Несмотря на свою тогдашнюю зеленую молодость, отвлекающую меня то на одно, то на другое, хорошо помню, как распадался писательский Союз.
В то смутное время шереметьевский особняк Союза писателей, величавый, словно старый вельможа, еще светил всеми своими парадными окнами. Еще загоралась лампа в роскошной его биллиардной, а двухуровневая библиотека принимала посетителей. И ресторан, знаменитый ресторан Союза, в который набивались по вечерам литераторы и кэгэбэшники из Большого Дома на Литейном для совместного распития водки и неизбежного после этого братания, радушно распахивал свои объятья и серьезным сосредоточенным классикам, и такой же, как я тогда, «шелупени»…
Но уже что-то ломалось внутри отлаженного организма, шли какие-то процессы, что-то уже искрило, что-то не состыковывалось.
Поначалу отовсюду слышались шепотки, затем споры, затем...
Помню двух почтенных старцев, в одном из переходов шереметьевского дома столкнувшихся между собой.
Помню их указательные персты, словно пистолетные дула направленные друг на друга, помню ругань, в которой то и дело проскальзывало: «тридцать седьмой», «заседание в Белом зале», «дело Зощенко и Ахматовой».
Я никак не мог взять в толк, отчего они так возбуждены. Непонятны были обоюдные обвинения седовласых голов. Единственное, что запало в память – какой-то там пресловутый «Белый зал».
Дальше-больше: мои дорогие союзовцы стали делиться. Делили кабинеты и стулья, собирали собрания, теснились опять-таки в коридорах и комнатах, кричали, плакали, умоляли, обращались к кому-то и кого-то проклинали – и вновь хором и поодиночке вспоминали прошлое, призывая на помощь Столыпина и американскую демократию…
Мелькали резолюции, съезды, плакаты…
«А где ты был, когда обсуждали статью Жданова о журналах «Звезда» и «Ленинград»?»
«А как ты голосовал по поводу Зощенко?»
Судя по всему, нашим старикам было о чем вспоминать.
Потом мне, недорослю, объяснили: Союз окончательно делится на «правых» и «неправых», на «либералов» и «почвенников», на «демократов» и «государственников»…
О, боги! Остался единым и неделимым Союз композиторов! Даже в то время процветал Союз архитекторов! Несмотря на почти ежедневные драки в баре, благоденствовал, по сравнению с нами, Театральный союз…
Писатели решительно разделились.
А затем…
Затем, словно в отместку, сгорел шереметьевский дом со всеми своими резными креслами, залами, библиотекой и всем прочим – старинным, уютным, вечным; и всех – и «демократов», и «почвенников» – вышвырнули вон, «во тьму внешнюю, в скрежет зубовный»…
Особняк после восстановления прибрали к рукам розовощекие и жизнерадостные новые хозяева жизни. «Либералы» и «славянофилы», одинаково осиротевшие, одинаково обнищавшие, «стуча ботинками», разошлись по домам. Митинговать стало решительно негде: ни комнат, ни стульев более не существовало. Что же касается новых хозяев – трижды плевать им было и на «сидельцев в сталинских лагерях», и на пресловутое «ждановское выступление»…
В 90-е годы погорельцы пытались собираться в каких-то библиотеках, мыкались (и те, и другие) по каким-то углам: все еще грозились и бесконечно постановляли...
Помню, как-то брел я по Невскому с очередного собрания – и увидел: навстречу с собрания (только со своего) бредет мой «идеологический оппонент», ныне покойный Гена Григорьев. Так и столкнулись возле Елисеевского магазина.
– Ну, что?! – воскликнул знаменитый поэт. – Морду, что ли, тебе набить?
Обнялись мы, да и «раскатали» бутылочку прямо на Итальянской.
Шло время, которое, как известно, лечит. Многие из «непримиримых», из тех, кто «помнили прошлое» и с той, и с другой стороны, ушли в иное пространство, где, как говорится, «ни авансов, ни пивной… трезвость…»
Мир их праху!
В начале двухтысячных чиновники сжалились и одарили вымотавшихся антагонистов одним на всех зданием на Звенигородской – пусть до скрежета зубовного казенным, пусть тоскливым до невозможности, но все-таки углом (за что им большое спасибо!), наконец-то собрав под общей крышей два подуставших от «бытовых неурядиц», мытарств и ругани «профессиональных сообщества»: Союз писателей Санкт-Петербурга и Санкт-Петербургское отделение Союза писателей России.
Приходится теперь сосуществовать – не без искр, не без пафоса, не без фырканья друг на друга – но, повторюсь, под общей крышей…
К тому же – хотим мы этого или не хотим – на дворе вовсю уже разгуливает век иной, для которого Жданов, лагеря, знаковый тридцать седьмой есть «дела давно минувших дней, преданья старины глубокой…»
И в тот, и в другой Союзы неизбежно явились новые люди – поэты, прозаики, драматурги – те, которым в далекие годы жесткой «идеологической размолвки» было еще по пятнадцать, от силы под двадцать лет, и делить которым, собственного говоря, нечего (а с ними неизбежно пришли и «новые песни о главном…»)
Хорошо ли, плохо ли – но будущее литературы именно за этими ребятами.
Конечно, есть разночтения в понимании судьбы измотанной до крайности Родины. Есть симпатии и антипатии, касающиеся прошлого, будущего, да мало ли чего еще…
Нельзя, конечно, сказать, что все сгладилось, забылось…
Но… опять-таки, время, время, время…
Оно новое.
И оно, это время, пока еще робко, пока еще едва слышно, но уже шепчет: «Может быть, оставшимся, пришедшим и сосуществующим сейчас «коллегам по перу» все-таки пора начать собирать камни?»