После очередной неудачной попытки разбогатеть Семён Ривкин вспомнил предков и решил уехать в Израиль.
"Не могу", — сказал он жене, — "Достало всё. Душат и душат, суки. Поехали, Света. Чую я, на новом месте всё будет по-другому."
Света, с восьмимесячной Ксюшей на руках, тяжко вздохнула. Она знала — если Семён решил, то его не переубедить. Да и кредиторы-рэкетиры пугали Свету до слёз. На улицу выйти боялась, к телефону не подходила. А может, и правда, поехать и новую жизнь начать? Едут же другие.
Позвонил Семён любимому дяде, Самуилу Натановичу, дяде Сэму, как его называли близкие. Попрощаться, напутствие получить от единственного родственника. А тот расстроился вдруг, ругаться стал и предложил племяннику переехать к нему в Сибирь. Дядя Сэм, бывший ответственный партиец, успел там вовремя приватизировать парочку заводов и адаптировался в новых реалиях очень даже неплохо.
"Какой Израиль?! Кому вы там нужны? Приезжай ко мне, дурень", — уговаривал он Семёна, — "я вас тут так устрою — будете как сыр в масле кататься."
Но дурню в Сибирь не хотелось. Холодно. Да и стыдно как-то ехать к дяде нахлебником. Нет уж, лучше сами.
Собрались тихо, никому не говорили. Квартиру со всей обстановкой быстро продали заезжим азербайджанцам, и налегке (Семён запретил жене тряпки-кастрюли тащить), улетели в новую жизнь. От долгов и проблем подальше.
Приехали, обустроились, Семён сразу на завод пошёл. Потому как в бизнес лезть зарёкся раз и навсегда. Повезло ему: хороший коллектив, почти все свои, русские — язык учить не надо. Условия терпимые, зарплата приличная, особенно если в ночь и по субботам работать. В две смены пахать начал уже на второй год — когда Света сына нечаянно родила. Павлика. Три с половиной кило непрерывно орущего счастья. Да и жена не долго сидела дома. Детей в ясли-садики, а сама сперва посуду мыла в гостинице, потом поварихой устроилась. Работа тяжёлая, не женская. Руки вечно распухшие, в порезах, ожогах. Стесняться их стала — прячет то в карманы, то за спину.
Работали Ривкины без выходных, без праздников, но ничего, тянули лямку ради детей. Ради чего ещё жить-то?
Дети у них славные. Оба златовласые в мать, румяные и голубоглазые — хоть в рекламе снимай. Особенно Павлик. Ни одна марокканка мимо него без "ути, какие мы сладкие" пройти не могла. Старшенькая Ксюша шустрая, вовсю на иврите лопочет, не то что мама с папой, которым некогда язык учить. А это помощь, между прочим — дети-переводчики при родителях. В банк, к примеру, сходить, или в поликлинике объясниться.
И всё у них потихоньку наладилось — купили квартиру, машину, к морю ездят раз в год. Красота. Даже к жаре почти привыкли. Родители вкалывают, дети растут, учатся.
Годы летят незаметно. Вот уже и Ксюшу пора в армию провожать. Подумать только. Она крепкая выросла, боевая, в бригаду "Голани" попросилась. А это вам не хухры-мухры. Туда кого попало не берут. Девочке бы в штаб куда, или в тыловые войска, так нет, ей на передовую нужно. Героиня, понимаешь, упёртая — вся в отца.
Через год и Павлик пошёл родине служить. Он очень в моряки хотел, но взяли в танкисты. Тоже вполне прилично, о чём разговор.
Света сильно переживала. Ей в поликлинике даже успокоительное прописали. Ну а как не переживать, когда оба ребёнка одновременно в армии, да ещё не в спокойной Швейцарии какой-нибудь, а сами понимаете где. Семён гордился детьми, но тоже волновался, конечно, хоть и старался не показывать — жену берёг. А дети служат нормально. Нравится им армейская жизнь. Пару раз в месяц домой на выходные приезжают: отсыпаются-отъедаются, впечатлениями обмениваются.
Ксюша погрубела чуть, лицо обветрилось. Ещё бы — в открытом джипе ездит в жару и холод. Зато глаза горят — влюбилась, не иначе. То и дело эсэмэски строчит, с телефоном и во сне не расстаётся.
Павлик вытянулся, похудел. Давно уж он не тот голубоглазый милый пупс, каким был в детстве. Стройный, плечистый, и такой соломенно-белобрысый — чуть ли не альбинос. Девушки так и млеют.
Загляденье, а не дети выросли. И форма им военная очень идёт. Сфотографировались как-то вчетвером: на заднем плане Павлик родителей обнимает, а впереди — Ксюша на корточки присела. Одной рукой “Викторию” показывает, в другой автомат. Улыбается ослепительно, глаза сияют на загорелом лице.
Красивая фотография получилась, Света её в рамку вставила и в гостиной на видном месте повесила. Гостям показывать, хвастаться.
В те выходные всё было как всегда. Приехали детки, мешок грязного белья привезли, за очередь в душ чуть не подрались. Потом ужинали, объедались Светкиными зразами-колдунами и капустой квашеной, про службу наперебой рассказывали. Хорошо посидели, душевно. А на следующий вечер уже и на базу возвращаться пора.
Семён их отвёз до автобусной станции — ехать-то воякам одним автобусом, только Ксюше выходить раньше. Провожать не стал — не маленькие уже, да и стоянку тут днём с огнём не сыскать.
Вернулся домой, хотел было другу позвонить, пивка попить, но жена пресекла на корню. Ладно, сели чаёвничать. Телевизор фоном. Вдруг новости, экстренный выпуск. Иврит они хоть и плохо знают, но там без перевода ясно — теракт очередной.
"Автобус, что ли взорвали?" — спросила Света, — "Сколько убитых? Господи… Это где случилось, ты разобрал, Сёма? А? Сём?"
А Семён молчит. Только бледнеет на глазах.
Они уехали через полгода после похорон. В Сибирь, к дяде. Он их все эти годы звал. Вот и дождался.