- У вас чахотка, милейший, - сказал доктор, покровительственно глядя на Ивана Павловича. – Обычное дело.
Я вздрогнул, Иван же побледнел, как полотно.
- Михаил Дмитрич, помилуйте! Наверняка ли?
- Более чем, Иван Палыч. Вы сомневаетесь в моих выводах? – спросил врач, придав нотки недовольства своему голосу.
Ваня нисколько не сомневался в способностях досточтимого лекаря. Михаила Дмитриевича знали не только в нашей губернии, его авторитет был непререкаемым, диагнозы чётки, лечение продуктивно, а плата за услуги приличная, поэтому Иван тряс головой в знак несогласия более чем искренне. Однако я, находившийся тогда в комнате, отметил, что с больным чахоткой, от которой в нашем городке помирал каждый третий, можно было разговаривать повежливей. Я кашлянул, как бы невзначай. Михаил Дмитрич покосился на меня, тоже кашлянул, но всё же смягчил тон.
- Иван Палыч, давно у вас кашель?
- Уж с недели две…
- Влажный?
- Чавось?
- Мокрота есть?
- Есть, батюшка, все углы оплевал.
- С кровью харкаете?
- Да нет, кажись…
- Точно? – Михаил Дмитрич строго посмотрел на больного и даже слегка наклонился к нему, словно пытаясь получше разглядеть. Иван под его взором поглубже укутался в одеяло и неуверенно произнёс:
- Ах, будто бы и была кровь…
- Слабость?
- Да уж лежу, не встаю неделю…
- Потеете ночью?
- Да и не только ночью…
- Но особенно ночью?
- Будто бы так…
- Ну что я говорил, - произнёс врач и встал со стула, обращаясь не то ко мне, не то к Ивану, - чахотка чистой воды. Симптомы на лицо, да и впервые я, что ли, такое вижу?.. Не бойтесь, не помрёт. Главное, возьмите этот рецепт, - Михаил Дмитриевич замешкался, не зная, кому отдать бумагу. Я протянул руку.
«Вот эти капли, вот эти мази, сделайте то, сделайте сё, плюньте трижды через плечо, постучите по осине и всё, как рукой снимет» - что-то вроде того сказал он и вышел. Обещался прийти через три дня.
Прежде чем продолжать мою печальную и, вместе с тем, нелепую историю, следует сказать пару слов о её главных действующих лицах. Правда, умолчу о вашем покорном слуге – моя роль в данной фантасмагории более чем скромна.
Всё, что надо знать об Иване – то, что он был добрейшей души человек и относился к тому разряду лиц, которые, как говорится, последнюю рубаху с тела снимут и сирому отдадут. Всегда всем помогал, взамен ничего не требовал и будто бы получал удовольствие от того, что никому не нужен. Так бы и помер он в своей крохотной комнатке, но я к нему случайно зашёл за томиком Д-го и увидел, что бедняга прикован к постели, исхудал и осунулся. Лекаря вызвал я.
Как уже было сказано выше, наш врач, Михаил Дмитрич Чванников, пользовался заслуженным авторитетом. Излишней скромностью не обладал, как впрочем, и самой минимальной, любил поесть, выпить, временами гульнуть. Однако дело своё знал превосходно. Если он брался за какое-то лечение, можно было сказать с полной уверенностью, что больной выживет, встанет на ноги и будет по гроб жизни благодарить своего избавителя. А уж как Михаил Дмитрич Чванников трясся над своей репутацией – словами не описать. Кто-то рассказывал, что лечил он одну графиня, а та возьми – чепчик её рассыпься – да умри. Чванников, узнав, остолбенел, чуть ли в петлю не полез, а там выяснилось, что старушку сынок родной отравил, дабы усадьбицу поиметь. На том пятно с души Михаила Дмитрича и смылось. В общем, врач он был хороший, ну а как общался со своими пациентами – не столь важно: мало ли наш брат терпит, этот хотя бы лечит.
С Иваном вышла какая-то загвоздка, и он отчего-то не шёл на поправку ни через три дня, ни через неделю, а спустя месяц Михаил Дмитрич мне в приватном разговоре поведал, что не жилец больше Иван Павлович.
- Вот чего не могу, того не могу, - извиняясь, произнёс Чванников. – Не в состоянии я объявить человеку, что жить ему осталось немного. Вы как-нибудь помягче скажите, пусть причастится, помолится – пора.
Меня, помню, как обухом по голове. Будто я для того и существую, чтобы человеку о смерти возвещать. Делать нечего, пошёл к Ивану. «Так и так, - говорю, - все под Богом ходим – помнишь, как с тобой рыбачили? – пути Его неисповедимы – а как у старосты яблоки воровали? – боюсь, Иван… - красивый у тебя секретер, я когда-нибудь говорил? – что пора тебе в последний путь». Ну, это я так, коротко; на самом деле, с темы на тему я скакал гораздо больше и дольше, а остановился только тогда, когда понял по глазам Вани, что он начинает терять суть моего монолога. Я опустил глаза и тихо сказал:
- В общем… Михаил Дмитрич сказал, что немного тебе осталось.
Удивительно, но камень с души упал. Когда же Ваня ответил мне почти ласково, и вовсе показалось, что я сделал какое-то доброе и даже спасительное дело.
- Ничего, Сашенька. Я и сам догадывался, что загостился на белом свете. Два месяца из постели не вылезаю, в шкелета вон превратился, ноги ломит, жар бьёт каждое утро. Или ночь… тьфу, уже и запутался. А ведь ошибся наш Чванников. «Не помрёт» – говорит. Вот тебе и не помрёт. Об одном жалею – не съездить мне в Москву, к матери, попрощаться бы по-человечески. Пожил я своё. А тебе, Саша, спасибо, такой доброты не видывал я отродясь…
Он ещё что-то говорил, но я уже не слушал: наклонился на табуретке, ладони в замок сложил на лбу и молча плакал. Отвратительное чувство, когда перед тобой человек, живой себе вполне, знакомый, почти родной, но ты понимаешь, что скоро его не станет. Лежит – не станет. А ты и сделать ничего не можешь. Да и как он мог загоститься на белом свете в тридцать пять лет? Подумал, раз спасти не могу, так хоть в последний путь по-человечески провожу. Священника сдобрил, место на кладбище присмотрел, побегал по городу, на поминки собрал. Большую часть денег – конечно, своих.
Чванников давал больному не больше недели. Однако вместо того, чтобы скончаться, Ваня через пару дней стал уверенно идти на поправку; начал есть, набирать вес, двигаться. Я даже глазам своим не верил и, зная непоколебимую репутацию Михаил Дмитрича, воспринимал сей процесс, как нечто противоестественное. Сам врач регулярно приходил к Ивану, щупал его, слушал, смотрел, постоянно протирал очки, пот со лба и никак не мог понять, как такое возможно. Сей феномен, кажется, заставил его отказаться от всех остальных пациентов, и обратить свой взор на Ваню.
- Это невозможно! – возмущался он. – Ошибки быть не могло!
Складывалось ощущение, что не будь меня во время данных визитов, Михаил Дмитрич схватил бы нож и зарезал пациента, только чтобы диагноз его сбылся.
Всё бы ничего, если бы по городу не поползли ужасные слухи о том, что Чванников вполне здоровых людей отправляет на тот свет. «Плохой врач», «Костоправ», «Чернокнижник», «Скоро и простудиться будет нельзя – в покойники запишут» - шептались люди. Кажется, дражайший Михаил Дмитрич сходил с ума и снова был готов повеситься. Каждый раз, приходя к Ване, он пытался найти хоть какие-то признаки болезни, но этого ему никак не удавалось.
И вот, когда беда, на первый взгляд, миновала, я пришёл к Ивану домой и застал его мёртвым в своей кровати. Точно так же, как я когда-то не поверил в его выздоровление, я не поверил сначала и в его кончину. Впрочем, быстро убедился в этом: тело было застывшее, холодное, с высунутым наружу языком. В голове возник рой мыслей – подавился? Сбылся диагноз? А может, Чванников, дабы сохранить репутацию, всё-таки Ваню того?.. Но выяснилось, что Михаила Дмитрича в городе не было два дня, и он не мог иметь к произошедшему ни малейшего отношения.
Тайна была недолгой. Придя, разбитый, домой, я нашёл там записку от Ивана, которую он уговорил рассыльного немного задержать. Он писал, что отравился, дабы от его жизни никто не страдал, а, в особенности, ничья репутация. Просит никому об этом не говорить, унести его тайну в могилу, и обязательно забрать флакон из-под яду с верхнего ящика его секретера, чтобы жандармы не нашли. Раз десять перечитал. Нет, вы себе можете это представить? Вот и я не мог. Не поверил бы, если кто другой рассказал. А ведь, соединив все обстоятельства в голове, в подобный сюжет можно было поверить.
Стоит ли говорить, что Чванникова, вернувшегося в город, внезапно охватило приподнятое настроение, хотя он всячески старался скрывать его от знакомых усопшего. На похоронах даже постарался сделать скорбный вид. Получалось плохо, но и понять его можно было. Всем, кроме меня. И жены с матерью, от них я не мог скрыть этого ужаса, да и был уверен, что они не разболтают последней тайны Ивана.
Впрочем, шила-то в мешке не утаишь. Теперь подумывают, что те, кого не вылечивает Чванников – травятся, рука у него дурная, и клиентуры всё же у нашего достопочтимого лекаря убавилось. А мы вот до сих пор сидим и думаем об Иване – то ли дурак был, то ли порядочный.
17.12.16