Стуколка

Дарья Бобылёва
Ленка Степанова, ошпаренная до багрового отека крапивой в дачной душевой кабинке, оказалась одной из первых жертв загадочного растительного буйства во Вьюрках потому, что участок Степановых граничил с участком Зинаиды Ивановны. Хотя, конечно, никто и не догадывался, что причина именно в этом. А Зинаида Ивановна полагала, что с соседями ей очень всё-таки повезло – с одной стороны Тамара Яковлевна, многолетняя приятельница, с другой – приличные, непьющие Степановы. Ну, возникали иногда споры соседские, даже ссорились изредка – так с кем не бывает.
Впечатление семья Степановых производила именно что приличное, и все они были очень какие-то правильные. Рослые, крепкие, светловолосые, как будто сошедшие с одной из многочисленных картин о безмятежной жизни советских колхозников или, наоборот, древних мудрых славян. Разве что характерной для этих картин слащавой красотой их лица отмечены не были – обычные лица, открытые, крупные, может, слегка грубовато исполненные. Отец семейства, Александр Степанов, по молодости даже угодил в какую-то неоязыческую секту, которая, вполне возможно, и взяла его в оборот из-за неоспоримо славянской внешности. Из секты он быстро и успешно сбежал, но сохранил с тех времен широкую, пшеничную, с проседью уже бороду, которую жаль было сбривать. Пышная, миловидная жена Ирина походила на благодушную купчиху. А белобрысая Ленка не обещала, конечно, вырасти русской красавицей, но никто от нее этого и не требовал.
Дача у Степановых тоже была крупная, светлая, правильная. Два этажа, окна с мелкими переплетами, бросавшими в солнечные дни ажурные тени на некрашеный пол. Ирина сама мастерила из тряпочек пестрые лохматые коврики, похожие на цветы бархатцы, и раскладывала их по дому. Она вообще любила всё уютное, мягонькое, чтобы посидеть, подремать после обеда. Поэтому повсюду у нее были диванчики, креслица, а на них – россыпи подушек, тоже лично вышитых: сирень, ангелочки, котятки. При этом половину мебели и удобные лавочки во дворе сделал сам Степанов, руки у него были не только золотые, но и жадные до работы.
В общем, было на даче у Степановых так хорошо и уютно, что даже загадочная изоляция Вьюрков и необъяснимые происшествия, случавшиеся всё чаще и чаще, семейство не особо беспокоили. По крайней мере, внешне так казалось. Даже когда обожженную крапивой Ленку пришлось поливать из шланга, весь участок буквально на глазах зарос дурманом и борщевиком, а потом эти ядовитые джунгли в одну ночь увяли, Степанов только плечами пожал:
- Природа.
И, надев брезентовые рукавицы, пошел расчищать свои владения.

Началось всё солнечно-рыжим вечером, когда Ленка уже лежала в постели и читала книжку из дачной библиотеки. Такие библиотеки есть на любой даче, состоят они из еще в школе обглоданной классики и объемистых томов с никому и ничего не говорящими фамилиями на обложках. Предназначение у них двойное: почитать, если скучно, и на растопку.
Ленка уже вторую неделю читала роман про целую династию помещиков-самодуров и их тонко чувствующих крепостных. Обложка и первые двадцать страниц уже пошли на растопку, что добавляло интриги. Ленка, конечно, всё равно позевывала, но что делать, если гулять уже надоело, интернета больше нет, а игры на планшете, который она иногда заряжала втайне от экономящего зачем-то электричество папы, тоже надоели хуже горькой редьки.
Но местами читать было все-таки интересно. Распутная хозяйка усадьбы Варвара в очередной раз приказала выпороть на конюшне верного своей Марфуше красавца-кузнеца, когда внезапно раздался громкий стук. Такой громкий, что Ленка аж подпрыгнула. Мама вышивала на террасе, и Ленка, разумно предположив, что она сама откроет дверь, хотела было вновь погрузиться в пучину крепостнических страстей, но тут стук повторился, еще громче прежнего. Ленка крикнула маме, которая, наверное, уснула там за пяльцами, что надо открыть дверь, но спустя пару секунд мама сама заглянула к ней в комнату и спросила, чем это она тут занимается – гвозди, что ли, забивает?
- Это не… - отложив книгу, начала Ленка, а дальнейшие ее слова заглушил стук.

Ленка с мамой вдвоем обошли весь дом и установили, что никого постороннего в нем нет, и стучат вообще не в дверь – ни во входную, ни в какую-либо еще. И не в окно.
Стучало в маленькой боковой комнатке, где раньше иногда ночевали гости. Причем стучало… снизу, в пол. Ленка убедилась в этом, осторожно приложив к гладким половицам ладонь и незамедлительно ощутив, как они дрожат от настойчивого, даже какого-то ожесточенного стука изнутри.
Позвали Степанова, который уже который день был занят сооружением во дворе беседки. Выслушав обеспокоенных жену и дочь, он покачал головой: подумаешь, кошка в подпол забралась или норка, их на реке Сушке много водится. Ирина с Ленкой сначала устыдились своей бабьей мнительности, но потом принялись доказывать, что звери – они скребутся, возятся, но никак не стучат, словно кулаком.
Степанов, стряхнув с одежды древесную стружку, пошел в боковую комнатку, постоял там, уперев руки в бока. Было тихо, из-под пола больше не доносилось не то что стука, но даже привычного мышиного шебуршания. Подождав и бросив на семейство несколько выразительных взглядов, Степанов сам постучал пяткой по половицам. Но никто ему снизу не ответил.
- Всё, выбралась ваша кошка, - хмыкнул Степанов и отправился обратно во двор.

Ночью, когда все давно уже спали, в пол застучало с такой силой, что Ленка с перепугу подняла визг. Разбуженный и страшно недовольный Степанов снова пошел в боковую комнатку, на этот раз со шваброй, и принялся колотить черенком по половицам. Обычно он так поступал в городе, когда соседи снизу засиживались шумной компанией допоздна. Там это помогало – и музыку выключали, и смех становился приглушенным.
Но сейчас реакция оказалась совершенно иной – в ответ раздался просто оглушительный стук, задрожал пол, задребезжало оконное стекло, с гостевого диванчика упала подушка. Наблюдавшие за процессом Ирина и Ленка испуганно отскочили от двери.
А вот отец семейства, похоже, не испугался. Грозно ворча, как потревоженный медведь, он принес ящик с инструментами, топор и наголовник с фонарем, вроде шахтерского. И на глазах изумленных домочадцев разобрал часть пола посреди комнаты.
Внизу было темно и неглубоко, пахло грибной прелью. Степанов нахлобучил на лоб фонарь, лег на пол и свесился в дыру, пытаясь разглядеть, что же происходит в подполе.
- Саш, не надо… - заволновалась жена.
И в то же мгновение Степанова будто сдернуло, затянуло вниз. Задрыгались принявшие ненадолго вертикальное положение ноги в пижамных штанах, отлетел в сторону шлепанец, и внизу глухо бубухнуло. Ирина с Ленкой замерли, вцепившись друг в друга.
Из подпола послышался грохот и яростный мат, потом Степанов, видимо, опомнился.
- Спокойно, нет тут никого, - сообщил он. – Я сам сверзился. Нос расквасил, ч-черт… Ира, Ир, не лезь, тоже свалишься.
Выбравшись из дыры, грязный и облепленный густой паутиной Степанов еще раз заверил жену и дочь, что в подполе никого, даже мышей нет – разбежались, наверное, после такого-то низвержения. Из распухшего носа у него сочилась кровь. Ирина убежала за ватой и перекисью.
- Точно никого? – шепотом спросила Ленка, поглядывая на отца с недоверием.
- Ну хочешь – сама глянь, - Степанов за руку потянул ее к краю ямы, но Ленка отчаянно упиралась, даже схватилась за дверь. – Не веришь? Пусто там, правда пусто, не трясись.
Они еще постояли, послушали. Больше под полом и впрямь не стучало. Отец, шмыгавший разбитым носом, выглядел жалким и родным. И Ленкину руку он давно отпустил. Ленка вздохнула с облегчением и наконец поверила, что никто его в подпол не утаскивал и ничего с ним там не делал. А тут и мама примчалась с аптечкой.
Утром Степанов вернул все половицы, кроме одной, на место. Вышел из комнаты, нарочно громко топая, а потом вернулся на цыпочках, подкрался к щели и стал слушать. Если бы крепко спавшие после ночного переполоха жена и дочь увидели его сейчас, то их, наверное, здорово озадачили бы подобные маневры. Степанов постоял и послушал еще немного, но зловредная стуколка, кем или чем бы она там ни была, никакой активности не проявляла. Степанов хмыкнул и ушел достраивать свою беседку.

День прошел как обычно, только один раз забежавшую в дом попить Ленку напугала мама, рубившая на террасе капусту. Ирина действительно стучала ножом громко, со злостью. Ленка сразу догадалась, что это опять Зинаида Ивановна приходила жаловаться. Жаловалась она мягко, интеллигентно, но очень уж часто, а поводов каких только не придумывала. То их сирень затеняет ей грядки, то они развели кротов – звероферма у них тут, не иначе, шубу выращивают, - и эти кроты изрыли Зинаиде Ивановне цветник. А теперь капризная старушка почему-то решила, что Степановы выливают под забор между участками воду «с какими-то химикатами», и у нее от этого гибнут растущие по другую сторону забора лилии. Даже водила недавно Ирину к себе, показывала эти лилии, действительно увядшие и облысевшие. Тогда Ирина, тоже женщина мягкая и культурная, все-таки потеряла терпение и высказала Зинаиде Ивановне, что помои все и всегда выливают под забор, не у дома же их выплескивать, но никаких химикатов у них нет, и ничем они ее цветы не травят, а за лилиями просто нужно лучше ухаживать. Потом Ирина, конечно, извинялась, и Зинаида Ивановна извинялась, и они сошлись на том, что ведро Степановы будут выносить под другой забор, у леса. Так нет ведь, опять эта престарелая цветочница пришла и опять про свои лилии…
Степанов доделал свою беседку, позвал семейство любоваться, все остались довольны. Беседка действительно получилась очень красивая, ажурная, с флюгером-петушком наверху – Степанов был мастер на такие неожиданные самодельные украшательства. Прямо в беседке и поужинали тушеной капустой, а потом начали, не торопясь, готовиться ко сну. С тех пор, как не стало ни радио, ни телевизора, ни интернета, выяснилось, что по вечерам заниматься особо и нечем – лучше в постель пораньше отправиться. На речку больше не сходишь – только Катя с Вишневой улицы, бесстрашно рыбачившая там, утверждала, что на берег выходить можно, только с какими-то странными предосторожностями. Лес тоже стал жуткой и запретной территорией, особенно после пропажи, возвращения и повторной окончательной пропажи Витька. В поле пропали Аксеновы и Валерыч, одежду которого недавно нашли у оставшихся ворот… Только и остается, что пройтись перед сном по улице, поболтать с другими дачниками – и к себе, спать. Такая уж теперь жизнь, вздыхали вьюрковцы, почему – никто пока не разгадал, но жить-то всё равно как-то надо.

Спали Степановы на широченной кровати, под большим общим одеялом, легким и пышным, как взбитые сливки. Лежа лицом к стене и размышляя, сажать вокруг беседки девий виноград или пусть стоит так, без зеленого навеса, Степанов почувствовал под этим одеялом игривое копошение. Ирина ласкаться всегда начинала молча, украдкой, точно стеснялась до сих пор родного мужа. Его погладили между лопаток, пощекотали шею, а потом с неожиданной страстью укусили в плечо.
- Ты чего кусаешься? – шепотом спросил разнежившийся Степанов.
- М-м? – сонно промычала Ирина, причем не у него над ухом, как он ожидал, потому что до сих пор чувствовал на шее прохладные пальцы, а с другого края кровати.
И тут его цапнули в живот, совсем уже не игриво. Степанов вскрикнул от резкой боли и, рывком приподнявшись, включил прикроватную лампу.
Ирина была на своем обычном месте – у противоположной стены. Но и глубокие следы от укусов были на месте, наливались красным и синим. Два неполных овала, вспухших и присборенных там, где между зубами были щели… Как будто человек кусал, только уж очень клыкастый – клыки пробили кожу не хуже собачьих.
Ирина, заметив наконец эти кровоподтеки, охнула и зажала в испуге рот рукой. Степанов перевел на нее тяжелый взгляд – взгляд спокойного и здравомыслящего человека, которого все-таки довели: 
- Покажи.
Ирина непонимающе мотнула головой.
- Зубы. Зубы покажи.
Ирина вытаращила глаза, а ладонь прижала только крепче. Тогда Степанов, кривясь от тупой горячей боли в укушенном животе, сам потянулся к ней. Ирина глухо что-то вякнула и забилась под одеяло. Просыпалось в ней иногда странное, ей же во вред идущее упрямство. Степанов впервые с ним столкнулся лет одиннадцать назад, когда она Ленку грудью кормила и у нее мастит начался. Наотрез почему-то отказывалась к врачу пойти. А когда Степанов сам решил сводить ее, неразумную, в поликлинику – закатила жуткую, с судорогами истерику. Гормоны в голову ударили, это понятно… Но Степанов вдруг вспомнил, как она тогда скалила, визжа, на него зубы – клыки здоровенные, он еще удивился, как  он раньше не замечал, какие клыки у нее длинные, хищные…
Степанов изловил наконец жену под одеялом, начал вытаскивать на свет.
А в темном углу застучало явственно и дробно, и как будто даже захихикало. Лампа для ночных чтений света давала мало, и большая часть комнаты тонула в темноте. Степанов отпустил Ирину, слез с кровати и шагнул во тьму, чтобы выяснить все-таки, кто это шутки шутит – не Ленка же, в конце-то концов. И тут из угла ему прямо в покусанный живот прилетел веник. Степанов закряхтел от боли, согнулся вдвое – и очень вовремя. Чашка с недопитым травяным чаем пролетела у него над головой, разбилась о стену и залепила всё вокруг мокрыми ошметками заварки.
Степанов выругался так, как не ругался даже провалившись в подпол, дернул за веревочку старинного выключателя, свет ослепил беззвучно плачущую среди подушек Ирину… В углу никого не было. Вообще во всей спальне не было никого, кроме них двоих.
И тут же застучало за стеной, потом грохнуло чем-то, дом огласился ревом разбуженной Ленки.
- Твою мать! – рявкнул Степанов и помчался на поиски неуловимого врага, схватив первое, что попалось под руку – табуретку. Из соседней комнаты послышались топот и грохот, и тут же повторился настойчивый стук – уже за другой стеной. Пять ударов, шесть, семь… тринадцать.
У Ирины ноги стали ватными, словно слились с толстым матрасом в единое целое. Не было ни силы, ни воли встать, хотелось остаться здесь, зарыться в мягкое, переждать…
И она увидела, как вертикально и величественно, будто ракета с Байконура, поднимается в воздух лампа с прикроватной тумбочки. Лампа повисела немного на месте, метрах в полутора от пола, сделала оборот вокруг своей оси, точно хотела со всех сторон себя Ирине продемонстрировать, а потом с шумом и искрами бахнулась об стену. Ирина завопила и в темноте, раня ноги об осколки, кинулась прочь из спальни.

Всю ночь дом Степановых ходил ходуном. Причем буквально. Неуловимая стуколка перемещалась из одной комнаты в другую, била тарелки, кидалась стульями и взрывала лампочки. Степанов гонялся за ней сначала с табуретом, потом с топором – неутомимо, но безуспешно.
И, что самое странное, к утру всё это не прекратилось. Уже рассвело, а укрывшиеся в беседке Ирина с Ленкой продолжали с ужасом прислушиваться к доносившемуся из дома грохоту.
Наконец Ирина не выдержала – притащила из сарая толстую стеганую куртку и высоченные сапоги, в которых обычно ходили в лес осенью. Надела всё это на себя с таким видом, будто это не доживающее свой век старье, а защитная спецодежда. Сообразив, куда собралась мама, Ленка снова ударилась в рев, но Ирина дала ей подзатыльник, велела спрятаться под одеялами, которые еще ночью они вдвоем притащили в беседку, и не высовываться до ее возвращения.

Ирине даже немного странным показалось, что дом всё тот же – светлый, с пестрыми ковриками и диванами, их дом. Беспорядок, конечно, присутствовал, но не такой жуткий, как она думала. Двери распахнуты, коврики сбиты, на полу всякое валяется. И откуда-то из недр дома доносились возня и глухой монотонный стук.
Заглянув в очередную комнату, Ирина вздрогнула и попятилась. Перекошенная, замотанная в какие-то обноски фигура шевельнулась там, в глубине. Через несколько невыносимых секунд Ирина заметила торчащую из-под обносков длинную ночную рубашку и поняла, что это она сама, точнее – просто ее отражение в треснувшем зеркале на стене. Смотреться в разбитое зеркало – примета нехорошая, и Ирина мелко перекрестилась.
А сгорбленная фигура вдруг спрыгнула со стены и бросилась на нее. Ирина даже понять ничего не успела, только увидела совсем близко, глаза в глаза, свое искаженное дикой гримасой лицо со стеклянной трещиной поперек, и тут же ее ударило, сбило с ног, нашпиговало жгучей болью…
Ирина с трудом выбралась из-под навалившегося на нее зеркала – тяжелого, в деревянной массивной раме, еще бабушкиного. Даже думать не хотелось, какой же силой обладает то, что сорвало это зеркало со стены и бросило в нее. Повсюду брызгами сверкали осколки, один застрял у Ирины в ладони, другой торчал в мягком мясе между большим и указательным пальцами, в коже лба и щек тоже чувствовались мелкие холодные занозы. Хорошо еще, что она догадалась надеть куртку и сапоги, а то посекло бы всю, задело какой-нибудь важный сосуд – и поминай как звали. Ирина испуганно тронула шею – слава богу, высокий ворот застегнут наглухо. Раньше от комаров и клещей спасал, а теперь вот, получается, от смерти. Вынуть бы еще эти занозы стеклянные, но на них даже смотреть страшно. Крови Ирина не боялась – какая женщина ее вообще боится, это что же, в обморок каждый месяц хлопаться? – но вот раны, кожа разодранная, вывороченная мякоть, всё, чего не должно быть у здорового, целого человека… Это ее всегда пугало, даже порезы от кухонного ножа ей обычно муж обрабатывал, а она смотрела в сторону, пока он это страшное пластырем не залепит.
- Саша… - тихонько позвала Ирина. – Са-аш!
Муж не отвечал, только слышался по-прежнему этот монотонный стук. Прикрывая голову руками, шарахаясь от каждого шороха, Ирина пошла на звук.
Несколько раз что-то падало прямо рядом с ней, один раз ударило по затылку, но Ирина всё равно шла вперед. Она хваталась за одну-единственную, спасавшую своей бабьей глупостью мысль: надо найти Сашу, пусть он вынет осколки и йодом помажет, а то самой страшно…
И наконец она его нашла.
Степанов висел в Ленкиной спальне, раскинув руки и не касаясь ногами пола, ничем видимым в воздухе не удерживаемый. Висел у стены, слева окно, справа – чудом уцелевший позапрошлогодний календарь с умной лошадиной мордой. И об эту стену Степанов монотонно, страшно бился головой, и на пол капало красное, густое. А лицо у Степанова заплыло синим, и по зверски оскаленным зубам и надутым жилам на шее было видно, что он совсем не хочет биться головой об стену и противится изо всех сил тому, что заставляет его это делать.
- Спа… сите… Зови… людей… - скосив по-лошадиному глаз на Ирину, проскрипел Степанов.

Вьюрковцы явились быстро – они вообще уже начинали привыкать к тому, что где-то что-то случилось и надо туда срочно бежать. Некоторые даже притащили складные стульчики, потому что по сути такие сходы действительно мало чем отличались от внеочередных общих собраний. Клавдия Ильинична с супругом пришли одними из первых, и все тут же сгрудились вокруг председательши. Тамара Яковлевна озабоченно поинтересовалась, не будут ли перекрывать воду. С улицы доносился шум: дети сновали вдоль заборов, радостно колотили по ним палками и сзывали дачников.
Вызволять Степанова отправились Пашка, Никита и собаковод с Лесной улицы – тот, что сутки проблуждал за забором, а потом упорно отмалчивался. То, что Павлов заметно осмелел и даже, кажется, пить бросил после истории с возвращением Витька и непонятным звуком, никого уже не удивляло. А вот поведение собаковода вызвало легкое недоумение – ведь столько времени тише воды, ниже травы был.
Несчастный Степанов по-прежнему бился головой об стену, подвешенный в воздухе неведомой силой. Видно было, как отчаянно он напрягает шею, чтобы хоть немного смягчить удары и не расколошматить окончательно затылок. На обоях расплывалось кровавое пятно.
Никита подошел первым и ухватил Степанова за пояс, но в то же мгновение словно уплотнившийся воздух толкнул его в грудь, да так сильно, что Никита упал бы, если бы его не придержали Пашка с собаководом. А вот Пашка, тоже попытавшийся приблизиться к Степанову, все-таки свалился, получив удар в челюсть непонятно чем и от кого.
- Я предлагаю всем вместе, так сказать, навалиться. С троими сразу ему сложнее будет.
Хотя удивляться дальше было, пожалуй, некуда, Никита все-таки удивился. Потому что сказал это собаковод с Лесной улицы, задумчиво поглаживая бородку. Кажется, и голоса-то его Никита никогда не слышал. Но важнее всего было то, что собаковод дело говорил.
На счет «три» они навалились, как и было предложено, на Степанова с разных сторон и принялись тянуть его вниз. Что-то шустрое и невидимое раздавало им щипки и тумаки, дралось яростно и с какой-то детской злобой – дергало за уши и за волосы, цапнуло Никиту за руку. Острые зубы как будто прокомпостировали предплечье, и Никита прекрасно их почувствовал, но так ничего и не увидел.
Собаковод сгорбился, застонал, и его курчавые темные волосы встали дыбом. Точнее, двумя пучками-рожками, как будто в этом унылом с виду мужичке проснулся внезапно не то бес, не то сатир.
- На спине, на спине! – крикнул он. – Оно у меня на спине, шею грызет!
Тут Никита сообразил, что за волосы собаковода тянут – точнее, тянет та самая штука, которая до этого кусала и колотила их, а теперь запрыгнула бедняге на спину. Собаковод кряхтел и корчился, но из последних сил держал Степанова за ногу.
- Не отпускай! Еще немножко! – подбодрил его, как мог, Никита.
И тут они втроем наконец сдернули обмякшее тело Степанова на пол. Очевидно, злобная штука ослабила хватку, переключившись на собаковода. Тот уже вертелся юлой, повторяя, чтобы это с него сняли, сняли, сняли. Никита, придерживая одной рукой стонущего Степанова, другой нашарил у стены какую-то палку и ударил собаковода по спине, целясь в область лопаток. Палка оказалась кочергой, и Никита успел с ужасом подумать, что сейчас он сломает ни в чем не повинному, вообще ему не знакомому человеку позвоночник.  Но кочерга шмякнулась обо что-то плотное в паре десятков сантиметров от спины жертвы, раздался истошный визг, и собаковод, держась за загривок, метнулся к двери. И не удрал со всех ног, а придержал ее, чтобы Никита с Пашкой смогли беспрепятственно выволочь Степанова.
- Очень признателен, - прохрипел собаковод уже в коридоре. – Мы, к сожалению…
- Никита, - торопливо представился Павлов, опасаясь, как бы эта внезапная учтивость не замедлила их бегство.
- Яков Семенович.
Они вылетели на террасу, и через распахнутую дверь уже было видно толпу взволнованных дачников. Ближе всех отважились подойти плачущая Ирина и Катя. Ну конечно Катя, в последнем рывке к крыльцу подумал Никита, куда же без Кати.
Все смотрели на них, а Катя – нет. Она смотрела куда-то им за спины, в глубину дачи, причем глаза у нее были совершенно круглые - не то от изумления, не то от ужаса.
Они скатились с крыльца и рухнули, задыхаясь, в траву. Вьюрковцы тут же обступили их плотной стеной, и никто не заметил, как Катя кинулась к входной двери и захлопнула ее. Она подергала за ручку, убедилась, что замок защелкнулся, а потом опасливо заглянула через окно террасы внутрь. Отпрянула, снова заглянула и, помедлив, вернулась к остальным дачникам. Вид у нее был ошарашенный, взгляд – по-прежнему какой-то дикий.

Гена с Цветочной улицы, работавший, пока не ушел в бизнес, фельдшером на «скорой», обработал раны на шее у собаковода Якова, перевязал и сказал, что ничего страшного, если только у зверя, который его искусал, нет бешенства. Яков уныло взглянул на него и промолчал. А вот у пребывавшего в бессознательном состоянии Степанова Гена диагностировал «как минимум сотрясение». Да еще и у Ирины пришлось доставать пинцетом из ранок осколки зеркала.
- Я б зашил, но вы как хотите, - флегматично сказал Гена, налепив последний кусочек пластыря ей на щеку.
Тем временем группа особо отчаянных дачников во главе с Никитой обследовала дом – снаружи, внутрь никто больше идти не хотел. Постепенно было установлено, что за пределами дачи не происходит ничего интересного – то есть вообще ничего не происходит. Однако внутри продолжало стучать и грохотать. Одному смельчаку, решившемуся заглянуть в разбитое окно, прямо в лоб прилетела сковородка – хорошо, что новая, антипригарная, а не чугунная. Никита подобрал с земли яблоко и бросил внутрь. Всем знакомого глухого стука, с которым яблоки обычно падают, никто не услышал, а сам фрукт тут же был выкинут обратно на улицу. И с такой силой, что Никита заработал бы отменную шишку, если бы не отскочил в сторону.
Что бы ни бесчинствовало в доме Степановых, наружу выйти оно либо не могло, либо не хотело.

Внеочередное собрание дачники все-таки устроили, прямо на участке. По большей части просто ради самоуспокоения: ведь впервые со времен исчезновения выезда нечто сверхъестественное происходило во Вьюрках средь бела дня, у всех на глазах, представляло явную опасность для человека и логическому объяснению не поддавалось совершенно.
- Это полтергейст, - объявила Клавдия Ильинична. – В переводе с немецкого «полтергейст» значит «шумный дух».
- Да, да, бывали же такие случаи…
- Барабашка!
- Призрак! Может, похоронен кто-то под домом… - вмешалась Юки, а Катя тихонько на нее цыкнула.
- Черти бесятся, - смиренно пробормотала Лида с Вишневой улицы.
- Инопланетяне, - внезапно сказал Пашка. – Висят там наверху и эксперименты над нами проводят. Это самое… дистанционно.
Все запрокинули головы к яркому летнему небу. Над Вьюрками висели только редкие белые облачка, да ласточки носились – высоко, к ясной погоде.
- Сам ты инопланетяне, - буркнул Никита.
- А может, домовой? – предположила стоявшая с краешка, у забора, Зинаида Ивановна. – Ну, домового обидели, вот он и проказит, наказать хочет. Вот у отца в деревне…
- Никого мы не обижали, - твердо сказала Ирина, как раз вернувшаяся из беседки, где бывший фельдшер возился со Степановым.
- Конечно, не обижали, - кивнула Зинаида Ивановна и поджала губы.
- И цветы ваши никто не травил! – взвизгнула вдруг Ирина. – Когда ж вы успокоитесь-то уже!
- Кикимора это.
По толпе пробежал смешок, даже Ирина, набравшая полную грудь воздуха для новой тирады, не удержалась и хихикнула.
- Ки-ки-мо-ра, - еще раз отчеканила Тамара Яковлевна.
- Болотная? – приподнял бровь Петухов и почему-то посмотрел на жену.
- Почему же сразу болотная? Сухопутная. Я по телевизору смотрела…
Все уже знали, что обычно смотрела по телевизору Тамара Яковлевна, поэтому дослушивать не стали.
- Хватит уже, - повысила голос Клавдия Ильинична. – Вопрос стоит так: либо оставить дом и, желательно, заколотить окна и двери, либо… как-то решить проблему с полтергейстом.
Прозвучало это так, будто речь шла о проблеме с вывозом мусора или с перебоями в подаче воды.
Тамара Яковлевна, поняв, что никто не интересуется ее мнением, пожала плечами и пошла к калитке. Но на полпути, быстро оглядевшись по сторонам, свернула за сарай. И оттуда, вдоль забора, по кустам, направилась обратно к дому Степановых.
Ни озадаченные тем, как же решить «проблему с полтергейстом» дачники, ни сидевшие в беседке со Степановым фельдшер и Ленка не заметили этого маневра. Зато его заметила не принимавшая участия в общей дискуссии Катя. С минуту понаблюдав за тем, как Тамара Яковлевна, пригнувшись, тихонько крадется за кустами смородины вдоль стены дома, Катя тоже осмотрелась, убедилась, что никто на нее не смотрит, и быстро шмыгнула за ней.

Престарелая кошатница долго ползала на карачках вокруг степановского дома. А взрослая женщина с высшим образованием – у Кати был красный, никому не нужный филологический диплом, - внимательно следила за ней, прячась то в смородине, то в малине. Наконец Тамара Яковлевна остановилась под одним из окон. Это было окно той самой гостевой комнатки, из которой Ленка Степанова впервые услышала стук.
Тамара Яковлевна, кряхтя, опустилась на колени и стала ковырять землю палочкой. Пальцы плохо слушались, да и спина болела, поэтому Тамара Яковлевна то и дело с тихим стоном пыталась расправить плечи и утирала пот со лба. В Кате внезапно проснулась хорошая девочка, которая всегда уступает место и придерживает двери.
- Давайте я помогу, - сказала она, вылезая из своего укрытия.
- Давай, Катенька, давай, - закивала, не оборачиваясь, Тамара Яковлевна. – Не век же в смородине сидеть…
Земля была рыхлая, как будто недавно кто-то здесь уже рылся. Вдвоем они быстро докопали до трещины в фундаменте, из которой торчала какая-то маленькая тряпочка, вроде носового платка. Катя хотела вытащить, но Тамара Яковлевна шлепнула ее по руке, плюнула через левое плечо, двумя пальцами,  за самый краешек, вытянула непонятный предмет из щели и бросила, не глядя, себе за спину.
Катя увидела, что и впрямь перепачканный в земле носовой платок – маленький, с синими цветочками. Он был перехвачен несколькими узелками так, что получилось некое подобие тряпичного человечка.
- Вот тебе и куколка-стуколка, - Тамара Яковлевна с трудом поднялась, держась за стену. – Ой, грехи наши тяжкие… Кикимору подбросили, вон оно как нынче бывает, ни стыда, ни совести.
- А вы откуда зна… - Катя осеклась, заметив в глазах Тамары Яковлевны знакомый лукавый огонек.
- А я уж в этих порядках новых разбираться начала. Уж это я умею. При коммунистах пожила, при капиталистах, и теперь еще поживу, Катенька, при этих. А ты кого видела?
Катя растерянно моргнула.
- Ну в доме, когда мальчишки-то наши убегали. Кого ты там увидела?
Решив, что Тамара Яковлевна и сама наговорила достаточно для того, чтобы заподозрить ее в некоторой неадекватности, Катя вздохнула:
- Свинью.
Смеяться над ней Тамара Яковлевна почему-то не стала.
- Свинью, на двух ногах… - продолжила, запинаясь Катя. – Она вот прямо на двух ногах за ними и бежала. И глаза такие… как у человека.
- Кикимора по дому свиньей, зайцем либо собакой катается, - наставительно сказала Тамара Яковлевна. – Подай куколку, нагибаться тяжело.
- Так вы же…
- Теперь можно, не бойся.
Катя тоже осторожно, двумя пальцами взяла куколку и передала ей. Тамара Яковлевна расправила тряпочку у себя на ладони, покачала головой:
- А платок-то хороший какой, батистовый. Вот дура, прости господи…
И, не обращая больше на Катю никакого внимания, пошла обратно к галдевшим вокруг председательши дачникам.

Было решено, что Степановы пока поселятся во флигеле у Наймы Хасановны, а их дом Никита с другими ребятами периодически будут проверять. Оптимисты надеялись, что полтергейст – явление временное и скоро прекратится.
- Да о чем вы говорите! – неистовствовал старичок по фамилии Волопас, преподаватель истории на пенсии. – Геомагнитная аномалия – это навсегда, разлом возник – и всё! Это на-всег-да, понимаете?
Для Степанова мастерили носилки, Ирина стояла поодаль, смотрела на свою уютную дачу, полную подушечек и ковриков, и всхлипывала.
Тамара Яковлевна и Зинаида Ивановна напряженным шепотом говорили о чем-то у забора. Катя вслушивалась изо всех сил, но улавливала только обрывки:
- Я же только…
- А вот я ее сейчас вам, и как…
- Я вас умоляю, Тамара…
- Убить могло!..
- …так всё неожиданно, я и понятия…
- …уговор!
- Они мои лилии…
Старушки перешли на совсем уже неразборчивое змеиное шипение, но вид Зинаида Ивановна имела виноватый и расстроенный, а Тамара Яковлевна так и наседала на нее, потрясая кулаком, из которого торчал кусочек белой ткани. Потом Зинаида Ивановна, опустив глаза, побрела к себе, а Тамара Яковлевна подошла к Ирине.
- Вы, Ирочка, не переживайте так. Денька три – и можно обратно въезжать.
Ирина посмотрела на нее со скорбным недоверием.
- Вы, главное, мужа лечите. И не переживайте, скоро дом опять ваш будет.

Поздно вечером в дверь забарабанили так, что Никита чуть коньяком не подавился. Спрятал бутылку за кресло, открыл дверь, и на веранду влетела Катя.
- Я… - она принюхалась и поморщилась. – Ты же решил больше не бухать.
- Стопочку. На ночь.
- Я… у меня есть теория. Насчет того, что… насчет всего.
- Геомагнитная аномалия? Психотронное оружие? Конец света? Инопланетяне? Временная петля? Призраки расстрелянных и тайно захороненных прямо под поселком?..
По крыше зашуршал мелкий дождик. Никита вспомнил, как буквально минуту назад любовался в окно на чистое вечернее небо. И еще вспомнил о своем давнишнем, вполне белогорячечном наблюдении: когда Катя сильно расстроена, всегда идет дождь. Интересно, что тут причина, а что следствие, подумал Никита и икнул.
- Стопочку, - передразнила его Катя.
- А тебе-то чего?
- У меня есть теория. И мне нужен свидетель.
- Иеговы?
Дождь забарабанил сильнее. Катя схватила Никиту за руку, царапнув ногтями по запястью, развернула к себе. Глаза у нее были дикие, совершенно дикие. Неужели правду Пашка рассказывал, что у Кати какой-то внушительный психиатрический диагноз и она вечно на таблетках…
- Мне нужен свидетель, который подтвердит, что это не галлюцинации.
- Да что не галлюцинации?!
- Всё!