Где же она облажалась? Лиза по-прежнему вечно искала ошибки, хотя, пожалуй, не решилась бы ответить утвердительно на вопрос, помогает ли ей это. В смысле не вообще, каждый день, а по-крупному. Может быть, именно здесь, в поиске и нахождении ошибок, то, во что мы верим, - подумала Лиза, - проявляется яснее всего. Шелуха отваливается, остается чистый опыт. Настоянный, как говорится, на убеждениях. Или наоборот. Убеждения, вера, настоянные на опыте. Не обязательно горьком. Прикидывая, что на чем настояно, и может ли это оказаться важным, Лиза вдруг вспомнила, что, когда теперь, у нее, взрослой уже Лизы, спрашивали, не вышел ли кто из знакомых замуж, она сердилась. Спрашивала, в основном, ее, Лизы, мать. Сердилась и бросалась объяснять, что так уже никто не живет. Что у нее – кого, знакомой? – должен быть выбор. Независимость оценок – почему-то Лизе обязательно хотелось, чтобы оценок, а не, например, финансовая – тоже ведь бывает – и тому подобное. В подтексте было – вы меня подтолкнули – а я вот не буду – потому что умнее и лучше вас. Лиза понимала, что глупо, и агрессивно, и мстительно говорит, но удержаться не могла. Мстительное чувство заливало ее по самые уши – и хотелось доказать – что? Формулировать, как ни странно, не хотелось. Не банальная часть у ее ощущений была, но ее-то ей и хотелось оставить при себе. То есть не обязательно, но пока. Когда-нибудь потом я скажу, - думала она, - а пока...пока лучше вспомнить как следует, как же так получилось. С самого начала. Хотя зачем с начала? Можно и из середины, главное, докопаться до ошибок. Отличница сидела в Лизе крепко – впрочем, может, не в ней одной? И так ли уж это вредно? Ей казалось – да, ужасно. И все, чему учили – чепуха в лучшем случае. Вот так.
Но золотая кошка ведь была, была. Причем совсем недавно, ведь вот что обидно. Хотя двигалась, может, и не так уж грациозно. Эпизоды всплывали в памяти один за другим, отслаиваясь в направлении, обратном направлению временной оси. Так не ищут ошибки, - вдруг сообразила Лиза. Надо начинать с какой-то важной точки. Где?
Queen’s market идеально соответствовал Лизиным представлениям о хорошем вечере out. В нем было все: и громкая музыка, и разношерстная толпа говорящих с разными акцентами людей, в которой только кто? – пятиногий, может быть, или очень ленивый – не почувствует себя своим. Пятиногой, а особенно ленивой, Лиза себя временами чувствовала, но, все-таки, - поняла она вдруг, - ну не настолько. Своим, если, конечно, для этой толпы это понятие еще имеет какой-то смысл. И уж точно не тот, который ‘cвой’ имел в контексте кухонных интеллигентских разговоров. Но неважно – не скатываться! Идеальном вечере, да. И много разнообразной и недорогой еды всех мастей и народов. От паэллы и суши до почти русских чебуреков, которые назывались, однако, по-испански эмпанадами, или как-то похоже, и почему-то пеклись, а не жарились. Лучшим во всем этом был, может быть, шум? – такая идеальная занавеска, за которой никто не обращает на тебя лишнего внимания. А может, и не шум – ведь и кроме него было много хорошего. Лиза торопливо, хотя старалась не спешить, сдергивала губами с шампура пряную жареную картошку, нарезанную как-то причудливо, спиралью, что ли, и названную зачем-то twist, и думала, что для полного счастья ей не хватает удобных туфель. Туфли для этого развлечения она надела новые, и они жали. Поэтому, жуя картошку и обходя огромный, здесь же находящийся рынок разнообразных крафтов, она старалась осторожно ступать, чтобы не ранить ногу. И мысли стучались какие-то трущие, под стать сандалям. О том, например, что надо быть удивительной балдой, чтобы при ее любви ко всем этим, как их называл И., поделкам, - ей всегда казалось, что это обидное название, - чтобы при ее любви ко всем этим сшитым из красивых платков сумкам, сплетенным из опустошенных тюбиков зубной пасты корзинкам и разнообразным украшениям, разложенным по соседству от ведьмовских, как утверждалось, шляп, сделанных и вовсе непонятно из чего, то ли какой-то удивительной травы, то ли проволоки - все еще не выучиться ничему такому. То есть, что-то она, может и могла, - но решиться продавать...Это необыкновенно серьезный шаг, считала Лиза...Надо много знать...Хотя не вполне ясно чего...И вообще, советская закваска...Додумывать не хотелось. Неужели ей тоже казалось, что поделки – это глупо? Не так возвышенно, как наука? Или слово поделки на нее действовало? Лиза привычно напомнила себе, что порядочный, ну, даже просто мало-мальски разумный человек не перекладывает вину за свои глупости на других. Зачем? Плохому танцору, как известно... Танцор, между прочим, тоже был. И неплохой. В процессе его созерцания обнаружились яснее всего различия в ее настроении и И. Дядька был немолодой и блондинистый, и под аккомпанемент гитары и еще чего-то духового, чего Лиза рассмотреть не могла, выделывал какие-то странные, причудливые движения. Почти ироничные, как ей казалось. Изображал то пылкую страсть и отсутствующую партнершу, которую тут же намечал в воздухе волнистыми движениями, то надувал щеки и выпучивал глаза, одновременно подпрыгивая – довольно, между прочим, высоко для уличного зрелища – и поворачивался на одной ноге. Лизе было смешно, а И. – нет. И сандали терли. Зато сангрия – ее продавали у входа за десять долларов большой стакан – была прекрасна. Лиза даже подумала, что редко пробовала что-нибудь вкуснее. Не мешали даже полоскавшиеся в ней кубики льда, хотя обычно Лиза просила не класть льда ни в какие напитки.
Она все пыталась понять, что ей напоминает это уличное выступление, и не могла. Ускользало. Как-то все сразу, и ничего в особенности. В некотором смысле, мои отношения с русским языком в последнее время, - вдруг подумала она. Да, не больше не меньше. Я, когда приезжаю в Россию, все время испытываю легкое чувство нереальности. Все время как-то не верится, что окружающие понимают все, о чем я говорю, скажем, своему спутнику, если по-русски. Забываю об этом, и сбиваюсь на почти что хамство. Вроде того, что могу показать кивком на человека, идущего по другой стороне улицы, и что-нибудь про него громко спросить. Например, а много сейчас в городе таджиков? Может, просто вытесняю тот факт, что они меня понимают? Как малоприятное соображение? Так что даже возникло ощущение какое-то странное, что если у меня акцента нет – так это вроде как почти случайность. И по-настоящему по-русски я говорю теперь только с теми, кого знаю очень давно. С родственниками. И все. А еще, - Лиза любила аналогии и искала их с удовольствием, - это напоминает процесс смешивания напитков. Казалось бы, почему не смешать что угодно с чем угодно? Водку, например, с апельсиновым соком смешивают за милую душу. И хуже можно сделать. Почему, в самом деле, не добавить в нее, водку то есть, кофейный ликер? Может, это и дурной вкус и немыслимое сочетание, но вкусы ведь разные бывают. Поди докажи, что это невкусно. Как это?.. Ей вдруг вспомнился кусок из давнего разговора, относящегося совсем не к уличным пляскам, а...где же он происходил? Совсем в другой обстановке. Слышала или прочитала где-то формулу, которая застряла в памяти... Experiment with different forms of marriage…Или try them on…Да, в каком-то академическом контексте...Речь там шла еще о том, что не все могут себе это позволить. Вот тебе и водка с кофейным ликером. Говорят же, что ко всему нужно привыкнуть, чтобы оценить. Хотя бы слегка привыкнуть, но, пожалуй, не слишком, потому что потом ведь даже ликер с водкой приедается. Она опять внимательно взглянула на танцора и вздохнула, может быть, немного деланно. Неудивительно, что ей смешно, а другим, может быть, противно. Или обидно. Правда, обидно нам только то, что имеет к нам непосредственное отношение. Лиза поняла, что ходит по кругу, и опять принялась за ледяную сангрию, от которой, занятая своими рассуждениями, она на время отвлеклась. Ее оставалось еще порядочно – около половины высокого стакана.
Да, набухать в водку с апельсиновым соком кофейного ликера и туда же еще пива плеснуть, - еще раз подумала Лиза, потягивая сангрию и каждую минуту чувствуя, как она приятно отличается от этого кошмара. Впрочем, может это только мне так кажется? Вот смотрят же люди на этого дядьку с танцами, и не поморщатся, и не смеются. А вера, которую никто не разделяет, шизофренией, кажется, называется. Так утверждал какой-то известный деятель. Я шизофреник, но веников не вяжу. А, наоборот, задумываюсь, в чем это выражается. Если все видят одно дерево, а ты, скажем, два – значит, у тебя в глазах двоится. Или пьян. Но здесь все сангрию пьют. Черт его знает, что они видят и сколько. Вспомнив про шизофрению, Лиза перескочила в мыслях к докладу, который недавно слышала. Речь шла об известной русской поэтессе, закончившей свою жизнь в психушке. Кажется, ее кто-то из близких туда поместил. И как ее на английский переводить. Получалось, что это непросто, и много непереводимых слов. Мыслей было две: вот и я, как эта поэтесса, в психушке кончу, и вторая: почему все-таки я не могу встроиться в эту систему? Даже эта незамысловатая баба, рассказывавшая о поэтессе и своих опытах, и та может лучше, хотя почему? Действительно, почему? Причин, как ей казалось, было несколько, и непонятно, какая из них самая важная. Что уже само по себе подозрительно. Значит, никакая. Хотя... Во-первых, конечно, эмиграция. Может, это и неверно, но эмигранты все так думают. Гением общения я и там-то не была, а здесь...Особенно в первое время. Но зачем, казалось бы, быть гением human relations, когда ты всего лишь хочешь, чтобы тебе позволили тихо возделывать твою скромную академическую делянку. Лиза была убеждена, что нужно быть. Без этого, ну никак. Да и вообще, в гуманитарной среде нормы другие – две культуры и все такое – а она, она же из другого теста, родители простые инженеры. Там места больше, нравы, соответственно, проще. Чем нравы проще, она, может быть, и не смогла бы объяснить внятно, но убеждена была, что это так. И люди лучше, честнее, что ли. В общем, типаж другой. И она со своим не тем типажом не в те ворота въехала. Почему вообще так получилось? То ли от интереса к предмету, то ли случайно. Мода, тодасе, отталкивание, опять же, от тех же родителей. То есть дух противоречия. А теперь расхлебывай, куда деваться.
Правда, все получилось не сразу. Сперва Лиза служила не в академии, а в каком-то Нии, стыдно сказать, он считался сельскохозяйственным, и она страшно этого стеснялась. Патенты, скажем, или библиотечное дело – особенно, какое-нибудь индексирование или базы данных – это было не стыдно - но сельское хозяйство – нет. Фи. Что-то в этом было определенно не комильфо, с точки зрения ее круга, хотя почему, кто его знает. Она бы объяснить не смогла. Не все занятия чем-то, отличным от основной специальности, были моветон, но сельское хозяйство – определенно. Не смогла бы, да и вряд ли кто другой бы смог. Может быть, дело было в том, что продовольственные заказы там были уж очень хороши. И буфет. В то время как все порядочные люди гонялись за дефицитом и стояли в очередях, она могла прийти и купить все, что хотела, в своей сельскохозяйственной конторе. Точно не комильфо. По крайней мере с точки зрения определенной, как говорили, межпухи. Лиза подозревала еще тогда, девочкой, что в гуманитарной среде отношение к заказам было бы другое – ну не точно, а может быть. Кто-то из знакомых, может, даже не ее, а родителей ей этот институт и присоветовал. Не за заказы, конечно. А потому что начальство там обещало два библиотечных дня. Лизе это было очень важно, с маленьким ребенком. Будущий начальник Семен Аронович так и сказал ей, во время первого же разговора:
- Лизочка, не могу обещать, что у Вас будет регулярно свободный день, но если вдруг понадобятся два, это тоже не будет проблемой.
По неопытности из этой странноватой фразы Лиза сделала вывод, что все будет так, как ей хочется. А может, просто выбора не было. Потом оказалось, что просить даже об одном дне каждую божию неделю она стесняется, это ей страшно неприятно, а попросив один раз два дня – как же, ведь говорилось, что и два могут не быть проблемой – Лиза поняла, что два – это уж точно чересчур, надо и совесть иметь. Семен вскинул брови и спросил:
- Что-нибудь случилось, Лизочка? Ну конечно, конечно, если нужно, так нужно.