– Вот теперь ты всё знаешь, Аксентий Фролович, – мрачно завершил рассказ о своей беде Влас Пантелеймоныч, – что делать ума не приложу.
Загуба призадумался, потом встал из-за стола, прошёлся начищенными сапогами по кабинету туда-сюда и, остановившись напротив урядника, присел на корточки.
– А давайте сделаем вот что. Донесение исправнику всё равно отписать надо. Так мы и отпишем, и отправим нарочным в Темрюк. Напишем всё, как есть, а про вашего Степана пока писать не будем. Пока там с донесением разберутся, дня два-три пройдёт, а там глядишь, и Степан найдётся. Да к тому же, сами знаете, война. Им там и без нашего дела дел хватает.
Влас Пантелеймоныч приподнял голову и с благодарностью взглянул на Аксентия. В глазах урядника засветились искорки надежды.
– Спасибо тебе, Аксентий Фролович, спасибо. Век не забуду.
– Ну, полноте, полноте Вам страждать. Эка невидаль! Иногородних мужиков порешили. Небось, воры какие-нибудь были, али пуще того – разбойники. Х-ха! Чудны дела твои, Господи! Разбойники разбойников порешили.
Загуба вновь сел за стол, взял лист бумаги, придвинул ближе чернила и стал писать «Донесение». Набросав несколько строк, прочёл и, подумав, скомкал лист. Так повторилось ещё несколько раз, пока наконец-то написанное ему понравилось. Он взял ещё один лист и переписал «Донесение» начисто, и не показывая его уряднику, положил в стопку вместе с другими документами, а черновики, скатав ладонями в шарики, кинул в ведро. Затем достал из шкафа лист серой жёсткой бумаги и аккуратно завернул в неё всю стопку документов. Получился пакет похожий на тонкую небольшую книгу. Разогрев над пламенем свечи кусок сургуча, Аксентий скрепил им пакет и поставил станичную печать. Встав из-за стола, он с пакетом направился к выходу.
– Василий! – позвал он, не дойдя до двери.
Створка двери открылась, и на пороге появился дежурный казак.
– А Василий где?
Казак потупился.
– Где Василий спрашиваю?!
– Так он это… сказал, что проголодался и уехал домой. Что скоро будет…
– Ладно. Как только вернётся, пусть зайдёт.
– Вот шалопай, – возвращаясь за стол, возмущался Аксентий Фролович и, видя недоумевающий вопросительный взгляд урядника, пояснил:
– Сын это мой старшенький – Вася. В сажень ростом вымахал, а ума… ну, ни на грош. В кого только такой вдался?
– Да, да… дети, – думая о своём, ответил невпопад Влас Пантелеймоныч.
Разговор не складывался, и молчание затянулось.
– А не выпить ли нам домашнего винца? – вдруг предложил Аксентий, чтобы хоть как-то разрядить возникшее напряжение, и подхватился с места.
– Вам что лучше, «сливовочки» или «вишнёвой»? – спросил он урядника, открывая дверцу шкафчика.
Урядника передёрнуло. Пить не хотелось, и отказать не мог. Неудобно.
– А, всё равно, что уж там огород городить? Давай, что покрепче.
– Значит, «вишнёвой». А покрепче по скудости нашей не держим. Но у меня и «вишнёвая» будь здоров. Сам делал.
Загуба достал из шкафа графин с тёмно-бордовой жидкостью и поставил его о край стола. Затем аккуратно сложил бумаги на противоположный край, до самого окна и начал опять рыться в шкафу. Достал две глиняных чашки и низку вяленой рыбы – тараньки. Правда, на низке целыми были только три небольших рыбёшки, а то всё лишь головки – остатки от прежней трапезы, зато «вишнёвки» полный графин.
А на улице солнышко уже приподнялось и пригревало, сушило землю, отражалось, как в зеркале, в стоящих то тут, то там наполненных дождевой водой лужах. Людей не было видно – все от мала до велика трудились во дворах.