Сейчас, вспоминая подробности тех дней, я содрогаюсь и внутренне холодею — настолько страшны для меня подобные воспоминания. Дни эти окончательно перевернули всё моё представление о мире и людях, стали как бы логическим завершением прошлой моей жизни, положили начало чему-то новому, неизведанному и абсолютно незнакомому мне. Не могу сказать, что это хорошо или плохо — с одной стороны, я с тех пор много страдал и едва ли не убивал себя своими же догадками и мыслями, а с другой я, в конце концов, стал тем, кем должен был стать. Всё это разрешило мои ужасные противоречия, разъедавшие меня изнутри, указало нужный путь, на который я ступил впоследствии и по которому иду и в настоящее время.
Не буду долго расписывать всё то, что произошло, тем более, что это никак не повлияет на ход повествования и на общую картину случившегося. Итак, ко мне зашёл не кто иной, как следователь, что, в общем-то, было и неудивительно — в городе произошло несколько убийств, а все жертвы из одного класса, точно так же как и я сам. Я даже не был этим шокирован. И всё было бы нормально, если бы не одно обстоятельство, о котором я забыл и подробности которого не знал, а следователь хорошо помнил — книга, лежащая на полке рядом с моей кроватью. Книга, данная мне Антоном. Книга, вероятно, для него очень важная.
Меня задержали сразу же, безо всяких разговоров, и мне, недоумённому, оставалось лишь покориться. Быть может, я сумел бы сбежать, сумел бы спрятаться — всё это, наверное, при должном желании было в моих силах, но вот как раз таки желания этого и не доставало. Я не хотел, я ничего не хотел — лишь бы мне сказали, за что так со мной, что я совершил, лишь бы это недоразумение разрешилось.
Но всё было не так-то просто. Меня привели в какую-то тёмную комнату, в которой находилось ещё два человека жуликоватого вида, и оставили там на ночь. А на следующий день состоялся допрос.
Я оказался в хорошо освещённом, небольшом по размерам, но ощутимо просторнее той комнаты, помещении со столом посередине. На столе — диктофон. Слева от меня, на стене — длинное двустороннее зеркало. Я сел и стал дожидаться… чего-то. Я даже не знал, чего! Лишь смутные, отрывочные воспоминания о просмотренных мною детективах дали мне сумбурное представление о том, что мне предстоит. Меня будут допрашивать. Кто? Как? Зачем? Я не знал, и это было ужасней всего. Неизвестность давила на меня со всех сторон, сжимала в своих смертельных объятиях, постепенно сводила с ума. Я думал об Антоне, думал о том, какую же роль играет произведение Достоевского, оказавшееся у меня, видимо, в самый неподходящий момент. Думал, опасность каких размеров нависла надо мной. И ни на один вопрос не нашёл ответа, ни на один из тех, что так меня измучили всё это время!
Человек, встреча с которым, по-видимому, должна была решить мою судьбу, пришёл минут через десять. Это был мужчина средних лет, чрезвычайно высокого роста и с каким-то подлым, хитрым, плутовским взглядом, напомнившим мне взгляд Артура, но он не заключал в себе того мертвенного холода. Допрашивавший был черноволос и кучеряв, а тёмные глаза его так и сверкали нездоровым интересом ко всему происходящему вокруг — возможно, тот ещё сплетник. Совсем не такой человек, которого я готовился увидеть, подкреплённый образами из кино.
Я даже перестал бояться. Знаете, так часто бывает — всё боишься, боишься чего-то, а когда это «что-то» наступает, то страх словно растворяется в воздухе, и тогда становишься готовым ко всему. Мой случай оказался точно таким же, и я принялся разглядывать вошедшего, зачем-то стараясь запомнить черты его лица. Вероятно, чтобы вдруг не начать волноваться вновь, или просто чтобы отвлечь себя от ненужных мыслей и опасений.
Я решил, что неразговорчивость моя лишь повредит мне, и наверняка сильно, так что я заранее настроил себя на то, что придётся говорить. И говорить правду, какой бы болезненной она ни была. Только так можно помочь самому себе и не усугубить положение. По крайней мере, я так решил — и мне становилось легче, ведь у меня был хотя бы примерный ориентир, путь, которого я должен держаться.
Мне сказали, что убийства моих одноклассников совершались обладателем этой самой книги (похоже, однажды кто-то увидел его с ней на месте преступления). Преступник — худой мужчина высокого роста; большего узнать не удалось; по закону подлости все эти параметры подходят ко мне. Выяснили, что у меня, в виду издевательств надо мной в школе, был мотив — месть. Книгу нашли в моей комнате, это неоспоримо. Вот только…
Я ничего не совершал, и знал это один я, больше никто. У меня не было алиби — во время всех убийств я гулял, причём гулял в одиночестве, так что никто не мог подтвердить мои слова. Что сказать, это стало для меня катастрофой, и я понял это моментально.
В какой-то миг создалось ощущение, что недавно мне на голову ударило нечто тяжёлое — боль уже прошла, но что-то словно давит, давит всем своим весом, и скрыться от этого никак нельзя. Я вдруг остро почувствовал безысходность, и время будто прекратило свой ход — сам я не понимал ровным счётом ничего, и реальное осознание всей этой ситуации пришло ко мне несколько позже; но пока я был как оглушённый, пребывал в состоянии ужаснейшего какого-то ошеломления и тупо уставился на следователя, не в силах сказать ни слова.
Потом я вдруг понял — а ведь книгу дал мне Антон! Значит ли это, что все преступления — его рук дело?.. Что всё это вообще значит? Мой брат не мог ведь сделать этого, иначе я совершенно его не знаю и не знал никогда; как такое возможно? Внезапно я вспомнил его испуганное, в чём-то даже трусливое выражение лица, его неловкий, избегающий меня взгляд, дрожь во всём его теле, его потрёпанный внешний вид… и сказал самому себе, что ни в чём уже не могу быть уверенным.
Но — что удивительно даже для меня, — в те минуты глубочайшего шока и мучительных размышлений я способен был на кое-какие решения. Жизнь хладнокровно поставила меня перед страшным выбором: погубить себя или погубить Антона. Конечно, я много раз говорил о том, что он — мой идол, мой смысл жизни, который мне дороже всего на свете, но, находясь наедине с такой даже опасностью, в ситуации, когда я вынужден сделать роковой выбор, который навсегда предопределит мою дальнейшую судьбу, я растерялся. Я не знал точно, каким будет наказание, но явно не лёгким. Если я выберу первое, то наверняка рано или поздно покончу с собой, но спасу своего брата, а выбрав второе, буду более-менее свободно жить, и, возможно, мне удастся избавиться от своего прошлого, начать всё сначала, исправиться, стать другим человеком… но Антон, идол всей моей жизни, будет гнить в тюрьме. Если он когда-нибудь выйдет оттуда, то будет уже совершенно иной личностью, гораздо худшей — это сломает его жизнь, я уверен. И, уж тем более, я не смогу с ним встретиться, просто обменяться парой слов, послушать его, ведь он всегда будет знать, из-за кого это произошло. Страшно представить, во что он может превратиться.
Вследствие всех этих размышлений я постепенно вышел из транса и избавился от шока. Я не позволил эмоциям взять верх над собой, понимая — хотя бы раз в жизни я, как и любой человек, должен оказаться полезным. Себе ли, другим ли — это уже вопрос выбора.
В том числе и того, который мне предстояло сделать.
Время всё-таки шло.
Часов в комнате не было, но я словно слышал этот мерный стук, уже давивший мне на нервы.
Нужно выбирать.
— Я признаю свою вину.
***
До сих пор не понимаю, как мне удалось так чётко и без запинок произнести эти судьбоносные слова. Не понимаю, как мне вообще удалось их произнести. Не понимаю, как мне хватило силы решиться на такое. Я ничего не понимаю — точно так же, как и не понимал, пребывая в глубоком шоке в комнате для допросов. Сказав то, что сказал, я окончательно погрузился в какую-то другую реальность, не имеющую ничего общего с этой, вмиг перестал о чём-либо адекватно думать, и все мысли мои лишь витали вокруг, не имеющие ни конца, ни начала. Так, ничтожные обрывки мыслей.
Не помню, что я делал после — воспоминаний о том времени у меня толком не осталось, и в основном они были весьма непонятные и смутные. Я ни о чём не размышлял; просто отдался неизвестности, так терзавшей меня ещё недавно, почувствовал себя сдавшимся, павшим, обессиленным и совсем уже равнодушным к собственной судьбе, ко всему, что связывает меня с этим миром, кроме, пожалуй, Антона. О нём я порой вспоминал, и каждая подобная мысль (разумеется, незаконченная) отзывалась в сердце приятной теплотой, облегчавшей моё состояние.
А на другой день случилось нечто неожиданное, необыкновенное и в то же время жестоко заставившее меня вернуться к реальности, пробудившее ото сна, скорее спасительного. Как бы то ни было, это случилось и помогло мне начать совершенно новую жизнь.