Этюды. Уральский вариант

Владимир Витлиф
Я поймал и плюхнул на перрон последний рюкзак. Володя – джентльмен поддержал, спрыгнувшую вслед за ним, Ленку. Уже горел зелёный свет светофора. Стальные двери, лязгнув, закрылись. Хвост состава пролетел мимо нас с ветром и грохотом, оставив после себя полный звёзд небосвод, звенящую тишину ночного полустанка и убегающий вдаль стон рельсов.
— Какой воздух! Обалдеть! До рассвета ещё часа два, переждём в станционном домике.

Стоял прекрасный тёплый, сухой сентябрь! Кроны деревьев ещё удерживали свои пышные формы, они не разлетелись по земле лоскутами, оголив кости берёз и осин. Мы выжидали момент, когда осень-художник возьмет самые насыщенные краски, распалит до предела жёлто-оранжевый огонь. Байдарка, рюкзаки, этюдники, давно собранные, дожидались своего часа. И он настал! Как сказал вождь – сегодня рано, завтра будет поздно! Ночным поездом – решили мы, – пора!

Мы шагали в мареве рассвета, оставив без сожаления комнату с холодными деревянными скамейками, с таксофоном 1939 года выпуска, металлическим, громадным, будто извлечённым из бронепоезда. Уже обозначились очертания прибрежных скал, из-за которых доносился шум текущей воды. Миновали маленький железнодорожный мост с полосатой будкой охранника, спустились к реке.

Утреннее солнце хорошо освещало окрестности. Неширокую, в мелких перекатах, уральскую речку Юрюзань. Скалы с каменюгами красно-коричневого, зеленоватого, золотистого оттенков. Паутину железнодорожных проводов и стальных опор, удивительным образом усиливающих уральский колорит. Смешанный осенний лес с тёмными пиками елей. Косогоры со срубами из могучих стволов, с тёмными полосами перекопанных огородов, убегающих вниз к обрыву.
— Какая красота! – Воскликнул Володя-лирик. – Перефразируя поэта, хочется сказать – руки просятся к кисти, кисть к бумаге…
— Уж не мало ли взяли бумаги? – Подхватил я.
— Хочу заметить, сегодня не тот день, что был вчера. Что-то зябко! – Добавила Лена.

Действительно, заметно похолодало. Но цель была поставлена, конечный пункт сплава определён. Собрали байдарку, вёсла, уложили в неё вещи.
Байдарка, подгоняемая течением, легко скользила. Я сидел на корме, Лена в среднем отделении, Володя-шкипер впереди, то и дело выкрикивая команды: левый борт – табань, правый – греби!..

Так как мы не завтракали, то вскоре кому-то из нас пришла идея причалить и перекусить. Прошло не так много времени, и уплыли мы не очень далеко. Увидев подходящее местечко, решили пришвартоваться. Когда до берега оставалось не больше двух метров, а каменистое дно хорошо просматривалось, Володя-ловкач сиганул из лодки. Я, вроде, сделал то же самое, но что-то пошло не так. Плюхнулся в воду, успев опереться на левую руку. В этот же момент увидел – на месте, где только что над байдаркой возвышался торс Лены, теперь горбатым китом голубело дно лодки. Вертикально под ним, касаясь дна головой, – Ленка!

Надо отдать себе должное: вскочив на ноги, поймав уплывающую лодку, быстро вернул художницу в исходное положение. Она была похожа на рыбу, оказавшуюся на суше, – открывала рот, «шевелила жабрами». Вид – ошалевший! Вытащив на берег подругу, лодку, стали ловить катившиеся по дну, в потоке воды, консервные банки, какие-то вещи, брошенные на днище байдарки.

Оказавшись на берегу, шкурой ощутили – сильно похолодало!
Девицу колотило! На ней не было сухой нитки! В её рюкзаке промокло всё, включая спальник!
Наши вещи, упакованные в мешки из клеенки, уцелели. Опыт — великая сила! Переодели Лену во что пришлось. Затем, как цирковую лошадку, заставили бегать по кругу, пока не согреется.

– Я… я... – задыхался от смеха Володя-весельчак, – только отвернулся, глядь, а Лена, как... как… водяной! Ой, не могу! – Размякнув от тепла костра, мы хохотали до икоты. Над ним на верёвках курились паром вещи, спальники. На палках, вокруг огня, излучая амбре палёной резины, сушились сапоги. Рядом этюдники, подрамники. Не стоянка — цыганский табор!

Пляска костра то и дело рифмовалась хлопками и выбрасыванием снопов искр в, и без них, полное звёзд ночное небо. Свет от него, пробивая мрак, раскатывал длинные полосы теней от нас, предметов, деревьев. Огонь поджаривал лицо, грел грудь, в то время как спину пробирал холод.
Для туриста прекрасный способ согреться – на ночь выпить кружку горячего чая с налитой в него столовой ложкой спирта. В этот вечер их было выпито немало.

— Всё-таки этюдник очень полезная вещь, – приговаривал Володя, разливая очередную порцию чая по кружкам, стоящим на нём, как на столике.
— Да, – подхватил я тему, – как-то, это было очень давно, пришёл на этюды в детский парк. Забрался в заросший дальний уголок. Раскрыл этюдник, стал выкладывать краски. Откуда не возьмись мужичок, видимо, парковый рабочий. Подходит, и давай меня, литературно выражаясь, бранить! Ничего не мог понять. Оказалось, он принял ящик на ножках за мобильный бар, решил, что я пришёл выпить и закусить!!!

— А мой знакомый, -- продолжил Володя — матёрый турист, подбрасывая в огонь ветки, -- отправившись в поход по Алтаю, взял с собой не такой маленький, – он кивнул в сторону этюдника, – а большой. Но долго не протянул, оставил его прибитым к сосне!
— Вона как! Да, для такого инструмента нужен оруженосец! Санчо Панса!!! – Прихлебнув из кружки, передёрнув озябшими плечами, я продолжил:
— Вспомнил Володю Сафронова, был истинный художник, одержимый живописью. Ходил на этюды и летом, и зимой. Как-то, рассказывал он, в лютый холод, пошёл писать. Жена, преданная ему безмерно, с ним.
Масляные краски на холоде застывают в тубах, невозможно выдавить! Так супруга, что бы этого не случилось, засунула их туда, куда женщины обычно прячут деньги. Согревала их всё время, пока он писал!
— Вот тебе не только Санчо, но и Панса!!! — изумилась Лена.
 
Ночь была холодной. В темноте, совсем рядом, шумела Юрюзань. Ткань палатки отсырела и провисла. Когда утром, на негнущихся, замёрзших ногах, скрюченной от холода рукой откинул входную створку палатки, в глаза ударил ослепительный свет!!! Догоняя скорость света, пришло осознание — выпал снег! Не просто выпал — навалил сугробы, сантиметров двадцать, двадцать пять!
— Вот это да! – Протирая глаза, изумился впечатлительный Володя.
— Ой, мамочки! – подхватила Лена.

Согревая руки чаем, вскипяченным прямо из чистейшего снега, не переставали восхищаться, взирая на перемены. Каким великолепием рассыпались и увязли в белом оранжево-золотые цвета осени, гранитное разноцветье уральских скал и даже стальные конструкции железных дорог! Обалдеть какая красотища!
— Как хочется писать! – с этими словами Лена грустно посмотрела в сторону занесённых снегом этюдников.
— Об одном жалею – мало взяли холстов! — Лукаво произнёс Володя-шутник.

Было ясно — надо возвращаться. Сначала решили упаковать байдарку. Тщетно! Она, скованная льдом, не поддавалась. С большим трудом удалось разодрать её на какие-то части. С хрустом сложили, запихнули как попало обшивку в мешок. Далее – палатку и прочее барахло. Всё было отсыревшим, обледенелым и от того очень тяжёлым.

Возвращаться пришлось по снежной целине, никем ещё не тронутой. Ноги проваливались в снег, идти было трудно.Через полчаса ходьбы мы уже хорошенько согрелись. Через час нам было жарко!
— Друзья мои, – переводя дух, провозгласил Володя, – сейчас смело могу заявить — нам здорово подфартило перевернуться здесь, недалеко, а не где-нибудь километров за двадцать!
 

Вагон поезда был почти пуст. В титане булькал кипяток, за его дверцей плясали красные огоньки и потрескивал уголь. С комфортом расположились в тёплом купе. Проводница принесла горячий чай. Мы достали неизрасходованный многочисленный провиант, включая те самые, катившиеся по дну рыбные консервы. Сайра в масле! Ничего вкусней ни раньше, ни тем более позже я не ел!
В вагонном окне мелькали зимние уральские пейзажи — сосны, березы, скалы, станционные домики, столбы и провода, как морские волны, плясали то вверх, то вниз!
Забравшись с ногами на нижние полки, прихлёбывая вкуснейший чай из стаканов в серебристых, с чёрной патиной, подстаканниках, мы были абсолютно счастливы. Блаженно улыбаясь, то и дело поглядывали на верхнюю полку, на которой тряслись первозданно белые, как первый снег, холсты…