно нахлебавшись»… И вот, теперь, перед последними роковыми днями своей жизни стал почему-то тяготиться своей писательской щедростью к родному, единоутробному брату. Тяготится тем, что никто в мире не узнает  истинную подоплёку рукописи Алексея Дроздова. С другой же стороны, дело сделано, и на попятную идти не следует, и путь так остаётся на веки вечные…
Мало ли Игожеву приходилось ради приработка выводить бездарных авторов в «большую литературу», занимаясь тщательной редактурой. Ни он первый, ни он последний… И всё же там значились чужие стихи с добавлением его строчек, а тут его кровные под чужим именем.

                Выписка из больницы

За время пребывания в больнице под воздействием неутешительного диагноза тяжкого заболевания из Сергея Игожева напрочь выветрился пространный высокопарный писательский язык общения, на котором он, льстя себе, так любил поговорить с людьми, окружающими его и смотрящими на писателя с любезной признательностью. Теперь он в своих суждениях был краток и бережлив, прост и доступен, будто понял наконец-то, что именно так и нужно общаться с разговорчивым, а зачастую просто болтливым миром человеческой жизни.
Каждый день грозил Сергею Ивановичу досрочной и итоговой выпиской из больницы, дескать, не стоит приговорённого к близкой смерти человека понапрасну обременять взыскательными заботами лекарей в белых халатах, рассудительной подоплёкой, почему ему уже не место даже в заведении такого назначения. Доживи, уважаемый, остатные денёчки в своё удовольствие в домашних благостных условиях уюта и в заботах своих близких.  Ты не  последний, так доживающий, в этой устоявшейся чехарде  миграции человеческих душ из живого мира в потусторонний…
Игожев панически боялся прихода этого дня, но когда он всё-таки наступил, то показалось ему, что день вполне тихий и обыкновенный, пришедший в первых числах наступившего лета и отнюдь не прогремевший набатом в его сознании.
Этот приговорный день едва скользнул по ощущениям писателя, как давно ожидаемый факт, связанный с наступившим вечерним часом и незапланированным приездом дочери:
- Папа, ты только не волнуйся. Сегодня пятница, и я решила забрать тебя на выходные домой. Хоть нормально попитаешься и в ванной выкупаешься, - бодренько прошелестела Дашутка. – Собирайся потихоньку, а я к дежурному врачу…
У дежурного врача она пребывала не больше пяти минут:
- Вот вам, Дарья Сергеевна, «выписка», и, поверьте, всё, зависевшее от нас, мы сделали. Теперь постараемся поддержать вашего папу на дому: каждый день будет приходить к вам патронажная сестричка и раз в неделю приезжать врач с осмотром больного. И ещё: возьмите особые рецепты, они с красной полоской, для бесплатного получения в аптеках обезболивающих уколов наркотического свойства.
Побледневшая Дашутка быстро сунула документы в свою дамскую сумочку, вышла из «ординаторской», отдышалась в коридоре от подступивших слёз, надела на лицо приветливую улыбку и вновь, улыбчивая, вошла в палату отца.
Игожев, облачённый в спортивный костюм, сидел на табурете. За его спиной опрятно застеленная больничная койка, у ног в сумке весь его больничный скарб, вплоть до зубной щетки и мыльницы, предварительно извлечённых из прикроватной тумбочки.
- Ты верно всё понял, папуля. Мы навсегда отсюда уходим, но ты ничего такого не думай: дома долечишься.
- Ладно, дочка, не суетись. Домой так домой.


                ***
Игожева поразило полное отсутствия табачного запаха в квартире:
- Надо же всего-то с ничего меня здесь не было, а сигаретный дух моего бытия абсолютно утрачен. Даже в кабинете его нет.
- Вовсе  не так, хотя я старалась всеми возможными способами вытравить его, - Дашутка, довольная, улыбалась отцу, предвидя привычный незлобивый спор, всякий раз возникавший между ними в чисто бытовом плане. Значит, жизнь продолжается, не смотря ни на что.
- Боюсь даже закурить, - не унимался Сергей Иванович. – Ты помнишь, когда мама тяжело болела и таяла у нас на глазах, я тоже с полгода не курил в квартире, но всё равно запах моего «Донского табака» был не истребим
- Это от тебя, папа, им пахло, и курил ты чаще обычного. И вот что я тебе скажу: «Брось ты, наконец, эту заразу!»
Игожев искоса посмотрел на дочь. Серьёзно ли она говорит и настаивает, чтобы он, заядлый курильщик с далёкого подросткового возраста, разом бы избавился от этой пагубной привычки? Надо бы ей раньше браться за него: что же теперь-то, когда ему можно уже всё: «приговор окончательный и обжалованью не принадлежит». Кстати, и рюмку можно пригубить.
Они уселись на кухне за небольшой столик. Дочь извлекла из холодильника заранее приготовленный его любимый салатик, названый цветочным именем «Мимоза», вынула из духового шкафа плиты противень с зажаренной сочной курицей, обложенной крупно нарезанным картофелем с подрумянившимися боками, как он любил.
- А где «главное украшение» стола по случаю моего возвращения домой?
- Может, папа, не надо…
- Мне теперь всё можно: и водку пить, и курить до тошноты, - видя нерешительность дочери, грубовато высказался Игожев. - И не перечь родному отцу!
Сергей Иванович никогда много не пил – не злоупотреблял алкоголем: рюмки три не более в самой, что есть, развесёлой компании. Курил же много: примерно две пачки сигарет в день, добавляя ещё полпачки, когда усаживался за писательство.
- Давай, дочка, по второй – по махонькой, и рассказывай, как ты тут без меня? – он догадался по её вещам, появившимся в его жилище, что Дарья ушла от мужа и вновь обитала в своей «девичьей комнатушке», словно в позабытые давние времена детства и юности.
- Я же не одна жила, с нашим котиком…
Савелий возлежал на своём привычном месте, на стуле вплотную придвинутом к стулу хозяина. Лапка животного невесомо лежала на коленке Игожева. Урчащий и, безусловно, довольный кот.
- Ох, как он тебя ждал, папуля! Я его покормлю, и он тут же в твой кабинет прошмыгнёт мимо меня, уляжется на ковре на полу или заскочит в кресло и дремлет. Потом проснётся и примется мяюкать: тебя звать…
Игожев вновь с благодарностью оглядел и кота Савелия, и свою добрую, немного сентиментальную дочку. И опять ему почудилось, что они ещё плотнее придвинулись к нему.
Докуривая сигарету, он с обжигающей печалью думал о том, что вот скоро они останутся одни: Савелий станет вновь беспокоиться, куда подевался хозяин, а Дашутка…
Вслух же он произнёс дежурную фразу:
- В гостях хорошо, а дома лучше. Так что ли, Даша? – это избитое выражение очень сейчас к месту: все мы гости на бренной земле…
Но больше его заботило обстоятельство: что такого непоправимого произошло между Дарьей и Дмитрием: «Эх, несуразная молодость, а жизнь так коротка!»
- Папа, ты не подумай, с Димой у меня временные разногласия, - опередила молодая женщина его стариковские рассуждения.
- Да что ты, Дашутка,  я даже не думаю, и, если что-то неприятное произошло между вами, захочешь, расскажешь. Я же не неволю.
После третьей рюмки Сергея Ивановича сморило, и он отправился в свой писательский кабинет, как обычно, подремать в кресле. За ним следом поспешил и кот Савелий, видимо, он ещё не наобщался с хозяином.
Дарья осталась одна на кухне. Прибрала  со стола. Налила себе чашечку кофе. С каждым глоточком обжигающей горьковатой жидкости в ней возрастала тревога за отца и себя самою: сколько денёчков осталось до рокового часа, когда она останется одна без отцовской опеки? Умерла мама – её главная подружка и советчица по жизни, и отцу теперь недолго осталось…
Неужели ей, как беспомощной, выброшенной на улицу собачонке, опять придётся взывать к милости самолюбивого мужа, чтобы окончательно не запечалиться предстоящей осенью, не выстудится сердцем в долгие зимние одинокие вечера?
Ей думается, что отец до сентября всё-таки дотянет, вернее сказать, ей так очень хочется.
Бесприютно молодой женщине.

                Ночи без сна

У Сергея Ивановича в ночные бессонные часы открывался надсадный кашель, появлялась почти не проходящая боль. И хоть медсестра два раза в день делала ему обезболивающие уколы, их ненадолго хватало.
- Непременно надо бросать курить, - говорил он себе, натирая грудь лечебным бальзамом Дикуля, пил маленькими глоточками отвар трав грудного сбора… и продолжал нещадно дымить сигаретами.
Слаб человек и безволен по сути своей. Казалось, выбрось сигареты до последней в мусорное отходы, потерпи, помайся с недельку без никотинной заразы, и отпустит: прекратится кашель, стихнет боль за грудной клеткой. Так нет же. Опять сигаретный дым поднимается кольцами под потолок, и не может Игожев даже представить себя без него в своём писательском кабинете: брось он курить, и уже никогда не будет завершён итоговый роман на полутысячу страниц убористого почерка.
Нужно Сергею Ивановичу дописать не более ста страниц, дообщаться с дочерью и котом Савелием, и возможно, что-то самое важное и затаённое дорассказать о себе.
Впрочем, кому это нужно? Дочь, конечно, заботится о нём, но в ней накопилась своя собственная жизнь, которая лишь вскользь касается теперь отца.
- Ты что сегодня такая… - Игожев подыскивает слова, - ну, скажем напуганная, будто кто-то здорово поколотил тебя или собирается это сделать?
Дашутка взрывается:
- Опять, папа, он пьянющий препьянющий! Зачем звал в гости, не пойму, чтобы нехорошие слова мне наговорить и пуще того грубые, матерные?..
- Верно, преувеличиваешь, дочка. У тебя самой характер тоже не сахар. Вот и получилось так.
- Да молчала я, папа. Только всего-то и спросила: на работу устроился или нет? Ведь полгода, как не работает. Сидит у родителей на шее – ноги свесил, или у меня деньги циганит. Мужику – тридцать… Недоросль, одним словом.
- Может, так обстоятельства сложились?
- Какие ещё «обстоятельства»! Не хочет он работать, вот и всё.
На глазах у дочери слёзы, и Сергей Иванович конфузится.
- Я в его возрасте тоже полным балбесом был… - наговаривает он на себя. – Однако, на счёт тебя и Дмитрия, тут твоя мама виновата: уговорила меня на свадьбу. Я понимаю, она торопилась, видимо, знала  о своей близкой кончине…
Я же ещё тогда задумался, как-то что-то не то с парнем, без всякой причины, но почувствовал – не сладится у вас.
- Да знаю я, знаю, что ты был против нашего брака, но я же люблю его, - Дашутка откровенно залилась слезами. Не смогла больше сдерживать себя. – Что делать, что делать!.. – приговаривала она.
Игожев не знал. Душевное волнение дочери перекинулось на него сгустком добавленной боли. Он страдал. Заплаканное личико дочери вдруг отодвинулось от него, стало плохо различимым, ещё минуту, и он, несомненно, потерял бы сознание.
- Папка, что с тобой?! Вот дура  я, дура! Давай я помогу тебе до дивана дойти.
Игожев с помощью дочери добрался до дивана. Затих, лёжа на нём. Дыхание выровнялось. Очень вовремя пришла медсестра. После укола совсем хорошо стало. Он вновь провалился в мистические сновидения: суровая болезненная действительность ушла от него. В этих видениях он был здоров и крепок, радостен и беспечен. Рядом с ним – живая Галина и, совсем ещё ребёнок, дочка.





                Галина

К середине августа летний зной поубавился. Игожев лежал у распахнутого настежь окна и досматривал уходящую от него заоконную жизнь, как на экране чёрно-белого кино. Эти два цвета периодически сменяли друг друга: то слегка сероватые в утренние часы, то будто облачённые в белые халаты больничного персонала в полдень, то опять тускло серые ближе к вечеру. Другое дело – по ночам, когда раскалёнными добела угольками светились звёзды на чёрном бархате неба, белым диском висела луна в правом углу оконного экрана.
По ночам, не зная почему, верно, интуитивно, он с замиранием сердца ожидал чего-то таинственного, мистического от этого немого заоконного фильма.
«Что-то непременно должно произойти, - горячил Игожев себя мыслями. – Не может быть, чтобы ничего не произошло, ведь ночь время тайн и неожиданного чуда? Ну, скажем, прилетит ангел в белоснежных одеждах посмотреть, не пора ли забирать его на покаяние в околоземное пространство: ни к чему так долго мучить больное, исхудавшее тело смертника. Или усядется на весь подоконник огромная старуха с тем же намерением: взмахнёт острой косой, и прощай навсегда, земножитель Сергей Иванович Игожев! Ни имени, ни отчества, ни, тем паче, фамилии от тебя не останется, потому, как сам знаешь, выдуманные они, вернее – придуманные.
Нет, не так хочется некто Игожеву отправиться в «мир иной»: чтобы пришла за ним милая, добрая супруга Галина и промолвила вовсе миролюбиво, с тихой улыбкой: «Собирайся, Серёжа, я за тобой. Истосковалась там одна без тебя…»
Хорошо, что Дарья Игожева обрела настоящую, непридуманную фамилию, стала Романовой, хотя, кто ведает, каким-таким образом царская фамилия присосалась к чисто крестьянскому роду её мужа?
- Папа, ты звал меня? Может, тебе чаю принести.
- Прямо-таки телепатия, едва о тебе, дочка, подумал, а ты тут как тут. От чая не откажусь.
- Мне почудилось, что ты меня зовёшь, вот и проснулась. Ну как тебе, папа, полегче? – дочь выдвинулась из темноты и встала у окна. – Сам заверял меня, что боли тебя ночью поменьше мучают.
Она сходила за чаем
Сергей Иванович отпил несколько глоточков из бокала, откинулся на подушку:
- Спасибо, дочка. Иди спать, тебе скоро вставать на работу.
В квартире вновь воцарилась тишина. Игожев впал на несколько мгновений в лёгкую дрёму, и вдруг сквозь прикрытые веки больного просочился яркий свет, словно щелкнули выключателем, и под потолком загорелась люстра сразу всеми тремя лампочками, хотя он знал, что две из них давно перегорели, а новые он попросил не вкручивать. В последнее время ему нравилось находиться в полумраке слабого освещения.
- Дашка, зачем ты включила свет да ещё такой… беспощадный? – обратился он в пустоту кабинета.
Теперь он окончательно проснулся.
«Верно, за окном сейчас день в самом разгаре? Досадно, что проспал до полудня: так и не досмотрел ночной чёрно-белый фильм, - рассердился на себя Сергей Иванович.
- Ошибаешься, Серёжа, сейчас около двух часов ночи, а свет этот оттуда, откуда я пришла к тебе.
Родной, незабываемый голос. Он сразу угадал его.
- Галка!!! Ты что ли? Скоренько же ты за мной…
- Опять торопишься, дорогой писатель: я не за тобой, я к тебе гостей пришла. Захотела помочь тебе, вот и пришла…
Напрасно вглядывался Игожев в этот искрящийся на него свет: супругу он в нём не видел:
- А ты где? Я тебя не вижу.
- И не надо – увидишь в другой раз как-нибудь, - развеселилась Галина. – Всё вам, мужикам, увидеть да пощупать надобно…
- Ох, и не говори! – Игожев тоже заметно прибодрился.
Наметилась долгая пауза в разговоре. Сергей Иванович даже уже засомневался, что с ним огромное количество времени тому назад говорила Галина. И он бы утвердился в своём недоверии, если бы ни таинственный свет в кабинете, всё так же струившийся из окна.
- Не беспокойся, никуда я не пропала. Туточки я. Просто соображаю, как к тебе подступиться, к убеждённому пессимисту, объяснить подоступней всю ответственность нашего совета, которую я на себя возложила.
Там, откуда я пришла, мне разрешили помочь тебе с выздоровлением.
- Скажешь тоже… Доктора давно от меня отказались. Я последние свои денёчки доживаю. Благими намерениями дорогу в рай не вымостишь…
- Вот-вот, оттуда я и пришла…
- Неужто сам апостол Пётр или Николай-угодник надоумил смертному помочь?!
Свет в кабинете поубавился, но затем вновь набрал свою силу.
- Нельзя с недоверием относиться к Святой Вере нашей. Не ёрничай и не богохульствуй, иначе я исчезну, не сказав тебе о главном…
Игожев смутился в испуге потерять это короткое общение с любимой супругой.
Галина продолжила:
- Нет там никаких апостолов, а есть духовники. Есть Бог и сын его Иисус Христос. Есть Пресвятая Божья Мать Мария.  Мы там «бесфамильные», лишь с именами от Крещения. Только здесь, на земле, земляне прозвали нас, как кому захотелось, в угоду себе.
У нас там действительно всё хорошо и ладно… и никакой человеческой злобы, зависти и жадности. Пойми, Серёжа, там другая жизнь, но она - продолжение  земной. Хороший человек от вас приходит – сразу с нами живёт, плохой же – в изоляции, где его излечивают от земных каверз.
- «Переселение душ»: жизнь здесь, жизнь там – вот тебе и вожделенное бессмертие.
- Именно так. И каждой душе, обрясшей  прежнее земное тело, предназначено своё поселение в Пространстве и во Времени, чтобы не было неразберихи: дохристианские язычники – с язычниками, христиане – с христианами, мусульмане – с мусульманами,  иные иноверцы – со своими иноверцами. Земля в божественном понимании не измеряется километрами и милями. Она – понятие духовное и бесконечное. Даже каждый воскресший живёт у нас в сугубо своей эпохе: скажем, предки наши ничего о нас не ведают, а мы о них только то, что из книжек вычитали. И мы не соприкасаемся.
Над всеми и у всех единый Бог. У него бесконечное число сыновей и дочерей, возвращенных отцу, избранных и посланных им на землю во все земные времена, пострадавших за будущее бессмертие людей. Эти избранники и есть наши духовники, но повторяю – у каждого свои, согласно  вероисповеданиям и Времени в обширном его толковании.
- Да сложновато устроен ваш потусторонний мир…
- Жизнь – необъятна и бессмертна. Но я не об этом с тобой хотела поговорить. Просто – к слову пришлось. Теперь же очень внимательно слушай и запоминай. Есть у нас высокое право указывать  вам, земным людям, путь исцеления от хворобы, и не где-нибудь, а здесь на земле, ибо проживает на ней вечно  посланный оттуда отряд всевозможных целителей, которые обязаны избавлять от телесного недуга человека, в ком ещё нуждается земная жизнь для пользы своего существования. Ты, по нашему разумению, именно такой человек, и должен здесь немало лет ещё пожить, чтобы добрые дела своим писательством продлить. Чем больше таких дел на земле, от них и нам, в нашем мире, лучше живётся.

                ***
- Дочка, я в полном замешательстве и не знаю, как мне поступить. Может, ты  мне что-нибудь посоветуешь?
- Что случилось, папа?
Разговор этот между отцом и дочерью состоялся только через неделю после тайного, невероятного явления Галины в кабинете Игожева.
- Да вот и сказать как, опасаюсь. Дело в том…
- …что к тебе приходила мама…
- … и сказала, чтобы ты отвезла меня в Саратов в мужской монастырь на лечение, - затем всё же спросил. – А ты откуда знаешь?
- Так она и ко мне приходила, помня твою недоверчивость к вещам такого рода, то есть ко всему, что за пределами привычной реальности… Она строго наказала мне доставить тебя в этот монастырь. Так и сказала: «Промедлишь, и умрёт твой отец».
- Ну это же чёрт знает что?!
- Не богохульствуй, папа, - совсем как Галина, упредила Игожева дочь. - Лучше определись, что нам в дорогу взять, особенно тебе для проживания в монастыре? На поезде, конечно, не поедем: я договорилась со свёкром (он не курсах, что мы с Дмитрием разбежались), и Николай Викторович согласился отвезти нас на машине. Завтра и поедем.



                Монастырь на «Дегтярке»

Саратов знаком Игожеву с детства и достаточно для того, чтобы безошибочно сориентироваться в поездке. Свято-Никольский мужской монастырь находился в самой сердцевине города на улице Дегтярной, которая шла от площади Фрунзе к набережной Волги круто по спуску.
Из далекого далека до Сергея Игожева донеслось:
- Пацаны, пошли на «дектярку» купаться!
Bот они шумной ватагой бегут к берегу реки. Хорошо им полежать на песочке, залезть в прогретую солнцем береговую отмель: многие и плавать-то не умеют по случаю сопливого малолетства. Бултыхаются весь день в тёплой с мазутными разводами водице, не обращая никакого внимания на прилипчивую грязь. «Дехтярка» - место чисто промышленное с заводскими корпусами и стапелями для ремонта речных пароходов. Разумеется, купаться здесь не разрешали, но разве этим запретом остановишь городских сорванцов.
Серёжа Игожев всегда был с ними, когда приезжал из-под Самары из своего детского дома на зональные соревнования по спортивной гимнастике. Тогда ему было лет четырнадцать, и он значился уже в кандидатах мастеров по этому виду спорта, и, конечно, плавать умел, но  не уходил с песчаной отмели на большую воду, оставаясь для малышей за спасателя на воде, на всякий случай.
Припомнилось всё это ему в связи с тем, что соревнования проходили в огромном спортзале старинного здания красного ядовитого кирпича. И, как оказалось, именно в нём и размещался сейчас мужской монастырь.
«Строительство  монастыря было начато в 1896 году. Престолов в храме было два - во имя святителя Николая, архиепископа Мирликийского Чудотворца, и во имя святой мученицы царицы Александры.
Но в годы советской власти монастырь закрыли. Здание  сохранилось, были лишь сняты кресты с купола и звонницы и снесена маковка с купола храмовой части. В учебных корпусах храма размещались поочередно фабрично-заводское училище, ремесленное училище, общежитие, СПТУ-4, ПТУ-33, спортивное общество «Союз».
Пришло иное время, и в 1991 году Отделом юстиции Саратовского облисполкома была вновь зарегистрирована община храма во имя святителя Николая.  Храмовую часть, в которой находился спортзал Саратовского совета физкультурно-спортивного общества возвратили Саратовской епархии,  и в марте 1994 года, в первый день Великого Поста, епископ Саратовский и Вольский, совершил освящение восстанавливаемого храма и первую Божественную литургию. Назрела необходимость учреждения монастыря и для размещения его было выбрано бывшее здание профтехучилища.
Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий II благословил открытие в Саратове мужского монастыря, и постановлением Священного Синода от 25 декабря 1997 года было преподано благословение на преобразование Свято-Никольского прихода г. Саратова в Свято-Никольский мужской монастырь.
По окончанию капитальной реставрации монастыря, 14 ноября 2012 года Митрополит Саратовский и Вольский Лонгин совершил Великое освящение храма Свято-Никольского мужского монастыря г. Саратова.
Храм открыт с 6.00 до 21.00, в храме дежурит священник».

Все эти сведенья о Свято-Никольском монастыре в Саратове Игожев зачитал дочери и свату из буклета в дальней поездке.
По улице Чапаева они добрались до перекрёстка с Дегтярной.
- Одно только смущает меня, - разглагольствовал Сергей Иванович, - зачем русской монастырь назван и в честь мученицы царицы Александры, немки по происхождению, едва говорившей по-русски. Право, и детки её в лучшем случае разговаривали по-французски, а большей частью «шпрехали»? Мы знаем из истории, что мужа сей дамочки в народе прозвали «Николаем кровавым», поскольку он расстрелял мирную демонстрацию, потом войну со своими родичами немцами затеял,  которую  вчистую проиграл, обрушив на бедовую голову России две революции.
- Слышь, Иваныч, тут «кирпич» повесили, - забеспокоился рассудительный Николай Викторович, прекратив писательские россказни. – Как дальше поедем?
- Давай, потихонечку, на малой скорости. Бог не выдаст, гаишник не съест, - скаламбурил Игожев.
И только он это сказал, наперерез автомобилю бросился камуфляжный полицейский с поднятым жезлом, явно совсем ещё зелёный, бойкий молоденький парень с погонами младшего сержанта. На переговоры с ним отправилась привлекательная Дарья с обворожительной улыбкой, упакованная в джинсы.
Она обратилась к нему ласкающим слух голоском:
- А что случилось, господин офицер?
- Вы едете, - замешкался гаишник, - а проезд по этой улице на автомобильном транспорте запрещён.
- Но нам очень нужно к монастырю проехать, - залепетала Дарьюшка, выкатив слезинку из ясных очей. – Я папу больного везу. Пешком он не дойдёт.
Младший сержант заглянул в салон и действительно увидел бледного, исхудавшего старика. Кого-то он ему напоминал, и он спросил девушку:
- А кто ваш папа?
- Известный писатель. Вот его писательский билет.
«Игожев Сергей Иванович. Год вступления в Союз писателей России 1984, - прочитал гаишник и вдруг вспомнил купленные книжки для детей, в которых были современные сказки и весёлые рассказы, и с их первых страниц на него смотрел серьёзный мужик, именно такой, как на фотке в писательском билете. Они по очереди с женой читали эти книжки двум своим близнецам-деткам на сон грядущий. Всему семейству нравилось, что они написаны просто и ясно и, главное, содержательно и убедительно.
Сержант приложил руку к пилотке:
- Давайте сделаем так: чтобы у вас не было неожиданных неприятностей, я поеду впереди на своём служебном мотоцикле, а вы следом за мной.
                ***
Сторож монастыря, послушник в длиннополом скромном подряснике и скуфье, будто поджидал их:
- Ты, девонька, штаны с себя сними и облачись как надобно, - он отрыл перед Дарьей узкую дверь в сторожку. – Там тебе удобней будет переодеться.
Вскоре девушка предстала перед мужчинами в тёмном платье до самых пят, повязанная лёгким газовым платком чёрного цвета, на ногах туфельки без каблуков.
- Так пойдёт?
- Годится, - ответствовал сторож.
Он шествовал впереди, ведя за собой приехавших. Ослабшего Игожева сват и дочка вели под руки. Лоб его покрылся испариной. Шаги ему давались с трудом.
Хоть пройти всего ничего, метров сто, до гостиного дома, поди же: притомился Сергей Иванович.
- Крепись болезный, терпи, - оглядывался к нему сторож. Вона и гостинник нас встречает Нестор. Он у нас мужик крепкий, напористый. С ним быстро управимся.
Дарье же приказал:
- Ты, девонька, к воротам ворочайся, к машине: не след женщине по двору монастыря шлындать и в кельи заходить.
Затем опечалился:
- Стар я и слаб, чтобы батюшку твово под руки брать: тяга не та – как бы самому с годок-другой на своих ногах простоять.
В гостином доме Игожева уложили на койку с соломенном тюфяком, покрытом байковым одеялом, дали попить чаю. Ждали наместника монастыря иеромонаха Никона. От него зависела дальнейшая судьба Игожева: примут ли его в свою обитель монахи, вылечат ли от тяжкой хвори?..
 Наместник в монастыре есть ближайший помощник и заместитель Настоятеля, более всех имеющий попечение о благоустройстве братии и обители. На обязанности Наместника лежит всемерное поддержание в монастыре строгой дисциплины и образцового порядка, забота о духовном совершенствовании всех иноков монастыря, неустанное наблюдение за благолепием и чинностью Богослужений в монастырском храме. Наместник, как лицо, ответственно по монастырю, принимает посетителей: богомольцев из числа иногородцев и местных гостей, сотрудников церковных и государственных учреждений и иных лиц, руководствуясь во всём собственным рассуждением.
Никон не заставил долго себя ждать.
В одеждах своих он был по-монашески прост, с одним только отличием: поверх рясы деревянный крест,  размером больше, чем у прочих монахов, на внушительной цепи, сделанной также из деревянных колец, голову венчал особый клобук наместника.  Войдя в келью, перекрестил всех присутствующих крестным знамением, пододвинул стул к кровати, крупным телом расположился на нём и пожал двумя  ладонями худую руку, лежащую на груди у больного.
- Помоги тебе Господи, дорогой наш писатель. Вижу: тяжко вам далась дорога. Знаю, весь день ехали: я ведь в Тольятти бывал. Там у вас в деревеньке Ташле есть святой источник, и я ездил на него три или более годочка назад. Ты-то его не раз, конечно, посещал.
- Было дело, - односложно ответил Игожев.
- Ан не верите вы, миряне, в чудодейственную силу божественного источника. Хоть и крещённые в православии, стало быть находитесь во слежение Господа нашего и его защиты от происков дьявола. Ну что ж: вольному воля…
- Само собой разумеется, что я человек православный и писатель такого же направления.
- Читал, читал и не сомневаюсь. Поэтому и решили наши монахи тебя подлечить, отдать заботам больничного игумена Иоанна. Поди и не слыхали о таком, а он в церковном мире всем давно известен, как искусный целитель.
- Нет, но очень надеюсь, что так оно и есть.
- Иоанн вечером придёт и посмотрит на тебя. Токмо после его прихода окончательно решим, как нам с тобой поступить.
Наместник Никон ещё раз по-мирски пожал руку Игожева и удалился со словами: «Спаси Господи!»


                Целитель монастыря

Теперь эти годы можно назвать давними. Середина 60-х прошлого столетия, когда Никита Хрущёв добивал страну строительством коммунизма, Степан Стремяков, а ныне игумен Иоанн, жил в городе Уральске, относящийся к западной части Казахстана, и практиковал участковым врачом в городской поликлинике. Был женат на красавице с раскосыми глазами Джамиле. Правда, детей у них не было.
Почти всё лето Степан пропадал или в степи среди разнотравья, или в Уральских горах, собирая лечебные травы, делая потом из них настои и отвары. Ими он лечил местное население, пренебрегая официальной медициной. Узнав обо всём этом, главный врач поликлиники и его заместители возмутились:
- Щенок! Против Пирогова и Павлова попёр!!!
И окрестили его осуждаемым в те времена прозвищем: «Знахарь». Взялись за молодого участкового врача основательно: в местной газетёнке прописали, вспомнили, что и дед и родитель Степана были те ещё «ведуны»,  и тоже травками всех «травили».
Одна беда за другой обрушились на голову Стремякова, угодившего под пресс государственной пропаганды и яростной борьбы со знахарством. Официальные борзописцы в белых халатах асфальтным катком прокатились по незадачливому целителю. «Таких, как он, следует гнать из медицины поганой метлой! – говаривали злые языки. – Изолировать от общества и пересажать в тюрьмы: пусть там практикуют на преступниках».
Степана уволили с работы. Красавица Джамиля, учуяв неладное, навсегда оставила их остывающий семейный очаг. «Знахаря» же стали вызывать к себе заинтересованные штатские из «первого отдела КГБ». Ещё одно бы хождение по степи в поисках целебных трав, и прощай вожделенная свобода: сидеть бы Стремякову на нарах где-нибудь в Магаданской былинном крае.
Вот тут-то он и уехал к монахам: сначала в Сибирь-матушку (право, недалеко от Магадана), затем в Самару и, наконец, в Саратов в Свято-Никольский мужской монастырь, окончательно разуверившись в мирской жизни, пройдя монашеский малый постриг, став игуменом и больничным, согласно полученному образованию, но, как и прежде, врачуя людей исключительно целебными травами и своими руками, в коих таилась также исцеляющая сила.


                ***
Ладони игумена Иоанна медленно скользили по оголённому телу лежащего пластом Игожева: от ступней, голеней, коленок и бёдер, и вот они уже лежат на животе, мнут солнечное сплетение пальцами, усиливая подступившие физические страдания.
Сергей Иванович процеживает сквозь стиснутые зубы:
- Мне бы укольчик… невыносимо как больно…
И слышит в ответ:
- Не сейчас, отрок, не сейчас…
То же мне нашёл «отрока»? По годам они ровесники: каждому за шестьдесят. Да и выглядят они почти одинаково: длинноволосые старики с морщинистыми ликами, обрамлёнными седыми бородами.
- Так. Здесь особенно больно? – задаёт вопрос больничный и сам же себе отвечает, - Точно так. У меня пальцы так и горят.
Они угольями жгут грудь писателя.
- И всё же анализ крови надо взять и «УЗИ» не помешает, - бормочет Иоанн. – Хотя мне всё ясно.
Лоб Игожева покрыла липкая испарина. Теперь ладони лекаря лежат на нём.
- Ну как боли-то пропали? Сначала тело командует мозгу, потом мозг даёт приказ телу…
Дела твои, отрок, не важнецкие, но помочь тебе ещё можно: сон я видел, а в нём знамение от Божьей матери и наказ мне: «Лечи болезного Сергея – ещё не поздно!»
Я теперь к наместнику загляну, посоветуюсь с ним.
Иоанн присмотрелся к коробочке с ампулами, обратился к Игожеву:
- Это твои уколы? Тьфу – наркота… Я их заберу: они тебе больше без надобности. Когда страдать от боли станешь, я туточки буду. Руками повожу – и нет её. Вот так: маг я и волшебник… и божий человек, спаси, Господи.
Игумен удалился, повеселевший и улыбчивый. Но перед тем, как ему уйти, Сергей Иванович отметил для себя, что пальцы больничного мелко дрожали и заметно потемнели.


                Никон

Наместник Никон повторно посетил страдальца на другой день после полудня. Так же, как в первый свой приход, придвинул стул к койке Игожева, но руку уже не жал: не принято у монахов рукопожатие. Словом, отнёсся к Сергею Ивановичу по-свойски.
Разговор он начал издалека.
- Сегодня после заутренней молитвы отправился я по приглашению к вашей светской власти в мэрию. Не хотел идти – надо: иначе никакой помочи нашему монастырю не допросишься.
Вопрошают:
– Отец Никон, мы знаем, у вашего монастыря непростая история. Ведь, по сути, мужское монашество в Саратове пришлось возрождать, по крайней мере, здание обители. 
Как получилось, что вы, прежде проживавший в Москве, стали настоятелем нашего Свято-Никольского монастыря?
Ответствую:
– Видимо, владыка посчитал, что возглавить монастырь должен тот, кто жил монастырской жизнью, проходил путь от послушника до иеромонаха. Я этот путь прошёл от начала и до конца. Вот и пришёл в 2004 году в саратовский мужской монастырь, я посчитал нужным принять устав и распорядок дня по подобию Троице-Сергиевой лавры, взяв за основу давно уже сложившуюся там практику и просто перенеся её на здешнюю почву.
Спрашивают далее:
– Мужской монастырь  имеет очень необычное расположение. Он находится почти в центре города, в гуще городской жизни. Это накладывает какой-то отпечаток на его внутренние устои?
- Я не думаю, что психологически это как-то сказывается на монахах.  Я вообще не считаю, что оторванность от цивилизации,  её благ – это всегда правильно, что это должно быть самоцелью. Ведь одно дело – использовать эти блага для греха, и другое – использовать их для Веры нашей и пользы.
– Получается, что месторасположение для современных монастырей не так уж и важно?
- Самое главное – жизнь внутренняя, поэтому всё относительно.
– Много ли людей сегодня жаждут монастырского уединения?  Задаём этот вопрос потому, что братия монастыря не так уж велика – всего около 16 человек…
– По крайней мере, сейчас здесь находятся те, кто имеет представление о том, что такое монастырь. Монашество – это то, что выходит за рамки какой-то логики. Ведь быть монахом – противоестественно для мира. Человек отказывается от общения с женщинами, от продолжения рода, что само по себе уже противоречит его природе. Самое сложное для послушника – осознать, зачем он пришёл в монастырь. А причина его прихода в монастырь должна быть только одна – любовь к Богу. Монах – это человек, который любит Бога больше, чем всё остальное в мире. Из этой предпосылки складываются все последующие его поступки. Человек с любой другой причиной однозначно уйдёт.

Теперь Никон уже доверительно рассказывал Игожеву:
– С 2004 года очень много людей сменилось. Трудно подсчитать точное количество…  Если не ошибаюсь, порядка пятидесяти, а то и больше. Дело в том, что зачастую, приходя в монастырь, человек сам не знает, что с ним дальше будет. И мне, опираясь на опыт святых отцов и свой личный, гораздо легче это понять. Достаточно порой просто поговорить с человеком, выяснить жизненные обстоятельства, которые его сюда привели.
Я уже не обольщаюсь на тот счёт, что могу что-то исправить в людях. Да, намерение Бога – спасти всех. Но нужно, чтобы человек сам хотел исправиться, измениться, был готов к работе над собой. Обычно, как только человек приходит в монастырь, на него снисходит благодать, он как на крыльях летает. Но потом это чувство теряется, и он начинает, как непосильную ношу нести хождение на службу, другие обязанности, и от этого впадает в уныние. Тогда говоришь ему, что Господь желает его испытать. Бог даёт человеку вкусить благодать, а потом испытывает.
Вот что я им толковал, но всё мимо ушей. Не прерывают мою речь, ну и на том спасибо.
Осмелел:
- Наше здание остро нуждается в капитальном ремонте. Но мы об этом даже мечтать не смеем, думаем, что своими силами частично справимся.
- Мы вам непременно поможем.
А я сижу и мыслями с собой делюсь: «За что такая милость и благодать на нас снизошла?»
И тут всё и прояснилось: проведали в мэрии, что на нашем подворье  остановился известный писатель Игожев Сергей Иванович, вот и подсуетились.
Короче, совместными усилиями решили так: нечего писателя в монастырском затворничестве держать. Будешь, Сергей Иванович, обитать на время лечения у богобоязненной Акулины в квартире. Комнатку тебе там отвели.
При тебе – дочь, да и Акулина помогать станет.
Больничный Иоанн кудесничать над тобой дённо и нощно станет, благо квартира её в двух шагах от обители.
Мэр так и заявил: «Мало ли кто из местных писателей захочет увидеть любимого всеми нами писателя, а в монастырь попасть затруднительно».
Так что готовься к переезду, Сергей Иванович.



                Съёмная квартира

Наступивший день с самого утра отметился привычными неожиданными неприятностями и напрасной суетливостью, связанными с переселением Игожева.
- Может надо позвонить? Два часа, как бесполезно ждём, когда приедут из «скорой помощи», - требовательно спрашивал практичный сват.
- Ты, мужик, не учи меня уму-разуму. Сказано «приедут», значит – приедут, - озлился сторож монастыря, хотя и сам уже немало сомневался в том, что так оно и будет.
- Давайте своими силами обойдёмся: машина у нас есть, и адрес, куда следует ехать, тоже есть. Чего ждать?! – подступилась к послушнику Дарья.
Но тот наотрез отказался от такой дерзости взбалмошной «девоньки», ибо отец Никон распоряжений на такой случай не давал.
- Будем ждать! – отчеканил сторож и скрылся в своей сторожке.

В это время врач «скорой помощи» некто Елизарова преспокойно спала в «комнате отдыха» для персонала. Она отработала ночную беспокойную смену загодя согласно табелю обслуженных вызовов и имела полное право передохнуть целых два часа до пересменки. Зря диспетчер взывала к её совести, что нужно обслужить больного в местном мужском монастыре по улице Дегтярной.
- Ты как знаешь, но вызов в монастырь я записала за тобой, - подытожила диспетчер.
В общем, врач Елизарова спала сном праведницы.
- Третья бригада на вызов! – трижды прозвучало в динамике «комнаты отдыха».
Это была её бригада.
- Тамара Владимировна, просыпайтесь, - будила врачиху медсестра.
Елизарова спохватилась и услыхала вдогонку:
- Целых два час прошло, как твоя бригада должна была выехать. Так нет же: переваливается, как утка… А ну бегом, старая перечница! И не видать тебе в этом месяце «прогрессивки». Из самой мэрии главврачу звонили. Вечно от тебя неприятности всякие...
«Старая перечница», представ перед монахами и прочими ожидающими, оправдывалась ветхозаветной фантазией врача «скорой помощи» на случай несвоевременного приезда к больному.
- Понимаете, любезные, была на суициде. В пятый раз к одному и тому же пациенту ездила. Едва успела его из петли вынуть, - пряча глаза за стёклами очков, доверительно докладывала она присутствующим. – А он, что вы думаете, оклемался и твердит мне: «В следующий раз не успеете. Я жить не хочу и буду». И…
- Достаточно, любезная! - услышала она голос, вернувший её с небес на грешную землю.
Это возмутился больничный монастыря Иоанн:
- Хватит байки травить! Не пора ли приступить к исполнению профессионального долга?
Елизарова сникла, воровато оглянулась на монаха.
- …мы… мы готовы. Куда прикажите идти?

                ***
Следующая неприятность поджидала Сергея Ивановича у двери в квартиру богобоязненной Акулины.
Дверь была заперта. Напрасно они стучали в неё: никто им не открыл.
- Может, под ковриком ключ лежит? – сделал предположение сват Николай Викторович.
Под ковриком ключа не оказалось, но зато лежал свёрнутый пополам тетрадный листочек: «Ушла на базар. Ключ возьмите у соседки в квартире напротив. Удачи вам».
Соседка открыла дверь квартиры Акулины, но ключ не отдала, вернулась с ним восвояси. Странно как-то всё это.
Переступив порог, Игожев ещё больше поразился: в прихожке стены обклеены знакомыми обоими в цветочек,  стоит тумбочка под обувь, точно такая, какую он смастерил, когда проживал с женой в тесной «двушке» на первом этаже, лет пятнадцать тому назад. Справа в конце коридорчика на стене висела  памятная вешалка из замысловатых, сваренных из метала узоров.
Сергей Иванович с беспокойством заглянул в зальную комнату. Так и есть: диван с матерчатой обшивкой песочного цвета, торшер с затемнённым куполом из стекла, большой ящик телевизора «Рекорд», посудный шкаф с застеклёнными дверцами, изнутри которого поблескивают хрустальные вазы, как дань моде конца семидесятых прошлого столетия, а главное… в этой комнате стоял его письменный стол, придвинутый к окну.
И вдруг он понял: его вернули в благодатное время молодости какие-то магические силы. Вот сейчас войдёт юная Галина с дочкой на руках, уложит её на широкий диван, а сама прильнёт к нему и скажет:
- Пойдём, Серёжа, поужинаем. Я ведь купила тебе «маленькую» по случаю трёхлетия нашего брака («маленькая» - это 250-ти граммовая бутылочка водки), - Ты, верно, запамятовал, а я помню.
Ничего не забыл Сергей Иванович. И сразу узнал эту квартиру, только с той разницей, что находилась она в городе Тольятти, вовсе не в Саратове. Дашка, конечно, не помнит, и как ей помнить, если девчушке было два-три малых годика.
А он помнит настолько хорошо, что ему хочется побыстрее пройти во вторую комнатушку-спальню и убедится: та же тахта с малиновой обивкой, старенький комод из бабушкиного наследства, и детская Дашуткина кроватка…
Пригляделся: кроватки нет. Ну, это и понятно: Дарья давно выросла, замужняя женщина, и не след кроватке быть и стоять на прежнем месте. А жаль…
Безусловно, болезненное состояние Игожева, его «плавающий мозг», если так можно выразиться, мог вообразить, что не попадя, но  на тахте… свернувшись клубком спал серо-дымчатый кот.
«Как же его звали? Кажется, Тишкой, - вспоминал Сергей Иванович. – Ну да, так его назвала Галина».
Курьёзный случай приключился с этим котом. Дело в том, что этот представитель мужеского пола донжуанил не в меру. Поздними вечерами он нещадно мяучил у входной двери и требовал от хозяев, чтобы немедленно его выпустили на улицу, и пропадал на целую неделю из виду. Потом, как не бывало, возвращался в квартиру, накидывался на еду и отсыпался.
Однажды он возвратился не один: рядом с ним, присев на задние лапки, пристроилась явно брюхатая кошка.
- Сергей, иди скорее. Посмотри, что наш блудник удумал, - услышал Игожев зов жены.
Сергей Иванович оставался спокоен и мудр:
- Значит так, Тимофей, если хочешь, заходи, но с «подругой» в дом не пущу. Нашкодничал и решай сам свои проблемы. Почему мы должны идти на поводу  твоих ночных похождений?
И кот, развернувшись на сто восемьдесят градусов, навсегда удалился из жизни глупых людей, которых он считал своими родными. За ним последовала и кошка.
Тщетно Галина потом разыскивала Тишку, обходя близстоящие дома, заглядывала в укромные места квартальных дворов. Тимофея нигде не было.
Да, каких только неожиданностей не бывает в этой жизни, но чтобы кот вернулся из прошлого, из которого Игожев, казалось, навсегда выбрался, этому не подыскать никакого фантастического объяснения, тем паче реального. Игожев же, не смотря на писательское воображение, оставался реалистом.
Чудеса расчудесные… Он  - будто в прежней своей квартирке на первом этаже многоэтажки, кот – спящий на тахте: в ус дует и ухом ведёт…

                ***
- Что ж. Поживу в своей, так сказать, молодости и обязательно вылечусь, - пробормотал себе под нос Игожев, возвращаясь к  сопровождающим.
Он никому не расскажет о том, что в этом предоставленном ему жилище, всё до боли знакомо, ибо все присутствующие, в том числе и Дарья, разглядывали скудную мебелишку квартиры Акулины, как некую музейную рухлядь: мол, живёт тут старушка - божий одуванчик! – из прежней подзабытой жизни, и желать ей лучшего не приходится: ни денег, ни сил у неё нет, чтобы обновить интерьер квартиры. Но осуждать её за это упущение не следует.
В полдень явились врачи из областной клиники. Долго переговаривались с игуменом Иоанном.
Тот, спокойно подискутировав с ними, напоследок заявил:
- Лечить писателя я буду один. Помощников мне не надо.
На том и расстались. Врачи пригрозили жалобой в соответствующие органы, но Иоанн отчеканил:
- Жалуйтесь Ему! – и воздел руку над собой. – Я от Него лечу, и только Он мне указывать может.
Игожев не стерпел, тоже возмутился:
- В Тольятти вам подобные меня вчистую списали, так вы решили и в Саратове бузу затеять. Я сейчас же позвоню мэру и попрошу, чтобы вашего духа здесь не было…
В другой раз он бы никогда так не высказался, если бы не почувствовал неосознанную защиту, идущую от квартиры «его молодости». С ним будут дочка и лекарь-монах: иных он не допустит в эти апартаменты.
И вот, к вечеру, наконец-то, они остались втроём: уставший, мятежный писатель Сергей Игожев, его дочь Дарья, тоже немало обеспокоенная за день, и умиротворённый лекарь Иоанн.
Игожева уложили на тахту, как он того пожелал. Игумен полечил Сергея Ивановича своими чудодейственными руками, дал попить какого-то настоя из трав, только ему и известных. Дарья сварила отцу овсяную кашицу и что-то ещё сладко-пахучее заварила в чайнике по указке Иоанна. Надышалась заваркой и ей жутко захотелось спать.
- Иди, иди, детка, прикорни чуток. Я тут один за твоим батюшкой присмотрю, - услышала она за спиной мягкий голос игумена.
Девушка пристроилась на диване.
Все ладком да мирком, но где же всё-таки хозяйка квартиры? Очень даже любопытно.
Вскоре Иоанн отправится в монастырь на ночное бдение. Совсем повечерело, а богобоязненной Акулины нет в доме.

                Акулина-Галина

- Папа!.. папа! – Дарья трясла Игожева за плечо. – Там, там… мама пришла!
Сергей Иванович привстал с кровати, опустив горячие ступни ног на холодный пол.
- Я знаю, - обыденно прошептал он сухим горлом, будто так и должно быть. Так тихо, что дочь, находящаяся рядом, лишь по губам распознала произнесённую фразу.

                ***
Перед появлением перед Сергеем и дочерью Акулина зашла в ванную комнату. Сдёрнула с головы платок, повязанный по-монашечьи, сняла с себя чёрный балахон, защищающий её от постороннего глаза любопытствующих горожан, омыла лицо тёплой водой, растормошила распущенную по плечам косу. И, преобразившись в Галину, в весёлом цветастом платьице вступила в спальню к дорогим для себя людям.
- Вот обещалась прийти к тебе, Серёжа, земным обликом, так встречай… А ты, доченька, не бойся: разве мать родную надо бояться?! - но, видя большое смущение на лице Дарьи, с улыбкой добавила, - Здравствуйте, родные! И не «пужайся»,  Дашутка! – как в малые лета девчушки, сделав большие глаза, сказала Галина, - шагай-ка лучше на кухню и приготовь нам всем чаю. Очень я прозябла с морозца.
- Мама, сейчас же лето, месяц август.
- Это у вас здесь лето, а у нас там зима в самом лютом разгаре.
- Как зима? – не поверил и Сергей Иванович. – Вы что же в Америке живёте? – пошутил он, понемногу обвыкаясь с явлением Галины.
- То же скажешь – «америка»? Никакая не «америка», но наша жизнь в другом мире опережает вашу ровно на полгода. Поэтому всё, что происходит с вами и произойдёт завтра-послезавтра, мы заранее знаем.
Игожев смутился своею недогадливостью, а дочка никак не могла сдвинуться с места. Но вдруг, оступившись, словно преодолев невидимую преграду, она бросилась на шею матери, целуя её глаза, щеки и губы, руки,  поднося к ним зарёванное, счастливое лицо.
- И я тебя, доченька, очень, очень люблю, и папку твоего… сильно, сильно… и всё же иди, пожалуйста, на кухню, займись чаем, а я тут с Сергеем Ивановичем наедине поговорю. И дверь за собой прикрой. Боюсь, ещё пуще перепугаешься. Взрослая ты у меня и должна понимать, что…
- Я поняла, мама, - зарделась Дашутка.

               
                ***
Галина присела на тахту рядышком с мужем. Тот осторожно коснулся её.
- Да живая я, живая, всамделишная… Правда, ненадолго:  всего на один месяц отпустили меня к тебе и к доченьке мои ангелы и духовники. Так что пользуйся мною, как заблагорассудится, - развеселилась Галина.

Отправляя её в мир земных людей,  духовник рёк:
- Ты, дщерь наша, за усердие своё, чистую душу и добрый нрав награждаешься милостью нашей: по тайному лучу-коридору иди в прежнюю жизнь свою в земном прежнем облике к супругу своему Сергею. Поможешь ему совместно с лекарем Иоанном из тяжкой болезни выкарабкаться. И грех свой непоправимый замолишь. Это я к тому, что беззаконие ты глупое совершила: сделала аборт в больнице смертных пачкунов, убила в чреве своём младенца-сына. Мечтала родить второго ребёнка да испугалась земного неблагополучия: захотелось пожить тебе посладше и получше, чтобы нужды в деньгах и прочего зла скопидомства не испытывать. Земная практичность тебя погубила, как и многих женщин в том мире, где жила прежде.
Но простили мы тебя потому, как только один раз над собой надругалась. Радуйся и помни, что на земле ты непременно должна зачать плод от мужа в прежней своей квартире.
И вот что скажу ещё тебе. Зачать дитя ты сможешь только в первый день встречи с мужем. Это ты хорошо запомни.
Вняла ли ты словам моим или ещё говорить надо?
- Вняла, Отче, я постараюсь, - отвечала покорно Галина.

Теперь, исполняя наказ духовника,  женщина сама прильнула к мужу:
- Да обними ты меня покрепче, Сергей! Говорю же: живая я…

- … ты такая… красивая… обворожительно заворожительная… - объяснялся шёпотом жене Сергей Иванович.
-… какая такая? – целуя его шептала и Галина, - как после нашего венчания двадцать лет назад…
-… вот-вот, а я никак не мог вспомнить, где, когда и после чего я видел свою жёнушку такой бесподобной!
Дыхания их слились в одно целое, возвратив обоим радость жизни и счастье не уставшим любить друг друга сердцам.

В ночи совиный зык.
Воротина скрипит.
Напился вдрызг мужик -
Мертвецки пьяный спит.

А ты в ночи - бела,
Босая, на полу...
Зачем же ты пришла,
Незваная, к нему? -
Из тайных райских врат
Небесной волей сил.
Он год тому назад
Тебя похоронил.

Вошла в свой прежний дом
Умершая жена,
В его бредовый сон,
Как сон обнажена.

И длится тяжкий бред,
И сердце жжет мороз!
Струится мертвый свет
Распущенных волос.

И слышен жуткий стон:
- Любовь, не уходи!!!
И губы бросил он
В ложбинку на груди.

Слезами целовал
И мял тебя, как воск...
И, протрезвев, искал
Он пачку папирос.

Мела со всех полей
Студеная зима.
Не пей, мужик, не пей! -
Совсем сойдешь с ума...

И бросил пить мужик,
Но по ночам не спит:
Опять - совиный зык...
Воротина скрипит.

Припомнились Игожеву давно сочинённые им стихи и записанные на бумагу ещё при земной жизни Галины. Получалось так: будто провидец он. Странно, непонятно и недоступно такое прочим земным людям.

                Берёзовка

Довольная собой после желательных ласк супруга, Галина возилась на кухне, решив напечь блином, столь любимых Сергеем Ивановичем. Она отправила Дарью в молочный магазин за сметаной и молоком, сама же принялась готовить тесто. Как всегда скорая на руку, быстро управилась и решила отдохнуть от трудов праведных на диване в зале, чтобы не мешать спящему Игожеву.
За четыре года Галина вроде бы привыкла бедовать без мужа в своём другом мире. Жила она в родительском доме вместе с отцом-матерью, в том самом почти деревенском, с резными наличниками на окнах, крылечком в три ступеньки, но расположенным в черте провинциального городка. В доме на основном, главном месте дышала добрым жаром огромная печь, всегда пахло пирогами и особой картошкой, запечённой на молоке.
Александра, её матушка, была искусная кухарка и кормила своих домашних исключительно такими кушаньями, про которые в народе говорят: «Съешь – язык откусишь и пальчики оближешь». Галина скромничала и не вмешивалась в стряпню матери: у неё забот хватало по уборке, стирке и слежению за припасами дома.
Мало, чем отличалась тутошняя жизнь от той, которой жили все они в прежнем мире среди «живых людей», условно говоря. Только поменьше суеты и вечного зла, что несут друг другу люди на той стороне жизни. Можно сказать, что живут здесь добрейшие, чистые, безгрешные люди, поскольку все их земные грехи исправлены, а новые совершить просто не с кем и никому этого не нужно. Но, если всё-таки случается какой-либо грех с кем-нибудь и здесь, то тогда… Сидел ли он за общим, семейном столом, обедая, или копался в саду-огороде, или просто шёл по Берёзовке, как называлось место теперешнего проживания Галины, глядишь: пропал, исчез человек, будто на засвеченной киноплёнке. И никто не вспомнит про него, словно и не было такого человека и на том, ни на этом свете.
Так случилось с её старшим братом Владимиром: он и в той жизни отличался дерзостью, связанной с прелюбодеянием и  беспробудным пьянством. Решил и здесь поступать также необдуманно. Заглянул к молоденькой соседке, проваландался с ней одну ночку, и нет их среди обитателей Берёзовки. А почему? Потому что обзавестись новой женщиной или мужчиной можно лишь тем, что прежде не состоял в церковном браке среди земных людей. Он же, Владимир, был обвенчан с Валентиной, законной женой, пока ещё проживающей в земной, обычной жизни,  в православном христовом храме, и, совершив непоправимый грех уже здесь, бесследно пропал навсегда из той и из этой второй жизни. Теперь  Валентина, законная супруга, из-за его греха обречена на вечное одиночество.
Такие вот здесь «условия и условности жизни», как, возможно бы, выразился писатель Игожев.
Много чего не объяснимого происходит в Берёзовке. К примеру, если на человеке нет греха, но злые земные языки распространили ложь про него, то здесь никто и никогда и малым словечком не обидит недоверием этого человека.
Так было с Александрой, матерью Галины. Когда её муж, с нею венчанный, первым ушёл из земной жизни, то стал захаживать к вдове двоюродный брат его Анатолий.
Галина вовсе не осуждала: «Земным – земное, мёртвым – мёртвое». Не оставаться же век одинокой крепкой пятидесятилетней её матери? – отец умер, и никто не вернёт его в холодную постель вдовы.
Но тут в гости, домогаясь Галины, тогда ещё незамужней девушки, нагрянула старуха-соседка, которая без всякого повода цеплялась к их дружной семье.
- Слышь, Галка, угостила бы рюмочкой добрую соседку, а я бы те новости бы рассказала.
Выпив две к ряду рюмки, тётка повеселела и с маху наврала с три короба: дескать, ездила на пасху на кладбище в родительский день, а «тама и углядела такое, что язык не поворачивается, чтобы рассказать».
- Сашка, мать твоя, и энтот прыщ Анатолий прямо на могилке Николая совокупились… Словом, помянули память твого отца.
Ей ничего не стоило перекреститься, неся непростительную ахинею, лишь бы девушка налила ей ещё одну рюмку на дорожку.
Галина была возмущена таким святотатством матери, и когда она вошла после земной жизни в родительский дом, то ещё долго между матерью и дочкой таилось невосприятие друг друга, пока  духовник не осудил дщерь за напрасное недопонимание.
- Ты, Галина, мать не кори на пустом месте: не было у них никакой телесной связи – просто посиживали за рюмочкой и по земному обычаю заливали горюшко… Она – смерть отца твоего и мужа, он – ранний уход из земной жизни своей Анастасии. Вот и всё, что между ними делалось.
Так-то вот. Испроси прощения у своей матушки.

Ещё слышала Галина, что далеко от Берёзовки простирается на множество вёрст чёрная, нелюдимая пустыня, и обитают в её песках разные пауки да скорпионы, змеи поганые. Были эти твари прежде на земле вполне приличного человеческого обличия, а как попали в этот мир, обратились в гнусных пресмыкающихся разного вида. Сказывали ей ангелы: «Среди них и твоя свекровь и все её мужья-приживалы». Не зря же привиделась она ей еще на земле злой-презлой ведьмой.
Но нет дела  Берёзовки до этих тварей: тихая, чистая река подступает к её садам, в садах поют соловьи и другие певчие пташки, в каждом доме уютно и прибрано. Души её обитателей юны и спокойны, полны надежд и хороших желаний жить в мире и согласии.



                Целительство

Иоанн застал Акулину за выпечкой блинов и ужаснулся:
- Непутёвая, что творишь–то!? Разве можно Сергею блинов на молоке да на масле со сметаной?
- Ты, отче, не ругайся: разумею, что делаю. Ты прежде попробуй их, которые для больного испекла, тогда и кори меня. Вон тех, что на блюде жёлтеньком с красной каёмкой.
- Трапезничал я уже.
- И всё же процведай, отче.
Старец взял один блин, скрутил его трубочкой и с опаской откусил маленький кусочек. Густые седые брови его поползли на лоб:
- Так они на воде что ли у тебя, скоромные?
- Конечно, и не просто на воде, а на воде дождевой: утречком ранним дождь шёл, я и набрала его в кастрюльку, сколь мне нужно было.
- А кому тогда молоко и сметана?
- Это для других блинов – доченьке Сергея Ивановича. Ей не навредят такие, как на Масленицу. Хворому же - пресные, разве что с медком…
- С мёдом можно: он - древнейшее лекарство, считай с язычества на Руси. Я его высоко ценю, - окончательно перешёл на миролюбивый тон в разговоре с хозяйкой квартиры игумен Иоанн.

Этой неприятной перебранки на кухне могло бы и не быть, если бы старец ведал о том, что перед ним вовсе не богобоязненная Акулина, а пришедшая из потустороннего мира венчанная супруга Игожева Галина. Силы его целительские именно брались им из того мира и были божественным даром, данным ему через прадеда, деда и  отца.
Но Галина строго настрого наказала Сергею Ивановичу и дочери не раскрывать её тайну: «Лекарю не след знать, кто на самом деле Акулина: слишком велико будет смущение для его ума и души, и силы в нём поубавятся… Пусть считает себя единственным, способным помочь в исцелении писателю».

                ***
Дар целительства – это божественный дар.
Обладая им, игумен Иоанн проник в его тайны и, как правило, начинал исцеление страждущего с древнего Дажьбоживого заговора, известного не многим знахарям, ибо заговор этот родился  ещё при язычестве и звучал для многих странно:
«Уж Ты еси, красно Солнышко, Красно Солнышко — Свет-Даждьбожушко! Как выхожу я, внук Твой Иоанн, На утренней заре на широкий двор, Обращаюсь в подвосточную сторону, Кланяюсь светлому Лику Твоему на небе, Реку до Тебя таковы слова: «Красно Солнышко! Иде по небу, Золоти полясвет-лазоревы, Исцели лучами, зорями светлыми Своих внуков — добрых людей!
Посылает Солнышко Красное, Посылает Светлый Даждьбожушко Трёх Своих дочерей-зоряниц, красных девиц, Идут те зори-зоряницы, красные девицы, К болезному внуку Даждьбожьему Сергею, Несут ему от Красного Солнышка благословение, От Даждьбога Тви светлого исцеление!»
Читал слова заговора шёпотом, на одном дыхании.
«В стороне далекой, на острове за морем лежит камень белый. Возле камня горючего стоит человек, трём сынам отец, государь всем. Достает он нож свой острый, режет им все болезни да недуги, ломоты да сухоты. Так пускай у Сергея он все недуги да хвори отрежет, Положит под камень да закроет на ключ....
 Выходите, духи тёмные и болезни всякие из человека: из кости, из жил, из суставов, из крови, из шеи. Идите туда, где ветер не веет, где солнце не греет, где глас Божий не заходит, где капища Рода не стоят, где огни Сварожьи не горят. Там вам волю держать, песком пересыпать, камышом махать, Мир не занимать, пеньки крутить, ломать, листву обсыпать, дуплами ставать, корни вырывать, а Мир горя не будет иметь и знать. Исчезните, пропадите, от Мира отойдите, а мой заговор к Святой Прави отнесите!»
Затем в процесс исцеления вступают чудодейственные руки знахаря. Игожев испытывает сначала, будто огнём его жгут, потом тело его охватывает леденящий озноб, такой сильный, что ещё мгновение, и, кажется, он превратиться в безжизненную ледышку. На уход свой Иоанн даёт Сергею Ивановичу испить всяких отваров из трав, крестит больного: «Спаси Господи!»
И легче делается Игожеву: уходят боли, он дышит ровно и свободно, ощущая себя заново родившимся человеком.
Ночью он спрашивает у Галины:
- Он, отец Иоанн, божий человек, да?
- Все мы его дети.
Сергей Иванович улыбается: на память приходят полюбившиеся строки стихотворения самарского друга Евгения Чепурных. Он их неспешно читает Галине.

 – Что на Руси? Не таи!
 – Господи, вьюга и вьюга.
 – Как же там овцы Мои?
 – Господи, режут друг друга.

-  Вьюга и ночи, и дни.
 След от могилы к могиле.
То ль осерчали они,
 То ли с ума посходили.

 - Лютый, садись на коня.
 Добрый – в слезах умывайся.
 – Что ж они? Верят в Меня?
 – Господи!
 Не сомневайся.

- Не постижимо!
- Вот-вот: не сомневайся.
Галина озабочена совсем другим. Весь день она скапливала в себе силы, чтобы победить окончательно вредную привычку мужа, с малолетства пристрастившемуся к курению. Надо с ней кончать: иначе не исцелить Сергея Ивановича. Иоанн пробовал избавить писателя от табака, но он мог только в том случае наложить запрет на эту губительную привычку, если Игожев сам бы этого захотел. Получалось совсем другое: едва знахарь закрывал за собой дверь, Сергей тянулся за сигаретой.
Приходя из монастыря, лекарь ворчал:
- Ух и табачищем от тебя, Сергей, несёт! Не продохнуть.
И разводил в бессилии руками.

Галина уселась в кресло напротив изголовья супруга.
- Посмотрю на меня, Сергей! – и когда тот развернул к ней лицо, продолжила, - Ну и как я тебе!?
- Обворожительна!
- Нет, прямо в глаза мои смотри.
Игожев погрузился в голубые озёрца глаз супруги. Он видит себя сопливым пацаном среди двух старшеклассников на хоздворе детского дома. Они передают по кругу папироску «Беломорканала».
- На, малец, затянись ещё разок! – проявляет щедрость рослый паренёк, сидящий рядом с ним на ворохе лежалой соломы.
- Не буду больше, - у Сергея першит в горле и кружиться голова.
- Фи, чиришник, не стать тебе никогда мужиком. Батьки наши, хоть не все с фронта пришли, а многие после войны повымерли, первым делом курили, как один.
- Ты их не слушай, Серёженька, глупость они говорят. Ты ведь не хочешь научиться курить и не станешь этому учиться. Запомни: ты никогда не курил. Верь мне! – слышит Сергей голос свыше, который западает прямо в душу. И он со слезами на глазах по-детски соглашается:
- Я больше не буду. Честное слово.

                Курить вредно

- Заметил я, Сергей Иванович, что от тебя табаком не пахнет. Ты что же курить бросил? – удивляется лекарь Иоанн.
И вдруг слышит в ответ от Игожева:
- А я никогда и не курил: причудилось тебе, отче. Пока от монастыря к нам по улице среди народу вышагиваешь, одежды твои табатищем пропитываются.
- Батюшка, я тоже не замечала, чтобы наш дорогой писатель курил когда, - подтверждает Акулина.
- Пусть так и будет, как вы говорите, - довольный и радостный Иоанн приступает к целительству.



Он рассказывает Сергею случаи из своей практики, вселяя ещё большую уверенность в сердце и разум страдальца.
- Однажды ко мне пришёл солдатик, возвратившийся с места боевых действий в Чечне. У него — саркома голени, которая возникла от ушиба. Ему делают операцию, но вскоре обнаруживают опухоль в лёгких с метастазами. Откуда? Молодой парень был настолько потрясён тем, что увидел во время службы (смерть женщин и детей, кровь и слёзы), что просто не хотел оставаться в таком жёстком мире. Его тело послушалось и «заболело». Вспомним, ведь наши тело, душа и сознание взаимосвязаны и являются единой системой.
Трудно было вернуть его к нормальному восприятию жизни и победить болезнь.
Недавно отписал мне: второй сын родился у него, и хочет Геннадий, как и первенца, окрестить в нашем монастыре.
А вот ещё один случай исцеления от рака — он кажется удивительным, но, тем не менее, вполне объясним. Молодая женщина - жительница станции Князевка, что в черте нашего города, -  заболела, у неё обнаружили опухоль. Врачи отказались от неё, и супруг женщины, который очень любил её, решил привезти жену в наш монастырь ко мне на свой страх и риск. Перед поездкой они зашли в центральный ювелирный магазин, мужу очень захотелось обрадовать любимую дорогим жемчужным ожерельем. Продавцы намекали, что паре нужно в магазин напротив, где продаются простенькие платьица, но мужчина отверг их предложение. И… купил жене чрезвычайно дорогое украшение. Это был подарок настолько  неожиданный, что женщина пережила сильнейший стресс и — постепенно пошла на поправку. Она исцелилась, потому что, благодаря мужу, его любви, смогла увидеть мир иначе. Она душой, сердцем поняла, что в мире есть не только скучные, изматывающие порой повседневные дела и заботы, но и — радость, восторг, чудо!
А я тут с боку-припёку, не более того. Хотя и я немало постарался.
Улыбался игумен.
Игожев же рассмеялся:
- Ну, тогда пусть мне вручат Нобелевскую премию. Враз вылечусь.

                ***
Третью неделю Сергей Иванович проживал в квартире, столь походившей на ту, в которой подрастала Дарьюшка, и он был несказанно счастлив с Галиной. И теперь, спустя целую пропасть лет, Игожев вновь ощущал себя крепким, совершено здоровым мужиком.
Происходило это вовсе не потому, что сверхъестественные силы, переместив его во времени, вернули ему прежние молодые годы. Нет, это не так: сейчас ему реально за шестьдесят. О Галине, супруге, в этом плане говорить не стоит, так как и при жизни она была моложе Сергея на девять лет. Просто, наступало фактическое выздоровление: мышцы тела налились прежней силой, он совсем перестал кашлять, а так от природы был энергичным человеком, он не мог лежать сутки напролёт на семейном ложе.
Вставал с тахты и шёл из комнаты в комнату в поисках супруги, заглядывал на кухню, в ванную комнатушку. Тут, в ванной, она и была: женщина, как принято говорить городскому жителю, купалась. Это в банях моются, парятся и т.д. в ванной можно только выкупаться, слегка потерев себя мочалкой.
- Сережка, потри спинку, - обрадовалась мужу Галина, – четыре года, как не тёр.
Игожев и рад услужить.
- Вот и славненько, муженёк дорогой: на землю родненькую вернулась, а теперь ещё и тобой помытая и чистая в Берёзовку вновь нагряну.
- Видно, там не всё благочинно, как ты рассказываешь, если землицу нашу по-прежнему родненькой зовёшь.
- Грех так сомневаться, Серёжа, а родненькая она потому, что живут на ней моя дочурка и балбес-писатель.
Женщина высунулась из пенной воды в первозданном виде, обвила кольцом рук шею Игожева и крепко поцеловала в губы.
Сергей Иванович окончательно обнаглел:
- Давай, Галка, с тобой вместе купаться.
- Ну что с тобой сделаешь, озорник!? Я – не против.

На другой день Сергей Иванович решил вновь повторить эту попытку, но в ванной комнате Галины не было, на кухне же мурлыкала какую-то современную песенку Дашутка.
- А мама где? – спросил он у неё.
- Куда-то по делам пошла, сказала, что к вечеру вернётся. Меня помощницей твоей оставила.
Он напрочь забыл, говорила же ночью ему Галина, что надо ей на час другой в тот мир вернуться: отчитаться перед духовником и гаснувшие силы обновить, чтобы поприличнее для землян выглядеть.
Ещё она говорила, что кран в ванной подтекает. С сантехническими работами Игожев знаком и знает, как починить кран. Только бы инструмент подходящий найти…
На балконе должен быть ящик, в котором он прежде хранил и разводной ключ, и пассатижи, и просто ключи разного размера, имелись и резиновые кружочки-прокладки для крана. А вдруг он там до сих пор стоит? И не ошибся, ящик под инструменты имелся и с тем же содержимым.
Через полчаса кран был надёжно починен.
Игожев вернулся на кухню:
- Чем кормить отца будешь? – строго спросил у дочери.
Канул в вечность год, когда он никаких полезных дел по дому не делал в связи с болезнью, даже писать бросил…
« Ну уж дудки, и по дому управлюсь, и Галине угожу -  долюблю всем окрепшим сердцем, и роман обязательно допишу!» - мысленно радовался Сергей Иванович.

                Лжелекари

Ожил мужик Сергей Игожев и вместе с ним возобновил свою деятельность писатель под тем же именем и фамилией. В нём проснулась извечная писательская любознательность: тормошить чужие судьбы. «Интересно, как относится знахарь Иоанн к подобным себе кудесникам? – задавался он вопросом. – Придёт игумен, обязательно растормошу его. Каждого назову: Кашпировского и Чумака. Вангу и Джуну, и, конечно, Вольфа Мессинга».
Есть и другие, но они постольку - поскольку, а эти засветились на кино- и телеэкранах в лютые смутные времена «перестройки» и «сатанинской демократизации» в стране. И, кажется,  «засветились» они потому, чтобы российского обывателя не подвигнуть на какие-либо бунты и протесты: «Сидите, россияне, у телевизоров, водите руками по указке одного шарлатана, «заряжайте» воду по приказу другого, внимайте бреду полусумасшедшей безграмотной болгарки, заговаривайтесь с якобы просвещенной то ли грузинкой, то ли сирийкой из Краснодара, смотрите сериал о гипнотизёре про поляка-еврея Мессинга. Это и есть ваше предназначение, а мы покуда обворуем, сотрём в порошок вашу страну».
Разумеется, заносит Игожева, безусловно, заносит, но как всё-таки думает о них, этих сатанистах, истинный потомственный целитель игумен Иоанн?
…Древняя Русь – былины и сказки, дошедшие до нас. Из них тотчас возникают Илья Муромец, Соловей-Разбойник и другие  персонажи, вплоть до Бабы-Яги, не имеющей аналогов в окружающем Русь фольклоре. Она ведь не только козни строила Ивану-Царевичу в сказках, но, и банькой «потчивала» (а русская баня входила в набор методов целительства Древней Руси), и снадобья ему давала – тоже для исцеления физических и духовных недугов.
То есть народная медицина – один из мощнейших факторов врачевания на Руси. Лекари-профессионалы появились, в основном, из среды волхвов, кудесников, ведунов, знахарей, колдунов - этому способствовали природная наблюдательность, желание найти разгадку явлений природы, тайн человеческого организма. Уважением к естествоведческим познаниям волхвов проникнуты многие ранние летописи.
 Волхвы были знатоками «зелий», т.е. лекарственных растений. Волхвы успешно выступали в роли  врачей, оказывали помощь женщинам при бесплодии, их приглашали в дома к больным, страдавшим заразными болезнями, к раненым и «язвенным» больным.


- Скажи, дорогой мой целитель, я предполагаю, что у тебя, медика по образованию, и так, верно, имеется солидные знания, чтобы профессионально помогать страждущим, но ты ведь монах, так сказать, врачующий монах, за тобой как бы стоят и Серафим Саровский и Великомученик Пантелеймон, - заговорчески подступает Игожев к Иоанну.
Игумен рад такому разговору и переходит на простой, доходчивый язык современного человека:
- Если изначально представить целительство, как профессию, то никак нам не обойтись без Авиценна, врача, опередившего время. Он жил на Востоке возле Бухары. Слава нашему Богу и его Аллаху, глубокие познания Авиценна дошли до нас в редких записях. Я получил их, можно сказать, по наследству, из рук моего прадеда и успешно пользую их: многие отвары, что я готовлю для тебя, составлены по рецептуре этого мудрейшего лекаря.
- А как ты относишься к «чудесам» Кашпировского?
- А никак, Сергей, - односложен в ответе знахарь.
В беседах с Игожевым игумен старается избегать всяческих церковных словечек, хотя, как никто другой, постиг старославянский язык и знал его в совершенстве, проникая в суть Божьей Молитвы.
- Этот сатанист, дурящий людей, продолжает своё чёрное дело с оговоркой оправдания своему бесстыдству лгуна и поступков, которые находятся  у него далеко за рамками морали существующей культуры общества.
Сергей Иванович слушает рассудительного монаха и вспоминает…

...В конце 80-х Кашпировский собирал стадионы страждущих исцеления и мог, по его собственным словам, «заработать за день на 60 автомобилей». Его телесеансы-установки смотрел весь СССР.
Потом пришло разоблачение всевдо-мага, пришло с «самого верха» от не менее циничного господина Ельцина. Тот обратился к услугам Кашпировского, как некогда Сталин к Вольфу Мессингу: «Съезди, милый, к Шамилю Басаеву и урезонь отступника: пусть верой и правдой, как и ранее, служит мне».
Вернулся враль и доложил:
- Из переговоров ничего не вышло. Твои дипломаты ушли, а я остался ещё на несколько часов общаться с Басаевым.
- Ну и…  какой был смысл?
- А смысл такой: если у тебя есть рот - ты его открываешь, если у тебя есть язык - он работает. Вот и весь смысл. У меня есть рот и язык, у него есть рот и язык. Мы взаимно поочередно открывали рты и разговаривали. О погоде, о том о сём, о пятом-десятом, ну, разговаривали. Что, непонятно?
- Вообще-то нет.
- Всё. Я больше не отвечаю на ваши дурацкие вопросы.
Разумеется, после такого «зазнайства» наступил строжайший запрет на массовые сеансы шарлатана.

- Не мог Кашпировский быть целителем, потому что только о деньгах и помышлял. Не целитель тот, кто хоть копейку с хворого возьмёт, ибо дар его тут же иссякнет, - подытоживает Иоанн.
С этим Игожев не спорит, спрашивает о другом:
- Откуда ты, отче, так о нашей светской жизни знаешь? Неужели телевизор смотришь и газеты читаешь? Ты же – монах, значит, почти отшельник
- Плохо ты осведомлён о современном монашестве, тем паче обо мне, - улыбается игумен. – Мы тебе не «тёмные люди». Ты бы никогда бы не пошёл лечиться, если бы я таковым значился в вашем мире.
- Прости меня – неслуха!
- Бог простит.
Игожев продолжил разговор с игуменом с лёгким сердцем:
- «Свято место» пустым не бывает. На смену Кашпировского на экран телевизора выполз Алан Чумак. Что можешь о нём сказать, Иоанн?
- Слыхал и об Алане, видел его сеансы на телевидении? Но после оглушительной славы, Чумак «куда-то пропал» и дальнейшая его деятельность широкой публике неизвестна. Верно, тоже под запрет угодил.
Попробую обдуманно рассказать тебе, кто же он на самом деле — этот загадочный Алан Чумак?
Приносят ли пользу людям его сеансы, его книги и его видеозаписи, или это всё выдумки?
Вот что говорил сам лжецелитель по поводу появления своего дара, способностей к экстрасенсорике: «Когда у меня открылся Дар ; а в ту пору мне «стукнуло» 42 года, ; я в одно чудесное мгновение узрел мир во всём фантастическом разнообразии энергоинформационных взаимодействий. Я обрёл способность видеть ауры людей. А потом мне показалось, что на меня обрушился водопад. Я испытывал такое ощущение, будто на меня падают, давят, меня обмывают потоки невидимой воды – плотные, тяжёлые, осязаемые, я чувствовал их каждой порой. Но воды ни надо мной, ни вокруг меня не было. Была энергия. Мощнейшие её потоки, проходящие через мое тело. Через некоторое время ощущения ослабли, но от этого не стали менее явными. Энергия переполняла меня».
И он стал «заряжать» воду.
Люди верили: несли воду в стеклянных банках к экранам телевизоров, наносили «информацию» на свечи, сахар, совершали  нелепые поступки — всё во благо здоровья.
А по мне он тоже из армии шарлатанов.
В устах Иоанна это откровение прозвучало смертным приговором Чумаку.
- А что ты думаешь про Джуну, отче?
- Среди женщин, я убеждён, целителей не бывает. Они, как правило, жгут себя необузданными страстями, живут эмоциями. И предсказательниц среди них, я разумею, тоже нет.
- Вижу, ты женоненавистник, Иоанн.
- И не скрываю это. Слыхал уже от кого-нибудь, что от меня жена сбежала, когда меня преследовать стали. Но не о том речь. Не вписался я в общий порядок: лечил людей, а денег с них никогда не брал. Вот и ополчились на меня врачи-взаимщики, даже медсёстры у них на поводу пошли: просили  услуги свои тоже оплачивать. И если исключить хирургов, то в медицине одни бабы царят.
А, впрочем, может, я на счёт Джины ошибаюсь: мало, что знаю о ней. Если ведаешь, расскажи.
 - Могу зачесть перепечатку из Интернета. Про получение своего «красного» диплома по медицине Джуна рассказывает так: «в народном (?) мединституте, где я училась на вечернем, меня очень невзлюбили преподаватели. За то, что не скрывала и где-то даже гордилась своим даром: лечить без лекарств, наложением рук. И вот на решающем экзамене врачи из приёмной комиссии, раздосадованные моим желанием «идти другим путём», предложили молоденькой девушке нелёгкое испытание — склеить руками свежую открытую рану на живой пациентке, которая была под наркозом. Я  пришла от такого предложения в лёгкий шок, но выбора не было. Шепча про себя, как молитву, «склеиваются, склеиваются, склеиваются…», дрожащими рукам сжала липкие от крови края открытой раны…  Не помню, сколько прошло времени, но когда  очнулась, края были плотно прижаты друг к другу. «Проверяйте!» — бросила своим «мучителям». Они пробовали разжать щипцами — бесполезно, рана уже зарубцевалась. Тут мне и дали «красный диплом».
По крайней мере, так всё было по утверждению самой Джуны, хотя на самом деле сложно представить такой, мягко говоря, нестандартный экзамен, тем более в строгие советские времена. Есть другая версия насчёт её образования: проучилась какое-то время в Ростовском техникуме кино и телевидения, а потом сбежала покорять Москву. Так до сих пор и неясно, получила Джуна медицинский диплом или нет, но людей она «лечит».
А потом «оказалось», что по отцу - иранцу Ювашу Сардису, который в довоенные годы приехал в СССР по работе, здесь женился, осел и всю жизнь проработал в колхозе - Джуна принадлежит к роду Рюриковичей! Якобы его прадед был царским генералом, а прабабка - сестрой императрицы Александры Фёдоровны Романовой. В общем, Джуна - прямой потомок первой русской святой, княгини Ольги из рода Рюриковичей!
 Вооружившись такой впечатляющей простаков биографией, Джуна организовала своё собственное, карманное российское дворянское общество «Новая элита России», оно же Международный монархический двор, дворянское общество новой элиты мира, стала его регентом под именем великой княгини Евгении Бит-Саргис-Серёгиной-Давиташвили-Джуны и начала продавать дворянские титулы «новой элите». Дворянские грамоты от Джуны получили, в частности, мэр Москвы Юрий Лужков (он стал князем) и депутат Госдумы (а теперь и княгиня) Людмила Нарусова - мать Ксении Собчак. Для полноты картины стоит добавить, что организаций, аналогичных созданной Джуной, в настоящее время расплодилось немало.
Но это всё дела давно минувших дней, а что теперь делает Джуна? Она задумала поручить выполнять свой «бесконтактный массаж»… электроприбору! Джуна разработала и даже запатентовала прибор «КЭММ-01», или биокорректор «Джуна», а вслед за ним ещё и «Джуна-2», и «Джуна-3» (усовершенствованные). По мысли Джуны, эти приборы должны в точности повторять излучение её рук. Один экземпляр биокорректора есть у самой Джуны (говорят, она сейчас очень редко лечит непосредственно руками), другой — в филиале её академии «Джуна» в Батуми. В массовое производство прибор пока не поступил: как объясняет сама Джуна, вследствие дороговизны его производства.
 Долгосрочные планы «царицы ассирийских общин мира» не ограничиваются только производством чудо-прибора. «Сама я дошла до совершенства», - утверждает она в одном из последних «интервью». Логичный вывод: настало время сделать совершенными других. Так что у Джуны большие планы на человечество. Она утверждает, что глубоко постигла тайны клетки. «У истоков нанотехнологии я стою, — говорит она, — я в генетику хромосом вошла, оптимизацию генома делаю».
Джуна сетует, что у нас в стране введён запрет на клонирование человека, иначе бы она развернула масштабные эксперименты в этой области. Цель? С одной стороны, Джуна страстно желает вернуть своего любимого сына Вахо, погибшего в 2001 году в автокатастрофе: «Я не утолю своё горе любовью к новому ребёнку. Только мой сын мне нужен. Мой сын». Она рассуждает на тему возрождения умерших: «Сын при помощи мощной энергии может воссоздать своего отца, отец в свою очередь воссоздаёт своего отца… Так можно восстановить всех живших на земле изначально». «У меня есть мечта: так хочется, чтоб матери, потерявшие своих сыновей, имели бы надежду на их возвращение… А почему бы в России не появиться первому вновь рождённому Адаму?»
- Вот я и реку: очередная шарлатанка, но, безусловно, востребованная обывательской средой.
- Отче, это я рассказал тебе то немногое, что из Интернета скачал: в нём о Джуне столь наворочено – уму непостижимо.
- Да – зараза… - сделал вывод монах или на счёт Интерната, или непосредственно о Джуне. – И хватит об этом. Вижу, устал ты, Сергей, разговоры разговаривать, а мне они тем паче не к чему
Вновь руки знахаря заскользили по телу Игожева, даруя ему реальное оздоровление.

                ***
В другой раз Сергей Иванович возобновил разговор с игуменом с вопроса об Мессинге и Ванге, но тот в ответах своих был предельно скуп.
- От Мессинга, на мой взгляд, остались лишь несуразные легенды. Что же касается Ванги, имеется у меня бумаженция, на которой выписаны очень сомнительные предсказания, которые якобы предлежат ясновидящей слепой болгарке. И вот что, удовлетворю твоё любопытство: принесу тебе бумагу. Я думаю, что такое тебе ещё не приходилось читать.

                Предсказания Ванги

Игожев читал:
«2010 год - Начало 3 - ей мировой войны. Война начнётся в ноябре 2010 года и окончится в октябре 2014 года. Начнется как обычная, затем будет применено сначала ядерное, а потом и химическое оружие».
А сейчас у нас на подходе 14–й. Войны, по крайней мере, мировой нет.
«2016 год - Европа почти не заселена.
2018 год - Новой мировой державой становится Китай. Развивающиеся страны превращаются из эксплуатируемых в эксплуататоров»
И далее. Полный абсурд из фантастики «Космических войн»:
«2023 - Немного изменится орбита Земли. 2025 - Европа мало заселена.
2028 - Создание нового источника энергии (вероятно, это контролируемая термоядерная реакция). Голод постепенно преодолевается. Стартует пилотируемый космический корабль к Венере. 2033 - Полярные льды тают. Повышается уровень Мирового океана.
…2130 - Колонии под водой (с помощью советов инопланетян). 2164 - Животных превращают в полулюдей. 2167 - Новая религия».
Ну понесло!..
«2170 - Большая засуха.
2183 - Колония на Марсе становится ядерной державой и требует независимости от Земли (как когда - то США от Англии).
2187 - Удастся остановить извержение 2 крупных вулканов».
А теперь – призрачное далёкое будущее.
«…4509 - Знакомство с Богом. Человек наконец-то достигает такого уровня развития, что может общаться с Богом.
4599 - Люди приобретают бессмертие.
4674 - Развитие цивилизации достигает своего пика. Количество людей, живущих на разных планетах составляет около 340 миллиардов. Начинается ассимиляция с инопланетянами.
5076 - Найдена граница вселенной. Что за ней никто не знает.
5078 - Принято решение покинуть границы вселенной.
5079 - Конец света».

Лекарь вглядывается в застывшее лицо писателя:
- Ну и как тебе такая Ванга? Образованная, знающая все науки.
- Это писала не Ванга.
- Не спорю, но каково: «Знакомство с Богом…»
Сергей Иванович сердится на себя самого: «Зачем затеял разговор о ясновидящих, знахарях и им подобных? Уж это извечное писательское любопытство».
Хотя, если вдуматься, то и Иоанна волнует не менее эта проблема, и он оказался, кстати, достаточно сведущим человеком в этом вопросе.

                Путь к выздоровлению

Игожев стоял у окна и наблюдал проснувшуюся улочку города. Из глубины квартиры до него донеслось:
- Я пошла, Серёжа. Не скучай.
- Хорошо. Может тебя проводить?
- Не надо.
Сейчас Галина выйдет из дома, облачённая в одежды Акулины, и до позднего вечера он её не увидит. Уйдёт, не потревожив ни старушек, с самого ранья занявших свой бдительный пост на лавочке у подъезда, ни воробьишек на пыльном кусту сирени, ни осторожную цветастую бабочку на цветке приподъездного палисада.
Создавалось впечатление, что только он один и видит, как уходит Галина: исчезает в неожидаемом, таинственном мареве утреннего тумана. Потом это белесое облачко бесследно пропадает, и улица вновь приобретает привычный вид. Возможно, на ней ничего такого и не случалось.
Идёт четвёртая неделя его общения с женой. До неминучего дня расставания совсем чуть-чуть.
Для Игожева вновь намечается тоскливая пора одиночества, скажем, на несколько дней, месяцев или лет. Что толку гадать?! По крайней мере, Галина говорила ему, что, когда он перейдёт за грань этого мира, окончательно вернувшись к ней, их сыну, которого она родит там, исполнится «земное совершеннолетие» .
- Чудачка ты, Галина, каких этот свет ещё не знавал, - ёрничал Сергей Иванович. – Новорождённое дитя… от Святого Духа.
- Не богохульствуй, безбожник!
- Ладно, ладно, - не унимается писатель. – Пути твои, Господи, не исповедимы.
- Вот придёшь ты к нам, - мечтает тем временем Галина, - а сын твой уже прочёл все твои книжки и все денёчки до встречи с отцом подсчитал.
Непостижимо грустно Игожеву, потому что порой кажется ему: происходящее в эти дни между ним и супругой всего лишь болезненное воображение его нездорового организма, находящегося во власти лекарственного воздействия.
И всё же. Ведь есть на самом деле Акулина, и с ней разговаривает игумен Иоанн, Дарья зовёт её мамой и прижимается к ней при всяком удобном случае, стосковавшаяся по материнской ласке, да и он ночами буквально истязает любимую женщину.
Теперь Галина живёт только этим миром: ни единым словечком не обмолвится о том, который за гранью… Готовит еду и питиё для Сергея Ивановича. За четыре года одиночества в нём не притупилось обоняние, и он не забыл вкус пищи, приготовленной супругой. Приходила дочь: варила, пекла, жарила, но не так, как Галина. Ни одна женщина не может точь-в-точь повторить приготовление пищи другой женщиной, будь то даже родная дочь. Это же аксиома.
А стирка белья? Лишь Галина по-старинному стирает рубашки и всё нательное бельё руками.
Посмотреть со стороны: обычная, совершенно земная хозяюшка дома с кругом привычных семейных забот. Дочери она позволяет лишь ходить на базарчик за продуктами, не допуская, как прежде, к плите, будто та ещё ребёнок.
Помнится, Сергей бунтовал по поводу медленного взросления дочери. Она же возражала:
- Вырастет, выйдет замуж, вмиг освоится и всему научится, как научилась я. До замужества тоже большая лентяйка и неумеха была. Вышла замуж, и не припомню претензий с твоей стороны.
- Особых, конечно, не было, - соглашается Игожев. – Но кто девчонку поначалу пеленал и купал?
- Согласна. Всего-то с недельку, пока после родов боялась, как такую кроху обиходить: ручки и ножки такие малюсенькие – не так надавишь, повернёшь и повредить можно…
- Вот-вот. Мужику с грубой силой такое, выходит, в самый раз, а тебе: «повредить…»
Эта весёлая перебранка занимательна им обоим, и они теснее прижимаются друг к другу.
- Ой, и глупая я была, наверное.
- А сейчас поумнела…
Игожев дрожащими пальцами пытается расстегнуть пуговицы на кофточке жены.
- Да погоди же ты! Я сама… Ты ведь любишь, чтоб я вся голенькая была.
- Да уж!

                Монашество

Заканчивается четвёртая неделя возобновлённой близости супругов: живого Сергея и ушедшей из этого мира Галины. Разумеется, можно сомневаться в происходящем, назвать его «глюками» Игожева, но как объяснить то обстоятельство, что, когда просыпается Сергей, то видит на спинке стула кремовую кофточку жены, которую он ночью неумело пытался расстегнуть?
И ещё Галинины домашние тапочки на полу возле тахты, с красными помпончиками. Это как?
- Ты своих привычек и вкусов не меняешь… - сказал он ей тогда.
- Не меняю, Серёжа. Если ты про тапочки, то я их оттуда с собой прихватила, а также облачения для Акулины, и одежду, в которой я перед тобой и доченькой красуюсь. Зачем? Чтоб ты не сомневался: я это, а не какое-то «чудное мгновение», что появилось, Бог весть откуда.
Сейчас он позовёт её, и она тут же реально появится в спальне.
- Галина, ты где?
- Туточки, Серёжа, на кухне.
- Принеси, пожалуйста, чайку.
Ах да, он забыл: супруга ушла на весь день к «своим», вернётся только к вечеру. Чай принесёт дочка.
- Ты бы, папуля, прогулялся что ли… - напоив чаем из трав, советует Дарья. – На лавочке с бабульками посиди.
- Нет, уж уволь. Прогуляться – я прогуляюсь, но сидеть в их болтливом обществе не стану: найду свободную лавочку у другого подъезда. Посижу себе в удовольствие.
- Иди-иди, папа. Дай мне передохнуть немножечко.
- Тогда неси штаны, рубашку, кроссовки…
- Я мигом, папуля, - радуется решению отца Дарья и своему передыху.               

                ***
Часа два удалось повольготничать Сергею Ивановичу на скамье в тенёчке до прихода игумена Иоанна.
- Правильно делаешь, Сергей: сила в нас от природы копится. И всё-таки пойдём в дом – лечить тебя стану.
- Да я уж здоров абсолютно.
- Дня через два будешь, а пока изволь последовать за мной. Время дорого.

                ***
- Спаси Господи, дочка. Управилась по дому-то, аль Акулину кликнуть, чтоб помогла…
- Не надо, отче.
- Не надо, так не надо, - басит довольный игумен и подхватывает по-товарищески Игожева под локоток, - Давай, сын Божий, в спаленку топай!
Перед началом очередного сеанса исцеления Иоанн читает молитву «Отче наш…», затем следующую неизвестную Игожеву. Смысл её сводится к тому, «как грады после пожара возрождаются из пепла, как животные и птицы возвращаются к жизни после мора, хлада и глада, так и един человек после беды и хвори вновь обретает жизнь…»
С каждым часом крепнувший писатель вновь подступает к монастырскому знахарю с вопросами.
- А скажи, Иоанн, вот что… как стал ты монахом, я уже наслышан, а вот, что ты думаешь о монашестве, очень хотелось бы послушать.
И первый мой вопрос к тебе:
- Насколько глубока твоя вера в Творца нашего и Сына Его?»
- Господь Христос призвал. Он говорит Апостолам: «Не вы Мене избрасте, но Аз избрах вас», потому что всё от Него, Им и к Нему, как пишет Апостол Павел в Послании к Коринфянам.
Ну, вот и я оставил всё –  семью, мир внешний и последовал за Христом. Ибо среди тяжких испытаний жизни, среди беснующегося неверия, безнравственности и пороков, когда в душу закрадывается отчаяние относительно будущего нашего, среди тяжёлых дум и горестных предчувствий есть только одно утешение и одна опора в жизни – это монашество.
 Люди не понимают, не ценят и, более того, осуждают монашество. А ведь монахи – это те, кто особенно остро осознают и чувствуют силу греха, в первую очередь, конечно, в себе, его невыразимую тяжесть для совести. Грех рождает смерть. Кроме того, монах – это постоянная молитва.
- А есть ли у тебя паспорт гражданина Российской Федерации и прочие документы? – задаёт Игожев Иоанну провокационный вопрос
– Я их сжёг, ибо для православного христианина достаточно уяснить то, что, начиная с ИНН, затем паспорта, электронной банковской карты и так далее - это всё для устроения жизни на земле без Бога. Господь даровал нам свободу выбора и волю, но это всё  отобрано силами государства. И вопрос о паспорте сейчас – это уже вопрос нашей веры, это уже черта, разделяющая царство дьявола и Царство Божие. И уже проблема стоит так: сохранится ли наша вера вообще?
– Отец Иоанн, что можно посоветовать людям, которые понимают опасность документов новой системы, но отказ от них – полный или частичный – откладывают на потом?
– Мой пример – это частный случай, где все обстоятельства сложились благополучно, чтобы я отказался от документов. Мне помогли и возраст, и удалённость от мира. Поэтому я никогда не вёл никаких проповедей к тому, чтобы люди сжигали паспорта. Потому как знаю, насколько это трудно живущим в миру. Человек, лишённый документов, сразу становится изгоем общества, как сейчас говорят, бомжём.
– А какое отношение к проблемам тотального контроля бытует среди русского монашества?
–  Через год после того как я отрёкся от документов, я встретил осуждение в епархиальном управлении от монаха. И не успели мы с ним обняться и расцеловаться по-братски, как он стал говорить мне с упреком: «Отец! Ты с ума сошёл! Зачем ты сжёг документы? Ведь без пенсии, без медицинской помощи в наше-то время…  Да мы в мусорных баках будем рыться, сдохнем на улице…»
Когда он несколько спустил пар, я спросил у него: « Ну а вера-то у нас есть? Мы ведь с тобой под Христом ходим». Он задумался, а потом сказал: «Всё равно страшно». К этому я могу добавить, что в мусорных баках не роюсь. Господь своих хранит, и у меня есть всё необходимое и, даже более того, пытаюсь помогать другим.
– Отец Иоаннн, почему, по-вашему, так мало среди общего числа верующих православных людей таких, которые реально отказываются от документов?
– Надо помнить, что главный документ христианина – это сердце, которое и будет свидетельствовать на Страшном Суде о его праведной жизни или обличит его беззакония и грехи.
Игожева смутил разговор с игуменом. Не мог он представить свою жизнь без «свидетельства о рождении», диплома об окончании Литературного института имени М. Горького, наконец, без паспорта гражданина Российской Федерации. Но тут он с ужасом признался самому себе, что фактически никогда не было Сергея Ивановича Игожева, что его имя, отчество и фамилия ни что иное как вымысел, что и Владимиром Фёдоровичем Дроздовым также не может себя назвать. Так кто же он?
Но Игожева успокоил Игумен Иоанн:
- И вот самый верный пример того, что никаких официальных документов истинному верующему и всякому православному, прошедшего обряд крещения, не надобно. Вспомним, как мы хороним усопших.
По правилам православного захоронения предусматривается класть в гроб мирянину, помимо нательного крестика, образок, венчик на лоб и «рукописание» - написанную или напечатанную молитву, отпускающую грехи, которую вкладывают в правую руку покойника, а также свечи. Ни о каких документах и речи нет.
Бог и так знает новопреставленного раба своего – канцелярии ему не нужно.
- Ну успокоил и убедил, отче! – закончил допытываться Игожев.
Сам же подумал: «Слава те, Господи, не нужны Тебе мои лживые документы, а кто я есть на самом деле, Ты и так знаешь. Об одном прошу: «Не осуди за ложь мою, ибо как бы иначе я просуществовал столь долго на земле среди живущих в таком бедовом государстве? В монастырь идти я совсем не собираюсь».

                Мать и дочь

Галина напоила Сергея снадобьями Иоанна, подождала, пока он не заснул спокойным оздоровляющим сном, и тихонечко прикрыв за собой дверь в спальню, направилась на кухню помочь дочери приготовить зелье по строгой рецептуре игумена для больного на следующий день.
На кухне пахло мятой, чистотелом, полынью, крапивой, чесноком, лавровым листом и… словом, чем только не пахло - от резких, терпких запахов до еле уловимых.
- Вижу управилась, доченька, - похвалила Галина Дарью, - А вот решила поспешить к тебе на подмогу и как всегда опоздала. Скорая ты у меня на руку стала.
Галина припомнила, какой копушей была её дочка в раннем детстве: порой не дождёшься, когда Дашутка перед сном расставит немалую семейку своих кукол на полки детского шкафчика. Если же возьмёшься ей помогать, то девчонке обязательно не понравится, как мама пристроит ту или иную игрушку.
- Мамочка, - округлив глаза, возмутится Дарья, - как можно Ксюшу ставить на верхнюю полку?.. конечно, на самую нижнюю, потому что она сегодня плохо кушала и не слушалась меня. И Наташку тоже нельзя: я ведь сняла с неё платьице постирать… что ж она голая будет стоять на самом видном месте?!
Сгребёт всех своих «сестричек» в одну охапку и опять возится с ними на прикроватном коврике.
Теперь Галина с трудом узнаёт свою копушу: всё у неё кипит, варится и булькает в кастрюльках, в небольших чайниках. Она лишь мельком поглядывает на часы: этому отвару кипеть тридцать минут, другому зелью полчаса, а третьему и часа маловато будет.
- Мамуля, ты присаживайся у окна на стульчике. Там попрохладнее: от плиты жаром так не тянет. Мне совсем немного осталось доделать, потом сядем с тобой, привычного чаю попьём без всяких лекарственных добавок и обязательно с пампушками.
- Ты что же и пампушек напекла?
- Они же в духовке пеклись, а папины отвары на конфорках поспевали. Надо и нам чего-нибудь покушать.
В приоткрытое наполовину окно заглядывала любопытствующая луна. Был слышен таинственный шелест листвы тополей, обступивших девятиэтажку.
- Ночь прямо-таки сказочно волшебная, - восхищается Галина.
- Это потому, что ты опять с нами, мама: прежде совсем другие ночи были – знойные, пыльные и тусклые…
- Не преувеличивай, дочка. Просто душное лето заканчивается. Август на исходе – вот прохладой и повеяло, – но Галине лестно от слов Дарьюшки.
Скоро закончится эта благодать, дарованная ей тем потусторонним миром. Остались считанные часы её общения с дорогими, родными, но всё же земными людьми. Может, хоть теперь она пооткровенничать  с дочерью. Конечно, она многое уже знает, потому что постоянно наблюдала оттуда за жизнью милой Дашутки, радовалась и печалилась вместе с нею, но вмешиваться в её судьбу не имела прав. Теперь же, став на короткое время прежней земной женщиной, Галина могла не то, чтобы поменять что-то в судьбе дочери, этого по-прежнему не позволительно делать, но посоветовать ей, как дальше жить, никто ей не запретит.
- Знаешь, Дашутка, я очень виновата перед тобой… и ты, пожалуйста, сразу не возражай: сначала выслушай, а потом уж делай соответствующие выводы.
Девушка замерла в ожидании.
- Я очень торопилась и необдуманно выдала тебя замуж за Дмитрия, продолжила Галина. -  Торопилась потому, что догадывалась, что скоро покину ваш мир, а необдуманно, потому что Дмитрий показался мне добрым, правдивым парнем, спокойным и уравновешенным, способным подарить тебе семейное счастье.
Ты знаешь: прозорливому твоему отцу он сразу не понравился, а я, дурёха, уговорила его на ваше бракосочетание.
Потом, когда играли свадьбу в кафе, лёгкое сомнение в правильности выбора для тебя мужа коснулось меня. Исходило оно пока не от Дмитрия, а от его родителей: тёмных, себе на уме, людишек, погрязших в мелочном стяжательстве денег. Но я успокоила себя: сын их не такой, потому и сторонится их… А это оказался его личностный еще больший, чем у родителей, эгоизм, подпитанный завышенной самооценкой. Потом он вовсю проявился. Я же уже тяжко болела и не успела уберечь тебя.
Вот такая моя вина перед тобой и Сергеем Ивановичем.
Галина низко склонила голову. Дарья ладонями приподняла её и расцеловала мать в мокрые щёки.
- Мамочка, успокойся родная. Я – молодая, и всё у меня ещё впереди.
- Да-да, я понимаю. Жалко: четыре бесполезных года твоего замужества. И когда оно только кончится?!
- Наверное, когда я окончательно повзрослею, - с грустью ответила матери дочь, - Ты должна меня понять, что Димка – мой единственный мужчина, других я не знала, и любила да и сейчас люблю его одного.
Папа тоже каждый день говорит мне: «Нужно решать, Дарья, как дальше тебе жить». А решать-то что и как? Я ведь хотела на свой лад перевоспитать Димку, указывала на его недостатки, и всё такое. Он же злился и крыл меня матом, как последний сапожник. То и гляди, с кулаками набросится. А сам опять за своё: работать не хочет, устроится на месяц – и сбежит. И кругом друзья-собутыльники.
И получалось, что я, глупая, содержала на свою зарплату всю эту компашку. Ну ничего, теперь я у папы живу, и закончилась для него халява. Но бросить его окончательно и навсегда уйти от него нет сил.
- А надо, доченька. Послушай мать: ничего у вас уже не сложится, и беда ваша вот ещё в чем: четыре года вы прожили, а ты ни разу не забеременела.
- Мы, мама, предохранялись.
- Ох, доченька, глупости всё это: как не предохраняйся, а обязательно залетишь… Ты уж поверь мне. Я тоже осторожная была, но на аборт всё-таки угодила.
За эту дурость на мне проклятие до сих пор.
- Так в чём же причина нашей недееспособности?
- Нужно вам у врачей провериться на эту самую способность. В тебе я, родненькая, ни на один миг не сомневаюсь: дай волю – нарожаешь  детишек несчётное количество. Но он, Дмитрий, один проверятся не будет. Поэтому вам обоим к врачам идти.
- Ой, мама, это же ужас что!
- Надо, Дашутка: иначе ты свою судьбу никогда не пересмотришь. Тебе рожать нужно – пора…
Галина прижала к себе дочь.
- Так что, как хочешь, но упроси мужа проверится. Думаю, что его родители утаили от нас что-то скверное, что случилось с их сыном.
И помни: предназначение женщины, её призвание – рожать детей. И ничего выше этого нет. Для большей убедительности признаюсь тебе, что бесплодные женщины и у нас, там, не в чести: живут отдельной колонией неизвестно где, одиноко без мужчин.
Луна спряталась где-то за домами. На смену её ночному бдению выкралась синяя полоска на горизонте, которая с каждой минутой разрасталась и светлела, отбрасывая лучи в тёмное небо. Стало ещё свежее. Пришлось прикрыть окно.
Наступало утро. Утро последнего дня пребывания Галины в земном мире. Об этом знала только она: ни дочь, ни тем более Сергей Иванович Игожев даже не догадывались.
Галина посмотрела на Дарью. Та с наступлением утра всё чаще прикрывалась ладошкой, скрывая от матери откровенную зевоту. Она очень устала и хотела спать.
- Иди-ка, Дашутка, в зал на диванчик. Об отце я сама позабочусь: напою отварами и завтраком накормлю.
- Хорошо, мама. Спасибо.

                Снова монастырь

- Кто это меня кормить собирается? – появился в дверном проёме кухни Игожев.
- Проснулся, дорогой. Видишь: на столе две чашки – выпьешь, а потом пампушками угостишься.
Сергей весь скривился от напитков.
- Ну, гольная отрава! – приобнял жену за талию, - Только ты у меня самая сладенькая.
Шутил Сергей Иванович. Видимо, действительно на поправку пошёл:
- Пойду под душем ополоснусь. Ночью весь в испарине лежал. Ополоснусь и в спаленку. А ты, - он подмигнул Галине, - как управишься на кухне – ко мне приходи.

                ***
Приходила ли супруга в спальню, Сергей Иванович точно сказать не может. Вроде бы приходила, то есть видел её, даже касался её, но Галина была какая-то неосязаемо воздушная, совсем не такая, как в прежние дни. Стоило женщине немного отступить от тахты, облик её становился контурным, едва уловимым.
Короче, когда пришёл игумен Иоанн и окончательно разбудил писателя, Игожев с беспокойством осведомился:
- А что… тётка Акулина опять куда-то ушла?
- Я и сам в толк не возьму. Обычно она уходила утром на базар, но во второй половине дня всегда с нами была. А тут подходит ко мне и заявляет: «Отпусти меня, отче, к моей товарке Настёне», мол, «я вам больше не для каких дел не нужна». На то я ей говорю: «К вечеру заберу вашего квартиранта к себе в монастырь на очень важные моления о полном выздоровлении страждущего. И он молиться будет, и я рядышком… Она же: «Вот и хорошо, отец Иоанн. Завтра утречком вернётесь, я туточки буду». И ушла.
Я ей не успел сказать, к завтрему всё по-иному сложится: поедешь ты, Сергей Иванович, домой в Тольятти, поскольку моё лечение завершится сегодня в ночь. Я и дочку твою к городским властям направил, чтобы она машину от мэрии заказала, как уславливались.

                ***
Ночь в молитвах для Игожева прошла в тяжком физическом испытании. Казалось, что так он не уставал никогда, даже тогда, когда к ряду по три-четыре ночи просиживал за столом в своём кабинете над рукописью.
Иоанн вручил ему молитвенник и сказал:
- Читай те молитвы, что болящим написаны и всякий раз в конце говори: « Дай мне рабу твоему, Сергею, полное исцеление!»
Становись на колени перед Святым распятием Христа и читай. Я тоже за тебя просить буду. Ты ко мне не прислушивайся, слову молитвы внемли и своёй душе, и выговаривай молитву вслух.

Игожев дочитывал молитву: «О Премилосердый Боже, Отче, Сыне и Святый Душе, в нераздельней Троице поклоняемый и славимый, призри благоутробно на раба Твоего Сергея, болезнию одержимаго; отпусти ему вся согрешения его; подай ему исцеление от болезни; возврати ему здравие и силы телесныя; подай ему долгоденственное и благоденственное житие, мирные Твоя и премирные блага, чтобы он вместе с нами приносил благодарные мольбы Тебе, Всещедрому Богу и Создателю моему.
Пресвятая Богородица, всесильным заступлением Твоим помоги мне умолить Сына Твоего, Бога моего, об исцелении раба Божия Сергея.
Все святые и ангелы Господни, молите Бога о больном рабе Его Сергее.
 Аминь».

Переходил к следующей: « Скорый в заступлении един сын, Христе, скорое свыше покажи посещение страждущему рабу Твоему, и избави от недуг и горьких болезней и воздвигни во еже пети Тя и славити непрестанно, молитвами Богородицы, едине Человеколюбче».

Переведя дух, снова брался за молитвенник: «Владыка Вседержителю, Врачу душ и телес наших, смиряяй и возносяй, наказуяй и паки исцеляяй! Раба Твоего Сергея немощствующа посети и исцели его, возставив от одра и немощи. Запрети духу немощи, остави от него всяку язву, всяку болезнь, и еже есть в нем согрешение или беззаконие, ослаби, остави, прости Твоего ради человеколюбия. Ей, Господи, пощади создание Твое во Христе Иисусе, Господе нашем, с Ним же благословен еси, и со Пресвятым, и Благим, и Животворящим Твоим Духом, ныне и присно и во веки веков. Аминь».
Особо на него подействовала молитва в честь иконы Божией Матери «Целительница».

«Приими, о, Всеблагословенная и Всемощная Госпоже Владычице Богородице Дево, сия молитвы, со слезами Тебе ныне приносимыя от нас, недостойных раб Твоих, ко Твоему цельбоносному образу пение возсылающих со умилением, яко Тебе Самой зде сущей и внемлющей молению нашему. По коемуждо бо прошению исполнение твориши, скорби облегчаеши, немощным здравие даруеши, разслабленныя и недужныя исцеляеши, от бесных бесы прогоняеши, обидимыя от обид избавляеши, прокаженныя очищаеши и малыя дети милуеши; еще же, Госпоже Владычице Богородице, и от уз и темниц свобождаеши и всякия многоразличныя страсти врачуеши: вся бо суть возможна ходатайством Твоим к Сыну Твоему, Христу Богу нашему. О, Всепетая Мати, Пресвятая Богородице! Не престай молитися о нас недостойных рабах Твоих, славящих Тя и почитающих Тя, и поклоняющихся со умилением Пречистому образу Твоему, и надежду имущих невозвратну и веру несумненну к Тебе, Приснодеве Преславней и Непорочней, ныне и присно и во веки веков. Аминь».

К утру строки молитвенника сбились для молящегося Игожева в чёрные сплошные полосы, и он, верно, потерял сознание.
Пришёл в себя только в той самой келье, в которую приняли и обиходили писателя в день его приезда в монастырь. И так легко ему было в теле и на душе, что он поспешил проворно соскочить с койки, одеться и, не найдя обувки, босиком уверенно зашагать к выходу. Скорей, скорей на воздух, к солнцу и жизни.

                ***
- Вы только посмотрите, кто к нам пришёл. Румянец вовсю щеку, глаза сверкают, грудь колесом, - восторженно встречал Игожева у ворот сторож, - И куда это мы направляемся, уважаемый? Не было у меня на счёт «вашего благородия» распоряжений, чтобы за ворота выпустить.
Сергей Иванович, обескураженный, стоял перед сторожем.
- Как не было?
- А вот так! – потешался инок.
- Я что же теперь, как и ты, в монахи записался, чтобы мне было нельзя из монастыря отлучаться?
- Это мне неведомо. Сам пока в «вольных послушниках» значусь, без пострига. Вон идёт игумен Иоанн, он и разъяснит, что к чему.
- Ты что здесь расшумелся? Супротив кого оборону держишь? – язвительно заговорил со сторожем подошедший больничный.
- Дык вот они за ворота просятся.
- Сергей Иванович дорогой, куда спешишь? - игумен взял под локоток Игожева. – Машина за тобой к вечеру приедет, а сейчас, если не ошибаюсь, время к одиннадцати подходит.
- Точно так, отче, - вновь встревает в разговор сторож. У меня тут в журнале прописано: автомобиль за писателем С.И. Игожевым подадут не раньше шести часов вечера.
- Но я с Акулиной хочу повидаться и проститься, - урезонивает сторожа писатель.
- С какой такой Акулиной? – переспрашивает тот.
- Что-то и я не припомню женщину с таким редким именем, живущую возле нашей обители, - вторит сторожу игумен.
- Как же так? Вы же сами меня поселили в её квартире на первом этаже девятиэтажки. Целый месяц у неё жил.
- Где?! – всплеснул смешно по-бабьи руками игумен. – Не знаю никакой Акулины и девятиэтажного дома. Около нашего подворья ввек такой громадины не было: это надо ж придумать – дом на девять этажей… Вона токмо домишки частников виднеются. Хоть у кого спроси.
- Ваша правда, отче, я эти дома наперечёт знаю: в этом, что супротив наших ворот, Масловы проживают – Николай и Людмила, за ним, через огород, - глухая тётка Варвара с внучком Васькой, а в третьем, что под шиферной крышей, я прежде проживал: сбежал сюды от сынка-балбеса, пьяницы и дебошира.
- И всё же, - принялся доказывать своё Игожев, - разрешите мне за ворота выйти. Далеко босиком не уйду. Искать меня не станете. Лишь хочу убедиться в вашей правоте.
Лекарь ласково поглаживал влажную ладонь бывшего пациента.
- Как же так?! – вновь разволновался Сергей Иванович, - Я и дочка проживали месяц в указанной мне квартире, а вы не слухом, не духом…
- Нелегко Вам лечение моё далось, - жалел игумен писателя, - Видно, видения всякие у Вас были. Что ж ты про них не говорил? Я бы от них тебя враз высвободил. Но, наверное, они для тебя дороги и желательны  были.
«Ох, как желательны! – вспыхнуло в сознании Игожева. Вслух же сказал:
- Я очень благодарен тебе, лекарь Иоанн: возможно, ты меня и излечил, жизнь мою лет на десять продлил (так утверждала Галина, то бишь Акулина), но что же по-твоему выходит: я в бредовом состоянии нафантазировал и дочку, которая со мною неотлучно была, и Акулину, что по ночам сиделкой сидела у моей постели, и тебя, приходившего ко мне каждый день с зельями?
Что же я совсем с катушек скатился, так понимается что ли?
- Думай, что хочешь, - спокойно отвечал игумен, - С самого первого дня, как привезли тебя в наш монастырь и поселили в той кельи, из которой сегодня ты на волюшку вышел окрепшим, действительно месяц миновал. И никуда ты из неё за этот срок не отлучался. Ходили за тобой иноки, да я обихаживал.
Дочка твоя Дарьюшка сразу, как тебя устроила, в Тольятти возвратилась. Так что жил ты среди нас, мужиков, и никаких баб рядом не было, прости меня, Господи…
- Ну я пошёл! – решительно заявил Игожев.
Толкнул незапертую калитку ворот монастыря коленкой и, не оглядываясь, побрёл через дорогу к одноэтажным частным домикам.
- Пусть идёт… - наскочил игумен на сторожа. – И не глумись больше над мирским человеком! Сам видишь, что с ним творится после выздоровления.

                Возвращение домой

Девятиэтажка должна стоять за этими пыльными тополями, за тем домиком с голубенькими ставнями. По крайней мере, именно этот домок маячил перед глазами Игожева, и напоминал писателю почти забытую деревенскую «пятистенку» из детдомовского детства. В доме том обитала девчонка с зелёными глазами – его первая тайная любовь.
Окола часа кружил Игожев по Дегтярной в надежде обнаружить хотя бы скамью, на которой он сиживал в ожидании Акулины. «То же мне иголка в стогу сена… - сетовал писатель, - Правы, выходит, и сторож и Иоанн: пригрезилось Бог весть что…».
Но вдруг он увидел… Акулину. Та шла ему навстречу.
- Перепугался, Серёжа, что не прощаясь ушла? Вот она я.
Женщина приподнялась на цыпочки, ухватила его за плечи, коснулась губами небритой щеки.
- Вот и расстаёмся, мой любимый супруг. Десять и более лет жизни вымолила я для тебя там, у своих. Монахам ничего больше про меня не говори: не поверят они, хотя в своём монастырском служении Господу нашему должны верить в божественное чудо.
Галина отпрянула от Игожева. Улыбнулась как-то виновато и беззащитно. Отступила на шаг другой и исчезла.
- А где дом-то? – запоздало спросил Сергей Иванович.
Кого спросил? Пуста была улочка.

                ***
Игожев ехал домой. Машина плавно скользила по Вольскому тракту с указателями в сторону Сызрани. За Сызранью час езды до Тольятти.
Он по-барски один занимал заднее сиденье автомобиля. Впереди рядом с водителем сидела Дарья. Ехали в безмолвии: шуршали шины автомобиля – всё переговорено и выспрошено.
Парень за рулём на редкость не разговорчив. Только, когда колесили ещё по узким саратовским улицам, односложно осведомился у Сергея Ивановича, что может заехать ненадолго в Дом литераторов на улице Советской, дескать, местные писатели приглашали… Но Игожев наотрез отказался, проворчав: «Времени жалко, обойдутся и без моего визита».
Он вяло припоминал свой последний приезд в Саратов семилетней давности. Тогда Галина была ещё жива, и они вдвоём, без дочери, предпочтившей объятиям пыльного города свежий воздух Самарской Луки у той же реки Волги, прикатили в «столицу» Нижнего Поволжья на ночном поезде. Игожев любил поезда и выбирал для поездки именно такие, чтобы в них был обязательно вагон-ресторан.
Ездил всегда с женой. Так удобнее в бытовом плане. К полуночи они отправлялись в ресторан на колёсах, он заказывал, как правило, себе аппетитную солянку, графинчик водки. Галина- вино и салаты. Сидели долго, пока утомлённая официантка вежливо не выпроваживало их: добровольно, по своему волеизлиянию, Егожевы не покидали столь уютное заведение. Вежливо, потому что по разговору этих полуночных посетителей давно догадалась: непростые люди сидят за столиком в конце вагона. Седой мужик – писатель какой-то, женщина – та ещё дамочка в редкостном  джинсовом костюмчике не китайского пошива. «Из самого Техаса, - восхищается афициантка, получив ответный импульс от Игожева: «Правильно мыслишь: по великому блату у москвичей из-под прилавка добыл».
 Таких сразу не выгонишь – жди пока сами уйдут. Амбразура буфета давно закрыто пышным телом спящей поварихи: это как знак, как команда «пора закрываться!»
Что ожидало его в Саратове? А вот что: литературная премия имени Михаила Алексеева и, соответственно, обильный губернаторский стол в Доме литераторов. Среди саратовских писателей у Игожева предостаточно приятелей и знакомцев.
Председатель писательской организации после ухода областного министра культуры и принятия четвёртой рюмки коньяка расхорохорился, скатился в рассуждениях до излюбленной темы: «Кругом одни евреи…» и как они губят русскую литературу». Его слушают заинтересовано, ибо в застолье активные русофилы и борцы за возрождение Руси-матушки. Незачем акцентировать тот факт, что у преда Владимира Владимирова жена, секретарша и бухгалтер организации, мягко говоря, не совсем русская женщина.
- Кстати, - шепчет Игожев Галине на ушко, - будь добра, сходи к Розе Марковне за командировочными.
И не успел очередную рюмочку пригубить, как ни с чем возвернулась супруга.
- Роза командировочные отказалась выдать, - также шепотком доложила мужу, - Сказала, что только в твои руки отдаст, и нечего мне паспорт супруга под нос совать: подумаешь – жена, я писательским жёнам не доверяю.
«Строптивая бабенция! – про себя выругался Сергей Иванович, и уже сам отправился к бухгалтерше.
Тем временем слово за столом  взял Иван Иванович Хатов, огромный мужичище с суровым ликом древнего русича, автор поразительно добрых, мягких лирических стихов. Иван – непререкаемый авторитет в литературном процессе Саратова.
- Сергей, я несказанно рад за тебя. Читал твою книжку, - взывает лирик в дымовую табачную завесу, не смущаясь временным отсутствием виновника торжества, - и прослезился. Скажу так: серьезная настоящая литература, по-игожевски честная и исповедальная…
У Ивана Ивановича Игожев бывал в гостях не единожды. Жил поэт в хорошей, упакованной квартире трудами Людмилы, милой и скромной труженицы-супруги. Но какова дочь у Ивана? Гром и молния, вулкан во время извержения!
- Отец, - кричит она из коридорчика, едва переступив порог квартиры, снимая модную курточку и сапоги, ты почему такой «тюха»? Немедленно запишись на приём к губернатору и требуй, чтобы дали деньги на издание юбилейной книги. Тебе же в этом году 75-ть. Ты думаешь их тебе «на тарелочке с голубой каёмочкой» принесут? Обойдут как лоха. Бери пример с Палькина, своего ровесника, он из предбанника губернатора не вылезает.
В возмущении Ирины есть доля правды: Ивана надо именно заставлять отрывать от стула крупное тело и гнать кнутом, как застоявшегося мерина, в конюшню городских чиновников.
- Отец! – уже мягче взывает дочь, стоя на пороге комнаты, - Где твоя гордость? Ах и вы тут Владимир Владимирович, друг-приятель так называемый… Что же Вы не отправляете документы Хатова в Москву президенту «на заслуженного работника культуры»?
- Ириночка, я отправил.
- Врёте!
Девушка, смущаясь и притишив, смотрит на Игожева: её словно возвратили в недавнее детство, в котором сидит она с его книжкой о мальчишках детского дома у бабушки в деревне. Читает короткие рассказы и откровенно ревёт в три ручья.
Ирина достаёт из пакета жареную стерлядку, колбасу и сыр, бутылку коньяка. Естественно, это великолепие предназначено для Сергея Ивановича, горячо любимого ею писателя: этим дармоедам, отцу и Владимирову, она бы кукиш в масле принесла бы.
И это льстит Игожеву. У самой семья в четыре человека и давно самостоятельная жизнь без материнской опеки.
А что ж они, писатели? Напились вдоволь, влезли в политику, обругали всех, припомнили «программу Далеса» и прочее, прочее… На этом и разошлись.

                ***
«Да, многим сейчас писателям нужно «проспаться», как после алкогольного бурного опьянения: не судачить по пустякам – писать, звать людей к чистоте духовной, искать героев для своих книг из числа доброхотов-патриотов, благо их пока  на скорбной Руси предостаточно. В этом, и только в этом писательская правда. – думает Игожев, припомнив ту давнюю встречу.
Взять, к примеру, хотя бы и его, в какой-то степени известного писателя, с сорокалетним стажем литератора. Что можно сказать о нём без всякой публичной шумихи честного и откровенного?
 Он написал и издал неплохие книги, возможно, их читают: по крайней мере, хочется этому верить. Но разве он может сказать о своём литературном творчестве, что оно действительно состоялось и востребовано? Нет, так нельзя сказать, потому что написанное им и обнародованное – в лучшем случае красивый вымысел, не соотносящийся с неподдельной правдой жизни, действительно имевшей место.
Значит, о нём никто и никогда не скажет, мол, жил-был удивительный писатель-правдолюб, отличавшийся от прочих и  запомнившийся читателю бескорыстием и предельной честностью. Даже его первые рассказы, сочинённые « вольным человеком» о воспитанниках детского дома, среди которых был и он, по сути своей выдуманные с начала и до конца в целомудрии и в самых добрых чувствах. На самом же деле в его детском доме процветало воровство, поножовщина, подростковая вседозволенность в первых сексуальных влечениях между юношами и девушками из старших классов.
Но разве он мог об этом писать в стране «строившегося социализма?! Ему и так досталось немало попрёков, так как в тогдашней «империи СССР» у всех детей было «счастливое детство»: с пионерскими дружинами, хорошо продуманным воспитательном процессом детей прекрасного будущего, наконец, с трудовыми познавательными лагерями и вершиной детского благополучия – Артеком у ласкового Чёрного моря.
Случалась, конечно, в этих рассказах какая-то обнажённая правда, но она была настолько прикрыта и зашторена, что её могли ощутить лишь осведомлённые читатели.
Так что писатель Сергей Игожев – обыватель, не более того, а не борец «за народное счастье».
Машина подъезжает к Шигонскому степному району, невыгодно отличающемуся от великолепия соснового бора, который они миновали, скудным мелколесьем, кустарниками  «волчьей ягоды» и ковыльным седым однообразием пейзажа.
Но как прекрасна берёзка, выбежавшая к самой дороге, как неповторимо удивительно обнаружить родничок, припрятанный в кусты татарника! Водитель останавливает автомобиль возле этого чуда, приглашает пассажиров испить «настоящей водицы»: она настолько вкусна, что пить её хочется бесконечно, плоть до угрозы ангины. Зачерпнув в пригоршню, Игожев цедит водицу сквозь прореженные стариковские зубы. Создаётся впечатление, что он вовсе и не пьёт её, целует… в благостном трепете. «Тоже мне целовальщик нашёлся?» - мелькает в его голове, и он вновь вспоминает Галину.
Впрочем, поехали дальше.
Именно скудное мелколесье степного района и навеяло воспоминание о его всамделишном детском доме и о недавнем, сегодняшнем, находящемся в маленьком городке Октябрьске – месте, поразительно красивом по природе и нищем в быту, проживающих здесь людей.
Дело было так. Он - в составе писательской делегации, приглашенной на День этого захолустного города. Намечались площадки для выступлений писателей. Всё вполне пристойно: в школах, в рабочих коллективах. И вдруг неожиданная заявка от директрисы детского дома персонально для Игожева.
Детей собрали в классе-кабинете по литературе и русскому языку. Директриса объявила:
- Дорогие ребята, сейчас перед вами выступит известный наш писатель Сергей Иванович Игожев, книги которого хранятся в нашей библиотеке. Для тех, кто ленится и книжек не читает, скажу, что Сергей Иванович когда-то, как и вы, детство провёл в стенах детского дома и…
Сергей вглядывался в хмурые рожицы воспитанников детдома, отыскал среди них несколько напомнившую кривую усмешку подзабытого пацана-восьмиклассника, то есть, самого себя, бойкого сочинителя стихов, прочитанных приехавшему поэту из сказочно непостижимой Москвы. Тогда он, некто Игожев, с большим неуважением отнёсся к столичному сочинителю и вряд ли произнёс бы вслед за Пушкиным крылатую фразу: «Старик Державин нас заметил и в гроб сойдя, благословил…».
Теперь, прочитав несколько коротких рассказов из книжки «В начале», он, удовлетворённый заинтересованным взглядом своего визави, хотел было уже покинуть данное учебное заведение, но директриса попросила его задержаться на коротенькую экскурсию по двухэтажному детскому дому:
- Хочу, чтобы вы увидели своими глазами, в каких условиях нам приходится жить.
Игожев глядел на вылинявшие, давно не крашеные стены, на потолки с подтеками, на гнилые расшатанные рамы окон и перекосившиеся двери, на облезлые железные койки, прикрытые байковыми тонкими одеялами, на прикроватные покосившиеся тумбочки, и ничто его не удивляло. Грустно сознавать, что всё как прежде в гнусном, лживом государстве с красивыми лозунгами и политической демагогией, где «вор на воре и вором погоняет», что материальные средства, отпускаемые на содержание и сегодняшнего детского дома оказываются в кошельках у пользователей загородных особняков, то бишь, государственных чиновников.
Ничего не меняется: в таком же детском доме с теми же ужасающими картинками и он отбедовал своё детство, но всё же для успокоения совести сказал директрисе:
- Обязательно расскажу мэру города о творимых безобразиях!
Но навряд ли расскажет…
Совести у властьпридержащих не было и не предвидится ни в какие обозримые времена. Большая и маленькая ложь бытует в человеческом муравейнике.
Большая – это прежняя сказка о коммунизме, теперешняя – о «хорошем капитализме». Большая – это, когда его брата чуть не подстрелили в братской Чехословакии в 68-ом году предыдущего столетия, когда его любимого племянника убили в Афгане, а двух оставшихся навечно посадили на иглу войны и скрытой ненависти в Чечне.  Большая – это горбачёвская «перестройка», пьяная истерия Бориса Ельцина, когда вся Россия пошла с молотка, большая – это...
Впрочем, достаточно.
Маленькая ложь – мизерные зарплаты трудящегося населения, невыносимые поборы в виде налогового обложения на жильё и продукты, одежду и… продажа за бесценок российских заводов и фабрик в руки вороватых «чубайсов», загубленное сельское хозяйство и обезлюдившие сёла… Маленькая – это пресловутое бесплатное медицинское обслуживание, обучение в институтах. Это, в конце концов, вся современная жизнь, которая дорожает час от часу гигантскими размахами ради процветания олигархов и трусливых, удобных для воровства, политиков зюгановско-жириновского разлива.
Получается, как в знаменитом фильме о комдиве Чапаеве: «Белые пришли – грабят, красные пришли тоже, понимаете, грабят…».
Что же остаётся простому человечку и ему – писателю, который никогда не отделял себя от обыкновенных жителей своего отечества? Есть ли ещё какие человеческие ценности, под которыми можно подписаться честным писательским пером?
Скоро посёлок «Волжский утёс» с паромной переправой, до Тольятти каких-то два часа, и он дома.
Хорошо плыть на грузном, медленном пароме по необъятному простору искусственного Жигулёвского моря на раннем рассветном часе, когда солнце парусит на волжской волне алым парусом, и от него вода в реке огненно-золотистая.
Сколько дней и ночей провёл Игожев на песчаном берегу Волги, но вновь и вновь тянет и тянет покормить комаров у этой единственной, ощущаемой свободной водной стихии.
И тут Игожев ясно понял: вот эта божественная природа лишь дарована ему до смертного конца и маленький мир жизни его и дочки. Нет ничего важней их.
Уже виден белопанельный город его молодости, возвратившись в который он обязательно допишет свой большой роман. И как знать: ни в нём ли затаился излюбленный писателями разных поколений неустанный поиск «Героя нашего Времени»?